Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 61 страниц)

Беззвучно заплакала, сжимая руками вспоротый живот, низенькая даже для своего народа гномка. Один из наемников молниеносно отшвырнул в сторону изящный кинжал эльфийской работы.

– Это он! – гаркнул, внезапно приходя в себя, Марчелло, и ломанул в сторону провокатора.

Давно не знавшее регулярных тренировок тело отказывалось работать безупречно. Али успел точно вычислить в толпе, разносившей изнутри довольно богатый дом, двоих наемников. Убил одного, вероятно, смертельно ранил второго, развернулся в поисках третьего, но тот нашел его сам. Фён едва успел увернуться, и багровое от чужой крови лезвие кинжала, не коснувшись шеи, впилось в плечо. Дурея от боли, Али все-таки сумел выдернуть клинок левой рукой, правой блокировал новый удар, пырнул наемника между ног, но тут его откинуло в сторону. Вовремя. Из глубины дома к балкону волокли беременную эльфийку.

Их было слишком много. Шестеро ошалевших от крови, гари и злобы погромщиков, среди них – его соплеменник, седой саориец. Не наемники, не ищущие развлечений сынки богатых лавочников. Обычные работяги, вместе с одним из них Али вкалывал на стройке. К счастью, мужик не признал в парнишке, чьи лицо и волосы были частично замотаны тряпкой, бедного студента-художника.

В голове фёна молниеносно пронеслись обрывки мыслей. Всех шестерых? Половину? Кто из них единственный кормилец в доме, у кого жена на сносях? Эльфийка отчаянно вырывалась, цепляясь пальцами за все, что попадалось под руку, обламывая ногти. Судя по радостным возгласам за спиной, кто-то из погромщиков добрался до хозяйских драгоценностей либо денег.

– Не губите ребенка, пустите ее!

– Ебнулся?! Эльфы наших детей убивают, а мы их жалеть должны?! – рявкнул рабочий со стройки.

– Она не убивала, ребенок не убивал, пустите! – Али загородил дорогу к балкону, заодно временно блокируя проход удачно подвернувшимся обломком. Порывисто стиснул ладонь седого, взмолился: – Именем святой Зумурруд прошу, не губи, слышишь?!

Саориец замер. Ослабил хватку на покрасневшем исцарапанном запястье эльфийки, глянул на нее изумленно, будто не понимал прежде, что творит.

– Да что ж вы творите, дурни! Стравили нас с эльфами, загнали нас сюда как баранов, они трон делят, а нам помирать! Им помирать! – донеслось зычное с первого этажа.

– Внука моего эльфы убили, моего внука, слышишь, ты, сучий выблядок!

Мужики закрутили головами, прислушиваясь к сваре внизу, к жалостливым просьбам Али.

– Хай живет, коли выберется, – скривившись, бросил тот из мужиков, который стоял ближе к саорийцу.

Ну, это уж Али как-нибудь обеспечит.

Его просто-напросто не слышали. Наемник-провокатор пропал во всеобщей свалке, будто его и не было, грузный гном, кажется, муж раненой гномки, ревел, одновременно причитая и тут же требуя перебить всех эльфов в городе до последнего младенца. Его вопли перекрыл звук рожка, и в толпу врезались лошади стражников.

Медленно, но верно погром затихал. Марчелло, с трудом держась на ногах, пытался хотя бы напоследок разобраться в происходящем, благо, теперь и видеть, и слышать стало немного полегче. Немой бессильный ужас отступил, и юношу до краев наполнил горький стыд – за жителей своего родного города, за себя самого, беспомощного, как зашибленный об стену котенок, за свою медлительность в расследовании убийства Пьера, за свою... трусость?

В двух шагах от него погромщик мордовал раненого эльфа, зеленого совсем, почти ребенка. Марчелло, не помня себя от ярости, шагнул к ним, схватил за шиворот погромщика, развернул к себе и врезал по искореженному злобой лицу. Раз, другой...

Его остановили железные руки в перчатках, до хруста вывернувшие ему плечи.

Повозка, на дне которой под дешевым товаром сбились в кучу четыре эльфийки, в том числе та беременная, которую Али вытащил через черный ход из дома, скрылась из виду. Фён помчался обратно, туда, откуда доносились слабеющие звуки погрома. На ходу обмотал раненое плечо, не заметил расползающегося темного пятна на боку.

Заметил Марчелло в руках стражников.

Вспышка. Пламя. Поднятые руки. Решетка. Виселица. Рассвет.

Али тряхнул головой, прогоняя картинки из давних снов. Нырнул за угол, прочь с глаз стражи и других лишних свидетелей, открыл лицо, скинул рубашку, быстро переоделся в первую попавшуюся тряпку – тем более что их тут валялось предостаточно. Вдох-выдох, не кривиться от боли, ты перепуганный студент-провинциал, вперед!

Через несколько минут он уже выяснил, что Марчелло схватили, так сказать, на месте преступления за избиение честного горожанина. Свидетелей нашлось с пяток, и все уверенно кивали головами, поддакивая стражникам. По счастью, побитый шибко не пострадал, а если слова Али верны, и его приятель – всего лишь не разобравшийся в ситуации дурень-студент, то ему грозил суд и плеть, без заключения. Впрочем, не ему одному. Таких счастливчиков под присмотром стражи насчитывалось четырнадцать человек.

– Совсем-совсем ничего нельзя сделать? – жалобно спросила Хельга, обрабатывая порез на ребрах своего брата. Плечо она только что зашила.

– Хельга, а ничего и не нужно делать. Ни в коем случае, – ответил, чуть поморщившись от жжения, Али.

– Как это? – ахнула девушка.

– Свидетели на суде выступили, вина Марчелло установлена. Чтобы спасти его от плети, надо либо давать взятку, либо устраивать суету, искать других свидетелей, писать прошения, – спокойно объяснил фён. – И то, и другое привлечет к Марчелло лишнее внимание.

– Ну и что?

– А то, что мы уже по факту ввязались в подпольную работу, и Марчелло намного тяжелее станет ее выполнять, если его запомнят.

– А выпоротого студента не запомнят? Думаешь, Джордано и Энцо ректор этот позор спустит?

– То же мне позор, – пожал плечами Али. – Ты разве не замечала, что студенты постоянно влипают в неприятности? Одного за пьяный дебош секут, другого за мелкую кражу, нашего сокурсника-эльфа вообще за изнасилование выпороли. Да, какое-то время и Джордано с Энцо, и самому Марчелло будет непросто. Зато для властей он – тьфу! Наказали и забыли.

Хельга молча дрожащими руками закончила перевязку, резко встала и отошла к окну. Али помолчал немного, позволяя сестре поразмышлять в одиночестве, а потом последовал за ней и мягко сжал напряженные плечи.

– Как ты можешь, Али? Он же наш друг... Твой... любимый человек...

– Да, и я хочу, чтобы про него как можно быстрее забыли. Чтобы он значился в списках наказанных как заурядный шалопай-студент, один в череде других студентов, а не как подозрительная личность, за которую всячески хлопочут. И потом... Хельга, мы же знаем, этот погром – спланированная и спровоцированная властями акция. Им нужна показательная порка, чтобы успокоить народ. Если бы я дал взятку, спасая рядового преступника, они бы еще просто головы почесали. Но тут – возьмут на заметку наверняка.

– Али, – Хельга всхлипнула и спрятала лицо на здоровом плече брата. Зашептала, рвано выдыхая, глотая слезы: – Али, мне так страшно. После смерти моих приемных родителей я осталась совсем одна, я была одна до тех пор, пока не приехала в Пиран и не познакомилась с Марчелло. До тебя он был единственным близким мне человеком. Да, я нежить, у меня другие чувства, меня не так сильно пугает и убивает одиночество, но он был до тебя моим единственным другом! А завтра... завтра моего Марчелло на площади... плетью...

Он не ответил. Только покрепче прижал к себе уже рыдавшую в голос сестру.

Хозяйка не пустила Хельгу на площадь, чему Али, признаться, только обрадовался. Все-таки он был самым слабым из троих братьев. Слабым физически и душевно. Старые кошмары вернулись ночью, только в них окровавленные тонкие руки отца превращались в широкие ладони Марчелло, палач на площади проверял не плеть, а удавку, и голубые глаза Кахала темнели до пронзительной синевы.

И в таком состоянии, когда он держался на честном слове, утешать Хельгу? Самому бы не свалиться в обморок во время наказания.

Толпа на площади свистела и улюлюкала, когда на помост одного за другим вывели осужденных. Послышались проклятия, полетели яйца и огрызки.

По официальной версии поводом к погрому стала гибель двух мальчишек, которые работали на стройке эльфийского святилища. Убитые горем родные отправились к эльфам, чтобы выразить свое негодование, но эльфы встретили скорбящих градом стрел. Осужденные, не поняв, в чем дело, полезли в драку и помешали честным гражданам обороняться от вероломных эльфов. Собственно, судья зачитывал приговор тоном доброго отца, опечаленного неразумностью своих детей. Он выражал надежду на то, что этот суровый урок пойдет лишь на пользу юношам и позволит им впредь не совершать подобных ошибок.

После заключительных слов приговора зеваки даже малость поутихли, и по площади понеслись снисходительные шепотки, мол, и правда, с кем не бывает.

У самого помоста Али нашел глазами Энцо и пробился к нему.

– Али? Ты здесь? – искренне удивился преподаватель, и его измученное лицо посветлело.

– Марчелло – мой друг, – ответил с улыбкой художник. – А Вы один пришли, без господина Джордано?

– Я упросил отца не приходить. Ему и без того плохо.

Али согласно кивнул и перевел взгляд на Марчелло.

Его Марчелло. Прежде неуклюжий, прекрасный в своей неловкости, угрюмости, в своих искренних порывистых движениях, первозданной дикости. Теперь – собранный, уверенный, как-то вдруг повзрослевший, с гордо выпрямленной спиной, и как же ласково он смотрел на своего старшего брата, сколько покоя было в его удивительных синих глазах.

А потом он взглянул на Али.

Страшно. Как же страшно это мучительное ожидание плети, а он аж третий в очереди, как перетерпеть крики других осужденных и не свалиться позорно?! Марчелло хватило на то, чтобы улыбкой успокоить брата, но на этом силы покинули его.

Силы вернулись, когда он утонул в нежной светлой зелени любимых глаз.

Забыть. Всего этого нет, все это – свист плети, тонкий поросячий взвизг первого, гогот толпы, осунувшееся, бледное лицо Энцо, воспоминания о расколотом черепе эльфа – все это сейчас совершенно неважно. Есть только эта озорная улыбка, влюбленный взгляд, чуткие смуглые пальцы художника. Перетерпеть, просто перетерпеть наказание – и он спустится с помоста, он коснется этих теплых рук, по которым так соскучился за три дня, проведенных в тюрьме.

Ну почему нельзя смотреть на Али сейчас, когда его привязали лицом к столбу, спиной к людям на площади?

Марчелло крепко зажмурился и вспомнил: золотистые пылинки пляшут в лучах рассвета, Али, ленивый, затраханный, довольный, трется щекой о его плечо... Плечо и спину обожгло, продирая, кажется, до самого нутра, выбивая из легких крик, который он с трудом поймал стиснутыми зубами.

Рубашка больше не липла к обработанной мазью и перевязанной спине. Какое блаженство! В первые минуты Марчелло искренне думал, что не выдержит и таки сдохнет от боли.

Еще бы отмыться, отлежаться дома, приходя в себя после удушливой вони тюрьмы, но нет – ради отца и брата необходимо было сразу с площади пойти на лекции. Предварительно искренне покаявшись перед ректором. И как он не плюнул в эту брезгливую красную харю?

Впрочем, по дороге из кабинета ректора в лекционную аудиторию плевали, скорее, в него. Образно говоря. Тот единственный самоубийца, который попытался сделать это буквально, согнулся пополам, хватаясь за яйца, пострадавшие от кулака Али.

– А мне ты потом врежешь? – с вымученным смешком поинтересовался Марчелло, когда они с любовником на краткий миг оказались одни на лестнице.

– За что?

– За то, что не послушался тебя, влез в драку и получил... все это.

– Думаю, то, как выглядят сегодня Джордано и Энцо, для тебя похуже любого удара, – покачал головой Али, быстро убедился, что никто их не видит, и мимолетно прижался губами к ладони Марчелло. – Идем, тебе сейчас на лекции опаздывать нельзя.

А на лекции поджидал сюрприз.

Нет, не от сокурсников. Их Алессандро привычно утихомирил парой слов и печальным голубым взглядом. А потом преподаватель обратился к своему любимому ученику:

– Марчелло, по приказу господина ректора в течение дня ты обязан слушать лекции... стоя.

– Как скажете, господин Алессандро, – невозмутимо откликнулся Марчелло и поднялся, опираясь о стол. Спина горела от плети, ладонь – от поцелуя любимого. Три пары на ногах он как-нибудь переживет.

– И знаний больше поместится, – весело заметил Али и тоже встал. – Вы позволите, господин Алессандро?

Похоже, что раньше эльф держался на честном слове. Прекрасное светлое лицо исказила неподдельная мука.

– Конечно, Али, как тебе удобнее.

По аудитории прокатился шепот, переходящий в гул. А следом – шорох и скрежет лавок о пол. Марчелло обернулся и чуть не упал. Не меньше дюжины его сокурсников стояли.

У Пиранского университета хватало поводов для гордости. Блестящий преподавательский состав. Богатая библиотека. Научные, эстетические и религиозные изыскания. Роскошное главное здание, ухоженные аллеи, мраморные статуи, изумительный фонтан. Сообразительные студенты, талантливые выпускники.

Туалеты. Да, безусловно, просторные туалеты в каждом корпусе значили для преподавателей и студентов не меньше, а для кое-кого и больше, чем прочие удобства. В конце концов, без редкой книги прожить можно, а вот справлять нужду хочется вовремя, а не топчась и приплясывая, пока заветное место занимает объевшийся накануне собрат по несчастью. И в теплом помещении, а не за кустом, откуда еще наверняка прогонит дворник, причем непременно в самый ответственный момент.

Впрочем, по неведомым причинам эти предметы университетской гордости убирали чуть реже, чем следовало бы, и ароматы в них витали соответствующие.

Али было плевать на ароматы. В конце концов, материальное дерьмо так невинно по сравнению с тем дерьмом высоконравственным, которым обливали сегодня Марчелло и однокурсники, и преподаватели. Далеко не все, но художник и подумать боялся, каково его любимому, с детства привыкшему к этим стенам... к этим людям.

Из туалета, посмеиваясь и бросая на них с Марчелло презрительные взгляды, вышли двое парней. Судя по звукам, больше здесь – никого. Али метнулся, распахивая по очереди все двери, убедился в этом и впихнул любовника в ближайшее тесное помещение.

– Ты что? – ахнул Марчелло, когда Али закрыл дверь на задвижку и опустился перед ним на колени.

– Молчи, – одними губами попросил художник и выразительно кивнул, мол, вдруг зайдет кто.

– Я три дня не мылся, ты с ума сошел! – яростным шепотом запротестовал переводчик.

Али только мотнул головой и ловко расшнуровал штаны Марчелло. В ноздри ударил резкий запах пота, мочи и еще чего-то неуловимого, чем пахли те немногие фёны, которые умудрялись попадать в тюрьму. Тело реагировало совершенно ненормально. Тошнотворный вкус мягкого члена любовника должен был по определению вызвать рвотный позыв, но Али почувствовал лишь безумную жажду, желание ласкать, целовать, принимать в себя как можно глубже быстро наливающуюся силой плоть.

Для кого он это делал? Для Марчелло или для себя? С того мгновения, когда на спине любовника вспух первый алый след от плети, Али находился в состоянии скрытой истерики. Да в свое время его отец исполосовал Саида у него на глазах намного страшнее, но Али не испугала ни стекающая по спине брата кровь, ни его крики под конец порки. Марчелло не вскрикнул ни разу, а истерика Али прорвалась, наконец, в отчаянных, самозабвенных ласках.

В туалет опять кто-то вошел. Громко, глумливо обсуждали растяпу-сына университетского библиотекаря и то, как неуклюже он вляпался по самые уши, какой он нелепый дурень. Али вскинул голову, залюбовался кое-как причесанными, сальными после заключения темными волосами любовника, его безмятежной улыбкой и туманом в синих глазах. Во рту стало жарко и горько.

– Марчелло, прости, если сможешь, – с горечью просил Алессандро, когда поздно вечером, после всех пар, после работы Али и Хельги они вчетвером собрались в полумраке библиотеки.

– Да что Вы, – удивленно заморгал Марчелло. – Зачем Вам было из-за такой ерунды препираться с господином ректором? Я совсем не обижаюсь! Лучше расскажите, много ли народу пострадало во время погрома.

– Убито шестнадцать эльфов. Со стороны погромщиков погибло трое... по официальной версии. От самих эльфов я слышал, что то ли шестеро, то ли семеро.

– А гномы? – тревожно спросил переводчик. – У меня на глазах гномку в живот ранили.

– Пока жива, а там... как рана затянется, – со вздохом ответил Алессандро. Грустно улыбнулся: – А без вас было бы намного больше. Ребята, я не знаю, что вам сказать. За такое не благодарят.

Марчелло, Али и Хельга смущенно опустили головы.

– Что дальше? – нарушил молчание Али.

– Я не знаю. В университете эльфов пока не трогают. Не пострадали оружейные мастерские, аптечные лавки. Прочих травят понемногу, но уже не так жестоко. После погрома только одного убили. Нам остается ждать и готовиться к самому худшему. Нам – то есть эльфам. Вы-то сделали что смогли.

Все трое согласно кивнули. Они доверяли Алессандро, но не настолько, чтобы рассказывать о листовках.

– Но у меня для вас и относительно неплохие новости, – добавил уже чуть оживленнее эльф и выложил на стол перед друзьями короткий список. – Не так уж много преподавателей виделись с Пьером накануне его смерти. Троих можно исключить почти наверняка, двое были его близкими друзьями, а третий...

– О да, – фыркнул Марчелло. Этот старичок, мягко говоря, почти выжил из ума и периодически засыпал посреди собственных лекций. Какой из него убийца?

– Значит, подозреваемый – Витторио, – задумчиво проговорил Али. – Кто это?

– Витторио? – недоверчиво покачала головой Хельга. – Он же ужасный трус, он даже меня, по-моему, боится, когда приходит в библиотеку.

– Он не всегда был трусом, – возразил Алессандро. – Восемнадцать лет назад он принимал непосредственное участие в бунте бедных городских эльфов против своих хозяев.

Разбеpись, кто ты – тpус

Иль избpанник судьбы, И попpобуй на вкус Hастоящей боpьбы.

Владимир Высоцкий

Комментарий к Глава 5. Али. Место в строю Музыкальная тема Марчелло: В. Высоцкий, Баллада о борьбе (http://pleer.com/tracks/107180e8J2).

====== Глава 6. Саид. Второй мир ======

Пытки вызывали у нее и другую реакцию – несколько мистическую. Анжела вдруг теряла сознание, но затем тут же вроде бы приходила в себя. Голова у нее становилась светлой и ясной, как никогда. Ей вдруг казалось, что она парит над собственным телом и наблюдает, как его пытают. Именно это странное ощущение пребывания вне своего тела, эта пропасть, отделявшая ее сознание от болевых ощущений, и помогали ей крепиться и молчать.

Дж. Лэнггут. «Скрытый террор»

Опустошение пришло не сразу.

Откровенная беседа с командиром Фёна далась ей легко. Материнская ласка в тонких морщинках, что собрались в уголках зеленых глаз, мягкий голос этой суровой женщины манили довериться и открыться, тем более ради того, чтобы помочь другим горемычным, как отказать? Да и зачем? Жесткие слова Саида о том, что она теперь свободна, придали Герде уверенности в себе: она сама, по собственному желанию вспоминала липкие ночи под бывшим хозяином, свои тогдашние чувства.

Жаркий пестрый день пролетел незаметно, а все же, с удовольствием кутаясь ночью в тонкое одеяло и вслушиваясь в скрип пера Марлен, которая что-то писала, старательно заслоняя свечу от засыпающей Герды, девушка вспомнила, каким богатым выдался минувший день. Работа в огороде, занятная незнакомая прежде игра в шахматы, задорная схватка с Саидом, душевный разговор с Зосей, долгие песни на крыльце после заката – приютские буквально влюбились в арфу. И не верилось даже, что все это происходит с ней наяву.

– Марлен, – несмелым шепотом.

– Да, голубушка? – арфистка тут же обернулась, встала с лавки, будто пчелка с цветка слетела, и невесомо присела на край кровати.

К ней.

Когда-то, в прошлой жизни, еще при отце, мама подходила к ней, маленькой, если она болела. С такой же готовностью отрывалась от повседневных трудов, чтобы напоить свою дочку теплым молоком, отрезать ей душистую краюшку едва остывшего хлеба.

– Марлен, я ведь не сплю?

– Тебе кажется, что все это – сон или горячечный бред? – грустно улыбнулась Марлен. Изящная ладонь на щеке, пух одуванчика, дуновение ветерка и только.

– Я глупая, да? – смущенно улыбнулась в ответ Герда, робко подаваясь навстречу ласке.

– Ты удивительная, – покачала головой арфистка. – В счастье не каждый сразу верит, да и по праву. Слишком часто оно ускользает из рук. Гораздо важнее то, что ты на него решилась и осталась при этом собой. Я имею в виду то, что ты не озлобилась, не порвала Георга. Сберегла свою поэтичную душу.

– Ой, скажете тоже, про душу, – отчаянно краснея, засмеялась оборотица и мягко махнула рукой. – Вы песни пишете, а не я.

– Во-первых, девочка, когда ты, наконец, привыкнешь? «Ты», а не «Вы». Во-вторых... позволь усомниться, – лукаво подмигнула собеседнице Марлен, грациозно потянулась к столу и взяла в руки листок.

Над водой-волной склонилась бела ивушка,

Расчесала косы ветром да корягою.

По колено в речке темной бела девушка

Наполняла туеса свои бадягою.

По полям-долинам дух медвяный стелется,

Зеленеет край, поет пчелой да ободом.

По тропинке узкой скачет бела девица,

А за ней вослед беда – докучным оводом.

Чернобуркой ночь свернется над затонами,

Соловей тоску-печаль разделит с ивушкой.

Расскажи мне, кем ты в белый заколдована?

Поделись со мной своей тоской-кручинушкой.

Желтоглазый уж не спит, шуршит осокою,

Тонкорогий месяц сыплет свет на мельницу.

Ты укрой меня к утру своей тревогою,

В пелену очей зеленых кутай, девица.

Заискрилося в росе жемчужной солнышко,

Зимородок самоцветом взвился в зореньку.

Ты на плечи мне – хоть край нелегкой долюшки,

Расчесать позволь твои седые косоньки.

Обыденные, с детства привычные слова, говор, принятый в родной деревне Герды, колыбельные мамы, которые та пела уже не ей, а ее брату и сестрам, вдруг показались совсем новыми, словно впервые услышанными. Девушка села в кровати, нахмурилась, недоверчиво всматриваясь в лицо Марлен. Неужто эта красивая образованная барышня и впрямь из-за нее?..

– Не знаю, удачно ли вышло, или я среди твоих слов что разозлившийся медведь на ярмарке, – торопливо проговорила арфистка, отводя глаза. – Но у меня есть очень серьезное оправдание, я впервые так пишу.

– Кабы мне такое сочинили, я б таиться не смогла, – настала очередь Герды коснуться Марлен и озорно прошептать: – А ей – покажешь?

– Если покажу, мне может и по второй щеке прилететь. За то, что нос сую, куда не просят. Хотя, – Марлен ощупала скулу, с которой за прошедшие недели почти сошел синяк, и фыркнула: – А, заживет!

Они еще с час проговорили о том, что волновало обеих, и Герда сладко уснула, как и предыдущей ночью, и во все ночи, проведенные в приюте Богдана.

Опустошение пришло на следующий день, в тоскливых сумерках, наполненных заунывным шелестом мелкого скучного дождика.

Богдан, прямой, молчаливый, сидел у огня и чинил обувку своих подопечных. Те ребята, которые выросли в деревнях, с наступлением весны бегали по улице и по полю босиком. Но приют располагался в таких местах, где босые запросто могли остаться без ноги, а то и вовсе с жизнью попрощаться. Болота, бурелом, ядовитые змеи и бес знает что еще поджидали путников за плетнем, а потому и дети, и воспитатели барствовали, щеголяя в простых, но прочных сапогах.

Старшие девочки и Герда шили при свете лучины, а Марлен вела импровизированный урок по современной литературе Грюнланда. Красивый голос арфистки запросто перекрывал шепот капель в кустах под окнами, но когда она замолкала, а ребята еще не успевали загомонить, дождь вступал в свои права с новой силой.

В первую ночь, когда ее брал Георг, тоже моросил дождь. По мутным стеклам змеились влажные дорожки, внутри нее разгоралась адская, почти непереносимая боль, и по ногам что-то текло... Кажется, кровь. Крепко зажмуренные глаза набухали слезами, беспомощный крик подкатывал к губам, зажатым властной мужской ладонью, и вдруг, вспышкой, молнией – откуда бы молния в такую тихую погоду? – голос отца. «Даже в неволе волк остается волком, Герда. Запомни это, всегда помни. Волка можно посадить на цепь, запереть в клетке, уморить голодом, но шавкой он все равно не станет».

В нос ударил волнующий дух весенней земли. Сколько в нем всего, богатых оттенков, ярких отпечатков, памятных знаков, непроизносимых слов... Для волчьего нюха – будто книга открытая, ты только беги, чувствуй! Этой тропкой совсем недавно протрусила лисица, под тем кустом любили друг друга хорьки, в той лощинке как следует прохватило проезжего... купца, чиновника или крестьянина? Нет, все-таки крестьянина.

Волка не сделать шавкой. Это не ты. Это не в тебя с противным хлюпом врывается настырный елдак хозяина, это не тебе больно, грязно, мерзко. Посмотри, это всего лишь тело. А ты – там, ошалевшая, носишься по полям, врываешься в чащу, мчишься выше и выше по горному склону, вскидываешь к небу тяжелую, зубастую голову и воешь на огромную белую луну.

Слезы пропали сами собой, будто их и не было. Вервольфы не плачут.

На следующее утро Герда чувствовала себя растоптанной и разбитой. Между ног болело, поясницу тянуло, голова раскалывалась – ну еще бы, с последним толчком хозяин как следует дернул ее за тугую косу. И все-таки случилось именно то, что Зося имела в виду, когда сказала: «Ты уцелела».

Только вот вместе с воскрешенными воспоминаниями пришла та мысль, которая еще несколько недель назад и близко бы не подкралась к ее голове.

Это не ты.

А кто я?

– Почему так нельзя? Я же твою ладью съела!

– Да, и при этом открыла короля. Смотри: шах, шах, еще шах – и мат! Тут надо вперед глядеть, продумывать сразу несколько ходов, как своих, так и противника.

Герда измученно посмотрела на доску, потом на Саида. Снова на доску и снова на Саида. Тяжко вздохнула и покачала головой:

– Уморил ты меня. Я ж девка простая, неграмотная. Разве ж мне такие-то премудрости под силу?

– Ага, а знаешь, сколько я встречал грамотных, начитанных по самую макушку дураков? – фыркнул Саид, тряхнув черными кудрями. – И кстати, не тебя ли отец научил читать и не ты ли таскала книги сначала у Камиллы, а потом у Марлен?

– Все-то ты помнишь... Только в головушку твоя наука уж не помещается. Давай до завтра партию отложим, а?

– Точно. Проведем эксперимент. Вервольф за шахматами до и после полнолуния, – объявил довольный лучник, отставил в сторону доску, написал на бересте грозное «Не трогать!» и для верности пририсовал выразительный череп с костями.

– Что проведем? – переспросила Герда.

– Эксперимент. Э-э-э... Опыт. Испытание. Проверим, как ты мыслишь до и после обращения.

– А во время обращения? – с совершенно честным видом поинтересовалась оборотица.

Сколько раз за свою недолгую жизнь Саид получал от этой самой жизни по голове – не сосчитать на пальцах всех четырех конечностей. Неудачи в подпольной работе и в ремесле, ранения, как собственные, так и товарищей, жуткие сцены казней в городах, деревнях и на обочинах дорог, гибель самых дорогих и близких. Но молодой лучник с завидным оптимизмом, а может, и упертостью, взирал на мир широко распахнутыми глазами. Несмотря на все горести и беды, он упорно верил, что его ждет непременно замечательное, а очередной удар по темечку воспринимал как досадную, но временную неполадку.

Однако к подобному полнолунию даже Саид не был готов. А такое вообще можно предвидеть?

Круглая маслянистая луна кокетливо смотрелась в зеркальные воды затона, где-то в чаще ухала сова, в двух шагах потрескивал костер...

… а он играл в шахматы с волком. Да, такое будничное занятие, сидишь себе на бережку, грызешь пойманного этим самым волком зайца, зажаренного до чудесной хрустящей корочки, а напротив тебя сидит огромный серый зверь и аккуратно берет зубами своего ферзя, чтобы объявить тебе шах. Милым коротким рыком.

– Начинаю понимать Георга, – задумчиво изрек Саид и прикрылся конем.

– Р-р-р? – вервольф поживился пешкой.

– Да не стыдно и обосраться, когда мохнатая клыкастая громадина смотрит на тебя подозрительно умными глазами.

– У-у?

– Чего именно у-у?

Герда, клацнув зубами, сделала очередной ход, а потом выразительно прикрыла глаза.

– Ты про умные глаза? Так сама посмотри на доску, – обреченно шмыгнул носом Саид и с видом приговоренного передвинул свою фигуру.

– Р-р-р-р-р! – возликовала оборотица, кажется, вспугнув то ли мелкого бобра, то ли водяную крысу.

– Да. Об этом я и говорю. Ты выиграла!

На серой морде на миг отчетливо обозначилась коварная ухмылка. А потом Герда, как ни в чем не бывало, мягко подгребла к доске разбросанные по траве фигуры. Саид состроил оскорбленную физиономию, упаковал в заплечный мешок шахматы, метнул в заросли камыша обглоданную кость и решительно объявил:

– Ну держись. Я тебе моего поражения так не спущу.

По траве, по песку, ниже, ниже, к черной, почти стоячей воде покатился мохнато-кудрявый клубок. Саид уже предчувствовал свое поражение и машинально отметил про себя, что теоретически, будь это другой оборотень, не Герда, он мог бы справиться со зверем. Скажем, полоснуть его ножом, извернуться и приложить его головой вооон об ту корягу. Если повезет.

Но сейчас его вдавливали в песок мягкие тяжелые лапы проснувшегося волчонка, который под луной напрочь забыл страхи бывшей крепостной, традиционные представления о приличном расстоянии между мужчиной и женщиной, различия между человеком и вервольфом... Да и сам Саид о них позабыл. Пахло тиной, хрустнувшим под локтем аиром, густой теплой шерстью и кровью. Ему нравилось лукавство хищника, ему нравилась мягкая задумчивость девушки.

Ему. И его телу – тоже.

Так, стоп, ты свихнулся, кобель несчастный?! Нашел, о чем мечтать, лежа под волком... под Гердой. Под Гердой, над которой надругался ее хозяин. Которая шарахалась от твоих ужимок и заигрываний. Срочно подумай о чем угодно отвратительном, пока она не догадалась, пока не разбилось вдребезги хрупкое бесценное доверие. Саид зажмурился, уткнувшись носом в пушистую шею, и старательно представил себе самую страшенную даму Блюменштадта голой. Да, с ее покрытой толстым слоем пудры кожей, приторно-сладкими духами и сиплым прокуренным голосом. Вроде бы помогло.

– Чудной запах, – заметила Герда, осторожно втягивая носом воздух.

Остаток ночи они носились по лесу – то друг за другом, то вдвоем – Саид на Герде, предварительно произнеся длинную прочувственную речь о мужской гордости, на которую волк ответил выразительным дружелюбным оскалом. Теперь же они брели в сторону приюта, мирно завтракая заячьей капустой и первой земляникой.