Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 61 страниц)

Правда куда больше фёна волновали его собственные чувства. Несмотря на всю беспредельную нежность, которую Милош испытывал по отношению к своей семье и своим друзьям, несмотря на горячую привязанность к своему делу и подпольщика, и лекаря, он с детства привык руководствоваться прежде всего разумом. Эмоции обычно следовали за анализом, выводами, решениями, но не наоборот. Исключения, разумеется, бывали, но чтобы настолько? Здесь, в притягательной, жаркой, цветущей, пустынной, доброй, несправедливой стране он всего неделю назад познакомился с этой удивительной семьей, а с первой ночи в «Черном сомбреро» ему казалось, что он вернулся домой. И в присутствии одного человечка его сердце нагло выходило из-под контроля хозяина и начинало колотиться как сумасшедшее, а в груди разливалось невероятное спокойствие – словно на море, когда дует легкий теплый ветер.

Вот и теперь... Праздник постепенно угас, Изабелла, ворча, увела в спальню своего слегка перебравшего братца, к слову, державшегося с полным достоинствам, несмотря на чары текилы, абсолютно трезвый Милош и вполне вменяемый Шеннон помогли растащить тела своих товарищей и остальных постояльцев по номерам, Хуан взял на себя физически тяжелую часть уборки, сестры споро перемыли и вытерли посуду. Каролина осталась расставлять тарелки и рюмки, а Кончита собрала влажные полотенца и отправилась развешивать их в саду. И вот какого, спрашивается, Милош как привязанный вышел следом за ней?

Статус пусть бывшего, а все-таки полковника, обеспечивал дочери и племяннице сеньора Ортеги вполне надежную защиту от домогательств постояльцев, от которых страдали менее везучие девушки в других гостиницах. Но к своим без малого двадцати годам сестры неплохо представляли себе как светлые, так и темные стороны мужской натуры. И справедливо побаивались недвусмысленных взглядов и прикосновений.

Сейчас Кончита не боялась. Абсолютно. Одна, в саду, когда отец уже спит беспробудным сном, а ее верный маленький нож не спасет от чудовищно сильного великана, она совершенно не испугалась его молчаливой фигуры и после – огромных крепких ладоней на своей талии. Мужские твердые губы невесомо коснулись ее виска, широкая грудь за спиной так и манила прислониться, довериться... Что Кончита и сделала.

Ветер стих, и теплый воздух наполнял пряный аромат ночной красавицы, который сплетался с волнующим, непривычно близким запахом чистого мужского пота. Обжигающие руки мягко скользили по ее талии, выше, деликатно, не касаясь груди, ниже, по бедрам, не дотрагиваясь до сокровенного. Спрашивая, изучая. Кончита робко провела пальцем по тыльной стороне ладони Милоша. Ох, неужели можно? Чуть шершавая, грубоватая кожа, едва различимые в полумраке голубые змейки вен.

– Милош, – а как удивительно подходит его имя для того, чтобы шептать его в черной тишине.

Вместо ответа – уверенное прикосновение губ к ее шее. И сзади... Это оно? Вот то горячее, большое, пугающее, твердое – это оно и есть?

Кончита недоверчиво обернулась. От своих подружек-рохос, соблазненных, а то и вовсе изнасилованных постояльцами-корнильонцами, она знала, что когда член у мужчины становится таким, его уже не удержать. Набросится, повалит, ворвется, ругаясь, целуя, больно наматывая на кулак косы, и между ног появится как будто кровавая рана. Потом, конечно, не во второй и не в пятый раз привыкнешь, даже приятно порой бывает. Но главное – в страсти мужчина слеп и неудержим.

К счастью, кроме этих ужасных историй, девушка слышала и добрые рассказы, прежде всего – тети Изабеллы. Та овдовела много лет назад, а до сих пор вспоминала своего мужа с бесконечной любовью.

Нет, но все-таки... Шалея от собственной смелости, Кончита накрыла ладошкой то, что мгновение назад упиралось в ее бедра. Да что ж ты творишь, el diablo, надо прочь бежать, когда мужчина хочет! Но рядом с тобой – не страшно...

Тяжелые руки легли на ее плечи, и роха вскинула голову – чтобы тут же встретиться взглядом с искрящимися смехом глазами чужестранца. Сама прыснула. Действительно, взрослые парень и девушка, оба прекрасно понимают, что происходит, а исследуют друг друга будто младенцы новую игрушку.

– Каролина. Ждать, – со вздохом сожаления напомнил Милош. Конечно, скоро сестра хватится ее, переживать будет. – Mañana?

– Молодец, – тоном гордой за своего остолопа учительницы сказала Кончита. – Mañana.

Мельта оказалась еще молоденьким, но уже опасным растением с жесткими мясистыми листьями и острыми – клинкам на зависть – шипами. Собор на главной площади, высокий, величественный, открыл чужестранцам свои двери, но простые матросы жались вместе с рохос и бедняками-корнильонцами в тесном закутке, под хмурыми взглядами служек не решаясь пройти дальше, между изваяниями святых, в разноцветные полосы света, что лился сквозь витражные окна-розы, к позолоченному мечу – символу оружия, которым убили святого Аурелиано, пророка и мученика. Огромные мохнатые пауки постепенно перестали пугать путешественников, и местная пища все реже грозила прорваться на волю – спереди или сзади – в самый неподходящий момент.

С языком они постепенно осваивались, а за четыре дня после Дня мертвых Милош и сам стал своего рода учителем. Он обучал Кончиту языку прикосновений, и девушка с радостью постигала новую для нее премудрость. Нет, они не снимали одежды и даже ни разу не поцеловались, но оба по взаимному молчаливому согласию никуда не торопились. Было особое очарование в том, чтобы с каждым днем все лучше понимать слова и прикосновения человека, совсем недавно чужого и далекого.

На пятый день вечером матросы, вымотанные работой на стройке и на каравелле, ввалились в гостиницу и с жадностью набросились на тортилью и бобы, приправленные чили, который пугал их с каждым днем все меньше и меньше.

Вдруг в соседнем помещении, где сеньор Ортега принимал постояльцев, раздался какой-то шум. Злые громкие голоса, удар будто об дерево. Двери обеденного зала рывком распахнули, и в помещение ворвалось пятеро корнильонцев. Четверо явно принадлежали к высшим сословиям, пятого можно было принять и за ремесленника, и за крестьянина с плантации, и за вора. Следом медленно, неестественно спокойно вошел сам сеньор Ортега.

– Он, – бедняк-корнильонец ткнул пальцем в сторону Хуана, который невозмутимо чинил лавку.

– Встать! – рявкнул один из богатых, по виду и уверенным движениям самый главный.

Рохо неторопливо, с достоинством положил на пол молоток, и поднялся на ноги. На смуглом бесстрастном лице не было и тени тревоги.

Зато лица Кончиты и Каролины, которые прибирали один из столов, аж посерели.

– Вон, – презрительно бросил главный и указал Хуану пальцем на дверь. Он добавил еще несколько слов, которых матросы не разобрали.

Часть постояльцев-корнильонцев с глумливым гиканьем повскакивала со своих мест и рванула на улицу. За ними проследовали изумленные матросы, сеньор Ортега и его девочки. Из сада показалась сеньора Изабелла и двое рабочих-рохос.

На улице Хуана повалили на землю и принялись охаживать ногами – по бокам, лицу, голове, как попало, лишь бы побольнее. Из потока брани Милош уловил слова «убийца» и «basuro» *** – последним частенько награждали рохос на улицах. Никого, похожего на представителей власти, ничего, хотя бы отдаленно напоминающего суд, разбор доказательств, хотя бы нелепых – о чем не забывали даже жрецы Пламени в Грюнланде, даже когда собирались сжигать чародея. И тут же – спокойные, бледные лица всех членов семьи Ортега. Милош перехватил взгляд Кончиты. Едва заметно попытался выяснить: вмешаться? «Нет», – так же, глазами и скупым движением руки ответила девушка.

Из толпы, которая потянулась во двор «Черного сомбреро», глядели разные лица. Злорадные, горестные, испуганные, развеселые. Рядом с Милошем оказалась старая роха с седыми растрепанными волосами. Она все бормотала что-то под нос, и юноша уловил только повторяемое «святой Камило». На старуху рявкнул главный из четверки корнильонцев. Та вымученно заулыбалась и торопливо заговорила, громко, ясно: «Святой Аурелиано, святой Аурелиано».

А потом Хуана повесили. Тут же, во дворе, на ветке дерева. Повесили плохо, неумело, он еще долго дергался в петле прежде, чем замереть навсегда. Те, что пришли за ним, напоследок пнули безжизненное тело, один из них отрезал обе кисти рохо, а зеваки, кажется, и не собирались расходиться. Семья Ортега в полном молчании вернулась в дом.

Отставной полковник Хорхе Альберто Ортега пил по-черному в обществе Джона О’Рейли. Сеньора Изабелла напоила дочь тем успокоительным, которое ей дал судовой врач, уложила своего измученного ребенка спать и присоединилась к брату. Но перед этим она заглянула в комнатушку к племяннице – убедиться, что та, по-прежнему спокойная, не проронившая ни единой слезинки, находится под надежным присмотром Милоша.

Нет, не так он хотел оказаться в маленькой девичьей спаленке. Не так он хотел обнимать Кончиту, всегда подвижную, живую, а нынче будто заледеневшую, безмолвную.

Прошло два или три часа после того, как повесили Хуана. В гостинице все шло своим чередом, хозяин и его женщины вели себя как ни в чем не бывало, и только когда последние постояльцы разошлись по своим номерам, они дали волю своим чувствам. Кто как умел.

– Когда? – решился нарушить жуткую тишину Милош и жестами показал, мол, когда хоронить. Тело Хуана ведь по-прежнему висело во дворе.

– Mañana, – глухо ответила Кончита.

Комментарий к Часть II. Вихри. Глава 1. Милош. Завтра * melt (науатль) – агава. В этом мире мельта во всем похожа на агаву (внешний вид, жизненный цикл, применение), кроме способа распространения семян. Белые шарики мельты – это фантазия автора.

Катрина – одно из изображений, связанных с мексиканским Днем мертвых, женская фигура, чей череп украшают пышные цветы.

basura (исп.) – отбросы, мусор.

====== Глава 2. Али. Сейчас ======

Растут, растут невидимые крылья.

Какой размах! Какой размах!

Земля, река, деревья – все поплыло,

И синь в глазах, и синь в глазах.

Всё выше, выше, к белым облакам.

Качели тут, качели там.

И я лечу, легка,

С тобой всё выше в облака.

И я лечу, легка,

С тобой всё выше, выше, выше в облака.

К. Валькадос

Все тело окружало свежее мягкое тепло. Марчелло нырял в шелковые волны и плыл так уверенно, как будто умел это делать с самого рождения. Во сне легко было позабыть, что на самом деле он не умеет плавать. Податливая толща воды расступалась перед ним, и гибкие, ласковые водоросли обвивали его руки и бедра, нахально подбирались к его почему-то твердому члену, влажно обволакивали нетерпеливую плоть... Какой восхитительный сон!

В следующее мгновение Марчелло резко распахнул глаза, осознавая, что это вовсе не сон. Он на самом деле обнимал со спины Али, их пальцы переплетались, а его мужское естество, скользкое от масла, вошло в любовника уже наполовину.

– Ох, – спросонья хрипло выдохнул юноша и опасливо замер. Вдруг его habibi все еще больно? Все-таки после первого раза прошло всего несколько часов.

– Это называется – еще спишь, но уже трахаешь, – весело мурлыкнул Али и бесстыже заерзал бедрами, самостоятельно насаживаясь на член Марчелло. – Ты продолжай, продолжай.

– Я уже что? – поперхнувшись, переспросил переводчик.

– Профессионала коробит подобная лексика в постели? Не ворчи, звереныш, я не знал. Учту на будущее.

– Да я... о-о-ох... не против. Просто не ожидал. Привык читать про романтику.

– В твоих прекрасных книгах во время соития беседуют стихами? – Али немыслимо изогнулся, и его любовник приметил в туманной спозаранку зелени ехидный огонек.

– Нет, но я могу, если хочешь, – кое-как сохраняя ровное дыхание, ответил Марчелло. На самом деле ему было абсолютно плевать на то, как и о чем говорить. Его вело от того, что они в принципе разговаривают, пока его член с каждым движением все резче толкается в горячую глубину.

– Сейчас... – из-за тихого протяжного стона не разобрать было, спрашивал художник или предлагал.

– Тогда слушай...

Немилостью пророка выпил я амриту,

Отравленную кровью нежного ифрита,

В запретные вступил сады очарованья,

Что смертным не узреть. И вижу: мне открыта

Пещера меж соцветий пышных амарантов,

И я в нее проник. Мерцали сталактиты,

Неведомым огнем пронзенные – о чудо! —

И я б теперь ослеп. Но манят хризолиты

Очей твоих все дальше, вниз, не возвращаться

И в страсти умереть на ложе из самшита,

В объятьях ядовитых пери, отдавая

Века на небесах за смуглые ланиты.

Последние строки дались ему с трудом. Нелегко одновременно декламировать стихи, пусть даже те, которые сам когда-то и перевел, и чувствовать, как бьется в руках дрожащее от удовольствия жаркое тело, слышать, как рвется подушка в зубах Али и все равно не заглушает короткий беспомощный вскрик.

Али был счастлив. Нет, не так. Али в мыслях своих парил над Пираном на крыльях нежданной радости и безумного вдохновения.

Еще накануне его бы нервировала ситуация неопределенности с работой на стройке, если бы куда больше ни волновало свидание с Марчелло. В самом деле, заработок учителя девочки-калеки был постоянным, но весьма скромным, а разгрузка в порту оплачивалась относительно прилично, зато время от времени. На таком долго не протянешь – с учетом платы за жилье, университет и его грандиозных планов по созданию картины.

Но стройка... стройка и требовалась ему до зарезу, и пугала до жути. Али, разумеется, привык к тяжелой работе еще в лагере, но там ее организовывали иначе. Здесь, в городе, если уж разгружали товар, так при минимуме рук и до полного изнеможения. Если уж таскали камни и бревна, то до цветных пятен перед глазами и пустой, гулкой, как нежилые пещеры или новые, незаселенные здания, головы. Физический труд выматывал и отуплял. Когда фён зарабатывал на отдельное жилье, то вечером после стройки вползал в общую комнатку, пялился невидящими глазами в потолок, и не мелькало даже намека на мысль о том, что неплохо бы взять в руки уголь или книгу.

Поэтому сегодняшняя встреча после занятий стала для него не то что глотком свежего воздуха. Как будто ему принесли огромный драгоценный кубок, полный чая с жасмином, и сказали: «Пей, все твое».

Лесная эльфиечка, за которую он заступился в трактире, узнала его в толпе на улице, ведущей из университета в нижний город, и поманила в сторонку. Рядом с ней стоял пузатый добродушный мужчина с красным лицом и губами, которые смешно шлепали, стоило ему заговорить. Оказывается, лесные эльфы поставляли для этого владельца нескольких лавочек разнообразные дары природы, начиная с меда диких пчел и заканчивая поделочным деревом и камнем. И он великодушно согласился дать работу заступнику дочери одного из своих партнеров. Когда же толстяк узнал, что юноша учится на художника, восторгу и шумному причмокиванию не было предела. Ведь он как раз собирался открывать новое заведение и подыскивал толкового, но недорогого мастера, который размалевал бы стены, прилавки и всякое по мелочи.

Это не стройка! Это работа, прямо связанная с его учебой, у человека, смотревшего на него пусть свысока, но с явной симпатией! А через пару часов – встреча с Марчелло и Хельгой, вернувшейся сегодня в город. Али по опыту знал, что долго так хорошо не бывает, а потому откровенно наслаждался безмятежным счастьем здесь и сейчас.

И сейчас он подходил к местечку, которое долго подыскивал в лабиринтах узких улочек нижнего города и среди живописно-зловонного беспорядка окраин. Фён понимал, что без тренировок скоро превратится из призрака в какую-нибудь задеревенелую развалину или куклу-марионетку с ограниченным набором движений. Кроме того, он давно догадывался о страстном желании Марчелло что-то сделать со своим неуклюжим телом, и раз уж его друг и теперь любовник стал сочувствующим делу его организации, то его физическая подготовка перешла в разряд «срочно и бегом». Да и встречи их дружной троицы летом хотелось проводить не в затхлости квартала Ангелов, а на относительно свежем воздухе.

На берегу еще не заболоченной, но уже подернутой ряской старицы Али нашел заброшенный домик рыбака. Старая развалюха, изъеденная временем и затопленная дождями, зловеще пряталась в пепельной тени маслин. На песке догнивала лодка, а из воды торчали сваи, вполне пригодные для постройки новых мостков. Теплый ветер играл с листвой и старыми качелями – наверное, когда-то тут жили дети.

Тихо-тихо. В вечной суете столицы Али почти отвык от столь глубокой тишины. Он спустился к старице и вгляделся в темную спокойную гладь. Стоячая вода тускло отражала солнце, пахла тайной и тленом, а его смутно тревожило что-то иное...

За спиной хрустнула ветка, и следом раздался восторженный возглас Марчелло. Али оборачиваться не стал. Лишь прикрыл глаза и, затаив дыхание, ждал.

Теплые тяжелые руки на его плечах. Робко и собственнически одновременно. Несмелый поцелуй в щеку.

– О чем задумался?

– Не поверишь – о сегодняшних занятиях, – беззвучно засмеялся Али. Повел плечами, поудобнее и понадежнее устраиваясь в объятиях любовника, и продолжил: – Ты знаешь, в первые месяцы я как ошалелый набрасывался на все, что дает университет. Даже если на лекциях по современной истории преподаватели несли полную, с нашей точки зрения, ахинею. А сейчас... Я смотрю на эту воду, от которой скоро будет разить тухлятиной, но она мне кажется более живой, чем многие наши правила и каноны.

– Я плохо разбираюсь в этом. Можешь привести пример? – попросил Марчелло и шумно вздохнул, когда саориец стиснул его ладонь и нахально запихнул ее к себе под рубашку.

– Что такое элементы пейзажа на картинах? В религиозной живописи они механически повторяют написанное в священном тексте, в светской и вовсе становятся... ммм... пожалуй, костылями сюжета. В итоге мы отмечаем, что это дерево символизирует одно, этот цветок – другое, эта птица – третье, успокаиваемся и забываем наблюдать природу как таковую. Какая она есть без наших нужд.

– Удивительно слышать подобные рассуждения от тебя. Ты же мне рассказывал, что хочешь рисовать людей и творить прежде всего для людей.

– Да, но... Что-то мне не нравится, а выразить не могу, – художник мягко развернулся и просительно посмотрел на своего любовника, ища поддержки в его умении анализировать, проникать в глубь явлений. И вновь поймал тот самый влюбленный взгляд, который искал для своей картины, искал при встречах Марчелло с Алессандро – и слепо не замечал его в синем взоре, обращенном на самого Али. Доверился: – Я боюсь за свою работу. Я тоже собираюсь использовать символику природы, но не хочу, чтобы она стала... как сказать...

– Тебе не нравится человек потребляющий? – чуть помолчав и сведя густые брови, предположил переводчик.

– Да!

– Ну наконец-то! – на берегу появилась Хельга. С видом наставницы двух несмышленышей она подошла к парням, снисходительно улыбнулась и пояснила в ответ на удивленные взгляды: – Наконец-то вы перестали вести себя как два дурня. А я уж боялась, что придется вам подсобить...

– Так ты знала?! – хором, весело и возмущенно.

– Да вы меня оба уморили, – фыркнула девушка и подставила щеки под поцелуи брата и друга. – Один мне все уши прожужжал: Марчелло, Марчелло, спросим у Марчелло, Марчелло наверняка знает, Марчелло мне рассказал... Другой не отставал: Али то, Али се, Али так думает, Али одобрит, Али поделился, Али, Али... Кстати, Али, это ты меня попрекал незнанием конспирации? А сам-то!

Все трое уже хохотали в голос, а юноши, как и полагается юношам, шутливо дергали Хельгу за светлую косу. Али, отсмеявшись, притворно закатил глаза и заметил:

– Кажется, ты унаследовала ту часть воспоминаний папы, которая касалась моего дедушки. Вот точно такая же язва, как Рашид!

В прозрачной тихой синеве журчало пение лягушек и потрескивали ветки в костре. Старица не побаловала друзей обильным уловом, но мелкие карасики споро подрумянивались над огнем, а на безопасном расстоянии лежала стопка свежесостряпанных листовок. Как раз утром перед работой и занятиями развесить по нижнему городу. В верхнем все равно ни до кого не достучаться.

Хельга рассказывала о настроениях в городке, где она побывала со своей хозяйкой. Похоже, там была тишь да гладь, и волнения коснутся лишь Пирана. Правильно, зачем мутить воду по всей стране, если можно быстренько организовать дворцовый переворот в одной столице?

– Но я на всякий случай отправила несколько анонимных записок тамошним эльфам. Из тех, кто мне на базаре приличным показался.

Марчелло, нахмуренный больше обычного и безжалостно терзавший нижнюю губу, скупо улыбнулся подруге и кивнул, мол, все верно. Али притянул к себе девушку и устроил ее голову у себя на коленях. Хельга доверчиво свернулась в клубок в руках брата – как будто привыкла к такой близости с самого рождения! – и вдруг поняла то, что мучило ее саму. Что огнем изнутри жгло. Она знала, конечно же, знала, что бои вряд ли охватят весь Пиран. Случится несколько стычек, повесят или засекут до смерти с дюжину эльфов, разорят пару десятков лавок... Но повторения ужаса времен войны в Иггдрисе не будет. А ей все равно страшно.

– Сестренка, ты чего? – встревоженно спросил Али.

– Да как дом мой сожгли, вспомнила, – глухо отозвалась Хельга. Перехватила глубокий взгляд темных до малахитовой зелени глаз, вдруг успокоилась, порывисто села и бросила с вызовом: – Ну, что мы приуныли-то? Разве ж загодя тризну справляют? Марчелло, а ну раздвинь брови обратно!

Тот лишь головой тряхнул – что лошадь, которая надоедливую муху прогоняет. Али виновато фыркнул, мол, что с нашего профессора возьмешь, легко подпрыгнул и подбежал к качелям. Дернул на пробу одну веревку, другую. Обернулся и позвал Хельгу:

– Хочешь покачаться? Не бойся, веревки на диво прочные!

– Да ну, – девушка неловко повела плечами и смущенно улыбнулась.

– Почему? Стесняешься того, что ты взрослая? Так ерунда, тут никого, кроме нас, нет.

– Не стесняюсь я. Не умею.

А откуда бы ей уметь? Старики, что приютили ее, явно не думали о подобных забавах. Жили они в домике на отшибе разоренной деревни, в которой редко раздавался детский смех. Да и Хельга лет до десяти-двенадцати сторонилась людей, пугаясь своего жуткого происхождения. Постепенно, конечно, оттаяла, нашла себе приятельниц да подружек, так те уж про качели к тому времени позабыли.

– Иди сюда, я научу. Смотри! – Али с озорным видом устроился на качелях, оттолкнулся... Черные локоны будто крылья птицы, неуловимые гибкие движения, и простая деревяшка на двух веревках превратилась в нечто чудесное. В нечто, позволяющее человеку – летать.

Хельга забыла, как дышать. Сильнее, свободнее, выше, выше...

– Ах! – девушка громко вскрикнула и тут же с облегчением рассмеялась, когда Али, обернувшись вокруг перекладины, совершенно целый опустился вниз.

– Ну что, я тебя соблазнил? – кокетливо подмигнул сестре художник и спрыгнул на землю, освобождая качели. – Только тебе сразу так сильно не стоит, хоть ты и утбурд.

– Так-то я сразу забоюсь, – ответила Хельга. Помялась чуть-чуть – да и распустила светлую косу. Она тоже хотела взлететь.

Первые движения давались ей с трудом. Нежити, которая никогда не знала своей подлинной силы, но неизменно ее чувствовала, странно было ощущение неловкости. «А Марчелло каждый день такой», – мысленно посочувствовала другу девушка. Она то и дело путала, когда вперед тело, когда ноги, как прикладывать усилие...

– Стой, – Али крепко придержал веревку, прищурил глаза, будто что-то решая, и сказал: – Не думай ни о чем. Просто чувствуй, а я помогу.

Утбурда не учили ходить. Трупик младенца медленно рос, рос под землей у кромлеха вервольфов и выбрался на поверхность уже подросшей трехлетней девочкой.

Зато теперь ее учили иному. Нежные руки художника вдруг сделались властными и сильными. Они подсказывали ей движения, поддерживали ее, поддерживали надежно, чтобы в конце концов отпустить.

И Хельга полетела.

– Али! Марчелло! Смотрите, смотрите!

Ветер в лицо, земля качалась перед глазами, дальше – ближе, дальше – ближе, выше, выше, выше... Слишком высоко!

– Али!!!

Руки брата в мгновение ока остановили качели. Хельга упала в объятия Али, и мир вокруг закрутился, поплыл, покатился... Они покатились по мягкой пахучей траве, а черные локоны пахли травяным мылом, и ветром, и домом. Теплые губы парили над ее пылающей кожей, зеленые глаза мерцали близкими и родными звездочками. Кажется, где-то поодаль замелькали фонарики светляков.

– Али, у меня получилось, правда?

– Получилось, маленькая, и еще выше получится.

– Марчелло, ты видел? Видел? – Хельга выпуталась из волос Али и преданно посмотрела на друга.

А тот улыбнулся. Впервые за два с лишним года, что они были знакомы, Марчелло улыбнулся – так. Осторожно подошел к ним, встал рядом, явно не решаясь тревожить близость брата и сестры, и робким басом спросил:

– Али, а ты меня научишь?

Первый крест на самом-то деле первым не был. Марчелло заметил его на стене дома, когда собирался приклеивать очередную листовку. Он озадаченно посмотрел на здание, нашел знак эльфийских мастеров и, пораженный отвратительной догадкой, круто развернулся. От начала улицы он обнаружил еще несколько домов, где жили городские эльфы. На каждом из них темнел жирный киноварный крест. Дома людей и гномов подобным символом отмечены не были.

В глупом порыве Марчелло попытался стереть краску – и, разумеется, ему это не удалось. Что ж, хотя бы наклеит поверх листовки. До первых стражников, которые сорвут крамольные клочки бумаги, прочитанные едва ли тремя-четырьмя горожанами.

После невозможно сказочного вечера, проведенного вместе с любимым и подругой, после ошарашенного взгляда Энцо, когда Марчелло неловко поцеловал брата перед сном в щеку – а что, Али и Хельге можно, а ему – нет? – после удивительных снов, в которых его несуразное тело парило над родным городом, этот самый город предавал его.

Марчелло лет с тринадцати не питал иллюзий в отношении Пирана. Он начал работать, выглянул из тепла отчего дома и библиотеки и тут же заметил все неприглядные, если не сказать, мерзкие гримасы и ужимки столицы. Смрад бедных кварталов, избитые и забитые слуги и подмастерья, торговые казни, воровство, проституция, глумления стражников над детьми-попрошайками, роскошные одеяния служителей не меньше, чем дюжины религий, и согбенные спины верующих – все это он видел и осознавал. Но видел и другое.

Трогательная взаимовыручка совершенно чужих людей, которые просто жили в одном доме. Слаженная работа в мастерских. Танцы и песни на ярмарках. Несмолкающий гул в стенах университета в перерывах между занятиями. Приветливая улыбка шустрого саорийца в чайхане. Ароматы магнолий, жасмина и драконовых деревьев весной. Голос Хельги в утреннем безмолвии библиотеки. Марчелло любил свой Пиран невзирая на все его отвратительные нарывы и зловонные язвы.

Невзирая на его очередное предательство.

– Видел кресты? – вместо приветствия сказал ему Али, когда любовники встретились у отцветающих кустов рододендрона.

– Видел, – буркнул Марчелло. – Может быть, даже сегодня начнется. Али, послушай... Я не представляю, что мы будем делать, но слушать лекции в то время, когда там будут избивать эльфов...

– Противно, – закончил фён. – Нам особо влезать не стоит, толку от нас чуть, а после ничем не поможем. Но давай пойдем, действительно!

– Сейчас?

– Сейчас. Только я загляну к мастеру по фреске, он нас позвал буквально на пару слов. А ты найди Алессандро и предупреди его, хорошо?

– Хорошо. Через четверть часа встречаемся здесь же.

Мастер по фреске сверкал ярче самого большого витража в главном здании университета. В аудитории, кроме Али, собралось еще шестеро студентов. «Самые лучшие», – быстро сообразил фён.

– Дражайшие мои ученики! Вы наверняка заметили, что на эту встречу я пригласил только самых лучших своих студентов. А почему? А потому что молодые дарования нуждаются в поощрении их таланта и трудолюбия. Итак, у вас скоро начнутся занятия, и я буду краток. Кое-кто из вас уже слышал сегодня утром, что в Пиран прибыл один из выдающихся художников Саори. Нет, вы только подумайте: сам Джафар из Хаива! И прибыл он, дабы осчастливить наш город росписью недавно отстроенного храма Святой Зумурруд, покровительницы детей и юных. Однако он приехал не один, а вместе со своим семейством. И работами в пристройке храма будет руководить его сын Гафур, достойный продолжатель дела своего родителя. А в помощники Гафуру я... да! Рекомендую вас, мои преданные ученики!

Аудитория, в которой находились один преподаватель и семеро студентов, загудела словно зал торжеств, забитый до отказа выпускниками университета. Через несколько мгновений дверь приоткрыл ассистент мастера по фреске и, задыхаясь от волнения, объявил:

– Мастер Гафур из Хаива!

Все замерли. Замер и Али. Или, может быть, умер?

Невероятно изящный, тонкий саориец на вид лет двадцати, не больше, облаченный в черные шелковые штаны и шелковую рубашку цвета индиго, легко поклонился присутствующим, и длинные иссиня-черные локоны едва не коснулись пола. На холеных пальцах мягко переливались серебряные перстни с опалами и топазами, а стройную шею обвивало тяжелое бронзовое колье в виде змеи. На приветливом томном лице расцвела прекрасная улыбка. А глаза... глаза у него были цвета гречишного меда.

Сердце Али упруго сжалось и с силой вытолкнуло невидимый клинок. Фён прилежно и восторженно захлопал ресницами. Не сейчас. После, в комнатушке под самой крышей, в руках Марчелло или Хельги.

А сейчас ему нужно собраться и идти туда, где вот-вот начнутся погромы.

Комментарий к Глава 2. Али. Сейчас Музыкальная тема Али, Марчелло и Хельги: романс «Качели» из к/ф «Звезда пленительного счастья» (http://pleer.com/tracks/11237370yuXF).

====== Глава 3. Саид. Навеки ======

В строгий, годами проверенный порядок обработки растительного сырья ворвалось что-то вопиюще непослушное и дикое. Шалом озадаченно посмотрел на аккуратные горки: кора калины и крушины, сосновые почки, хвощ, полынь, березовый лист. Рядом лежали деревянные подносы, моток веревки, нож, в котелке закипала вода, все как обычно... не считая любопытного носа Фенрира... но что еще не так? Какое смутное чувство не дает ему покоя, и даже будто запахи он воспринимает иначе?

– Все про Герду думаешь? – с теплой смешинкой в голосе поинтересовался у него Эрвин и подтянул к себе щенка. Рыжий комок шерсти плюхнулся на спину и подставил под почесывание охочее до ласк и вкусностей пузо.

А верно! Шалому удалось проговорить с вервольфом совсем недолго. Достаточно для того, чтобы выведать о ее волчьем нюхе, позволяющем за два-три дня до и столько же после полнолуния очень точно находить лекарственные травы. И еще – чтобы прочитать знаки насилия. Которые серьезно отличались от обычных знаков, выжженных мужчинами в зрачках опороченных ими девушек и женщин.