Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 61 страниц)

Саид и Герда крепко переплели пальцы и склонили головы в знак согласия с ребенком.

– Телушек бы наших забить да сжечь, – хмуро пробубнил коммунар, который отвечал за стадо.

– И коровник – тоже*, – добавил Радко.

– Да ты с глузду съехал! – заорал на него подпасок. – Ты ж глаза разуй, какое дерево, сколько работы!

– Много работы. Но еще больше работы будет, если вся скотина подохнет. Это чума, не хрен собачий!

На коммуну опустились тревожные сумерки. Совместными усилиями жителей срочно возвели два навеса: один – для коров, которые соседствовали с чумными в стойлах и, по наблюдениям пастуха, точно паслись рядом в последний день, другой – для остального стада. Радко бегал по дворам и умолял хозяек выплеснуть остатки утреннего молока в известковую яму за околицей.

И Саид ходил по дворам. Но совсем с другой целью.

– Пятнадцать лет не было, говоришь, – повторил он, оставшись наедине с женой. – Точно?

– Ты же знаешь, я следила за эпидемиями с тех пор, как мы все поняли про Радко, – Герда мягко тронула руку мужа: – Что тебе не нравится?

– Да что б я понимал! Чую неладное, и все тут. Ну посмотри, волчонок. Полтора десятка лет эта зараза миновала наши края. И вдруг объявилась – где? – в самой первой сельской коммуне Республики, в образцовом хозяйстве нашей страны. Не подозрительно ли?

– Подозрительно. Саид, чума эта – чистая, по крайней мере, я не чую в ней отравы. Но я всего лишь оборотица, многое могу упустить. Пойдешь по коммуне – будь осторожен.

До рассвета залихорадило двух коров и одного теленка. Радко не мигая смотрел, как убивают взрослых, а после сам попросил доверить ему нож. Покрасневший влажный глаз доверчиво глянул на него, огнем горевшее тело откликнулось на ласку – и тут же забилось в конвульсиях, пронзенное острой сталью.

Оборотень и сын подпольщиков, он свыкся со смертью давным-давно, но – не с такой смертью. Ведь, как будущий ветеринар, он должен был лечить. А снадобий от коровьей чумы не существовало.

За околицей полыхало зарево, и запах горелого мяса чумных коров чем-то неуловимо отличался от запаха зажаренного сома. Радко брел домой, надеясь подремать хоть пару часов, – и столкнулся у ворот с отцом.

– Ты куда?

– Да вот, – Саид погладил оседланную лошадь по сонной морде. – Порасспрашивал селян и нашел одного сомнительного человека. Объявился он тут за два дня до нашего приезда, да его от меня прятали. Контрреволюционное прошлое, свое наказание отбыл, но почему-то меня боялся. Попросил родных не болтать никому. Ну, они все ж таки заговорили. Попробую взять след, нагнать его.

– Тебе помочь? Я еще хорошо чую, – отчаянно зевая, сказал Радко.

– Иди уж до постели, солнце мое! Мама и разнюхала, и путь мне указала. А ты, – чекист сильно, чуть не до синяка стиснул плечо сына, – ты пообещай мне, что будешь думать и зазря геройствовать не станешь. Понял? Коли что не так – дуй к Милошу, ясно?

– Ясно. Обещаю.

Душистая гречишная подушка ласково встретила его усталую голову. Радко провалился в тревожный сон, а когда разлепил глаза, за окном вовсю золотился ясный жаркий день.

Все тело горело и звало его к реке, искупаться, остудить пылающую кожу. Еще бы, впервые по-настоящему припекло солнце! Радко, шатаясь от ночных переживаний, поднялся с кровати – и чуть не упал, зацепившись за лавку.

Не то. Не так падают от жары, беспокойства и усталости.

Радко кое-как влез в штаны, рубаху, не попал в башмаки и ввалился в комнату дяди, который, к счастью, был дома.

– Милош... Нехорошо мне... – успел просипеть мальчик до того, как свалился в обморок.

Комментарий к Глава 13. Сердце и разум * Меры, которые предпринимаются в связи с чумой крупного рогатого скота, описаны весьма условно и с учетом конкретного исторического времени. Так, сейчас помещения, где располагались больные коровы, обрабатывают горячим раствором едкого натра, но автор предполагает, что Радко вряд ли мог дойти до такого решения, а потому он предложил полностью сжечь коровник. Кроме того, сейчас молоко больных коров кипятят прежде, чем вылить, но в коммуне его сырым выливают в известковую яму.

~~~~~~~~~~~~~

Что увидели Милош, Камилла и Шамиль у реки.

Восход: http://tonypratt.com/wp-content/uploads/Dew-Branches-Sunrise-.-Pam-12.1.2012_2512.jpg

Зарянка: http://farm8.staticflickr.com/7004/6491787413_dab4b7144e_b.jpg

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Название главы беззастенчиво потырено у Зимы с ее согласия :)

====== Глава 14. Жар и холод ======

В Ясене было пусто. В саду, в доме, в мастерской. Лишь в конюшне одиноко отдыхала единственная лошадь.

Арджуна зачем-то объехал на своем кресле клумбы с цветами и зеленью, хотя лишь накануне прошел дождь. Заглянул в конюшню, хотя наверняка знал, что сосед, который помог ему перебраться из седла в кресло-каталку, и подстилку животине поменял, и накормил-напоил. Лошадка с интересом взглянула на хозяина, мол, и чего явился?

– Прости, подруга, гриву тебе чесать будут вечером, когда двуногие явятся, – вздохнул Арджуна и погладил склонившуюся к нему бархатистую морду.

Выкатился и направил колеса в сторону дома, готовить ужин. На четверых.

С тех пор, как Ясень покинули Зося, Марлен, Хельга и Артур, дом будто потускнел, несмотря на сочные краски наливающегося лета. А давеча в сельскую коммуну уехали аж две семьи, забрав с собой детские проказы, рыжий улыбчивый мех Фенрира, полосатый клубок Баськи и трех лошадей. Остались только Марчелло, который дописывал очередной труд и принимал экзамены, Али при своих зарешеченных подопечных и Вивьен, работавшая над росписями в детском доме. Ни один из них еще не вернулся.

Пусто. Меньше, чем половину жизни, Арджуна провел среди фёнов – и, оказывается, совершенно отвык от одиночества.

И что приготовить? Али неприхотливо ел все, Марчелло, задумавшись, мог просто не заметить, что отправляет в рот, а вот Вивьен была разборчива. Редко соглашалась на мясо, равнодушно смотрела на сладкое и в огромных количествах уплетала овощи. Сейчас прошлогодних овощей оставалось мало, но на рагу ведь наскребется?

Арджуна сполз с кресла и на руках и культях спустился в погреб. Картошка, морковка, фасоль, сушеные грибы... отличное рагу выйдет!

– Давай помогу! – раздался сверху резковатый голос Вивьен.

– Держи, – Арджуна передал девочке овощи и грибы, а выбрался уже самостоятельно.

Хотя вообще-то очень хотел остаться в погребе как минимум до прихода Али и Марчелло. Как максимум – до конца жизни. Фарфоровое личико Вивьен озаряла самая искренняя на свете улыбка.

Нет, лучше уж сразу! Они впервые за долгое время остались наедине, и лучше отрезать сейчас, чем подать ей ложную надежду неосторожной ласковой интонацией или участливым вопросом.

– Вивьен, послушай меня, – начал Арджуна, трусливо занимая руки картошкой. – Малыш, – да к чему ты вставил настолько нежное обращение! Бестолочь. – Вивьен... – поперхнулся и замолк.

– Я тебя слушаю, – серьезно сказала девочка, как только замочила грибы.

– Вивьен, ты очень открытый и честный человечек. И я... я не мог не заметить, что в последнее время ты стала относиться ко мне... чуть иначе... теплее, чем раньше. Ты, – снова запнулся. Такое не произносят вслух! Но малышке требуется ясность и определенность в словах, намеки ее путают и даже пугают. – Ты любишь меня не только как друга, но и как мужчину.

В убийственной тишине противно скрипнул нож, отрезая от картофелины подгнившую часть.

– Да, – просто ответила Вивьен и уставилась на свою левую кисть, вдруг заходившую ходуном. – А ты меня не любишь. Знаю. Ни в одной книге, ни в одной балладе герой не начинает признание так, как говоришь ты. Ты не любишь.

– Вивьен, прости... Малыш, я очень хочу, чтобы ты знала и другое, – Арджуна не выдержал, отложил нож и всем телом развернулся к девочке. – Дело не в тебе. Дело во мне. Ты же видишь, я до сих пор один, у меня нет ни жены, ни любовницы... ни любовника, в конце концов. Во мне что-то сломано. Я просто не нуждаюсь в близости с женщиной и не умею любить.

– Не умеешь любить? – ладошка Вивьен вдруг перестала дрожать, а в карих глазах вспыхнул умный недоверчивый огонек. – Это ложь!

– Да, ты права, стоит уточнить. Я умею любить друзей, товарищей, подчиненных, учеников. Но не умею любить так, как, например, твои родители любят друг друга. Ты – прекрасная, добрая, умная и талантливая, и дело не в тебе. А в том, что у меня просто нет потребности в подобных отношениях.

– Нет потребности? То есть что-то сломано в твоем теле? Как это говорят, когда мужчины не могут... когда не хватает мужской силы...

– Нет, с этой частью тела все в порядке, – торопливо пробормотал Арджуна, чувствуя, что щеки его горят огнем. Впрочем, неудивительно, что ребенок, воспитанный двумя мужчинами, довольно спокойно обсуждает такие вещи.

– А! Тебе не нравятся некоторые прикосновения? – спросила Вивьен, и ее озадаченное личико просияло. – Как у меня? Мне плохо, когда меня едва касаются, очень страшно*. А когда крепко обнимают или пожимают руку, все в порядке.

Почему-то мир выбрал именно этот вечер, чтобы перевернуться. Арджуна внутренне готовился к молчанию, слезам, ярости, к чему угодно – но не к этим серьезным попыткам девушки разобраться в эльфе шестидесяти трех лет от роду.

– Нет, не неприятны... Кажется... Или?

Перед внутренним взором пронеслись те немногочисленные ночи, которые он провел в женских объятиях. Возбуждение было, но словно бы отдельное от него. Он просто не понимал, что и, главное, зачем должен делать. Однако пытался понять, почувствовать по реакции женщин на его ласки и поцелуи... Поцелуи! Он водил губами по мягкой коже, прихватывал твердые соски, щекотал языком ушки, но губы – поцелуи в губы вызывали у него настоящий ужас пополам с отвращением.

– Ты снова права, – удивился Арджуна. – А я успел забыть, что мне неприятно целоваться в губы, как принято у влюбленных.

– Не у всех влюбленных! – с самым гордым видом возразила Вивьен. – Артур нам рассказывал, что у жителей северных островов не принято**.

– Да, наверное, можно обходиться и без поцелуев. Но отношения в паре – это же потребности не только тела, но и ума, сердца, – вяло заметил эльф, уже не совсем уверенный в том, что лет пятнадцать-двадцать считал аксиомой своего существования.

В самом деле: что именно ему не нужно от любовных отношений? Общение? Сегодня он вернулся в пустой дом, и захотелось взвыть от тоски. Нежность? Он всегда щедро дарил ее животным и растениям, постепенно научился дарить и друзьям. Ласки? Он был совершенно здоровым эльфом и периодически прибегал к услугам правой руки. И где поломка?

– Ты задумался, – усмехнулась девочка – девушка? – и взялась дочищать картошку.

– Угу. Над тем, что такое любовь.

Хорошо, что эльфы не седеют. А то бы кто-нибудь ухохотался до колик в животе: мол, дожил до седых волос и бьется головой о загадку любви!

– Вивьен, лапушка! – встревоженный голос Али прервал философские безумные размышления Арджуны. – Приготовишь что-нибудь быстрое в дорогу? Человек на пять-шесть, а лучше – больше.

– Хлеб, сало есть. Попрошу у соседей яйца, пироги. Пойдет? – откликнулась Вивьен.

– Спасибо, ребенок, – Али чмокнул шмыгнувшую мимо него дочь в щеку, прошел в кухню и сел на колени возле кресла-каталки. – Арджуна, голубь прилетел. На границе Озерного заключенные взбунтовались. Пока их тамошними силами удерживают, но просят подкрепление. Отто собирает людей, мы выезжаем в ночь, сам понимаешь...

– Подробностей нет?

– Нет, ни причин, ни зачинщиков не назвали. Хоть примерное количество заключенных указали, и на том спасибо. Так что мы едем всей толпой разбираться. От ЧК Мария и Марта, ну и меня Михель командировал.

– Как ты вежливо, – фыркнул Арджуна. – Ему отдохнуть бы от тебя с недельку – все счастье! И возьми кого-нибудь из наших военных медиков. У них все же опыт специфический, а кто знает, что из бунта выйдет.

– Точно! Пошлю за Тилем!

– А Лейла? – у Радко, бессильно валявшегося в кровати, при виде мамы аж голос прорезался.

– За Лейлой смотрят Мира и Камилла. Козы покуда здоровы, но мы рисковать не будем. Девочки ее кашицей из корешков покормят, овощами протертыми. Лейла волчонок, она выдюжит! – успокоила ребенка Герда. Подошла к нему, внимательно осмотрела, но все-таки без нужды старалась не касаться и не склонялась к его лицу. – Сынушка, как ты?

– Худо мне. Лихорадит, слабость ужасная, еле шевелюсь, перед глазами пятна. Вроде бы все.

– Кашляешь? Кровь, мокрота, гной?

– Нет.

– Живот болит? По нужде как?

– Пока никак, но если ты про понос или рвоту – не-а.

– А тут? – Герда мягко провела рукой по груди сына, там, где отчаянно колотилось сердце.

– Мам, не надо. Пожалуйста, – сквозь зубы выцедил Радко.

Если это чума, то ему уже не выйти из этой комнаты. Ему было плохо, жарко, муторно, страшно, очень страшно – и умирать, и даже на миг предположить, что та же участь ждет его родных. Он жаждал подвигов и героических поступков, но умирать, не дожив самой малости до совершеннолетия? Радко с ума сходил от круговерти чувств и мыслей, но в то же время прекрасно понимал, что мама сейчас пойдет по деревне, будет очень тщательно, буквально с лупой осматривать каждого жителя, подозрительных отправит в одну избу, больных – в другую. И они вместе с Милошем постараются сделать все возможное и невозможное, чтобы спасти коммуну. Даже зная, что от чумы до сих пор не нашли снадобья. У мамы впереди дни и ночи работы, она волнуется за него, маленькую Лейлу и Миру, к чему прибавлять ей страданий?

– Хорошо, сынушка. Что-нибудь принести тебе? Покушать, почитать, еще что?

– Есть совсем не хочется, воды пока хватает... А, мамуля, принеси мне кольцо, ладно?

Герда явно с трудом оторвала себя от кровати своего ребенка и совсем скоро вернулась, чтобы отдать ему маленькую деревянную коробочку.

– Держись, родной. Не сдавайся. Я пойду по дворам, но буду забегать к тебе.

– Шибко на меня не отвлекайся, – грозно рыкнул Радко, израсходовав предпоследние силы, и, едва за мамой закрылась дверь, прикрыл усталые глаза.

Деревянная поверхность под пальцами привычно приносила умиротворение. Наверное, потому, что в детстве он играл не только с деревянными игрушками, но и с другими отцовскими поделками. Сердце больно екнуло. Какая выдалась чудесная рыбалка накануне! А папа уехал теперь ловить сволоту, и, если это чума, то они больше не увидятся...

«Не сдавайся!»

Радко открыл коробочку и взял в руку золотое кольцо с теплым розоватым рубином.

Родители рассказывали ему, что Хорек был абсолютно бесстрашным человеком. Что ж, у самого Радко с бесстрашием, похоже, не сложилось, а сжигаемые лихорадкой силы подходили к концу – значит, он позаимствует и храбрость, и силы у героя Шварцбурга.

Гладкое золото дарило спокойную ласку, а в глубине красно-розового камня разгорался крохотный огонек. Жар мешал внимательно смотреть на весь окружающий мир, но на рубин его внимания хватало...

Стоп. Смотреть. Радко потер глаза и, проламываясь сквозь слабость, уставился перед собой. Пятна никуда не делись, комната немного плыла, но такое с ним бывало и прежде при самой обычной простуде. Конечно, до настоящего воспаления, как это случается с коровами, еще далеко, но он не ощущал даже намека на специфическую болезненность.

Ощупал пальцем рот изнутри. Опять же, рано появляться настоящим язвам, но ничегошеньки! Кожа сухая – что не диво при горячке-то.

Мама спрашивала про кашель. А его и в помине нету. Ни кашля, ни возбуждения, которое часто охватывает чумной скот в первые часы несчастья.

Да все не так! Он не должен был заразиться – а свалился. Должен бегать по комнате, в крайнем случае, дергаться – а лежит пластом. Интересно, мама догадалась? А если догадалась, то не стала тешить его ложной надеждой? Ведь если это не чума, то вообще неизвестно что, и сколько с этим живут.

Ну что же, если он умрет – то по крайней мере, умрет медиком. Радко надел на палец кольцо, выбрался из постели и, упав лишь два раза, отыскал в доме письменные принадлежности. Пока мама и Милош бегают по коммуне, он запишет в точности, где был, что делал, чего касался и что ел с начала болезни.

Кострище потушили совсем недавно. Саид даже не стал спешиваться, чтобы проверить. Без того видно. Неужели этот сволочуга настолько уверен в том, что за ним не гонятся?

Впрочем, не удивительно.

Если бы Радко в свое время не взял на себя ответственность за Фенрира, а через него и за всех остальных животных, Герда бы не стала ради будущего ветеринара собирать сведения об эпидемиях, и они не знали бы, что коровья чума не свирепствовала здесь пятнадцать нет. А значит, Саид не стал бы подозревать злой умысел. Воистину, как говорит Милош, пути познания неисповедимы!

Если бы Саид не пересчитал в одном из дворов свежевыстиранные простыни и не сопоставил бы их с числом домочадцев, ему бы в голову не пришло как следует насесть на эту конкретную семью. Случайность плюс привычка обращать внимание на любые детали.

Две случайности кряду. Мог ли этот поганец на такое рассчитывать? Ну и о том, что вервольфы хорошо чуют не только в волчьем облике, но и в дни вокруг полнолуния, Герда особо не трепалась. А без Герды он бы долго кумекал, в сторону которой из двух ближайших коммун держит путь контра. Что единственной коммуной не ограничится – в том не сомневался.

Влажная после дождя земля хорошо сохраняла следы. Лес заканчивался. Еще чуть-чуть, и он догонит его.

Пистолет у чекиста имелся, но все же лук был привычнее и надежнее. Саид быстро собрал его и выехал в поле.

А про коня своего родственничка коммунары не соврали! Добрый конь. И у Саида лошадка отличная, но выяснять, кто кого, было не место и не время.

Стрела легла на тетиву, и Саид, чуть подбодрив свою животину пятками, беззаботно крикнул:

– Эй, добрый человек! Не подскажешь дорогу?

Мужчина спокойно придержал коня, развернулся – да так и замер, завидев направленный в его сторону лук.

– На землю, живо! Руки вверх! ЧК! – рявкнул Саид.

– А что такое, товарищ чекист? – весьма убедительно изображая саму невинность, спросил задержанный.

– Арестован по подозрению во вредительстве. О, и пистолет заряжен. С чего бы?

– Дык, говорят, медведь в этих краях бешеный бродит али еще какое чудо. Люди не разобрали, а болтают. Страшно мне. И это... Какое вредительство, о чем вы, дорогой товарищ?

– Вот это, – Саид, обыскав мужчину, принялся за переметные сумки и достал из одной узелок будто бы с кормом. – Что скажете?

– Дык это... Лошадке моей!

– Лошадке? Вокруг травы полно, а вы сено таскаете?

– На всякий случай, – заискивающе улыбнулся мужик.

– Ладно, возвращаемся в коммуну, где вы почему-то от меня прятались, и на месте поглядим, есть за вами вина или нет. В седло – и не пытайтесь от меня удрать. С вашим пистолетом у меня будет два, а из лука я ни разу за последние лет двадцать не промазывал.

Надо признать, что держался контра отлично. Вздыхал, суетился, грустил, оправдывался и даже рассердился разок. В общем, нормальная реакция обалдевшего от несправедливых обвинений человека. Но что-то проступало в его лице, похожее на откровенный страх. Саид не мог себе объяснить толком, чем этот страх ему не понравился, а потому решил положиться на интуицию. В конце концов, хуже от того, что они перейдут с рыси на галоп и пораньше приедут в деревню, не будет.

– Что это? – от гнева Али не сумел более пространно сформулировать вопрос. Лишь обвел рукой бараки заключенных и махнул в сторону карьера.

– Лагерь, – добродушно и даже с гордостью ответил комендант, улыбчивый мужчина средних лет, которого и бунт не лишил бодрости и присутствия духа. – Как тюрьмы, только еще с пользой для Республики нашей. Видишь, сколько руды накопали? А то ли еще будет! У нас заключенные не зазря жизнь свою в камерах тратят, а пользу приносят.

Али счел несвоевременным бросаться на защиту родной тюрьмы и объяснять, что его подопечные тоже не сидят сложа руки. Только заметил:

– То есть мы теперь как покойный Анастасио Медный в Ромалии. Только работникам не гроши, а пайку выдаем за труд. Впрочем, говорят, его наследник использует уже не рабочих, а рабов из колоний. Молодцы, учимся у процветающей страны.

– Да ты что, какие рабы, товарищ Али?! – возмутился комендант. – Ты посмотри...

– Благодарю, – Али сложил руки перед лицом, поклонился и примирительно улыбнулся: – Если ты не возражаешь, я сначала побеседую с заключенными, а уже потом посмотрю на выставку их работ.

– Заметил? – мужчина весело подмигнул, явно довольный. – Твой опыт перенимаем!

– И снова благодарю.

Когда отряд из Блюменштадта прибыл на место, бунт еще не затих, но понемногу успокаивался. Ребята Отто помогли своим здешним коллегам. Заключенных разогнали по баракам, наскоро отсортировали самых буйных и пошли выяснять, кто начал и почему. Тиль пригодился. Двое бывалых уголовников умудрились отбить у охранников ружья. Никто не погиб, но с ранами, и огнестрельными, и ножевыми, предстояло повозиться. Марта и Мария пока что допрашивали сотрудников лагеря, а после планировали пойти к заключенным, чтобы выяснить, обычный ли это бунт, или пахнет контрой.

Али, как всегда, предоставленный самому себе, отправился искать то, не знаю что.

Формальных поводов для придирок у него не было. Возможность труда заключенных предусматривал закон Республики, виды труда определяли на местах, исходя из потребностей и возможностей. В Блюменштадтской тюрьме, например, работали гончарная и столярная мастерские, женщины шили и вышивали, один бывший аристократ писал учебник по физике, а сидевший за контру жрец научился рисовать и создавал потрясающие картины. Здесь люди добывали железную руду.

Бараки, опять же, формально вполне соответствовали нормам тюремных помещений. Присутствовало разделение по полу и возрасту, перенаселения Али не заметил, чистота и вполне приемлемый уровень комфорта бросались в глаза.

Ни карцера, ни иных следов пыток... Все прекрасно!

Но разгневанное сердце все не желало биться медленнее и спокойнее. Что не так?

Тихий деревенский вечер нарушали негромкие, короткие разговоры людей и мычание новых заболевших коров. За околицей полыхали костры, и воздух полнился запахом жареного мяса.

На мгновение Милошу почудилось, что он вновь оказался в Альчикчик, среди невозмутимых рохос. А потом убедился, что перед ним загорелые, но все же светлые лица соотечественников, и впервые всерьез осознал, что именно они выращивали в первой сельской коммуне.

Вся земля была общей, и под определенные культуры отводили наиболее подходящие для них участки. Коммунары трудились не только на полях, где высаживали идущие на местные нужды и на продажу растения, но и на опытных участках, которые не приносили сиюминутной личной выгоды. Именно здесь удалось вывести новые сорта пшеницы и фасоли. Именно в здешних садах научились прививать яблони.

Эти плоды слаженного, цельного, научно обоснованного труда неизменно радовали Милоша и Камиллу.

Но, оказывается, были и другие плоды. Люди.

Когда стало известно, что болезнь скосила Радко, а после еще двоих коммунаров, никто не запаниковал. В каждый двор беспрекословно пускали Герду, Милоша и лекаря коммуны, четко отвечали на вопросы, подробно описывали самочувствие каждого члена семьи. Те, у кого подозревали скорое начало заболевания, спокойно, хотя и печально, уходили в специально отведенную для них избу. Оставшиеся в доме тут же бросались выполнять указания медиков: мыть полы и посуду, кипятить постельное белье и одежду. У двоих матерей забрали грудничков. Ни одна не заголосила! Просто уточняли у Герды, чем их будут кормить. А несчастье Герды, разлука с Лейлой и свалившийся Радко, внезапно успокаивало людей. Уж если она, медик, оставила свою грудную дочку на растительных смесях, то нечего и остальным переживать. Нашлись добровольцы – помощники и в двух лазаретах, и в коровниках. Быстро составили график приготовления пищи для больных и потенциально заразных.

Милош присел на минутку передохнуть и внимательно вчитаться в свои записи. Посмотрел на план коммуны, где набросал перемещения больных.

Рядом раздался тихий усталый голос Герды.

– Я только что от Радко. Жар не спадает, но и хуже не стало. Зато он подтвердил мои подозрения. Милош, это не чума. Либо другая какая зараза, либо магия.

– Магия, – уверенно ответил Милош. – Взгляни. Все больные и подозрительные так или иначе проходили мимо коровника или имели дело с коровами. Но подхватили эту дрянь только те, кто шел вот с этой стороны.

– Неси лопаты, а я попробую вынюхать.

Одиннадцать с гаком лет Али проработал в тюрьме, а к общению с уголовниками так и не привык. Научился получать от них важную информацию, научился вычленять в потоках лжи, ярости, презрения и подхалимства крупицы правды, но бездна душ человеческих его пугала. Глаза воров и убийц, в которых читалось подлинное равнодушие к чужой жизни. Разве увлекательная работа, учеба, уроки рисования, музыкальные и литературные вечера могли их изменить? Пока ни одного не поменяли. Оставалось надеяться, что со временем в лучшем, равном и свободном обществе просто не будет почвы для семян сердечного уродства. Либо кто-то умнее и талантливее него поймет, что делать с этим кошмаром.

Сейчас в словах, взглядах, насмешливых улыбках и пошлых подначках он не выловил ничего полезного. Зато руки двух серьезных уголовников сказали ему о многом. Али достаточно отпахал на стройках Пирана, чтобы знать, что руки работяг настолько гладкими не бывают.

– Благодарю за беседу, – сказал Али, когда сил и смысла слушать не осталось.

– А может, чего окромя беседы сообразим? – подмигнул ему высокий, красивый и весьма неглупый парень, очень талантливый фальшивомонетчик. – Ты симпатичный, авось, и за девчонку сойдешь. Да не боись! Хорошего человека мы не обидим, ух, приласкаем!

– Пожалуй, я отклоню ваше предложение, – замер на пороге, не удержался: – Жаль, что ты свой талант и красоту на дерьмо тратишь. Честное слово, жаль.

Спустя три барака тайна холеных рук уголовщины сделалось ясной, как солнечный день, упрямо глядевший в мутные окошки. Али подсел к небольшой группе тихих усталых заключенных и спросил прямо:

– Паханы заставляют вас за себя в карьере корячиться? – и указал на распухшие, в кровавых трещинах, ладони тщедушного паренька***.

– Ну что ж, – улыбнулся седой мужик с бородой, которая когда-то, на воле, наверняка была роскошной. Он и сейчас старался быть аккуратным. Как мог. – Я на бунт подбил. Как хочешь, так мной и распоряжайся. Но мочи терпеть издевки урок у меня нету.

– Без звука, – прошептал Али. – Я умею читать по губам.

Выучился, когда в Цветник поступила немая.

Вскоре гнев сменился холодной, жгучей яростью. Схема работы в лагере оказалась простой до слез. Начальство назначало определенную норму добычи, на карьер отряжали несколько охранников, которых явно не хватало, чтобы контролировать каждого. Не сбежал никто – и ладушки. А уж уголовники, не все, конечно, самые наглые и матерые, прохлаждались себе в выработанных ямах, пока заключенные попроще доставали руду за них и за себя. Был один, то ли смелый, то ли безмозглый, пытался им противостоять. Куда там! На следующий день из петли вынимали.

Скорее всего, седой бородач, севший за убийство зятя, не был единственным зачинщиком бунта, во время которого часть заключенного требовала снизить нормы. Но Али понял, что товарищей он не выдаст. Да в принципе и ни к чему.

– Дашь показания перед комендантом? Срок тебе не надбавят, может, оштрафуют немного. Но облегчение выйдет всем.

– Кому облегчение, а мне – петля от них, – невесело ухмыльнулся мужик.

– Я сделаю так, что они ничего не узнают. Обещаю, – горячо заверил собеседника Али и, поймав его согласный взгляд, перешел к следующей группе.

А часом позже он уже спорил с комендантом.

– Ты хочешь, чтобы я охрану напрягал и всю эту чехарду устроил ради безопасности праведного бунтовщика? Товарищ Али, ей-ей, херней ты страдаешь! Да и не узнает никто, подумаешь, кого в комендатуру вызвали.

– А если узнают? Тебе еще один висяк нужен?

– Да не будет ничего... И носишься же ты с ним! Правду про тебя говорили, а я не верил. Думал, у фёнов строго все, железно было. А ты сопли с ними разводишь. Знаешь, за что этот твой дедок сидит? Мужа дочки топором зарубил!

– Знаю, он сам признался, – пожал плечами Али. Наклонился вперед и спросил ласково: – А ты знаешь, скольких людей убил я?

– Не-а, – растерянно выдохнул комендант. Ага, побледнел слегка. Сам-то в боях за Республику не участвовал, в подполье не воевал.

– И я не знаю. Со счета сбился. Но помню, что в Пиране троих я сжег заживо.

– Я тебя понял. Все сделаю.

Три веточки с нацарапанными на них знаками нашли уже после заката, когда залихорадило еще четверых. Как не проглядели? Палочки и палочки, мало ли что в земле прикопано бывает.

Герду скрутило мгновенно, стоило ей взять находку в руки.

– Лещина... Знал, на чем... царапать, – еле выговорила оборотица, стараясь не взвыть от удушающего жара и боли. Рыкнула на Милоша, прикоснувшегося к ней: – Не трожь! На тебя...

– Молчи, – велел Милош и отнес Герду в сторону от жутких веточек. – Я позову Ансельма.

Явившийся жрец хлопал ресницами так растерянно, что Герда заулыбалась бы от умиления, кабы не жар.

– Вы же не верите в богов, – сказал он, переводя изумленный взгляд с одного медика на другого.

– Зато мы знаем, что магия реальна, и в основе ваших ритуалов вполне могут лежать действенные заклинания, – объяснил Милош. – В любом случае, пока вестовой пришлет сюда серьезного мага, мы не можем сидеть и ждать. Читай экзорцим!

Похоже, впервые в жизни Ансельм настолько ответственно подошел к своим жреческим обязанностям. Он принес все нужные благовония и травы, прочитал все необходимые слова, но Герда по-прежнему едва дышала, и даже могучий Милош оказался бессилен перед заклятием. Его тоже убивала горячка.

– Боги, вы меня слышите? – прошипел Ансельм, глядя в равнодушное звездное небо. – Попробуйте не помочь, и я прокляну вас, перестану верить...

В полночной гробовой тишине послышался отчетливый стук копыт двух лошадей.

– Не пойду! Страшно, товарищ чекист! Что вы со мной хотите сделать? Не пойду, боюсь, отпустите! – отчаянно верещал чей-то незнакомый голос.

– Не бойся, честным людям нечего боятся, – весело отвечал другой голос, до замирания сердца родной.

Вскоре измученные медики и занемогший жрец увидели Саида собственной персоной, а рядом с ним бившегося в панике мужичка.

– Что случилось? – ровным от ужаса тоном спросил Саид, когда увидел на земле жену, брата и друга.

– У него спроси, – ответил самый здоровый из троих Ансельм.

– Исправлю, все исправлю, – залепетал мужичок. – Только сумку мою дайте... Там все... Все исправлю...