Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 61 страниц)

Пауло Фрейре. «Педагогика угнетенных»

Комментарий к Глава 13. Милош. Ступени * Alchikchik (науатль) – горькая вода.

Трицвет – имеется в виду бугенвиллея, чье народное название на немецком языке можно перевести именно так.

Армиллярная сфера – астрономический инструмент, употреблявшийся для измерения экваториальных и эклиптических координат небесных светил (Википедия).

С-образная карта – вольная отсылка автора к T-образной Mappa mundi, на которой Т-образная акватория разделяла между собой Азию (наверху), Европу (слева) и Африку (справа).

Имеется в виду проекция Меркатора, картографическая проекция, предложенная Герардом Меркатором в 1569 году. Являлась самой прогрессивной в то время, но относительно более современной проекции Миллера не позволяла отражать полюса.

Стихотворение Габриэлы Мистраль, чилийской поэтессы, Нобелевского лауреата по литературе.

o muerte (исп.) – или смерть.

====== Глава 14. Али. Безуминки ======

Это было слишком опрометчиво с его стороны – лениво нежиться на тонкой облачной грани между сном и явью, не спрятав при этом нос под одеяло. Или хотя бы под собственные волосы. Холодные брызги обожгли теплую спросонья кожу, и Али аж подскочил на кровати. Из туманного пространства донесся веселый зловредный смех. Определенно, старшая сестра являлась куда более страшным наказанием, чем старший брат. Милош себе подобных зверств не позволял.

– Продирай глаза, соня, – фыркнула Хельга и, сдвинув в сторонку одеяло, опустила на постель поднос с лепешкой, сыром, яблоком и молоком.

– Опять ты меня балуешь, – промурлыкал Али, довольно потянулся и подумал, что идея сколотить кровать пошире была просто замечательной. И не только из-за того, что они с Марчелло во время ежемесячных совместных ночевок могли ворочаться без риска свалиться на пол.

– Ты бы еще к рассвету из порта возвращался, – пожала плечами девушка, уселась в изножье кровати и принялась усердно расчесывать волосы, прежде чем заплести их в привычную сложную косу, что начиналась не от основания шеи, а почти от темечка.

Али раскрыл было рот, размышляя, надкусить ли сначала лепешку или же напомнить о том, что он подвизается на разгрузке не так уж и часто, и то – по большей части ради поддержания связей с рабочими, как вдруг в дверь робко постучали.

– Войдите! – крикнули брат и сестра в два голоса. Квартал Ангелов не относился к тем местам, где могли косо посмотреть на девушку с неприбранными волосами или юношу, обнаженного по пояс. Особенно после пожара годовой давности.

– Доброго утречка... Вы уж не серчайте, что спозаранку... Да вот... – Гаспар боком протиснулся в комнату и замер почти на пороге, переминаясь с ноги на ногу. Рядом с ним стояла Вивьен, которая сосредоточенно наматывала на палец какую-то веревочку.

– За Вивьен присмотреть надо? – спросил Али, живо выскальзывая из-под одеяла и мимолетно сжимая плечо Хельги. Впрочем, та постепенно привыкла к девочке и даже порой находила в себе силы присмотреть за ней часок-другой.

– Уж и не знаю, как сказать-то...

Сколько они ни убеждали Гаспара в том, что только счастливы помочь одинокому отцу, он упорно продолжал просить их об одолжении с таким видом, будто клянчил милостыню. Оставалось терпеливо ждать.

– Тут работенка сыскалась в богатом доме за городом, да только дня на три уехать мне надобно. А дочку брать с собой строго-настрого запретили. Подсобите, ребята? Век помнить буду, отплачу, ей-ей, отплачу!

– Дядя Гаспар, перестань, мне за Вивьен присмотреть в радость! – как можно приветливее улыбнулся Али, в душе с тихим ужасом представляя себе, во что превратится путь от дома до храма святой Зумурруд и обратно.

Едва дверь за благодарным отцом закрылась, Али с бешеной скоростью привел себя в порядок, залпом выпил молоко, прихватил с собой остатки завтрака и мягко погладил по голове будто бы безучастную ко всему девочку. Хельга вздохнула. Она прекрасно понимала, почему брату стоило выйти пораньше.

– Кстати, я тоже на пару дней покидаю город, – сказала она, когда Али уже взялся за дверную ручку. – Мой профессор едет на какое-то чудное вскрытие в деревню, я с ним.

Что ж. Значит, вместо того, чтобы нынче вечером от души наконец-то потрахаться, они с Марчелло будут заботливыми няньками. Почему-то от этой мысли у Али сладко заныло в груди. Он весело чмокнул сестру в нос и осторожно потянул за собой свою маленькую подопечную.

Если бы не жаркое утро, которое потеснило раскаленную, что только загашенная печка, ночь, жители квартала Ангелов не без труда определяли бы, какое нынче время года. Часть домов сгорела дотла, иные чернели нелепыми кособокими скелетами, другие скалились обугленными провалами окон. И без того редкие деревья исчезли совсем, и лишь кое-где пробивались настырные травы.

Убогое жилище, в котором снимали каморку Али с Хельгой, сумели восстановить не иначе, как чудом. Гаспар с дочкой в тот день гостили в деревне у древней старушки, родственницы покойной Николь, а вот старику Жерару не повезло. Когда Али и Марчелло сумели прорваться в затянутые сплошной удушливой пеленой комнаты, бедняга уже не дышал.

В гробовой тишине сонного пожарища раздалось громкое ржание. Началось!

– Вивьен, это лошадка. Не бойся, лошадка тебя не обидит. Я с тобой, – ласково проговорил Али, склонившись к девочке, но болезненно-бледное, будто фарфоровое лицо уже исказила знакомая гримаска. Тоненькая ручка в крепкой ладони художника напряглась так, что он еле удержал свою подопечную. Все тело малышки задеревенело, и вслед за всхрапом неумолимо приближавшегося животного раздался громкий, пронзительный, разрывающий уши крик.

Али подхватил Вивьен на руки и поспешно завернул за ближайшую обгорелую стену. И это лишь квартал Ангелов. Дальше им предстояло миновать бараки рабочих, где лошади появлялись относительно редко, и квартал ремесленников, куда в такую рань вряд ли поедет богатый заказчик на личной двуколке или на извозчике. Зато оружейники и гончары могут грузить товар... Но потом – потом Верхний город, в котором девочка не бывала ни разу. Ладно, авось, прорвутся с минимальными истериками.

Нежно-лиловое небо едва посветлело, а значит, у них есть еще в запасе немного времени. Али решил не тревожить малышку понапрасну, и вскоре они свернули к ручью. Пройдут подольше, зато вероятность того, что Вивьен напугают резкие звуки или здорово припозднившиеся гуляки, почти сходила на нет.

Рядом с костями неизвестного происхождения паслась взъерошенная ворона. Она то деловито выискивала на бренных безымянных останках клочки мяса, то косилась на двуногих пугающе умным глазом. Вивьен замерла. Нет, не от страха, а, к счастью, явно из любопытства. Даже улыбнулась, и ее в общем-то красивое, но странное, немного отталкивающее личико аж засветилось изнутри. Али вспомнил гордость их старого знакомца, хозяина чайханы, который хвастался своим приобретением – чашкой из тончайшего, чуть желтоватого фарфора. Пухлый саориец тогда поднес ее к окну, и солнечные лучи напитали хрупкие стенки изумительно мягким сиянием.

– Ворона завтракает, – коротко объяснил художник. Вивьен, казалось, лучше понимала ясные, простые фразы, по крайней мере, она хоть иногда на них реагировала. – Ворона нашла кости. На них осталось немного мяса. Теперь ворона завтракает мясом. А ты что ела на завтрак, Вивьен? Кашу? – ну конечно, кашу, от остальной еды по утрам малышка категорически отказывалась. Девочка, разумеется, не ответила, зато заразительно расхохоталась, когда крупная птица забавно запрыгала в сторону коряги. Али тоже засмеялся, вторя веселью ребенка. Эх, а работа ведь не ждет... Он слегка растрепал темно-русые волосы Вивьен и подтолкнул ее вперед: – Идем, лапушка.

Мост через реку, богато снабженный коваными перилами и шестью фонарями, Вивьен преодолела на руках у своего няньки. В Верхнем городе ее здорово напугали стражники, зато обрадовали кусты пурпурного барбариса и мелкие жемчужно-белые розы. В родном квартале Ангелов она редко видела цветы. Тем более в последний год.

А вот и храм святой Зумурруд. Белый, с голубыми мраморными колоннами и веселой зеленой мозаикой фронтальных окон, с фонтаном во внутреннем дворике, где витал крепкий сладкий запах бесчисленных лилий, и пристройкой для ритуальных трапез. Ее-то и расписывали молодые художники под руководством мастера Гафура. С резной деревянной двери на входящих в пристройку ласково и печально смотрели слепые очи святой, покровительницы детей.

Взглядом ректора определенно можно было забивать гвозди. Или сваи. А от смачной красной физиономии – прикуривать. В голубых глазах Алессандро застыла немая мольба. «Возьми свои слова обратно, не требуй ничего, пожалуйста!» Эльфийские погромы и дворцовый переворот подкосили блестящего преподавателя, и он выглядел лишь немногим увереннее, чем бледный пугливый Витторио, который перебирал какие-то бумаги в углу кабинета и явно надеялся слиться со стеной. Двое других преподавателей и проректор по науке с интересом взирали на упертого студента как на заморскую диковинку. Диковинка мысленно пожелала им нефритовых стеблей толщиной с колонну в их агатовые пещеры, причем без масла, и спокойно продолжила беседу.

– Господин ректор, пожалуйста, обратите внимание: приложения занимают около четвертой части моей работы, причем половина принадлежит Хельге. Видите? Это ее, а не моя рука. Далее. Таблицы занимают не меньше четверти от оставшегося объема, и многие из них составлены также при помощи Хельги. Да, аналитическая и философская часть текста принадлежат мне, но базой аналитики являются сырые данные, которые и помогала подбирать Хельга. Это совершенно точно является соавторством, особенно если мы сравним с монографией господина...

– Ну хватит, – ректор небрежно махнул мясистой рукой и презрительно скривил полные, по-женски красивые губы. – О сравнении не может быть и речи. Не вздумай ставить на одну доску дипломированного специалиста, к тому же ромалийца, с какой-то северной простолюдинкой... Кто она там? Рыбачка?

– Из семьи рыбаков, – спокойно поправил Марчелло. – И Хельга вот уже три года является незаменимой помощницей профессора Бернардо. Он высоко ценит ее труд, Вы сможете убедиться в этом...

– А, он опять куда-то уехал! Труп у него, видите ли, в деревне уникальный. Как разрешили вскрывать, так Бернардо будто с цепи сорвался! Все, юноша, разговор окончен. Твою работу мы напечатаем, но никакого соавторства. Еще чего, позорить наш университет именами безграмотных иггдрисийцев.

– Вы не дослушали, господин ректор, – Марчелло подался вперед, чуть улыбнулся и с удовольствием отметил, как вытянулось лицо проректора по науке. Увы, прекрасные глаза Алессандро взглянули на него еще беспомощнее. Сердце болезненно екнуло. Горько видеть подобные перемены в том, кого когда-то любил. Кого и сейчас безмерно уважал. – Я предлагаю разрешить Хельге сдать вступительный экзамен, и тогда моим соавтором будет наша студентка. Это возможно, я проверял, существуют подобные прецеденты.

– Что за чушь! – ректор из спело-красного сделался багровым и хватил кулаком по столу. Алессандро и Витторио синхронно втянули головы в плечи. – Вот стоило бросить подачку, пустить несколько простолюдинов и баб в университет... И ты хочешь, чтобы я согласился учить безродную девчонку-сироту? Из захваченной нами страны?

– Это наша страна сделала ее сиротой. Это наша страна лишила ее родного дома. Обучение в университете было бы сносной компенсацией, – усмехнулся юноша. Он уже понимал, что ректора не переубедить. Ну так хоть заденет его напоследок.

– Ты слишком заносишься для студента, которого однажды публично выпороли, – с елейным видом протянул проректор, давая передышку слегка озадаченному начальству.

– Через месяц после воцарения на престоле Единственного короля его Совет принял новый Свод наказаний и прощений. Согласно параграфу пятому статьи восемнадцатой отбывшие наказание за преступления легкой и средней степени тяжести считаются вновь чистыми перед обществом. А то деяние, за которое меня привлекли к ответственности, является, согласно параграфу...

– Никакого! Соавторства! – рявкнул ректор, прерывая поток невозмутимой размеренной речи. – Все, Марчелло, ты свободен.

– Благодарю за беседу, – Марчелло встал, коротко поклонился и заметил, внимательно изучая лепнину на стене: – Может быть, мой труд согласятся напечатать в Лимерии. У меня как раз через полчаса встреча с Артуром Странником. Всего доброго, господа.

Страх привычно скребанул изнутри, по ребрам, внутренностям, отозвался тупой болью в старых отметинах. Витторио тоскливым взглядом проводил Алессандро, который, извинившись, покинул кабинет ректора вслед за своим любимым учеником. Счастливчик Алессандро! Как бы ни подтравливали эльфов-преподавателей после дворцового переворота, его авторитет ученого и лектора оставался незыблемым. Да и таких студентов, как Марчелло, набралось бы от силы с десяток на весь университет. Ректор, конечно, пришел в ярость от выходки мальчишки, но не мог причинить серьезных неприятностей молодому историку, который, доучиваясь на последнем курсе, уже читал лекции первокурсникам.

А ему, Витторио, только и оставалось, что по-мышиному копошиться в рутине и выполнять любые приказы, даже близко не соответствовавшие его статусу преподавателя и магистра. Эльф уткнулся носом в очередную бумажку, но вдруг почему-то прислушался к беседе ректора с одним из преподавателей.

– Право слово, зря Вы так. Да, мальчишка зарывается. Но он действительно талантлив, и его представления о стадиях исторического развития заслуживают самого пристального внимания. В конце концов, все мы до недавнего времени вместе с исторической наукой полагали конечность нашего государственного устройства. Падение дуумвирата наглядно продемонстрировало обратное. Талантливым людям свойственна взбалмошность, и обидно будет, если этот труд уйдет не просто из нашего университета, но и из нашей страны.

– И что Вы предлагаете? Ради потакания прихотям одного историка, пусть даже подающего надежды, изменить всю систему приема студентов?

– Не ради него. Вы же читали работу Марчелло. Ромалия зашла в тупик, нам нужны свежие силы, новые направления развития... Совет Его Величества дальновидно повысил пошлину на часть товаров из Лимерии и, соответственно, Новых Земель. Значит, нам придется самим осваивать известные им технологии, а для этого нужны образованные люди. Намного больше образованных людей, чем прежде.

– Даже простолюдины?

– Все, кто пожелает учиться. Иначе есть риск, что они выучатся без нас. Книги становятся доступнее с каждым днем. Разве мы хотим, чтобы образованные люди мыслили не так, как того требуют интересы государства? Вспомните давний бунт эльфийской бедноты. Разве среди бунтовщиков не было опасных самоучек? Эй, что скажете, Витторио?

Эльф вскинул голову, но глаз поднять не посмел. Пробормотал, заикаясь:

– Д-да, ко-о-о-конечно, б-были.

– Вот видите.

Были. Непрошеное, до рези под веками яркое воспоминание вспыхнуло, будто вчера расстались. Пылающие глаза цвета налитой соком вишни. Солнце в золотых волосах, дерзкая улыбка. Язвительная умная интерпретация самостоятельно вычитанного в книгах. Арджуна. Которого он предал, сломавшись под пыткой. Что-то с ним теперь? Он бежал из тюрьмы. Может быть, есть надежда на то, что его друг до сих пор жив и щедро дарит свой удивительный свет более достойным?

В полупустой в этот час – солнце еще не добралось до зенита – чайхане было занято лишь два столика. За одним из них устроился молчаливый лесной эльф, за другим – сама Хельга. Однако ожидаемая в другом заведении тишина здесь и не предвиделась. Суетливый хозяин то перетирал чашки, напевая под нос одну из тягучих родных мелодий, то убегал на кухню и гремел чем-то, то с пыхтением проносился между столиками, чтобы долить чаю своим гостям. Час до встречи с профессором Бернардо, и они отправятся в путь. Считанные минуты до встречи с Марчелло и еще одним человеком, который покинул Пиран больше двух лет назад.

– Доброе утро! – низкий голос друга, поднаторевшего в ораторском искусстве во время лекций и на собраниях маленького подпольного исторического кружка, прозвучал одновременно с грохотом всего лишь одного стула. Тренировки с Али сказывались.

– Дай угадаю: ректор отказал в моем соавторстве? – спросила Хельга, отвечая на поцелуй.

– Да, а я отказал ректору в печати моей работы, – пожал плечами Марчелло и устроился напротив. Поприветствовал хозяина, с благодарностью принял чашку чая и грустно вздохнул, как только добрый саориец вновь укатился на кухню: – Жутко было смотреть на перепуганного Алессандро. Энцо, на что осторожный, и то спокойнее воспринял мой рассказ о беседе с ректором. А, вот и Артур!

Сердце утбурда несчастно заколотилось, когда в чайхану ворвался светлый улыбчивый вихрь.

– Дорогие мои! Два года! Север того стоил, но два года вас не видеть! – воскликнул лимериец и сгреб в охапку одновременно и Марчелло, и Хельгу, хотя оба были, вообще-то, выше него.

Солнце заискрилось в зеленом чае и спутанных серебристых волосах Артура. Бедная девушка и мечтала бы забиться в уголок, отвести взгляд от ослепительного блеска бездонных серых глаз, но проклятый художник не оставил нежити ни единого шанса. Он восторженно делился с друзьями впечатлениями о плавании к северным островам, поочередно хватал их за руки, улыбался, смеялся, спрашивал, наклонялся близко-близко, подмигивал, вытаскивал из стопки зарисовок то один лист, то другой и тревожно ждал оценки, мол, что думаете? Это он-то, уже известный мастер, жадно ловил каждое слово простой девушки из семьи рыбаков!

– Постой-ка, – Марчелло забрал из рук Хельги очередной набросок. – Выходит, у островитян, как и у вервольфов, нет привычной нам системы семейных отношений?

– Да, именно! Меня тоже поразил этот факт, – живо откликнулся Артур.

– Так, – густые брови историка сдвинулись в хмурую линию. – У тебя есть подробные описания, дневниковые записи?

– Ну, – серые глаза виновато глянули исподлобья. – Я записывал все, с чем сталкивался. Но дневники со мной как-то не уживаются, да и специально о семье я не писал. Надо порыться в моих бумагах, попробовать найти, что есть. Тебе для работы важно?

– Важно. Хельга?

– Чуть что найти, сразу Хельга, – проворчала девушка, холодея и ликуя от мысли о том, что друг предоставил ей законный предлог для встречи с Артуром в гостинице, где он остановился. Может быть, даже наедине. – Когда мы с профессором вернемся со вскрытия...

– У вас разрешили вскрытия? – опешил художник. Друзья ответили ему согласными кивками. – Хельга, а твой профессор позволит мне отправиться вместе с вами? Я зарисую все, что он скажет!

Синие шнурки на шторах ехидно зашипели. В синих глазах Марчелло мелькнуло нечто среднее между сочувствием и предательством.

– Ох, у меня скоро лекция. Я читаю, опаздывать нельзя, простите! До встречи завтра вечером?

Утбурду невольно вспомнились некоторые методы ее спасителя, Раджи. Напомнить себе: при случае подмешать Марчелло что-нибудь в чай.

Тихое пение коллеги, который в этот день тоже работал в пристройке, только в другом ее крыле, отчетливо слышалось в гулкой пустоте. Аккомпанементом веселой мелодии служил перестук деревяшек. Вивьен подобрала по дороге несколько палочек, еще что-то Али отыскал во внутреннем дворике храма, и девочка уже часа два не отрывалась от загадочного, но очевидно осмысленного перекладывания своих игрушек с места на место. Привычные игрушки вроде кукол она не признавала.

Али окинул критическим взглядом поле грядущей деятельности. Он уже перенес контуры с картона на подготовленный участок стены, заштукатурил поверхность будущего фрагмента фрески и теперь смешал на пробу несколько оттенков коричневого. Выискал в кучке на полу подходящий кусок гипса, капнул на него каждой из смесей и положил его перед малышкой.

– Посмотри, Вивьен. Это – краски. Они коричневого цвета. Коричневый цвет бывает разных оттенков. Краски высохнут, и я решу, какой оттенок мне понадобится. Пока краски сохнут, мы с тобой пообедаем. Согласна, Вивьен?

Молчание. Как всегда. За три с небольшим года своей жизни девочка не произнесла ни единого слова.

Однако на пирожок и половинку яблока согласилась. Запила нехитрый своей обед водой и вернулась к деревяшкам. Али же придирчиво изучил гипс, выбрал умбру и приступил к работе. Складки одежды нищего мальчишки казались слишком сложными, тяжелыми, но – так велел Гафур. Мягкий, ровный в общении и сравнительно гибкий в отношении распорядка рабочего дня, мастер становился непреклонным, когда речь заходила о его эскизах. Он принимал лишь замечания отца, а Джафару за глаза хватало маеты с росписью храма.

– Дай.

Неестественный, будто потусторонний голос заставил фёна вздрогнуть. Али еле удержал в руке кисть. Голос был, безусловно, детский, но в то же время не мог принадлежать живому существу. Даже шелест Шалома испугал его в свое время намного меньше.

Медленно, сам не зная, что его ждет, художник обернулся – и увидел Вивьен. Девочка стояла рядом с ним, смотрела ему в лицо, но как-то мимо. Ее губы приоткрылись и зашевелились, будто у ожившей куклы или маски.

– К’аски. Дай.

Али поспешно смешал краску на отдельной палитре, выбрал среди кисточек ту, что годилось для тоненькой детской ручки, взял один из обрезков картона и трепетно, боясь вспугнуть малышку неосторожным движением, положил перед ней все это богатство. Опустился на колени, показал, как окунать кисть в краску и водить ею по поверхности. Вивьен крепко ухватилась за кисточку и принялась рисовать ломкие, рваные линии вперемешку с пятнами. Когда на очередной коричневый мазок упала прозрачная капля, Али понял, что плачет.

За спиной послышались знакомые шаги. Такие же легкие, как у папы, но не танцующие. Гафур.

– Что здесь происходит? Али! Что здесь делает этот ребенок, и почему ты позволил ей транжирить краски?

– Господин Гафур... Простите, я сейчас все объясню! – юноша торопливо вскочил, инстинктивно прикрывая собой Вивьен, сложил перед лицом ладони и низко поклонился мастеру. – Эта девочка – моя соседка. Она осталась без матери вскоре после рождения, отец растит ее один, вынужден браться за любую работу. Он попросил меня присмотреть за Вивьен.

– Бедняжка, – сухо кивнул Гафур. Протянул к Вивьен руку, унизанную перстнями с опалами, и небрежно махнул: – Но это что за баловство? Ты знаешь, нам едва-едва вернули финансирование в полном объеме. И ты посмел развлекать ее подобным образом?

– Господин Гафур, послушайте, прошу Вас! Вивьен – не совсем обычная девочка. Видимо, потеря больно ударила по ней, и она развивается чуть иначе, чем другие дети. Ей три года, а до сегодняшнего дня она не произнесла ни слова. Только плакала или смеялась. Сегодня она заговорила впервые. Она попросила у меня краски. Господин Гафур, посмотрите, с каким вдохновением она рисует! Я оплачу все расходы! Позвольте ей...

– Сейчас она рисует на картоне, потом примется за стены. Я знаю по своим племянникам, какими бывают дети в три года. Забери у нее кисть, и... пусть играет во дворе. Надеюсь, завтра ты найдешь, с кем ее оставить, – с последними словами прекрасное лицо мастера исказила брезгливая гримаса. Так привычно! Так на Вивьен реагировали многие люди.

– Господин Гафур, мы находимся в пристройке при храме святой Зумурруд. Святой Зумурруд, покровительницы детей, – тихо заметил Али.

– Да, и когда мы закончим работу над росписью, когда ворота храма откроются, приводи сюда этого ребенка. Быть может, святая поможет ей, или ее порадуют фрески.

– Ей не нужны фрески завтра. Ей нужны краски и кисть прямо сейчас.

Гафур передернул плечами, откинул за спину иссиня-черный шелк волос и шагнул к Вивьен, небрежно отодвинув Али в сторону. Взялся за кисточку:

– Дай сюда, девочка.

С губ Вивьен слетел обычный для нее звериный крик. Она вцепилась в кисточку обеими ладошками и рванула ее на себя.

– Ах, ты! Что за дичь!

Али вывернул руку своего дяди, до боли стискивая запястье, оплетенное медным браслетом, и одновременно отпихнул его от Вивьен. Вовремя. Зубки девочки, готовые сомкнуться на коже обидчика, со всей силы вонзились в его большой палец.

– Нельзя, Вивьен, – строго сказал Али, размыкая челюсти своей подопечной, и подхватил на руки в голос зарыдавшую малышку.

– Ты! Ты посмел! – Гафур скорчился на полу и растирал пострадавшее запястье.

– Нет, это ты посмел, – зло прошипел фён, склоняясь к лицу родственника. – Ты едва не отшвырнул ребенка в храме святой Зумурруд. Ты просто едва не отшвырнул больного несчастного ребенка. Ты посмел смотреть на нее так, будто она мокрица или таракан. И знаешь что, мастер Гафур? Мы больше не побеспокоим тебя. А моим вчерашним заработком можешь подавиться.

Сочный запах тушеных овощей, приправленных базиликом, наполнял комнату с щедростью, присущей этой благодатной стране. На столе возвышалась горка лепешек, слегка подтаявшая стараниями Вивьен, а сама девочка сидела за столом и, высунув язык, рисовала. Али невесомо гладил ее темные волосы, наивно надеясь сгладить кошмар обратного пути через шумный суетный город. В какой-то миг ему показалось, что либо малышка сорвет голос, либо к ним обоим пристанут стражники. По счастью, обошлось.

Зато дома он извлек из сундука скудные запасы своих личных красок и беспечно отдал их Вивьен. Почему раньше не догадался? Гафур был прав: дорого. Али предлагал девочке уголь, показывал, как им пользоваться, но она осталась равнодушной. Вот и не подумал, что с красками выйдет иначе. Что ж, теперь будет вспоминать те времена, когда в лагере он делал кустарные краски из самых разных растений.

В замочной скважине повернулся ключ.

– Ты уже дома? – удивленно ахнул Марчелло. – А я-то надеялся, что успею до твоего возвращения приготовить ужин! Как вы? Хельга сказала, что Вивьен...

Он не успел договорить. Али сорвался с лавки, буквально повис на шее у любовника и спрятал лицо у него на груди.

За окном разливались мягкие синие сумерки, а вдруг окрепший ветер принес в комнатку предчувствие дождя. Любовники проговорили с полчаса, хотя диалогом их беседу назвать было сложно. Сначала выговаривался Али, а после Марчелло убеждал его в том, что он поступил абсолютно верно.

– Я давно просил тебя бросить работу у Гафура. Сколько можно издеваться над собой, чуть не каждый день видя на чужом лице черты любимого человека! Меня не послушался, так послушай Вивьен. Рыбка, ты со мной согласна, да?

– Да? – повторила девочка с той же вопросительной интонацией.

Синие глаза предательски заблестели. Али потянулся к любовнику, сцеловал с ресниц соленую влагу и поуютнее устроился на родном плече. Его звереныш, обожаемая обоими диковатая фарфоровая девочка. Не город, а чаща заповедная, честно слово!

В дверь постучали. Отрывисто, четко. День стуков, как понеслось с самого утра... Али поднялся, открыл дверь – и не упал только потому, что его удержала крепкая жилистая рука.

Марчелло узнал их сразу. Эту пару невозможно было спутать ни с кем на свете. Чуть полноватый седой мужчина с невероятно ласковой улыбкой и добрыми морщинками в уголках губ и глаз. Тоже седой, но поджарый, гибкий его спутник с жесткими чертами лица и черными матовыми глазами, от взгляда которых захотелось срочно спрятаться под стол или за занавеску, делившую каморку пополам. И Али, спокойный, мягкий, смешливый, взрослый не по годам Али, превратившийся рядом с ними в ошалевшего от восторга ребенка. Он втянул за собой в комнату дорогих гостей, как-то умудрился повиснуть на обоих сразу и представил их, поочередно целуя каждого в щеку:

– Знакомься! Ты догадался, конечно, но все равно... Это мои Эрвин и Шалом!

– Представь и нам своих, – насмешливо прошелестел черноглазый чародей, и Марчелло понял, что рановато перестал его бояться.

Али выскользнул из объятий друзей, подошел к любовнику и прильнул к нему со всей допустимой в присутствии трехлетнего ребенка откровенностью. Прижал палец к губам, предупреждая, чтобы чересчур громко не хохотали, и промурлыкал:

– Мой Марчелло.

Обогнул стол и тронул рукой плечи по-прежнему рисовавшей малышки:

– А это – Вивьен, дочка нашего соседа и время от времени наша замечательная воспитанница.

– Очень рад с вами встретиться, – выдал Марчелло, суетливо поднимаясь с лавки и неловко пожимая протянутые руки старых фёнов. Обернулся к любовнику: – Али, еще не все лавки закрыты, я куплю пирожков к чаю, хорошо?

Пирожки в последней открытой лавочке отыскались довольно быстро, но Марчелло покружил по кварталу еще где-то с час. Возвращался он, малодушно замедляя шаги, то и дело останавливаясь и бездумно разглядывая ущербную луну, что мелькала меж затянувших небо облаков. Он знал: по давней договоренности фёны не делились с Али самыми радостными и горестными событиями, о которых след бы сообщать лишь лично. Али покинул свой лагерь без пары месяцев четыре года назад. Скольких его друзей и товарищей не стало за это время? А если – родных?

Ну, сколько ни топчись на пороге, а возвращаться надо! Марчелло постучал, предупреждая о своем появлении, потом повернул ключ в замке и шагнул в комнату.

Вивьен на диво доверчиво, смирно сидела на коленях у Шалома и возилась в миске с камушками. Эрвин, глубоко ушедший в себя, разглядывал портрет Горана, то и дело касаясь холста будто кожи живого человека. Али расставлял на столе чашки. Лицо его было жутко опухшим от слез, глаза покраснели, но на губах играла немного безумная улыбка.

– Мама, Саид, дедушка? – выпалил Марчелло, поспешно подойдя к любовнику.

– Живы, – отозвался Али. Глубоко вздохнул, продолжил почти шепотом: – Друзья. Я тебе потом расскажу. Зато! – любимый голос неуловимо изменился, и сердце историка почему-то забилось чаще. – Зато яблочко от яблони недалеко укатилось. Мамочка моя теперь не одна, и... – художник развернулся, хохотнул и торжественно объявил: – …у нее любовница!

– Кха, – невразумительно отреагировал преподаватель с полугодовым опытом чтения лекций, оседая на лавку.

– Постой, это еще не все. Я ведь тебе рассказывал о любовных похождениях Саида? Так вот, мой любимый братец-кобелина женился! Женился. На одной женщине. Повторяю: на одной-единственной женщине.

– Ум-м-м, – выдал главный оратор подпольного исторического кружка.

– Нет-нет, солнце, ты преждевременно лишился дара речи! За это время Саид успел не только жениться, но и, что довольно естественно, стать папой.

– Ы?

– Не торопись терять весь свой словарный запас. Жена Саида – вервольф, а его сын и мой двухгодовалый племянник, как ты догадываешься...

– Оборотень? – просипел Марчелло, звучно роняя на пол кулек с пирожками.