Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 61 страниц)

– А эта годится?

– Годится. Ох! – и Герда отшатнулась от росточков совершенно невинной фасоли.

– Давно? – усмехнулся Милош, любуясь разрумянившейся невесткой. – Какая задержка?

– Две седмицы. Только ты Саиду не говори ничего, я увериться хочу.

– Да что там проверять! Но я никому ничего не скажу, если тебе так спокойнее. Работать-то сможешь, или тебе лучше пока не приходить в оранжерею?

– Отчего же не смогу? Противно только, но перетерплю как-нибудь, – пожала плечами Герда и склонилась над всходами томатов.

Ее движения, и без того по-звериному плавные, стали еще мягче. Да и вся она, дымчатая, пушистая, уютная, показалась Милошу воплощением силы матери. А ведь там, в ней, зрела и развивалась крошечная жизнь, которая имела отношение к нему. Одна кровь, племянник или племянница. Прежде, чем испугаться собственного порыва, Милош положил свою огромную ручищу на плоский покуда живот невестки. Дернулся было назад, стесняясь, но Герда удержала его своей узкой теплой ладошкой. Подняла на него глаза и прошептала:

– Добрый отец из тебя выйдет однажды.

– Герда, я... не...

– Выйдет-выйдет. А томаты твои свету радуются, аж праздник у них, пахнут как, и соки в стеблях журчат.

Да. Замечательно дружно взошли томаты, фасоль и тыква, проклюнулся маис, принялись саженцы веерного дерева** с Драконьих земель, зацвели орхидеи, золотистый воздух благоухал зеленью, сладостью и живительной влагой. Растения, такие хрупкие, беззащитные на первый взгляд, отличались невероятной стойкостью и упрямством. Они выжили в путешествии, они жадно брали все, что могли, в этих северных суровых краях. Быть может, жизнь многих из них слишком коротка, и поэтому им надо спешить?

– Какие цветы! – донесся из орхидейной части оранжереи восторженный возглас. – Мордочки, ну прелесть же, самые настоящие мордочки!

Герда и Милош, посмеиваясь, подошли к ошалевшей подруге.

– Рохос называют эти цветы осоматли***, потому что они похожи на мордочки тамошних животных.

– Они такие же милые? – спросила Камилла, не сводя влюбленного взгляда с рыжевато-желтых венчиков.

– Разные. Есть милые, есть опасные, а некоторые очень даже съедобные, – неуверенно улыбнулся Милош, припоминая схожесть освежеванного детеныша с человеческим ребенком. – Отчаянные путешественники, которые добирались до наших непроходимых лесов к югу от пустынь, описывали близких по внешнему виду созданий и называли их обезьянами. Нечто подобное обитало и на Затонувших Землях, откуда пришли эльфы. Знаешь?

– Обезьяны... Да, припоминаю, читала. Ой, а эти – как бабочки!

– Правда, бабочки, – поддержала подругу Герда. Восковые белые и розовые лепестки-крылья всем своим видом выразили согласие с этим поэтическим сравнением. Оборотица вздохнула и покачала головой: – Вы уж не серчайте, пойду я, коли больше не нужна. Больница скоро открывается.

Милош и Камилла остались вдвоем. Впрочем, кажется, бывшую баронессу можно было оставить среди орхидей в полном одиночестве, и она бы не огорчилась. Ее занимало буквально все: необыкновенная форма цветов, их причудливая окраска, даже воздушные корни не остались без внимания.

– А хочешь посмотреть на сельскохозяйственные культуры? – предложил Милош, когда поделился с гостьей всем, что знал о пышных красавицах белой земли.

– Я же аристократка, ничего в этом не понимаю, – смущенно улыбнулась Камилла. Погладила сердце-цвет, который с удобством устроился у нее на плече, чуть сморщила нос и решительно, даже с вызовом посмотрела в сторону куда более невзрачных посадок. – Значит, наверное, пора бы узнать?

– Пора!

В следующий час Милош обрел в лице Камиллы благодарного слушателя. Разумеется, девушка, которая не была ни слепой, ни бесчувственной, обращала внимание на сады и поля, на посевные работы и жатву. Но прежде ее больше занимала красота природы и крестьянских песен, нежели циклы развития растений, подходящие для разных культур почвы, урожайность, заболевания, характеристики зерен и прочие хозяйственные моменты. И теперь она слушала его объяснения с широко распахнутыми глазами, в кофейную радужку которых словно вплавились золотистые искорки.

Только почему на дрожащих ресницах показались прозрачные капли?

– Камилла? Прости, я чем-то расстроил тебя?

– Нет-нет, что ты! Наоборот... Боги, какое это удивительное чудо – совсем рядом, только руку протяни... И я жила среди всего этого, жила, смотрела, но не видела, не осознавала всей простоты и великой тайны... Прости, я говорю с таким глупым пафосом, но даже в храме во время молитвы меня не посещали столь сильные чувства. Вот эти зерна маиса, они не просто прекрасны. Каждое из них даст начало новым и новым зернам, а они позволят жить новым и новым людям, и от этого голова кругом, и мне ужасно хочется весну и в поле, увидеть его иначе. И... – девушка осеклась, стиснула длинными, но уже не слишком холеными пальцами ящик с томатами. Слезы свободно и легко катились по ее щекам, а на губах играла шальная улыбка. – Милош, вот сейчас я скажу полную глупость, но бывают, ведь бывают мгновения, когда кажется, что все привычное рассыпается, разлетается, и вовсе не жалко! Я хочу вот это. Работать в оранжерее, а потом на опытных полях, где угодно, куда отправишь! Я ничего в этом не смыслю, но я научусь, обещаю! Возьмешь меня?

– Возьму, Камилла, и это – не глупости, поверь мне, – Милош крепко сжал плечо девушки, привычно делясь свой силой великана. – Возьму, тем более что твое предложение весьма кстати. Раньше мне помогала сестра, но у Артура с каждым днем все больше и больше работы, и, естественно, Хельга хочет быть вместе с мужем, тем паче, что они отлично дополняют друг друга. Но на первых порах тебе придется очень много учиться, допоздна засиживаться в библиотеке, брать книги на дом, а солидного жалования я тебе не обещаю. По крайней мере, сейчас. Бюджет моей кафедры скромный, мы еще не доказали Республике нашу безусловную необходимость. Ты согласна?

– В «Золотой розе» мне платят не слишком много, думаю, в деньгах я не потеряю, а в остальном – постараюсь не подвести.

– Пей, милушка, пей, потихоньку-полегоньку пройдет, – пообещала Герда, давая худенькой малышке кружку со свежим отваром шиповника. Точно такую же кружку вручила матери и спросила: – Так что вы кушали, когда жили в деревне?

– А что кушали, – женщина торопливо слизала кровь с губы и стала загибать пальцы: —Хлебушек, значит, кое-какой уродился, даже лебеду не подмешивали. Репу, значит, варили, мясо в лесу добывали. Теперь, слава богам и вам, нашим спасителям, леса-то не княжеские, ставь силки, счастье-то какое!

– А картошка?

– Да картошки, поди ж ты, в этом году не случилось. Княжеские люди, чтоб им в аду горяченько пришлось, что пожгли, что потоптали. Спасибо вольным, выбили проклятущих, до хлебов не дошли!

– О-хо-хонюшки... Болота поблизости есть, клюкву собираете?

– Нету болот, родимая, токмо речка протекает.

– Нету болот. И много вас в деревне таких, у кого десны кровят да на коже высыпает?

– Да не то чтобы много, а и не мало-то, – раздумчиво ответила больная.

Дверь в приемную комнату распахнулась, и в помещение влетела раскрасневшаяся от мороза, взъерошенная с дороги Зося.

– Простите, не помешаю? О, Герда, и мне шиповника плесни, умаялась я, страсть! – ведьма скинула тулуп, плюхнулась на лавку возле печки и с хмурым интересом уставилась на пациенток: – Хм. Девоньки, а вы откуда такие красивые?

– Да вот, Зося, у нас, оказывается, целая деревня в цинге, кто уже заболел, кто вот-вот закрасуется, – ответила за больных Герда. – Картошки у них в этом году не случилось, клюквы не водится. А капусту-то квасили?

– Мало у нас капусточки, все больше мужики под самогон съедают, – развела руками женщина.

– Мда. Ясно, – кивнула Зося. Стащила со стола невестки клочок бумаги и перо с чернильницей: – Говори, как твоя деревня зовется, и нету ли селений поблизости, которые тоже без картошки кукуют. Отправлю посыльного в Совет, они подсуетятся, снарядят вам подмогу. Республика, туды ж! С цингой, с ума сойти...

Следующую мамочку с грудным ребенком, завернутым в сто одежек, обе целительницы признали сразу. К счастью для нее, не взаимно. Вдова Георга.

– Ступай, Герда, передохни, я сама приму! – велела невестке Зося.

– Ты с дороги, – попробовала было возразить оборотица, но ведьма шепнула ей на ухо, при этом выразительно обнимая за талию:

– Не в твоем состоянии, милая.

Как есть ведьма. Только приехала – и уже расчуяла!

Могущественные и беспомощные. Зося даже позабыла о том, что когда-то из-за прихоти этой милой барышни умер крепостной, доведенный ради роли в домашнем спектакле до полного истощения. Сегодня к ней обратилась за помощью молодая растерянная мама, которая толком не знала, как растить собственного ребенка. Откуда бы ей знать?

Ее свекровь, Амалия, действительно любящая и нежная мать, тем не менее во многом доверяла заботу о своих детях нянькам, а потому не обладала нужным опытом. И Зося искренне пожалела бывшую баронессу. Обладать властью, драгоценностями, дорогими вещами и удовольствиями, но отказаться добровольно от радости общения со своими малышами – ну куда годится? Правда, вскоре к сочувствию примешалась изрядная доля злости. Далеко не каждая мать из низших сословий могла позволить себе роскошь безмятежного общения с ребенком. У Амалии были все возможности. Она не голодала, не пахала как проклятая. И что же? Ну... У кого жемчуг мелкий, у кого суп жидкий.

Зося тщательно, придирчиво осмотрела крепкого мальчонку и чуть ли не с лупой по нему прошлась, но не обнаружила даже намека на заболевание. Кажется, он был банально издерган бестолковым распорядком дня и маялся от безделья, и Зося до появления следующего пациента объясняла молодой маме, что необходимо ребенку для нормального развития.

– Да зачем же разговаривать, если он ничего еще не понимает?

– Ох, милая, да откуда ж нам знать, понимает, не понимает. Что не отвечает? Так есть немые с рождения, которые получше нас с тобой, разговорчивых, соображают. Да и без того, чудная ты, девочка! Зачем, зачем. Твоя ж кровиночка, ты же любишь его, вижу! Разве с любимым человечком поговорить не хочется, слово ласковое шепнуть, про снег за окном рассказать, про дрова в печке, про то, как дивно травы в чайнике пахнут? Поделиться с ним чем... только не шибко печальным, рано ему про отца погибшего знать, про это лучше подружкам поплачься, коли надо. Ну?****

– Хочется поговорить, ваша правда. Но глупо как-то... нет?

– Ой, горюшко... Глупо сердце свое материнское не слушать! Про голову ты, конечно, тоже не забывай, но ласковое слово еще никому не повредило. Все поняла? Вот и ладушки. Болезни я не вижу, но ты будь внимательна. Чуть что – заворачивай и снова к нам неси, а коли жар начнется – посыльного шли. Ну, давай, там уж следующий на пороге топчется.

В больнице не продохнуть было до самого вечера, и только когда за окнами стало черно, и лишь масляный фонарь у входа серебрил снег, ушел последний больной, увы, доживающий последние недели старик.

– Как съездила, Зося? Что-то невеселая вернулась, – заметила Герда. Она проверяла баночки и мешочки с травами, чтобы утром, буде в том надобность, зайти в больничную кладовую или заглянуть за добавкой к Милошу.

– Да дуреху одну буквально из-под крюка знахарки вытащила. От ребенка вздумала избавиться! Легла как-то под хмельком с чужим мужиком, когда муж в отлучке был, а теперь перепугалась до смерти. Муж с полюбовником на рожу дюже разные, побоялась, что все откроется. И сколько таких, Герда! Вроде бы развод разрешили, наказание за измену отменили, а все одно... Верно Марлен ворчит, не вытанцовывается у нас что-то. То ли старая семья в новые рамки не влазит, то ли рамки кривые, то ли бес его разберет! Мало было землю и власть у бар отобрать, еще что-то требуется. Эй, дочка! – Зося встрепенулась и быстро подошла к невестке. – Ты чего это слезу пускаешь? Сын Георга растревожил-таки, да?

– И он тоже, и дуреха твоя, и... – Герда махнула рукой, осела на лавку и доверчиво прижалась щекой к животу свекрови. – Сколько их, кому свои дети не любы. Камилла сказывала, что Георг-покойничек на жену вовсе смотреть перестал, как брюхатая стала. Твоя, вон, которая под крюк. А ты... Не родная я тебе, а как ты за мной в первую беременность ходила, как сегодня все с одного взгляда поняла. Ты! А мама моя... даже на сынушку смотреть не захотела, ее все отчим науськивает – волчья кровь, порченая... Пока я далече от нее жила, так хоть тешила себя, что она рядом с внуком оттаяла бы. А теперь... Вот чего я, дура, реву, а?

– Не дура, сама все знаешь, – тихо засмеялась ведьма и чмокнула будущую мамочку в пепельную макушку. – А из-за семьи своей пока не кручинься. Слушай, что я надумала! Нам деревню менять нужно до зарезу. И мы с Марлен видим, и Милош говорит, что при нынешнем хозяйстве половина его идей псу под хвост пойдет, и Марчелло репу чешет. А в твоей деревне, если меня память не подводит, жрец добрый живет, какой по Хорьку-то убивался. Ты там больницу обустраивала, в общем, связи есть. Отправим туда Марчелло, а летом ты с Радко заглянешь, Вивьен прихватишь. Даже если мать твоя не очухается, глядя на твое пузо, ты сама парного молочка попьешь, да ребятня наша набегается-накупается. Ну? Всем польза.

– Сколько дел зараз удумала! – все еще шмыгая носом, но уже весело ответила оборотица.

– А то как же. Что у нас там, один-единственный этап революции в наших руках остался? Надо спешить!

Комментарий к Глава 7. Зимний сад * Здесь описывается способ отопления, который называется «русская система». Так, например, отапливалась Грановитая палата в Кремле.

Веерное дерево – так автор решил называть гинкго, потому что лист этого растения похож на маленький веер.

осоматли (науатль) – обезьяна. Имеется в виду орхидея Дракула, о которой можно почитать, например, вот здесь: http://wildwildworld.net.ua/articles/obezyani-orkhidei-yatryshnik-i-drakula

О проблеме бесед с младенцами пишет Франсуаза Дольто в книге «На стороне ребенка». В середине прошлого века гипертрофированный рационализаторский подход к воспитанию в некоторых странах породил представление о том, что разговоры с маленьким ребенком – это деревенские пережитки. Разговоры бессмысленны, ведь маленькие дети их не понимают. К счастью, и практика (реакция детей на такое воспитания была очень яркой), и дальнейшие исследования подтвердили необходимость бесед с малышами с самых первых часов жизни.

====== Глава 8. Обреченные ======

… ни за собой, ни перед собой – в светлом царстве ценностей – у нас не имеется ни оправданий, ни извинений. Мы одиноки, и нам нет извинений. Это и есть то, что я выражаю словами: человек осуждён быть свободным. Осуждён, потому что не сам себя создал, и всё-таки свободен, потому что, однажды брошенный в мир, отвечает за всё, что делает.

Жан-Поль Сартр. Экзистенциализм – это гуманизм

Три замысловатых шва удерживали ткань в более-менее целом виде, но вот четвертого, куда более заковыристого, чем предыдущие, она не переживет. Хельга еще раз придирчиво изучила дырку в любимой рубашке мужа и запустила руку в ворох лоскутков, чтобы подобрать заплатку.

Привычно. Артур, с его неуемной, прямо-таки патологической тягой к деятельности и головой, из которой только что не высыпались наружу всяческие идеи и проекты, в быту постоянно во что-нибудь влипал. То проливал на себя краску, то макал рукав в чернила, то цеплялся одеждой за гвоздь, но продолжал упорно идти вперед, не замечая препятствия. К счастью, стирку в доме организовали общую, как и готовку, составили график дежурств, а вот мелкая починка вещей оставалась делом частным.

Но Хельга не жаловалась. Она спокойно относилась к любому монотонному труду, находя в нем время для раздумий, а кроме того, некоторые промахи мужа были ее тайной слабостью.

Рука чуть дрогнула, и первый стежок лег шире, чем Хельга рассчитывала. Зеркальная гладь ее рассудка подернулась рябью тревоги.

– Хельга? Что-то случилось?

А казалось бы, муж с головой, ушами и прочими частями тела ушел в подготовку к завтрашним занятиям.

– Сама не знаю. Задумалась, – Хельга отложила в сторону шитье, подгребла под себя подушку и с удобством устроилась на кровати. – Я тебе рассказывала, как мы познакомились с Марчелло?

– Нет, и, судя по смеющимся льдинкам в твоих глазах, это просто преступление! – патетически воскликнул Артур, подошел поближе к жене и преданно плюхнулся на коврик возле супружеского ложа. Из-за уха задорно торчала почти отмытая от красной краски кисточка.

– Ты умный, мог бы и догадаться! Впрочем, так и быть, поделюсь. Я тогда работала в библиотеке то ли второй, то ли третий день... И пришла просто в ужас, когда услышала страшный грохот! Оказалось, что какой-то студент попытался взять том с верхней полки – и уронил на себя весь стеллаж. Другие студенты хохотали, тыкали в него пальцами, а он кое-как вылез из груды книг и начал их расставлять. Его будто бы не волновал этот обидный смех, эти издевательские прозвища, его беспокоила только сохранность томов. Потом зрители разошлись, а я заметила, что рубашка у бедного увальня разодрана от плеча до подола. Ну, я и взялась ее зашить.

– Действительно, я мог бы и догадаться! Это так похоже на вас обоих. Но что тебя взволновало?

Хельга вновь взяла рубашку и нежно коснулась будущей заплатки. Прошептала, впервые проговаривая эти мысли вслух и признаваясь в них самой себе:

– Мне нравилась его рассеянность, угрюмость, неуклюжесть. Все то, за что в университете Марчелло травили. Другие видели в нем постыдные недостатки, а я тоже видела недостатки, но они мне нравились. Как нравится сейчас чинить твою рубашку, как нравятся все твои забавные ляпы... Это ужасный эгоизм, Артур.

– Почему? – очень серьезно спросил художник и мягко погладил руки жены.

– Вы спотыкаетесь, у вас что-то не выходит, не получается по мелочам, и для меня это так живо. Как будто свидетельствует о том, что вы – живые, и я вместе с вами – тоже. Забываю о... – она запнулась.

– Не продолжай, – торопливо проговорил Артур. Чуть снисходительно улыбнулся: – И что, теперь, когда Марчелло изменился, когда научился плавать, драться и не сшибать все углы, ты его разлюбила?

– Нет...

– Вот и отлично! Оставь-ка пока мою рубашку, крылья мы ей не приделали, не улетит. Посмотри, что я рисую для завтрашнего занятия. Как у нас с тобой совпадают мысли, просто чудесно!

На каждом из трех листов бумаги красовалось яблоко. Самое обыкновенное яблоко, желтое с красным боком. И все три плода разительно отличались друг от друга.

– Какое тебе хочется съесть? – полюбопытствовал Артур, аккуратно сминая при этом грудь жены.

– Зато я знаю, какое хочется пожевать тебе, – хихикнула Хельга. Легонько хлопнула по мужниным рукам: – Убери, а то не думается! Хм... Это.

– Правда? А почему? Смотри, вот это ярче, а это еще и поблескивает, как будто озаренное солнцем. Я как следует поработал здесь над светом. Они прекрасные, гладкие, просто совершенные! А то, которое выбрала ты, погрыз червяк.

– Знаешь, какой гриб завсегда чистеньким в лесу найдешь? Бледную поганку. Не едят ее червяки-то. Это яблочко – самое живое. Ой... Это же как человеческие слабости, недостатки... Ты прав, похоже на мои мысли, – девушка сморщила нос и озадаченно потерла виски. – Вот когда ты успел мне косу растрепать, а? Послушай, но не придем ли мы эдак к восхвалению недостатков, а то и просто дрянных черт характера...

– Представь себе яблоко, которым поживилась дюжина червяков. А лучше две или три, – лукаво предложил Артур, нахально зарываясь лицом в освобожденные волосы Хельги.

– Да пропадет яблоко. Не видать его станет.

– Точно, пропадет! Ну, зашивай мою любимую рубашку, а я доделаю работу, и мы с тобой подробно обсудим, какие яблочки нравятся мне.

– Растрепал, раздразнил – и послал, – Хельга развернулась и щелкнула мужа по носу. – Вредный деловой поросенок.

В ночь перед испытанием пороха Арджуна почти не сомкнул глаз. Предварительные опыты Артур уже продемонстрировал, но то были маленькие, безобидные взрывы.

Эльф извертелся на кровати, снедаемый двойной тревогой. Теперь, когда он стал одним из командующих армией Республики, груз ответственности увеличился, кажется, стократно. Но и личное волнение лишало его покоя. Ноги ниже колен горели огнем при одной мысли о столь мощной разрушающей силе, а ведь не могли, не могли гореть. Потому что после Шварцбурга ниже колен осталась бесполезная пустота. Шалом называл это фантомной болью.

К утру постель превратилась в тряпочку, пожеванную каким-то очень серьезным зверем. Арджуна плюнул на попытки уснуть, расправил сбитые простыни и сполз в кресло-каталку. К счастью, сильные руки лучника его не подводили.

Студеная вода из рукомойника вернула мыслям ясность, а резной деревянный гребень работы Саида прогнал из головы дурную муть. Арджуна усмехнулся. С лета волосы отросли ниже плеч, и прежняя мгновенная процедура расчесывания превратилась в настоящий эльфийский ритуал.

Хотя он с детства не ощущал себя нормальным эльфом. Начиная, пожалуй, с того, что родился бастардом-полукровкой. Арджуна, как и все его соплеменники, остро воспринимал красоту, но, в отличие от них, редко говорил об этом вслух. Не сочинял стихов, не пел песен. Не играл на музыкальных инструментах, не танцевал.

И не потанцует. Но вот музыка... А почему бы и нет? Скрипку или арфу он, безусловно, не освоит, зато флейту – вполне. Оставалось дождаться весны, чтобы самому выбрать в лесу подходящее дерево, а пока оно будет подсушиваться, можно вылепить из глины простенькую окарину.

Гребень в последний раз прошелся по мягкому золоту волос. Арджуна толкнул колеса и поскрипел в сторону кухни. Раз уж он все равно встал, то приготовит завтрак вне очереди.

Однако его опередили.

– Доброе утро, ранняя пташка! – бросил Арджуна Милошу. Тряхнул головой, не сразу сообразив, когда уже у него на коленях успела образоваться кошка. Почесал за ухом размурчавшуюся Баську: – И тебе доброго утра, прости, полосатая, что сразу не заметил.

– Доброе, – сонным басом отозвался Милош. Махнул здоровенной ладонью, и перебранная гречка мелко-мелко посыпалась в миску. Уставился на Арджуну: – Тебе нынешнее испытание поспать не дало?

– С чего бы? – безразлично пожал плечами эльф. Докатился до печи, снял закипевшую воду, заварил кипрей. Посуетился еще немного, пока друг промывал гречку и ставил чугунок в раскаленное нутро. Наконец сдался сам себе, спросил: – Ты уверен, что хочешь стрелять первым? Послушай, ты формально даже не в армии, это ведь моя задача. Что, если... произойдет несчастный случай?

– Мы же все перепроверили, и пистолет, и ружье должны сработать безупречно. В крайнем случае отделаюсь вывихом. Конечно, теоретически руку оторвать может, но вероятность исчезающе мала.

– Так и я о чем!

– Арджуна, это моя ответственность. Я лично, ни с кем не советуясь, доставил сюда замки, чертежи и рецепт пороха. Значит, мне и рисковать. Понимаешь?

Упрямый великан, который почему-то решил, что, раз уж он самый большой, то и взваливать на себя должен сообразную ношу. Но Арджуна как военный руководил испытаниями. И в его власти – приказать, отказать... Отказать Милошу в праве быть мужчиной.

– Да, понимаю. Просто будь осторожен.

В кухню вошла душевно зевавшая Хельга. Позади ее гладкой тугой косы маячила лохматая каштановая голова Марлен. Где-то в коридоре тихонько бухтел не разошедшийся с каким-то препятствием Марчелло.

– Вот догадайтесь, кто сегодня продрыхнет дольше всех и будет видеть самые сладкие сны, – озадачила друзей Хельга. Всплеснула руками, сетуя на недогадливость, и рассмеялась: – Да ведь Артур!

К опытным постройкам за городом ехали на трех санях. Детей на всякий случай оставили дома, под присмотром Богдана, хотя Радко вредничал, упирался и едва не поссорился с родителями. Как это – едут всей толпой и без него? Успокоился, когда вечером ему пообещали устроить сюрприз.

– А если задумка-то наша не выгорит? – шепотом спросила Герда у мужа. Шепотом, потому что близилось полнолуние, и ушки у Радко работали исправно.

– Выкрутимся по ходу дела! – оптимистично ответил Саид.

Лошади легко бежали по утоптанному, широкому тракту, а за санями вился шлейф поземки, розовый в лучах зари. Мороз бодрил, покусывал, заигрывал с людьми, но не обжигал глотку, и потому Марлен на головных санях, а Эрвин на замыкающих завели веселую, разудалую песню. Вскоре к ним присоединились почти все товарищи. Только Герде Саид погрозил пальцем, намекая, что не в ее положении подхватывать даже самую пустяковую болячку. Вместо оборотицы радостно запел Фенрир.

Он же первым спрыгнул с остановившихся у трех построек саней, ухнул с головой в пушистый снег, но не спасовал перед трудностью и помчался прорывать тоннели в белой толще пухляка.

– Сначала стреляем, потом взрываем? – беспечно уточнил у Арджуны Артур.

– Да, – кивнул эльф и подал знак Саиду с Али, чтобы они проверили мишени. Подозвал к себе Шалома: – Будь начеку. Все перевязочные материалы держи под рукой. Герду близко к Милошу не пускай, все-таки она в положении, но она тоже должна быть готова оказать помощь по первому твоему слову. Зосю и Марлен не припрягай. Если что случится с Милошем на глазах у Зоси... Пусть лучше Марлен присматривает за ней, а себе еще отряди в помощницы Хельгу. Ясно?

– Так точно, – ответил чародей.

Обернулся к супругу и на миг позабыл обо всех вероятных трудностях. Эрвин сидел на корточках и валял в снегу рыжий комок меха. Фенрир вертелся из стороны в сторону, повизгивал от удовольствия и то и дело норовил вылизать ладони хозяина. Шалом взял себя в руки, вернул приличествующую магу серьезность и позвал Эрвина:

– Возьми Фенрира на поводок, держи крепко, хорошо?

Тем временем Отто и Мариуш, ворча под нос о несправедливости жизни, распрягли лошадей, обвязали им головы тряпками и повели подальше от экспериментальной площадки. Зося и Марлен, притихшие, собранные, устроились на санях рядом с Арджуной. Шалом раздал указания своим подручным и велел Марчелло с Петрой глядеть в оба. Их физическая сила могла пригодиться в любой момент. Али и Саид заняли самую выгодную для наблюдения позицию.

Милош, чуть посмеиваясь над всей этой тревожной суетой, спокойно засыпал порох в ствол ружья, примял его пыжом, послал следом пулю и размеренно водил вверх-вниз шомполом, как следует фиксируя второй пыж. Саид не удержался и шепнул Али на ухо все, что думал об этом движении.

– А где язвительные комментарии по поводу длительности процесса по сравнению со стрельбой из твоего любимого лука? – поинтересовался Милош у Арджуны. Эльф хмыкнул, но зато вспомнил, как дышать.

– Ты стреляй, стреляй, братишка, а то никакой выдержки не хватает уже на это безобразие смотреть! – крикнул Саид.

Воздух был чуть влажным, но Милош прикинул, что порох вряд ли успеет отсыреть. Аккуратно высыпал черный порошок на полку, взял из рук Арджуны тлеющий фитиль и закрепил его в замке.

В пронзительной снежной тишине отчетливо послышался хлопок. Над стволом ярко вспыхнуло, а следом раздался выстрел.

– Ебать-колотить! Получилось! – внезапно впервые при всем честном народе выругался Артур, слетел с саней, бухнулся в снег, вылез из него и разом обнял и ружье, и Милоша. – Я все рассчитывал, чтобы искры в глаза не попали, все боялся... Нет, ну получилось же, ребята, это же совершенно расчудесно!

– Не торопись радоваться, еще пистолет впереди, – осадил художника Арджуна. Теперь он вспомнил не только как дышать, но и как доставать из-под языка колючки.

– Ты зануда! Его-то так близко к лицу не подносить!

– Отойди-ка, – добродушно улыбнулся Милош. Зарядил пистолет, повернул ключ, взводя пружину, нажал на спусковой крючок – и следующий выстрел сорвал бурные аплодисменты.

Пока Зося придирчиво изучала лицо сына, проверяя, точно ли нет серьезных ожогов, а другие зрители яростно сравнивали недостатки и преимущества двух видов огнестрельного оружия, Али и Саид отправились к мишеням.

– В яблочко, – заметил Али, трогая отверстия в щите. Покачал головой: – Но Милош – опытный стрелок. Что скажешь, быстро ли научатся новички?

– Всяко быстрее, чем стрелять из лука, – ответил, поворошив кудряшки, Саид. – Только дисциплина должна быть железной.

– О да. Лишнего пороха на полку сыпанешь и без глаза останешься... Шалом?

Братья развернулись к чародею.

– Обсуждаете преимущества огнестрела перед луком? На то, что дыра в щите больше, чем от стрелы, внимание обратили? И не забывайте, что пуля маленькая, и как она пройдет по телу, я лично представить не могу. А если уж застрянет...

– М-да. Я бы не хотел эту хер... пулю словить, – отчитался Саид.

– Не самое милосердное оружие, – согласился Али. Грустно улыбнулся: – Только, Шалом, его уже доставили в Лимерию. Вопрос нескольких месяцев, когда его начнут производить в Грюнланде. Боюсь, у нас нет выбора.

– Само собой, мальчики, – развел руками Шалом. – Просто я думаю о том, что нам, медикам, надо как следует подготовиться к лечению подобных ран. Раздобуду пару-тройку свежих трупов, и постреляем по ним. Мертвое тело – не живое, но все лучше, чем ничего.

Испытания пороха в чистом поле и подрыв трех опытных построек прошли практически без сучка без задоринки. Последнее, самое прочное сооружение, взлетело на воздух не сразу. Пришлось заложить под него заряд покрупнее.

Разве что Фенрир запрыгнул на руки к Эрвину и категорически отказывался спускаться на землю, наверное, добрых четверть часа, а Мариуш и Отто успокаивали перепуганных лошадей.

Впрочем, эйфория от удачного испытания скоро поутихла. Вслед за Шаломом каждый подумал о том, что может сотворить с человеком крошечная, по сравнению со стрелой, пуля, а Милош добил товарищей рассказом о ранении и смерти своего капитана Фрэнсиса О’Конора. На месте раскуроченных взрывами досок отчетливо виделись переломанные человеческие кости, разорванные внутренности... Бурые пятна крови и содержимое кишок – на белой россыпи звездочек известкового шпата.

– Но доски и камни могут быть просто досками и камнями, – заметил Эрвин, поглаживая рыжую шерстку все еще беспокойного пса.

– Да, конечно, – торопливо согласился Артур, выныривая из глубоких раздумий. – С помощью пороха можно сносить ветхие строения, прокладывать дороги в горах... Я не знаю, не жил в горах, тут уж гномам виднее.

– Гномы найдут ему применение, не сомневайся! – подала голос Зося. Покрутила в руках почерневший от взрыва камень и сказала, чуть с вызовом глядя на Шалома: – А ведь это будет тоже насилие. Над горами. Помнится, ты когда-то рассказывал нам о насилии в двух разных мирах. Не хочешь ли добавить что теперь?