Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 61 страниц)

– Разумеется, – юноша и бровью не повел, когда его собеседник выразительно тронул лежавший на столе кинжал. Тихо засмеялся и объяснил слегка опешившему сеньору Ортеге: – А еще я помню одну семейную традицию. Когда мой отец впервые рассказал отцу моей мамы, как он к ней относится, дедушка попытался если не убить, то хотя бы покалечить его. Вы меня пока не гоняете по всему «Сомбреро». Кажется, это прогресс.

– Я ценю твое чувство юмора, – искренне улыбнулся сеньор Ортега. Крутанул в руке кинжал, отложил его в сторону и с тревогой спросил: – Но как же?..

– Дети? Я лекарь, поверьте, я прекрасно знаю, как избежать зачатия. Если я все-таки покину Бланкатьерру, я не оставлю незамужнюю женщину с детьми на руках и разбитым будущим.

– Что ж. Это был хороший разговор, – бывший полковник встал, крепко пожал руку Милошу и поманил его поближе к продолговатому ящику. – Теперь слушай. Ты знаешь, что вместе с Кончитой я переправлю в сельву десяток ружей. Лучше, чем ничего. Однако тебе лично я вручаю самое ценное, что у меня осталось со времен службы, – с этими словами он приоткрыл крышку.

– Это и есть пистолет? – Милош широко распахнул глаза, уставившись на диковинное оружие, о котором прежде лишь слышал.

– Он самый. Колесцовый замок, конечно, несколько устарел относительно новых моделей, но он все равно превосходит фитильные механизмы... хотя бы тем, что годится для пистолета. Кончита недурно стреляет, но постоянно носить при себе такую вещь ей затруднительно. Она тебя научит.

Эхо выстрела заметалось между пустынными холмами. Руку не оторвало каким-то чудом. Милош инстинктивно вцепился в локоть, который пронзила неслабая боль.

– Я же тебе говорила: помни про отдачу, – с видом учительницы, которая пытается объяснить несмышленышу начала арифметики, выдохнула Кончита.

– Попробую еще раз, – задетый за живое, упрямо пробурчал Милош.

– Хватит с тебя на сегодня, – девушка нахально забрала из его рук пистолет и небрежно махнула им в сторону ближайшей опунции. – Смотри и учись.

В принципе, Милош догадывался, что его слегка отвлекало от тренировок. Нет, смотреть он готов был часами. А вот с сосредоточенностью на стрельбе у него были проблемы.

Кончита встала в стойку, причем, будто назло, так, что бедный юноша отлично видел и гордый разворот плеч, и грудь, выразительно подчеркнутую простым, не чета городскому, платьем, и бесстрастный взгляд прищуренных темных глаз в тени широких полей сомбреро... И пропустил тот миг, когда роха повернула ключ, прицелилась... Ну почему отдачей не выворачивает ее сильную, но тонкую девичью руку, а пуля попадает практически в яблочко?

– В последний раз показываю, – строго предупредила Кончита. Грянул выстрел.

– Я понял!!! – великан радостно подскочил на ноги – и тут же впечатался макушкой и щекой в коварные ладони опунции.

– Везучий ты мой, – снисходительно улыбнулась роха, вручила своему любимому пистолет и аккуратно извлекла из Милоша пару колючек.

Пуля сорвала мишень со второй, более старой и мощной опунции, и слегка поцарапала ствол. Что ж, в какой-то мере он за себя отомстил.

– Хвалю, – со всей серьезностью, коротко и скупо, как положено рохе, произнесла Кончита, забирая пистолет. Улыбнулась краешком губ и осторожно, не касаясь кожи и платья еще дымящимся дулом, провела им вдоль шеи, между ключицами, что соблазнительно виднелись в вырезе платья, ниже, ниже...

– Тебе нравятся стволы, – низким, глухим голосом заметил Милош и откровенно погладил свой собственный через штаны.

– Я же дочь полковника, хоть и отставного, – смуглые пальцы чувственно обхватили оружие и слегка сжали его.

– А какие в твоем вкусе? Длинные, толстые? Как этот пистолет?

– Этот слегка великоват. А вот тот... Покажи-ка... Да, как раз то, что нужно.

Беспощадное солнце белой земли сменило гнев на милость и клонилось к закату. Опунции отбрасывали все более длинные тени. А это значит, что через полчаса, самое большее, час им пора покинуть это импровизированное место тренировки и отправиться в деревню, где их ждали Уго, Шеннон и Гай.

Поэтому Милош не стал тратить время на раздевание. Лишь расшнуровал свои штаны, платье Кончиты – так, чтобы видеть во всей красе ее аккуратную высокую грудь, – задрал юбку и на пробу провел рукой между бедер.

– Да ты же вся течешь, paloma.

– Из-за тебя, canalla.

Ни одного стона не слетело с пересохших от желания девичьих губ, когда Милош легко подхватил Кончиту и с размаху опустил ее на свой колом стоявший член.

– Ты закричишь, девочка моя.

– Не дождешься.

– Сегодня. Ты. Закричишь.

От сумасшедших толчков сомбреро слетело с головы Кончиты и упало на белую землю. Милош рывком стянул ленты с толстых черных кос. Он зачарованно смотрел, как сами собой спутываются и расплетаются тяжелые пряди, как подпрыгивают в такт его движениям смуглые груди, с ликованием вслушивался в сорванное дыхание, влажные звуки... Издевательски ухмыльнулся и опустил любимую на горячий песок, чтобы лучше контролировать глубину проникновения.

– Милош...

– Да?

– Пожалуйста...

– Ты такая тихая, вдруг ты совсем не хочешь?

– Ах, el diablo maldito*!

– Нет, это – не тот крик.

В раскаленном дрожащем воздухе пролетел тихий стон.

– Уже ближе, – и Милош милосердно вогнал свой член на всю длину, крепко обнимая заметавшуюся под ним Кончиту.

Новый стон прозвучал громче. А за ним – следующий, и следующий, перерастая в непрерывный скулеж, в завывание койота, в долгий пронзительный крик.

Третий месяц они в пути. Миновали два города, несколько больших деревень, побывали на кофейных плантациях и двинулись в глубь страны. И чем дольше они ехали или шли, тем все беднее становились селения и ярче – убожество. В иных местах задерживались вопреки планам просто потому, что местные жители годами, а то и десятилетиями не видели врачей. Милош начинал принимать пациентов с первыми лучами солнца и прекращал работу с наступлением темноты. Кончита, привыкшая к относительной грамотности населения в Сорро, отчаянно пыталась научить детей хотя бы основам чтения и математики, вытравить из сознания рохос и беглых корнильонцев самые дикие, самые дряхлые суеверия. Уго прощупывал возможности подпольной работы, Шеннон и Гай преданно собирали по просьбе Милоша растения, кости и камни.

Деньги берегли как зеницу ока, перебиваясь бобами и лепешками, которыми кормили своих постояльцев крестьяне. Отказались от всех лошадей, кроме одной. Когда попадались участки леса, приноровились охотиться на обезьян. Баська делилась с хозяином пойманными в степи грызунами. А хуже всего было с водой.

– Скоро сельва, – подбодрил спутников Уго, когда во время очередной ночевки они осторожно делили остатки кукурузного кофе. Настоящий кофе у них закончился с месяц назад.

– Там будет легче? – скептически поинтересовался Гай, с тихим шипением растирая еще не привыкшие к жаре ноги.

– Там будет по-другому, – философски отозвался рохо.

Шеннон хмыкнул – и тут же скривился от боли.

– Потерпи, – ласково попросил друга Милош, который устроился за его спиной и втирал в лопатку интуитивно и по подсказкам местных жителей составленную мазь. Неизвестного происхождения красные пятна сначала вызывали легкое раздражение, а потом стали расползаться, терзая нерея нешуточным жжением. К счастью, три дня как раздражение пошло на убыль, и молодой лекарь надеялся на благополучный исход.

Кончита незаметно для мужчин перелила большую часть своего кофе в кружку Шеннона. Баська утешила рыжего своим замечательным присутствием у него на коленях.

– Я одного не понимаю, – задумчиво проговорил фён, как только закончил обработку кожи нерея. – В Сорро и других городах мы столкнулись с тем, чего и в помине нет ни в Лимерии, ни в Ромалии, ни тем более в Грюнланде. Огнестрельное оружие, механические часы, прозрачное стекло... Эфир для операций... Я понимаю, это все принесли с собой корнильонцы. Но я знаю только одну фабрику в Сорро. А в деревнях ремесла порой примитивнее, чем у нас. Я уж молчу про сельское хозяйство. Сплошные плантации кофе и маиса, кофе и маиса... Почему власти не организуют как следует современное производство? Разве это не в интересах торговли?

– Если бы мы сами знали все ответы на твои вопросы, – скупо усмехнулась Кончита. – Но кое на что я тебе ответить могу... Только подожди до... Уго, когда мы доберемся до Эцтли?

– Два дня.

– Подожди два дня.

В первый миг Милошу, Шеннону и Гаю показалось, будто они вернулись на Драконовы земли. Зелень, зелень насколько хватало глаз, а воздух спасительно влажный после долгих недель в степях, перемежаемых редкими клочками леса. Но, в отличие от царства огромных ящериц, этот мир наполняли и другие краски. Пестрые насекомые, яркие цветы диковинной формы, тяжелые, на вид сочные плоды, указывая на которые, Уго выразительно сложил руки крест-накрест. Крики птиц и обезьян то в глубине сельвы, то совсем близко.

– Без меня ничего не рвать. Не есть. Не ловить. Бойтесь змей, – коротко проинструктировал своих спутников рохо.

Где-то через час ходьбы влажность перестала казаться благословением, а солнце, кажется, и не собиралось нынче ко сну. Но Милоша по-прежнему хватало на то, чтобы глядеть во все глаза, запоминать, сравнивать... Нет, не утерпел.

– Уго, это можно сорвать?

В черных глазах мелькнуло уже раз виденное Милошем, доброе и обреченное.

– Рви.

Огромный белый цветок с лиловыми прожилками тут же оказался в волосах Кончиты. Девушка смущенно улыбнулась и мимолетно поцеловала ладонь своего великана.

– Озеро! – громкий крик Шеннона отвлек влюбленных, но они вовсе не обиделись на друга.

Перед глазами усталых путников простиралось небольшое темное озеро, на поверхности которого будто огромные зеленые блюда лежали листья, а меж ними то тут, то там виднелись пышные кроваво-красные цветки.

– Эцтли – кровь**, – перевела Кончита. Махнула рукой чуть в сторону, и матросы, присмотревшись, с удивлением поняли, что там, среди изумрудных густых зарослей, скрывались развалины города.

Девушка, до того привычно веселая и приветливая, вновь напомнила саму себя в первые дни после казни Хуана. Она шагнула к Уго и взяла его за руку, а Милош вдохнул, кажется, забыв выдохнуть, только покрепче прижал к своему плечу меховой комок.

На берегу озера кроваво-красных цветов, на фоне заброшенного, древнего даже на первый взгляд города стояли двое рохос, строгие, хладнокровные, с непроницаемыми скуластыми лицами и тайной, мерцающей в глубине темных глаз. Тихий голос Кончиты принадлежал, казалось, не живой девушке, а призраку, метавшемуся среди этих развалин.

– Корнильон действительно многого достиг, но и белая земля не была отсталым захолустьем, когда сюда пришли завоеватели. Я не расскажу вам обо всем. Слишком много лет миновало с тех пор, как пришли в запустение такие города, как Эцтли. Но наши математики и астрономы не уступали корнильонцам, а наши ткани и металлы даже превосходили то, что производили в метрополии. На наших полях росли десятки растений, а остались... кофе и маис. Чуть севернее – хлопок. И теперь вы видите то, что видите.

– Постой, – Милош стиснул кулаки и напряженно наморщил лоб. – Корнильон как-то уничтожил то, что у вас было, чтобы вы не составили ему конкуренцию? И не хочет развивать здесь собственное производство, так как заинтересован в вашей отсталости? Но почему?

– Если бы мы знали, – глухо, в два голоса, ответили Уго и Кончита.

Комментарий к Глава 7. Милош. На перекрестье миров * El diablo maldito (исп.) – проклятый дьявол.

Эцтли (науатль) – кровь.

====== Глава 8. Али. Оскалы чудовищ ======

Чужой родной город к ночи хмурился слабо освещенными улочками, раздражал больную голову куда более крикливыми, чем обычно, разговорами, видно, не стихавшими после погрома, ласкал ноздри и легкие будто бы свежим – после тюрьмы – воздухом.

Хотелось добраться до дома и сдохнуть. В идеале – не до собственного, где ему еще предстояли разговоры с родными, а до комнатушки Али. Ладно, хотя бы в библиотеке, между стеллажами, под грудой трудов по истории. Симпатичный вариант смерти для книжного мальчика. Сокурсники неделю бы обсуждали в перерывах между лекциями и в кабаках.

Но Марчелло плелся домой.

После вялого стука в дверь в комнатах раздались тяжелые, шаркающие шаги отца, который, как и Энцо, страдал от лишнего жирка на животе. Заскрипел замок, и Марчелло, собрав всю волю в кулак, шагнул в душное тепло родного дома.

– Скоро полночь, – бесцветно проговорил Джордано. В полумраке прихожей глубокие тени под глазами отца казались почти черными и сливались с темно-серыми радужками. С бледного рыхлого лица на Марчелло глянули две огромные дыры.

– Пришлось задержаться, – угрюмо пробормотал юноша, опуская голову. Которую тут же откинуло в сторону слабой неловкой пощечиной. Еще бы, у мягкосердечного библиотекаря практики в таких делах недоставало. Максимум, что его сыновья помнили из далекого детства, так это символические шлепки по мягкому месту.

– Когда мать хоронить будут, тоже задержишься и только на поминки придешь?

– Папа, пожалуйста, перестань, – а это уже Энцо, заподозрив неладное, выкатился из кухни в их тесную прихожую. – Не сейчас, он же избитый и голодный. Пойдем ужинать? Мама рагу с грибами приготовила, – с этими словами Энцо неуклюже приобнял младшего брата за плечи. Заметил гримасу на лице Марчелло и торопливо отдернул руку. – Извини, совсем забыл, что тебе больно.

Кухня и правда дохнула на него ароматом обжаренных до золотистой корочки шампиньонов. Мама, в заляпанном жиром переднике, с небрежно заплетенной косой, тихо напевая, штопала отцовскую рубашку иглой без нитки. Ее мужчины по опыту знали: коли не вдела нитку в ушко или взяла спицы, позабыв клубок, говорить ей об этом бесполезно. Проще перетерпеть и потом, когда мама отлучится в соседнюю комнату, исправить ошибку.

– Золотой мой, как же давно тебя не было, – прошептала Лаура, поднимаясь со стула и роняя на пол шитье. По впалым щекам заструились тихие беспомощные слезы, а на пальце показалась крохотная карминовая капелька. Должно быть, только что укололась.

– Ну что ты, родная, папа ведь сказал тебе, что мы всего лишь работали над сложным проектом в университете, – Марчелло высказал заранее обговоренную с Энцо ложь и нежно обхватил лицо мамы ладонями, осторожно вытирая большими пальцами прозрачную влагу.

– Прости, я такая глупая, – мама счастливо заулыбалась, ведь она всегда верила своему дорогому мальчику. Поверила и теперь. – Ты устал? Проголодался? Садись же, отдохни, сейчас я накрою на стол.

После ужина Марчелло провалился в сон мгновенно. Нет, он еще смутно, будто сквозь три или четыре одеяла, слышал короткую беседу отца и брата, почувствовал чью-то руку на своем затылке, но ни определить, чья это была рука, ни хоть как-то среагировать не мог.

Зато проснулся посреди ночи и промаялся до утра.

Когда он поначалу рвался отомстить за Пьера, а после с воодушевлением фактически ввязался в некий зачаток подпольной деятельности, он думал только о своей цели. Найти убийцу маленького преподавателя, применить на практике свои познания в общественных науках, послужить справедливости, как он всегда мечтал, с самого детства. И это мрачное, в общем-то, копошение в канализации истории скрашивало тепло ближайших товарищей, лучшей подруги и близкого друга, а с недавних пор и любовника.

В тюрьме он сосредоточился на двух актуальных и вполне конкретных задачах. Во-первых, необходимо было выжить и не проболтаться. Во-вторых, он должен был изучать ту среду, с которой впервые соприкоснулся настолько тесно.

Во время порки в его голове остались ровно две мысли: «Держись!» и «Али». Имя, которым он заткнул себе глотку, наглухо перекрывая ход и крикам, и стонам.

Но сейчас, после того, как за ужином он в полной мере осознал, насколько плохо было маме в эти три дня, как трудно пришлось отцу, которого наверняка распекали за провинившегося сына, чего стоило Энцо прийти на площадь, Марчелло впервые всерьез задумался: а как же семья? Что произойдет с папой и братом, с их работой в университете, с их честью, в конце концов, если его высекут уже не за пустяк? Переживет ли мама разлуку с ним больше, чем на неделю? А на месяц? Да что там – чем дольше они трудились над листовками, чем стремительнее набирала обороты кампания против эльфов, тем яснее он понимал: задерживаться придется часто, иной раз – с ночевкой у Али.

Но разве только в политике дело? У него появился любимый человек, и Марчелло не собирался ограничивать общение с ним торопливыми разговорами на лестнице и поспешными отсосами в университетской уборной.

И все-таки самого по себе Али его мама как-нибудь пережила бы. Но сочетание порицаемой обществом связи с мужчиной и преступной в государстве подпольной деятельности грозили его семье настоящей катастрофой.

«Когда мать хоронить будут, тоже задержишься?» А что, если из-за него – хоронить?

В сердце стало холодно и пусто. Он не откажется от того пути, по которому уже пошел. Нет, не из-за Али и Хельги – те бы поняли и не осудили, если бы он отступил. Из-за себя, из-за глубокого внутреннего убеждения в правоте их действий, в необходимости не смотреть со стороны на игрища во власти, а непосредственно, снизу влиять на собственную судьбу. Только, выходит, спасая мир, он готов растоптать собственную семью?

Наивные мечты книжного мальчика о чистоте помыслов и безупречности поступков рухнули как карточный домик. За окном занимался теплый дождливый рассвет.

После тюрьмы любые запахи, хоть немного далекие от вони, воспринимались обостренно. Вот и сейчас Марчелло невольно задержался возле куста, усыпанного мелкими жемчужно-белыми розами. Легкий сладковатый аромат кружил голову, а полупрозрачные лепестки, такие чистые, умытые прошедшим с утра дождем, позволяли забыть о карминовых крестах и бурых потеках крови.

Мимо с глумливыми шуточками прошла компания старшекурсников. Которые насмешники за этот день – переводчик уже со счету сбился. Если вообще считал. Куда серьезнее его волновало то, что он до сих пор не успел помириться с отцом.

От группки художников, что в паре десятке шагов от него облепили красивого, несколько вычурно одетого саорийца, отделился Али. Он столкнулся с доброжелателями Марчелло быстрее, чем тот успел что-либо предпринять, и переводчику только и оставалось, что удивленно моргать, когда его покладистый любовник промурлыкал нечто, от чего один из задир явно опешил.

– Ты куда его послал? – с трудом сдерживая неприлично довольную улыбку, полюбопытствовал Марчелло.

– На конный рынок, – пожал плечами Али и с блаженным видом зарылся лицом в жемчужную россыпь цветов. – Я предположил, что он тебе завидует и сам хочет прочувствовать на себе все прелести плети. Посоветовал ему прикупить плеточку да вручить ее своей девушке.

– От души. Слушай, а что там за экзотическое растение, на которое слетелись все твои однокурсники?

– Саорийская ювелирная лавка? Это сын Джафара из Хаива, Гафур. Он руководит росписью пристройки при храме Зумурруд.

– Самого Джафара?! – ахнул переводчик. Он живо вспомнил стихи, вдохновленные фресками прославленного мастера, которые переводил с полгода назад. – И ты работаешь у него?

– Велика честь, – ядовито усмехнулся художник и бросил на своего прекрасного соотечественника убийственно презрительный взгляд. – Кажется, разновидности опалов в перстнях его волнуют куда больше, чем изобразительное искусство. Впрочем, он неплохой подражатель своего талантливого родителя.

– Гафур вас обижает? – предположил Марчелло. Он знал, что любовник может выдать нелестную характеристику поступкам человека, но не его внешности.

– Нет, с ним легко работать. Отойдем в сторонку, надо бы поговорить о Витторио.

Пока они шли от корпуса художников к зданию библиотеки, Марчелло припомнил случайно услышанный утром отрывок беседы двух преподавателей. Один из них рассказывал другому об уничижительном письме, которое получил накануне некий Гафур. Наверняка речь шла именно о сыне Джафара. Но что же такого в молодом художнике, что один написал ему гадостей, а другой – да не абы кто, а мягкий Али – смотрит на него словно на гуля!

В этой части библиотеки, ближе к хозяйственным помещениям, днем никого не было. Марчелло схватил Али за руку и затащил его в крохотную комнатушку, где хранились ведра, тряпки, щетки. Одно ведро железно звякнуло, но, к счастью, не слишком громко.

– Что у тебя случилось? – зашептал Али, прижимаясь щекой к его щеке.

– Не сейчас. Это надолго, – ответил Марчелло и глубоко вдохнул чистый запах любовника. – А у тебя?

– Тоже надолго.

Не хотелось ни поцелуев, ни тем более секса. Простоять бы так вечность, обнимаясь, слушая, чувствуя друг друга не кожей даже, а сразу оголенным мясом и обнаженными венами. Но пришлось договариваться о завтрашнем визите к Витторио.

– Но хотя бы пытать мы не будем? – с робкой надеждой на чудо спрашивает Али. Сейчас самое время, чтобы его обучением заняться всерьез. Тогда через четыре года он сможет стать призраком.

– Лучше бы нам никогда не применять пыток. Потому что от пытки по необходимости до издевательства ради удовольствия один шаг. Но не исключено, что однажды пытать придется, – тихо, безжалостно отвечает Раджи. И добавляет, будто гвоздь в крышку гроба вколачивает: – А кулаками выбивать сведения ты станешь наверняка. Так что... учись причинять боль. Ударь как следует.

Розовый осиновый лист застревает в иссиня-черных локонах папы, а в глазу цвета гречишного меда отражается усталое осеннее солнце. Али прилежно старается не думать о том, что сейчас произойдет. Ведь одно дело – тренировка с братьями или друзьями, когда они мутузили друг друга до ссадин и синяков, весело, на равных, и совсем иное – сознательно врезать любимому человеку, который не собирается защищаться.

Сложно сказать, что пострадало больше – его кулак или отцовская скула. Наверное, что-то у него внутри.

– Маленький, – шепчет папа, ласково обнимая Али, съежившегося в испуганный несчастный комок.

– Я понимаю, почему мы жестоки с врагами. Но разве справедливо так обходиться со своими?

– Это тоже своего рода тренировка. Самую страшную боль мы все равно причиняем самым близким.

Ужас перед содеянным отступает, растворяется в занимающихся сумерках и мраке локонов Раджи, а на его место приходит здоровое детское любопытство.

– Папа, а кто тебя обидел больнее всего?

– Дедушка Рашид.

От первого удара Витторио лишь качнулся. Второй удар под дых свалил его на пол. Али цепко всмотрелся в лицо и позу бледного подобия эльфа. Напуган до стучащих зубов – еще бы, напали в собственном доме, завязали глаза и скрутили руки за спиной. Точеные черты алебастрового лица искорежены до неузнаваемости, но тело вполне спокойно. Ни судорог, ни подозрительной неловкости. Хорошо.

– Спрашиваю второй раз: на кого ты, остроухая мразь, работаешь? – низким голосом, нарочито растягивая слова, хотя они и не пересекались в университете.

– О чем вы... Я не понимаю! – звенящая истерика в богатом звучном голосе.

– Все ты понимаешь, дрянь продажная. В третий раз и в последний: на кого работаешь? – противный, но безопасный удар ногой в пах.

– Развяжите, я закричу!

Не закричишь, ты, по словам Хельги, даже от прислуги шарахаешься.

– Рискни, – ласково прошипел Али, присаживаясь на корточки и проводя ножом по шее эльфа так, чтобы тот наверняка прочувствовал длину лезвия. Витторио затих мгновенно, разве дышать не перестал. Фён поднял глаза на Марчелло и жестом велел затащить преподавателя на стул. Перевел взгляд на Хельгу. Девушка, методично просматривавшая вторую стопку бумаг, отрицательно покачала головой, мол, пока ничего стоящего.

– На кого работаешь, сколько тебе заплатили за Пьера, какие именно сведения он раздобыл, – скороговоркой выдал Марчелло, прижимая при этом ко рту полотенце.

– Чем травил – не рассказывай, это мы уже установили, – без паузы продолжил допрос Али. – В связи с эльфийскими интригами во время последней войны с Иггдрисом, тоже знаем. Имена, имена, давай же, за тридцать серебряных, за двадцать, идейно и бесплатно, ну, говори!

– О чем вы... Не продавал... Не убивал... – залепетал Витторио с таким видом, что, сомневайся они прежде в его виновности, уж теперь поверили бы наверняка.

– Я же предупреждал тебя: в последний, – со вздохом сожаления напомнил фён, обошел стул и бережно, почти нежно коснулся кисти эльфа. Вложил в нее холодный увесистый инструмент и прошептал: – Догадываешься, что это? Нет? Ах ты, белорученька. Это клещи. Обычные люди используют их, к примеру, для вытаскивания гвоздей. Но ими прекрасно вытаскиваются и сведения. Ну? Будем упорствовать? – с этими словами Али сжал клещами холеный, довольно длинный ноготь на большом пальце Витторио. Только бы помогло! Он блефовал откровенно и нагло, на самом деле, глупо, но практики в настоящих, не постановочных допросах у него попросту не было.

Изящный эльф осел на стуле бесформенной грудой тряпок и медных локонов.

– Обморок? – испуганно ойкнула Хельга, тут же бросив все бумаги и метнувшись к преподавателю.

– Обморок – растерянно пробормотал Марчелло. – Мы его так застращали?

– Есть догадка. Помогите мне раздеть его, – попросил Али.

– Зачем? – недоуменно, в два голоса.

– Живо!

В комнате царил мягкий полумрак, и поначалу они увидели ничем не примечательное тело, еще молодое, но дряблое, хранившее лишь тусклые отпечатки былой эльфийской красоты. А потом... первый заметил Али и предупреждающе прижал палец ко рту. Марчелло закусил вечно истерзанную губу. Хельга шумно втянула воздух и спрятала лицо на плече Али.

На животе, правом боку и спине Витторио отчетливо проступали следы давних пыток. С него сдирали кожу.

Друзья осторожно, будто боясь лишний раз потревожить, привели в порядок тунику преподавателя и отошли в угол комнаты, чтобы посовещаться.

– Ребята, я не знал Пьера, я не был к нему так привязан, как вы, но... Витторио – убийца. Но вы же понимаете, почему. Как его могли заставить.

Марчелло и Хельга грустно переглянулись. Столько месяцев лелеять мечту о том, чтобы встретиться лицом к лицу с убийцей маленького историка, отомстить ему, пусть не отняв жизнь, но иначе... А кому мстить-то?

– Можете списать это на женскую мягкотелость, но я предлагаю просто поговорить с ним. Объяснить, что мы знаем, что понимаем... – Хельга замолкла на полуслове и преданно посмотрела на друга и брата.

– Надо было с самого начала так сделать, – глухо откликнулся Али.

– Надо было не затягивать расследование на несколько месяцев, – резко обрубил Марчелло. – Мы уже что-то обсуждали на тему посыпания головы пеплом. И я не уверен, что честный разговор сразу, с порога подействовал бы на него.

Со стороны стула раздался мучительный стон.

За которым последовала не менее мучительная, странная, теплая беседа.

Витторио трясся от страха и умолял не спрашивать его о заказчике. Раскрыл только, что к Пьеру попали некие сведения, обнародование которых было бы нежелательным в ходе нынешней заварушки. Подтвердил, что сведения касались военной кампании в Иггдрисе. Жалко, беззвучно расплакался, каясь в своем вынужденном преступлении. Они с Пьером особо не дружили, но не восхищаться трудолюбием маленького историка он не мог.

– Надеюсь, наше участие не введет тебя в заблуждение, – предупредил Али напоследок. – Если ты хотя бы заикнешься, хотя бы моргнешь кому-нибудь о нашем визите, я перережу тебе горло. Или отравлю тебя так же, как ты отравил Пьера.

– Догадываюсь, – слабо улыбнулся Витторио.

– И надеюсь, что ты не наложишь на себя руки.

– А я каждый день удивляюсь, почему до сих пор не сделал этого... И Пьер был бы жив.

– Пьера убил бы кто-нибудь другой, – сам не веря тому, что сорвалось с его языка, заметил Марчелло.

– А встать с колен ты еще можешь, – убежденно, спокойным уверенным тоном маскируя собственную ложь, заверил эльфа Али.

Встать с колен? Серьезно? После провала давнего бунта эльфов из низших сословий, после того, как его предали товарищи, после пыток в тюрьме или где там его ошкуривали, после убийства невинного человека?

Витторио сокрушенно покачал головой.

Дни тянулись в мерзком, раздражающем, как скрежет железа по стеклу, ожидании конца, который и концом-то не будет. Еще один погром они просто-напросто проморгали. Али ударными темпами доделывал оформление лавки добродушного толстяка – парочка его конкурентов из городских эльфов бежала из города, и купец торопился воспользоваться нежданным даром судьбы. Кроме того, никто не отменял учебу и работу у Гафура. Уроки с маленькой калекой временно прекратились, но все свободное от повседневных дел и листовок время Али рисовал. Торопливо, лихорадочно, отчаянно боясь того, что не успеет, что его убьют в очередной заварушке или посадят в тюрьму, и кто же тогда? Никто, кроме него. Хозяйка Хельги, испугавшись смуты в столице, сбежала к родственникам в соседний город, и служанка в срочном порядке подыскивала себе новое место. Пока ее подкармливали брат и друг, но оба, увы, не владели сказочными лампами с запертыми в них джиннами. Марчелло старательно заглаживал вину перед отцом, а еще получил в издательстве заказ на сложный перевод с древнего, изобилующего диалектизмами саорийского.

Этот погром унес около двух десятков жизней. Эльфы, из тех, что не поспешили убраться прочь из Пирана, давали отпор. По слухам, потому что доказательств не было. Они не разоряли лавки и дома своих обидчиков, но по столице прокатилась волна подозрительных убийств. Эльфы-преподаватели вели себя тише воды, ниже травы, чем заслужили относительный покой. Гнилые овощи на тонких шелковых туниках – не в счет. По-прежнему не трогали оружейников, аптекарей и медиков, большую часть знатных эльфов.

На улицах, в кабаках, в порту и торговых рядах в полный голос проклинали остроухих, только никак не сходились в едином мнении – за что именно. Одни – за богатство, другие – за наглость, третьи – за убийства, доказанные и недоказанные. Из дворца просачивались сплетни о куда большей роскоши в покоях и садах эльфийского владыки, нежели короля людей.

В один из душных, пропахших цветами, тухлятиной и пылью вечеров Али с Марчелло сумели вырваться на полуподпольное собрание портовых рабочих. Не только двум любовникам и Хельге пришла в голову безумная мысль что-то исправить в этом заранее спланированном политическом хаосе.

Али, в жизни никогда ни перед кем не выступавший, почти сорвал голос, поэтому очередное его объяснение прервали без особых усилий.

– Ты хороший парень, много дюже умного, правильного говоришь, – по-отечески покровительственно сказал старый корабел. – Но давай по совести. Эльфы не богачи? Еще какие, их в нашенских кабаках да в дешевых торговых рядах не видать. Не насильничали, не убивали? Убивали. Ихний королек с нас три шкуры не дерет? Дерет. Так доколь терпеть их будем? Нас, людей, поди побольше-то будет, а нам перед ними спину гнуть?