Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 61 страниц)

Добросердечная Камилла и милосердный жрец Пламени со свойственной им мягкостью приняли в свою компанию женщину, которую остальные представители их благородного семейства вряд ли стали бы терпеть после безобразного скандала в замке барона Фридриха. Светская беседа неспешно текла час, и другой, и молодую баронессу откровенно начало клонить в сон. Марлен вызвалась проводить любимую племянницу до комнат, а после пообещала вернуться к преподобному Ульриху.

– Так, пташка, молчи и слушай, – зашептала арфистка, придержав девушку в темном углу на втором этаже гостиницы. – В комнате тебя ждет гостья. Ты должна ее выслушать. Вреда тебе не причинят, если ты не вздумаешь закричать. А лучше не кричать, поверь мне, потому что стрела впорхнет в окно быстрее, чем к тебе примчится наш расторопный хозяин. Ты меня поняла?

– Марлен... – побелевшими от страха губами едва выговорила Камилла.

– И она кое-что расскажет тебе о Герде. Ступай, голубушка.

Молодая баронесса совсем потерялась после трех стаканов гишпритца, встречи с тетей, которой не могла простить легкомысленное нежелание брать сопровождающих, из-за чего в беду попала ее любимая служанка, и по которой тем не менее ужасно скучала, и жуткой угрозы, смешанной с предчувствием доброй вести. Не чуя под собой пола, она шагнула в свою комнату. Чья-то рука чуть слышно закрыла дверь на задвижку. Камилла обернулась, готовая к любым ужасам, – и тихо рассмеялась, увидев знакомое лицо.

– Лючия?

– Здравствуй, Камилла, – приветливо улыбнулась ей невысокая зеленоглазая женщина. – Присаживайся, нам предстоит очень долгий и непростой разговор. Но для начала: твоя Герда жива и шлет тебе привет, – с этими словами гостья протянула баронессе льняную тряпицу, в которую были завернуты три пирожка. Именно такие, какие несколько раз пекла для нее пепельноволосая служанка.

Следующие – полчаса? час? – показались Камилле адом. Она слушала, зажимая рот рукой, уже не пытаясь унять колотящееся сердце, на грани обморока, слушала, не желала верить – и не могла не поверить. Те мельчайшие детали, взгляды брата, неловкие движения Герды по утрам, то, как она порой держалась за поясницу, синяк у нее на лице, будто бы после случайного падения во дворе, шепотки прислуги, удивительное сходство одного новорожденного в семье двух дворовых с их хозяевами... Ее героический старший брат, так славно сражавшийся под знаменами князя, оказался самым обычным насильником.

Далее следовали подробные, с цифрами объяснения: во сколько обходится деревенским содержание чудесной оранжереи госпожи Амалии, какой оброк пришлось заплатить крестьянам, чтобы обеспечить Георга его роскошными доспехами, за какие провинности высекли одного крестьянина так, что он на третий день после порки скончался, оставив после себя вдову и пятерых детей, куда продали молоденькую крепостную, оторвав ее от родителей, чтобы Камилле подарили на день рождения рубиновое колье...

– А на представлении у девочек господина Теодора мальчонка умер, прямо на сцене, от голода, – вдруг вспомнила баронесса. Она знала, конечно же, знала о том, что крестьяне отца работают, обеспечивая господ всеми благами, а взамен получают защиту того же Георга, всегда готового надеть рыцарские доспехи. Только вот последняя крупная война прокатилась по Грюнланду еще до ее рождения, а Герда ложилась под ее брата всего несколько месяцев назад.

– Марлен правду о тебе сказала. У тебя доброе сердце, милая, – ласково промолвила Лючия, пожимая дрожащую ледяную кисть девушки. – Ибрахим тоже лишь хорошее о тебе говорил. Говорил, что ты отличаешься от прочих аристократов своей чуткостью, неравнодушием к тем, кто ниже тебя, отсутствием презрения к слугам. Ты даже согласилась поцеловать простого лекаря, его происхождение не было для тебя помехой, верно?

– Ибрахим? Он поделился с Вами? – пролепетала Камилла, окончательно теряясь... И вдруг все встало на свои места. Девушка взяла себя в руки. – Вы – не ромалийская аристократка Лючия, а Ибрахим – не обычный лекарь. Вам обоим что-то нужно было в доме моего отца, и мой обморок в библиотеке – не случайность.

– Да. Что именно, увы, не могу тебе сказать, определенные документы. А Ибрахим... Не сердись на него за то, что он выдал тебя мне. Он не относился к той категории мужчин, которые на каждом углу трепят о своих победах над женщинами. Он... он просто был моим мужем, и у нас никогда не было друг от друга секретов.

– Постойте, Лючия! Не относился? Был? Это значит...

– Его не стало через несколько недель после того, как он покинул ваш замок. Он заступился за крестьян, которым угрожали высокородные подонки вроде твоего братца. Он убил четверых, а пятого – тоже. Ценой своей жизни.

Иссиня-черный шелк изумительных локонов, смуглые теплые руки, медовый взгляд единственного глаза в обрамлении пушистых трепещущих ресниц, мягкие, умелые, умопомрачительно нежные губы, ее тайная, сладкая, запретная любовь. Больше года она обожала мертвеца и всю жизнь почитала насильника. Скольких разрушенных семей стоил ее редкий, сказочно прекрасный янтарь?

Безупречная аристократическая выдержка наконец-то изменила молодой баронессе. Камилла разрыдалась, спрятавшись в объятиях вдовы своего любимого человека.

Пожалуй, эль и вино можно было назвать своеобразными эликсирами равенства. Марлен косилась на гостей за соседними столами, которые в начале вечера щеголяли изысканными фразами, а сейчас мало чем отличались от ремесленников, надиравшихся в кабаке в паре кварталов от «Золотой розы».

Ее же собеседник, преподобный Ульрих отведал совсем иного эликсира и постепенно, отвечая на вопросы родственницы, приближал ее к разгадке тайны неслучившегося сожжения.

– Признаться, милая кузина, наш тогдашний спор с тобой и дорогим Фридрихом заставил меня крепко поразмышлять по дороге в столицу. Ты помнишь, какая была весна, унылая, тоскливая. У меня на душе тоже сделалось тоскливо, когда я вспоминал горький дым костров. В итоге на соборе я выступил с пылом, совершенно мне не свойственным. Вы, сами того не зная, затронули мои сокровенные думы, и я просил собор заменить сожжение заключением если не для магов, то хотя бы для обманутых и заблуждающихся, предоставить им время для исправления. Вместе со мной о том же молили и еще семеро старших жрецов.

– И как, верховный жрец к вам прислушался? Я вот не слышала, чтобы в послании собора упоминалась отмена сожжений.

– Видишь ли, Марлен, – доверительно зашептал Ульрих, и в золотисто-карих его глазах она приметила тот же лихорадочный блеск, что и в глазах Саида, когда того напоили мандрагоровым зельем. – На соборе произошел неожиданный казус. Ты что-нибудь слышала о роннском ужасе?

– Кажется, – арфистка рассеянно покрутила в руках пустую чашку, будто бы вспоминая то, о чем знала и раньше, и о чем во всех подробностях недавно поведала ей Зося. – Лет десять назад в Ронне собирались сжечь ведьму и охмуренного ею мужчину, но в город явились четверо демонов и устроили там резню вместе с сожжением жрецов. Ты об этом?

– Да, – понизив голос до предела, ответил преподобный. – Грядущей осенью как раз исполнится десять лет со дня этого кошмара.

– Вы на соборе решали, как отметить эту скорбную дату?

– Не мы. К нам явился жрец, единственный выживший в тот день. Говорили, что он пролежал в горячке целую неделю, его долго лечили от ожогов, а после он отправился в Волчьи Клыки – замаливать грехи и прислушиваться к богам. Говорят, будто бы он жил аскетом в полном одиночестве в течение восьми лет, питаясь неведомо чем, и обрел силу прорицать и исцелять. У нас на глазах он избавил от головной боли личного помощника верховного жреца.

– Хоть какой-то толк от роннского ужаса. А предсказания ему удаются?

– Пока неизвестно. Но он предрекает нам повторение этого ада на земле спустя десять лет день в день, но не только в Ронне. Он считает, что то было предупреждение, кара богов за чересчур буквальное понимание роли Милосердного Пламени в спасении заблудших душ.

– Пожалуй, неприятно будет, если каждый верующий в Грюнланде свяжет отмену части сожжений с тем, что орден перетрухнул из-за событий десятилетней давности, – с пониманием кивнула Марлен.

– Куда неприятнее будет, если кто-то, вообразив себя орудием богов, попытается самостоятельно осуществить пророчество, – пугаясь собственных слов, добавил побледневший Ульрих. – Поэтому решение и отсрочили до лета, чтобы никто не мог связать между собой эти два факта.

– Логично. Думаю, тебе известно мое мнение. Я рада тому, что часть бедолаг получит шанс выйти на свободу, хотя... какие там еще условия в тюрьмах... – эликсир эликсиром, но откровенно допрашивать кузена не стоило, поэтому арфистка быстро соображала, что бы еще ляпнуть, дабы вытянуть хоть капельку лишних сведений. – Зато воинам ордена, должно быть, приятнее сопровождать осужденных в острог, а не на костер. Воняет меньше, от воплей уши не закладывает.

– Благодаря любезности его величества часть функций воинов ордена возьмут на себя воины короны и городская стража, а освободившиеся средства мы сможем пустить на нужды призрения, – с довольной благостной улыбкой объявил старший жрец.

– Хм. Действительно любезно.

Этой звездной ночью подпольщики могли бы и не разводить костер. На привале и без того сделалось жарко, как в печке. Если по пути в Блюменштадт они разделились, и тени отправились вперед, дабы занять выгодные позиции в соседних с «Золотой розой» зданиях, то обратно отправились дружной толпой и теперь бурно обсуждали раздобытые Марлен сведения.

– А-ха-ха, его величество любезно предоставляет ордену своих собственных вооруженных людей, дабы избавить жрецов от бремени лишней власти! – веселилась арфистка. – Нет, ну каков королек наш! Всерьез занялся объединением страны под своим заботливым крылышком.

– Вспомните указ об отмене жалоб крестьян, – рассудительно заметил Арджуна. – Еще один кирпичик в здании абсолютной власти.

– Да, это лыко в ту строку, – кивнула Зося, выкатывая из углей готовую картошку. – Однако паршиво выходит, ребята. С одной стороны, отмене сожжений мы можем только радоваться. Кроме того, мы верно сделали ставку на то, что стоило добиваться от Фридриха влияния на собор через его кузена, а не на Теодора. В нынешних условиях Теодор пошлет куда подальше своего друга да и все. Крохотный, а все-таки вклад у нас в это дело имеется. С другой стороны, к низшим сословиям беда с другого боку подкатывается, с королевского.

Тени хмуро переглянулись. Марлен выматерилась сквозь зубы – то ли на его величество, то ли на горячую картофелину, об которую обожгла пальцы.

– Ну, не унывайте, мои хорошие, – лукаво подмигнула своим подчиненным командир. Подняла кружку с пряным сбитнем: – Давайте за наших дорогих. За Ладу и Йона. Они погибли в Ронне, но оставили после себя воспоминания, которые до сих пор пугают орден до трясучки. За Кахала, Горана и моего Раджи, вместе с которыми я участвовала в той бойне. А приедем в лагерь – поклонимся Эрвину за то, что тогда он вызвал нас в Ронн. Королевские игры отдельно, а что в тот день мы впервые поставили орден на колени, в этом не сомневались даже на соборе. За Ладу и Йона!

– За Ладу и Йона! – слаженно громыхнули бойцы в ответ.

На черной поверхности реки серебрилась лунная дорожка, а белые головки лилий казались крохотными лунами в ладонях темных широких листьев. Совсем близко заливались лягушки, на берегу, за шелестящей стеной тальника смеялись товарищи у костра. Зося замерла у самой кромки воды, вслушиваясь в звуки и запахи этой ночи.

– Устроим заплыв до тех камышей? – предложила Марлен, вместе с которой они спустились искупаться перед сном.

– Устала я, – покачала головой командир. – Тяжкий разговор с Камиллой выдался, жалко девочку.

– Мне тоже, – вздохнула арфистка, шурша платьем. – Пожалуй, единственная из моей живой родни, кого я действительно люблю. Но она хотя бы обещала почитать и подумать. Кто знает, вдруг выйдет из нее наш политический голос?

– Не будем торопиться, – осторожно возразила Зося. Она разъяснила Камилле в общих чертах, что им нужен сторонник из уважаемых аристократических кругов, тот, кого не посмеют тронуть пальцем, если он не будет нести откровенную крамолу, вручила ей подпольные учебники по истории и посоветовала обратить особое внимание на некоторые труды в библиотеке барона Фридриха. Теперь оставалось только ждать. Им нужен был убежденный сторонник, а не перепуганная марионетка.

Тем временем Марлен полностью избавилась от своей нехитрой одежды, спустилась к реке и осторожно тронула ногой воду. Зося невольно залюбовалась ее стройным, не таким крепким, как у старых фёнов, но грациозным телом, пышными каштановыми локонами, плескавшимися ниже лопаток. Будто почувствовав ее взгляд, арфистка обернулась. Небольшие острые грудки задорно топорщились, как и чуть вздернутый нос Марлен. Зосю повлекло к ней обычное природное любопытство. Шаг, еще шаг, и она осторожно коснулась ладонью груди подруги – и тихо рассмеялась.

– Сейчас обижусь, – притворна надула губы Марлен, но тут же прыснула сама. – Непривычно?

– Да, но насмешило меня другое, – Зосе определенно понравилось, как распахнулись от легкой ласки прекрасные ореховые глаза, и она погладила нежную женскую кожу уже увереннее. – Представляешь, мой засранец заявил, что одно дело – быть женщиной, а совсем другое – знать, как доставить женщине удовольствие. Великодушно разрешил спрашивать у него совета, буде в нем надобность.

– Какое щедрое предложение! – фыркнула арфистка, чуткими пальцами пробегая по спине своего командира. – Но давай сначала попытаемся сами разобраться. Тем более у меня есть кое-какой мимолетный опыт. Ты позволишь? – ореховые глаза оказались близко-близко, и легкое дыхание защекотало вмиг пересохшие губы.

Колдовская лунная ночь на исходе лета, прохлада реки, бережные объятия... Зося старалась не вспоминать, изо всех сил не вспоминать, но умница Саид оказался прав – очень уж похожи были Раджи и Марлен.

– Позволю, но у меня может случится истерика, – честно предупредила командир, уже ощущая, как срывается голос.

– Я знаю, – бархатно прошептала Марлен, и теплые, невероятно мягкие женские губы коснулись тоненькой ледяной корочки, прочной даже в самые знойные летние дни. Острая, на грани переносимости боль пронзила Зосю будто обмороженную, которую привели в натопленную хату.

Комментарий к Глава 12. Саид. Дары Эликсир истины автор, не долго думая, честно слизал с «Ведьмака» А. Сапковского и на него не претендует.

История с Саидом, который по сволочному приказу Кахала доставал остальных ребят чтением поэмы, написана под влиянием совершенно подлинной истории, изложенной психологом Е. Мурашовой в книге «Лечить или любить?»

====== Интерлюдия 3. Ищущие ======

А ты волнуешься, мой рассудительный мудрый чародей. В который раз перепроверяешь записи, то и дело убираешь за ухо непокорную белую прядь, позабыл об остывающем сборе. Я послушно не дотрагиваюсь до тебя, как заведено у нас, пока ты работаешь. Даже рыжий вертлявый шалопай Фенрир опасливо жмется к моим ногам и тычет мокрым носом в мою ладонь. Глажу его густую, пушистую, переливающуюся в свете огня шерсть, любуюсь умными преданными глазами. Самый прекрасный и хрупкий свадебный подарок, бойкий рыжий отголосок нашего позднего счастья.

В твоих глазах-безднах мелькает что-то совсем незнакомое и в то же время совершенно естественное для тебя сейчас. Растерянность, беспомощность. Как помочь тебе, черный свет моего сердца, не будучи ни магом, ни историком, ни философом? Улыбаюсь тебе. Что еще остается?

Фенрир шустро перекатывается в дальний угол нашей пещеры, самой тесной во всем лагере, встревоженный твои внезапным порывом. Я и сам беспокоюсь. Ты повалил меня на пол, придавил к камню всей силой своего жилистого гибкого тела – прежде ты не допускал прикосновений во время работы. Так нужно сейчас? Ты впиваешься в мои губы, вгрызаешься в них, и теплая капля лениво сползает по моему подбородку. Ты сжимаешь мои запястья, терзаешь мою шею укусами-поцелуями, такая болезненная, нежная пытка.

– Хорошо, что сейчас в лагере нет детей, – смеешься, изучая последствия своих ласк. Меньше, чем через четверть часа, маленький совет первого отряда, даже самые чудесные мази не скроют ранок и синяков.

– Пойдем пугать Герду и Марлен, – отвечаю, скользя губами по твоим ресницам, по щеке, с упоением вылизываю нежную кожу чуть ниже уха. Отстраняешься, виновато качаешь головой. Перебор. Не буду отвлекать тебя, Шалом, идем к нашим товарищам.

У костра не совет, а непристойно-очаровательное безобразие. Саид жмурится от того, что Герда перебирает его кудри, Анджей и Марта нежно воркуют, Зося и Марлен обнимаются так, что я внезапно радуюсь собственному равнодушию к женским прелестям. Боюсь, остальные мужчины, за исключением разве что Саида, мысленно истекают слюной, глядя на тесно прижатые друг к другу груди нашей первой женской пары.

Кажется, наше с Фенриром появление удачно спасает товарищей от срочной штопки штанов после совета. Рыжее мохнатое подобие овчарки традиционно приковывает к себе взгляды, а вдобавок мой живописный внешний вид невольно заставляет вздрогнуть даже тех, кто более-менее осведомлен о наших с Шаломом постельных развлечениях.

– Это наглядное пособие? – интересуется Арджуна, кивая на меня и кривя тонкие губы в презрительной усмешке.

– Определенно, – невозмутимо откликаешься ты и с присущей тебе кошачьей грацией присаживаешься на чурбак, означающий место главного оратора. Твои белые волосы треплет ветер, ты спокоен и собран, как и всегда. Опускаю глаза, пряча самодовольство: лишь я видел тебя сегодня растерянным и беспомощным.

– Все угомонились? – Зося приподнимается, опираясь о бедро Марлен, грозно осматривает притихших подчиненных и милостивым жестом протягивает к тебе руку: – Мы слушаем тебя, Шалом.

Твой жуткий шелестящий демонический голос надолго завладевает вниманием наших товарищей. Как я люблю твои отчеты! Я готов слушать тебя бесконечно.

– Я коротко повторю для тех, кто пропустил некоторые из моих последних отчетов, и для Герды и Марлен, которые не слышали ни одного. По поручению командира я взялся за чтение знаков Огненной Книги и выявил ее скрытый смысл: те чародеи, которые много столетий назад, поддавшись соблазну магии огня, едва не опустошили земли Грюнланда, однажды вернутся, а потому следует сжигать на кострах всех чародеев. Дабы не допустить повторения беды. Я объяснил, и вы со мной согласились с абсурдностью этого требования. Есть необходимость заново проговорить? Герда, Марлен?

– Мы помним твои объяснения, – отвечает наша прелестная арфистка за себя и за младшую подругу.

– Отлично. Попутно я выявил особенность священного знака Огненной Книги – восьмерки. Это перевернутый знак, при обращении становится знаком бесконечности. И я вновь вернулся к чтению человеческих знаков, от которого отказался после моего преступления чернокнижника. Вернулся, потому что теперь у меня есть поддержка, – бросаешь короткий выразительный взгляд в мою сторону. Чувствую, что лицо мое начинает предательски пылать, и прячу его в спасительной шерсти Фенрира. Вновь поворачиваешься к остальным товарищам: – В отличие от знаков природы, человеческие знаки имеют свойство оборачиваться. Восьмерка – лишь пример. Другой знак, над смыслом которого бьются так или иначе все фёны, порой того и не подозревая, – это знак насилия. Мы боремся против насилия и мы сами используем инструмент насилия в нашей борьбе. Мы понимаем опасность, мы помним завет нашего первого командира: изо всех сил стараться не стать чудовищами. Эти слова повторял и второй командир, эти слова мы слышим и от третьего. В отдельных случаях различия между формами насилия очевидны. Вы их видите сейчас, не пользуясь никакими магическими способностями. Взгляните на Саида и Эрвина. Да, Арджуна, перед тобой наглядное пособие. И дело не в том, что перелом серьезнее лопнувшей губы. Это все понимают, верно?

Наши друзья хмыкают и кивают. Герда склоняется над Саидом и с тревогой спрашивает о чем-то. Саид отвечает, успокаивая своего волчонка бережным прикосновением к щеке. По-стариковски, пытаясь не прослезиться, радуюсь их близости будто союзу собственных детей, которых у меня никогда не было.

– Но что делать в более трудных, неоднозначных ситуациях? Самый яркий, живой пример из недавнего прошлого: трагедия в Болотище. Мы стараемся не навязывать свою волю крестьянам, мы поддерживаем их собственные ростки сопротивления, как в случае с «Алыми платками». Мы правы? Насильно мил не будешь? Они и решились на самостоятельное выступление против воинов своего господина. Поплатились большой кровью, потерей домов. Мы поплатились смертью Ганса и Ждана. Надо было жестче вести себя с крестьянами, принуждать их к подчинению нашей доброй власти? А как быть с другими деревнями, на всех ведь не хватит нашего насилия? Вижу, у вас нет ответов. У меня, увы, пока что тоже нет. У меня есть размышления. Не так давно я высказал Зосе и Эрвину гипотезу о существовании двух миров в пределах единого человеческого мира. В соответствии со знаками, которые читаются двояко. Условно обозначу их как мир восьмерок и мир бесконечности. Когда мы работали с «Алыми платками», мы столкнулись с удивительным фактом перемещения некоторых женщин, подвергшихся насилию, между двумя мирами. Тем, где они терпели издевательства, и тем, где были свободны. Но я говорю не просто о свободе от насилия, о свободе передвижения. В том, втором мире они были сами собой, в единстве со своей сутью. Если мы с вами отвлечемся от этого отвратительного опыта сексуального насилия и посмотрим сами на себя, то обнаружим нечто схожее. Мы часто говорим: «В том, большом мире». Или: «А в нашем маленьком мире». Кто мы там? Я – травник. Зося – повитуха Сельма. Эрвин и Марлен – менестрели. Герда – беглая крепостная. Саид – резчик по дереву. Мария и Марта – мастерицы. Анджей – кузнец. Продолжать я могу долго. Каждый из нас любит свое ремесло, но вспомните то чувство, с которым вы порой продаете свой товар или свои умения. Кем вырастет принятый Зосей младенец, добрым отцом или деспотом? Меч, выкованный Анджеем, защитит слабого или перерубит его пополам? Мы не знаем. Там, в том мире, мы всего лишь функции. Кто мы здесь? Зося – только наш командир? Или она учитель, или подруга, или мать, или возлюбленная, или ведьма, или гроза, или тепло? Продолжать можно бесконечно. Да, Мария?

– Разреши уточнить, Шалом. В том мире мы функции, но ведь больше ничем и не можем являться. Живем-то мы здесь, многие очень давно. А Марлен, например, у нас недавно. Там она кузина барона Фридриха, тетка Камиллы, сумасбродка в кругу родственников. Как быть? – взгляд нашей лучницы напряженный, требовательный, Арджуна скупо улыбается, втайне гордый каждым из своих подчиненных. Он гордится и метким выстрелом, и метким вопросом, и тихим смехом, и грустным вздохом. Я бы, пожалуй, поведал об этом, отвечая на сомнения Марии, но тут вскидывается Марлен:

– Да, там я кузина барона Фридриха. Прочувствуй, Мария, самого благородного барона Фридриха. Что это значит? Что он понимает мои песни или сопереживал мне, когда я шесть лет просидела рядом с прикованным к постели отцом? Точнее, он сопереживал, но как? Ах, она бедняжка, это так мучительно! Он не понимал, почему мне плохо. Принадлежность к семье тоже может быть функцией, особенно в мире баронов.

– Верно, – жестом благодаришь нашу арфистку за пример и продолжаешь: – Но между двумя мирами не возведена крепостная стена. Там, за пределами наших лагерей, нашего приюта в мир восьмерок проникает мир бесконечности и наоборот, иначе девушки из «Алых платков» не обладали бы опытом перемещения между ними. И насилие в двух мирах выглядит совсем по-разному. Там – как приговор, как единственно существующее решение. Иного не дано. Король властвует над своими подданными, помещики владеют крестьянами, товар оплачивается монетами, судьи обладают бесспорным правом судить, ибо они поддерживают порядок, без которого мир рухнет. От себя добавлю: тот мир. Здесь – как выбор. Как выбор осознанный. Верно, Саид? Когда ты вступал в отряд теней, ты ведь осознанно принимал правила Фёна и после понимал, за что тебя высек отец? Ты не оспаривал решение суда из страха перед отцовской властью или из-за того, что оно было справедливым?

– Папа и страх перед его властью? – повторяет Саид, и в улыбке его все солнечные зайчики этого дня. Он хохочет над очевидной нелепостью подобного сочетания, а следом за ним веселится весь лагерь.

– Ой! – Герда аж подпрыгивает на месте, но потом смущенно прячется в кудряшках Саида.

– Поделись с нами, Герда, – ласково просишь свою обожаемую ученицу.

– Мы ведь про людей да зверей с Хорьком твоим спорили, помнишь, Саид? Мы говорили еще, мол, нету у зверей настоящей свободы, потому что выбирать они не могут. Куда брюхо голодное зовет, туда и бегут, – хмурится наша оборотица, ерошит свои чудные пепельные волосы, непривычно ей, что не всегда заплетенные. – Как же так? Выходит... я крепостной что зверем была? Выбирать-то мне не приходилось... А зверь-то во мне выбрал, когда я Георга рвать не стала...

Вдруг ты подбираешься весь, будто сам зверь дикий, что-то учуявший, торопливо листаешь свои записи, не найдя нужного, просишь совет подождать немного, скрываешься в нашей пещере и вскоре возвращаешься, листая потрепанную книгу. Я узнаю этот томик, а ты читаешь взволнованно, на одном дыхании:

– «То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному»*. Это из писаний безумного пророка Карла Трирского. Зося и Саид наверняка помнят! Того самого, который сказал: «Предположи теперь человека как человека и его отношение к миру как человеческое отношение: в таком случае ты сможешь любовь обменивать только на любовь, доверие на доверие»**, помните? Та магическая формула, которая разрушила ненависть Рашида к его убийце и нашему первому командиру!

Впервые вижу тебя таким. В матовых глазах твоих – невероятно! – заметен блеск, ты хмуришься, но так, что лицо твое сияет. Черный свет моего сердце, какой новый знак тебе открылся?

– Я... Простите, я не знаю, что сейчас произошло, но это важно. Очень важно. Я запишу и обязательно попытаюсь разобраться с этим в дальнейшем исследовании... Итак, вернемся к насилию. Как видите, дело не в том, есть ли насилие в принципе, а в том, к какому миру оно принадлежит. Дело в том, помогает ли оно становлению выбора, чему служит, против кого и во имя кого направлено, каковы потери, каковы результаты. Ребенок тоже творит насилие над матерью, когда появляется на свет, и мать с отцом насильно, не спрашивая, дают жизнь ребенку. Это не значит, что нужно отменить деторождение, вы согласны?

– Ты предвидишь мое сомнение, – усмехается наша ведьма. – Мы творим насилие, да, но с подобным оправданием легко прийти к тому выводу, что цель оправдывает средства. И мы возвращаемся к вопросу о том, как просто стать чудовищами.

– Командир, я добавлю, – встревает Саид. Куда же ты делся, шебутной развеселый парень? Под стать матери сейчас, напряженный, думающий. – Вернусь к тому памятному спору с Хорем, какой уже упоминала Герда. Он тогда мне хороший вопрос задал, а я не стал отвечать впопыхах. Я убеждал нашего вольнолюбивого разбойника в необходимости и справедливости нашей дисциплины, в том, что она не противоречит свободе. А он заметил, мол, это пока у вас командиры золотые. А ну как кто с гнильцой попадется, да не один, с компанией? Воспользуется всей нашей системой требований, наказаний? От себя продолжу мысль вслед за мамой: решит, что цель оправдывает любые средства, а игра стоит свеч?

– Это тот вопрос, на которой у меня, как я и предупреждал, нет ответа. Возможности магии знаков предельны, и на данный момент я чувствую, что подошел к этим пределам. Для дальнейшего продвижения мне требуется помощь. Я прошу каждого из вас, если вдруг вы столкнетесь с двумирием и конкретно насилием сами, если вспомните, подумаете о чем-то – непременно сообщите мне. Однако... боюсь, тут необходима работа историка. Я послал запрос нашему товарищу из «Детей ветра» Янеку, но он, во-первых, гораздо старше меня, и его великолепный разум уже не слишком подвижен, а, во-вторых, у него давно не было доступа к библиотекам, свежим данным, статистическим сборникам... Ну что же, будем искать других историков.

Твое выступление постепенно перерастает во всеобщее бурное обсуждение, но в этом рое сомнений я улавливаю самое главное: мы знаем, что есть выход из нашего тупика, мы будем искать, пробовать, ошибаться и нащупывать верные пути.

Опускаюсь рядом с тобой на колени, обнимаю твое напряженное тело, всей кожей улавливаю ту ответственность, которая намертво вплавилась в твои мышцы. Ты, помня о своем преступлении чернокнижника, долго бежал от этой ответственности, отказывался читать знаки людей, страшась повторить ошибку прошлого. Больше не бежишь. Ты смирился со своей ношей и принял ее на свои красивые, немного сутулые плечи. Кто-то же должен, любовь моя? Кто-то же должен?

Комментарий к Интерлюдия 3. Ищущие * и ** – обе цитаты из «Экономически-философских рукописей 1844 года» Карла Маркса.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Дорогие читатели! У нас сейчас, как у капитана Врунгеля, экватор! Мы ровно на середине повествования, если не по количеству глав, то по логике совершенно точно. Можем все дружно искупаться в честь праздника Нептуна (автор согласен поразмахивать трезубцем).

Замученный последними размышлениям Шалома автор собирается на каникулы. Надеюсь на понимание, и спасибо всем вам, терпеливые драгоценные читатели, за то, что доплыли вместе со мной до экватора!

====== Глава 13. Милош. Ступени ======

Вы не поверите: все японские дети знают японский язык! Эта мысль однажды поразила меня до глубины души. И действительно, все дети в мире свободно говорят на своих родных языках. Любой японский ребенок без всякого труда говорит по-японски. Разве это не свидетельствует о его удивительном таланте?

С. Судзуки. «Взращенные с любовью»

Тито Мбовени … работал аналитиком в нашей подпольной штаб-квартире в Лусаке. Он получил ученую степень в университете в Англии... Молодежь вроде Тито и Джоеля Нечитенже (он обучался в партизанских лагерях Анголы и проявил себя как один из самых блестящих наших интеллектуалов и стал помощником в аппарате Манделы) относилась к тому поколению черных детей, которые по д-ру Фервурду, архитектору апартеида, «должны навечно оставаться лесорубами и водоносами». Этот главный создатель апартеида вопрошал от своей мудрости: «Какой смысл учить их математике, если она никогда им не понадобиться?» Теперь они управляли страной.