Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 61 страниц)

– Окна закрой, – хрипло попросил Отто.

Зося жестами передала Арджуне просьбу, а сама зашла в комнату к внукам, где сейчас была одна Мира. Девочка увлеченно читала какую-то книгу про оружие.

– Змеюш, беги в сад, очень тихо. Следи, чтобы за нашими окнами никто не подсматривал.

– Да, бабушка.

Отто спустился с чердака и первым делом зачерпнул кружкой воды. Он пил торопливо, судорожно сглатывал, а Зося и Арджуна смотрели на его шею. На светлой коже рыжего отчетливо проступали следы удавки.

– Это были не самоубийства, – сказал, наконец, Отто и плюхнулся за стол. – Я еле удрал. Халтурщики! Оглушили меня, но не заметили, как я успел прочухаться. Простите, ребята, мордами ихними полюбоваться не успел.

– Как думаете, они успеют найти повод для обыска? – спросил Арджуна.

– Успеют, не успеют... Мне у вас оставаться нельзя, слишком опасно. Не бойтесь, до лагеря доберусь, вы мне только пистолет дайте. А ты, Арджуна, следующий. И ты от них убежать не сумеешь. Устроят несчастный случай.

– Наверняка, следующий, – согласилась Зося. – И Мариуш. Вы самые опытные и авторитетные в армии, вы уже как кость в горле.

– Мариуш должен быть в лагере, я его оттуда не выпущу. А вы присылайте к нам Петру с Адель, – предложил Отто. Поскреб в затылке: – Или рано?

– Да мы хотели вскрыть арсенал, а Петра хороша, и сильная, и кузнец, – нервно выстукивая пальцами по столу, проговорил Арджуна. – Нас с тобой не будет, Мариуша тоже, Милоша в городе нет...

– Дня два-три у Петры есть, – Зося протянула Отто наскоро сделанный бутерброд и стала собирать ему еду в дорогу. – Арджуна, как там Вивьен, успевает? Хорошо бы и ей с тобой исчезнуть.

– Посмотрю, спрошу.

С самого детства Вивьен помнила, как ее сторонилась Хельга. Да и она, малышка, чуяла в милой девушке нечто чуждое, пугающее. Позже она поняла, что угадала в Хельге нежить.

С годами между ними установились весьма своеобразные отношения. Они крепко любили друг друга, с удовольствием находили общие дела и увлечения, но держались на небольшом расстоянии.

После несчастья Вивьен кое-как нашла в себе силы, вцепившись в кресло Арджуны, приблизиться к гробу своей тетушки, но так и не прикоснулась к ее морозному свету. Они вообще хоть раз касались друг друга?

И последняя из серии картин, которые Вивьен собиралась представить на завтрашнюю выставку, с трудом поддавалась кисти. Вернее, кисть едва не выпадала из ее руки. Как можно дотронуться до холста, если не помнишь тепла живой кожи?

За дверью раздался мягкий голос Арджуны.

– Малыш, к тебе можно?

– Входи, – сквозь зубы выцедила Вивьен. Каждый мазок стоил неимоверных усилий, вторжение внешнего мира причиняло почти физическую боль, но если любимый просит – значит, что-то очень срочное.

– Как ты?

– Плохо. Но выставка после полудня, я успею. Что случилось?

– Тоже плохое. Чуть не задушили Отто. Я следующий, и на рассвете нужно уехать из города. Нам обоим.

До рассвета. Закончить картину, утыканную острыми иголками первой осознанной потери.

– Я успею, – Вивьен потянулась к палитре и начала лихорадочно смешивать краски. – Уходи.

– Да, малыш. Скажи, тебе ничего не...

– Уходи!!!

Как только за Арджуной закрылась дверь, об нее с грохотом разбилась глиняная кружка.

Мир, цветочный, золотой, мельничный мир давно пошел трещинами, но сегодня он раскололся окончательно. Вокруг Вивьен валялись черепки, с которых капала густая, плачущая кровь доброго мира, и так хотелось превратиться в крошечного зверька, юркнуть в темную норку и не вылезать оттуда. Ласковый огонек масляной лампы когтями впился в глаза, от родного запаха красок закружилась голова. Это не краски, это кровь, кишки и моча разодранного трупа!

Вивьен стукнула кулаком в стену позади мольберта. Соберись. Ты обязана успеть до рассвета.

По Ясеню расползалась могильная тишина. Арджуна вместе с Вивьен бежали из Блюменштадта с первыми лучами зари. Марчелло вызвался проводить обоих, но совсем немного, с тем, чтобы вернуться к выставке. Остальные разошлись по работам, и Саид, явившийся после ночного дежурства, застал дома только Миру.

Девочка разогрела отцу завтрак, передала последние новости. Они разговаривали на пределе слышимости, потому что громкие голоса в гулком пустом доме звучали убийственно.

Вдруг скрипнула калитка. Саид осторожно подкрался к окну – и увидел своих же, чекистов. Только пришли они не с теми лицами, с которыми заглядывают к начальнику на чай.

– Прячься. Следи за моими руками, – шепнул он дочери. Торопливо поцеловал Миру в щеку, подмигнул ей, мол, хвост трубой, все в порядке, и подтолкнул к предусмотрительно сооруженному укрытию.

– Товарищ Саид, открой, пожалуйста! – вполне миролюбиво позвали со двора.

Да. Теперь они запирали все двери.

– Отоспаться не даете, изверги, – зевая, в привычном шутливом тоне поприветствовал подчиненных Саид.

– Ты уж прости... У нас приказ о твоем аресте.

В Саида ткнулись три товарищеских пистолета.

– Опаньки. Кто отдал приказ? В чем меня обвиняют?

– Дома есть кто? – спросил один из чекистов, недавно повышенный в звании. Двое других, впрочем, уже обшаривали кухню, заглядывали в погреб.

– Нет, – пожал плечами Саид. – Но они оставили мне хороший завтрак! Как удачно.

– Дети где?

Ого. Это уже совсем дерьмово. Зачем им дети?

– Ну, Лейла-то точно с мамой, Радко на работе, Мира, думаю, с кем-то из них, – Саид сообщал, собственно, очевидное, не желая пререкаться без толку. Гораздо важнее для Миры знать: – В чем меня обвиняют?

– Никого? – крикнул новоиспеченный мелкий начальник своим подчиненным. Почесал затылок, окинул Саида задумчивым взглядом, мол, сказать или обойдется. Дождался, пока двое других вернутся. Ухмыльнулся гадко и ответил: – Тебя обвиняют в совращении сына. Радко совершеннолетний, но для репутации главы ЧК такие развлечения оч-ч-чень плохи. И тебя подозревают в растлении дочери. Ну, раз уж с сыном...

Саид молчал. Он просто потерял дар речи. Сначала вообще подумал: не поблазнилось ли ему? Ночь на дежурстве, мало ли... Но, судя по сальным улыбочкам бывших товарищей, он не ослышался.

С подробностями решил разбираться уже в предварилке. Для виду поорал, поскандалил, впрочем, не особо нарываясь. Главное, что сумел дотронуться до стула, на котором обычно сидела Герда. Значит, Мира поймет, к кому надо бежать. Герда с утра собиралась к пациенту на дом, а уж потом в больницу. Есть вероятность, что ее поджидали именно в больнице, и, если Мира поторопится, она перехватит маму. Змеюш, солнышко, ты только успей!

Через полчаса после того, как Отто покинул Ясень, нагрянули с обыском. Притянули за уши какую-то чушь. Мол, не так давно вышел на свободу один из подопечных Али, будто бы в одном ограблении заметили его почерк, а раз уж Али пылинки сдувает со своих воришек, то не спрятал ли он преступника по доброте душевной? Увы, этот горячечный бред подтверждал оформленный по всем правилам ордер. Ничего интересного, естественно, не нашли – но как-то странно покосились на незаконченную картину Вивьен.

Эти взгляды можно было бы принять за банальное удивление. В конце концов, стиль Вивьен разительно отличался от всего того, что обычно выставляли в Блюменштадтском дворце культуры. Но Али и Марчелло болезненно остро воспринимали любые, даже самые безобидные, на первый взгляд, странности. Смерть Хельги будто содрала кожу со всех членов семьи, и они ощущали мир сразу голым мясом.

Поэтому они не ограничились тем, что спровадили Вивьен вместе с Арджуной. Артур, который собирался отвечать на выставке за двоих, за себя и юную коллегу, придумал веревочный механизм, позволявший в считанные мгновения собрать все восемь картин в одну стопку. Мало ли, какой контрреволюционный смысл увидят в них чиновники? А так проще будет вырвать искусство из липких бюрократических лап.

На выставке было празднично и людно. Вдоль не занятых картинами стен тянулись длинные столы, на которых стояли нарядные букеты, резные подносы с булочками и кувшины, наполненные ароматными напитками. Марлен, как всегда, приветствовала зрителей журчанием арфы, только мелодия сегодня выходила сдержанной и печальной.

Гости рассматривали на почтительном расстоянии «Мельничный триптих» Артура. Догадывались, что центральное полотно художник написал под впечатлением от полета на воздушном шаре, который закончился трагедией. Ослепительно яркие, сочные краски, нанесенные свободными мазками, звали за собой в это вечное сочетание зелени, золота и синевы, а кокетливые маленькие мельницы, разбросанные посреди летнего простора, делали пейзаж родным и уютным. На левой картине, нарисованной в таинственных сине-лиловых тонах, прелестная белокурая русалка сидела на неподвижной нории и била хвостом по воде, поднимая в воздух брызги-звездочки. На правой картине изображался будничный труд мельника, и теплая охра, спокойный свет, мягкие линии звали подойти поближе, вглядеться – и увидеть, как жернова перемалывают фрагменты человеческих тел.

Работы Вивьен вызывали в зрителях бурные чувства. Одни отшатывались в ужасе, другие вздыхали с восхищением, третьи сосредоточенно изучали творения юной художницы. По меткому выражению Арджуны, Вивьен действительно разбирала мир на кусочки и собирала обратно. Правда, порой в совершенно диких, немыслимых сочетаниях. Внешне ее техника была проще и примитивнее, чем отточенное за десятки лет мастерство Артура, но почему-то картины приковывали взгляд, врезались в мысли тонкими отравленными стилетами. Особенно последняя: прекрасный белый лебедь, которого сначала, кажется, разрезали на кусочки, а после сшили грубыми нитками, кое-где заменив куски живой плоти деревом и сталью. С пушистых перьев птицы слетали темные густые капли и крупные снежные хлопья.

– Высокое начальство пожаловало, – шепнул Али любовнику. Марчелло незаметно стиснул его локоть, мол, я готов.

Они уже знали об аресте Саида, знали, что Герда с детьми бежала из города. Зося пока что осталась. Во-первых, ее позвали принимать сложные роды, во-вторых, ночью планировали вскрыть арсенал.

– Ай-яй-яй, – сокрушенно покачал головой председатель малого Совета. Он в сопровождении свиты из шести человек направился прямиком к полотнам Вивьен. В кучке приближенных затесался член комитета по делам семьи, непосредственный подчиненный Марлен, который жарко дышал ей в затылок.

Переливчатые звуки арфы по-прежнему наполняли зал. Только Али и Марчелло заметили, что Марлен не касается одной струны. Артур пребывал в своем привычном отрешенном состоянии. Он стоял, сутуло облокотившись о стену, где как раз находился рычаг веревочного механизма.

– Ай-яй-яй, – повторил председатель и воззрился на лебедя. Обернулся к зрителям и, небрежно тыча пальцем в сторону картины, воскликнул: – Вот! Вот вам результат искалеченной души несчастного ребенка. Я не хотел, конечно, верить, но бдительные товарищи оказались правы. Мрак! Мрак, извращение и болезнь!

– Выбирай выражения, т-т-товарищ, – презрительно выделяя последнее слово, отозвался Марчелло. – Если художница отсутствует на выставке, это еще не повод поливать ее работы грязью.

– Так это ж не грязь, дорогой товарищ Марчелло! Это не грязь! Я просто глубоко сожалею, что мы вовремя не распознали опасность...

– Тебя пугают птицы? – ехидно полюбопытствовал Али.

– Брось ерничать, – председатель даже не посмотрел в сторону обоих собеседников. Он обращался к зрителям. – Товарищи! На заре нашей народной Республики мы неизбежно делали ошибки. Что-то упускали, чего-то не понимали... И мы не понимали, к чему может привести воспитание маленькой несчастной девочки двумя мужчинами, которые состоят в таком союзе.

– Прекрати представление.

– Представление?

По знаку председателя в зал вошел вооруженный отряд чекистов.

– Это не представление, – с самой скорбной миной ответил председатель. – Это арест. Али и Марчелло, вы арестованы за издевательское обращение со своей приемной дочерью, за то, что вы развратили беззащитную душу ребенка своим противным природе союзом! Мы поздно спохватились. Бедняжка Вивьен выглядела как благополучная, положительная девочка, но, увы, оказалась яркой, неординарной личностью с извращенным взглядом на мир...

Али и Марчелло молча слушали эту ахинею. Они ждали, когда же в соседнем зале заскрипит служебная тележка.

– Мы изымаем эти картины из фонда дворца культуры, поскольку на суде они будут вещественным доказательством. Выражаю искреннюю надежду на то, что, когда найдем Вивьен, мы отдадим ее в добрые руки, вылечим, и к бедняжке вернется душевный покой.

– Вас не смущает то, что Вивьен – совершеннолетняя? – спросил Марчелло, просто чтобы потянуть время.

– Решение о совершеннолетии принимала товарищ Марлен, которую мы собираемся снять с должности ввиду невыполнения ею своих обязанностей. В их числе – вопиющий недосмотр за ребенком, выросшим у нее на глазах!

– Какой кошмар, – трагически закатил глаза Али и сложил за спиной пальцы в условный знак.

Картины Вивьен и Артура с грохотом сложились в одну стопку. Служебная дверь отворилась, пропуская тележку. Марчелло рявкнул:

– Вон! Все вон!

Народ, сообразив, что сейчас будут стрелять, ломанул прочь из зала.

– Оружие на пол, прирежу ко всем ебеням! – заорала Марлен. Во всеобщей неразберихе она выдернула из арфы ослабленную струну и накинула на шеи двоих чекистов.

– Артур, уходи, – коротко велел Али и вместе с Марчелло бросился подбирать пистолеты.

Они успели вырубить четверых чекистов, когда из коридора грянул выстрел. Марлен невольно выпустила из рук струну. По правому плечу ее потекла кровь.

– Марлен, беги!!! – приказал Марчелло и пальнул в того, кто ранил арфистку.

Любовники понимали, что сами уйти не сумеют. Оставалось держаться как можно дольше, чтобы прикрыть отступление друзей.

На кухонном столе в деревенском доме почти не тронутыми стояли миски с завтраком. Ребенку и двум взрослым было явно не до него.

– Вам обязательно оставаться? – обреченно спросил Шамиль, заглядывая по очереди в глаза обоих родителей. Знал, что ответят.

– Обязательно, птах, – Милош опустил руку на плечо сына, успокаивая его и ободряя. – Да, мы чувствуем, что над всеми нами, стариками, повисла угроза. Но завтра на полях будут не только чиновники. Завтра там будут студенты, молодые ученые, крестьяне. Однажды мы уйдем, нам просто физически не позволят жить в Республике. Но другие-то останутся. Им надо жить, выращивать хлеб, кормить себя и всю страну, растить детей. Именно для них, для тех, кто остается, мы и будем завтра говорить. А не для чиновничьих плоских лиц.

– Милый, поверь мне, человек живуч, – улыбнулась Камилла и любовно коснулась ладонью кудрей своего ребенка. – Я еще помню, как на мою семью работали крепостные крестьяне, как юлила и пресмыкалась перед моими родителями дворня. Но даже сквозь неподъемные камни крепостничества пробивались упорные росточки, такие, как Герда. Да и Марлен... Шамиль, неравенство калечит не только слугу, но и хозяина. А у Марлен хватило сил вырваться из своей золоченой клетки. Что уж говорить о нынешних временах!

– Кое-кто как всегда скромно забыл себя, – Милош восхищенно поцеловал жену, и все маленькое семейство сплелось в тугой, надежный узелок.

Из-за двери донесся деликатный голос Ансельма:

– Нам пора.

Жрец увозил мальчика в подпольный лагерь, а его родители оставались.

Нежное утро, росистое и туманное, напомнило им давний рассвет чуть больше года назад. Они любовались румяным солнцем в сизой дымке над водой, слушали трели малиновки, еще не чуяли гнили в свежем воздухе и не видели закрытых навеки глаз Хельги.

Милош и Камилла крепко обняли своего ребенка. Шамиль взялся было за луку седла, но вдруг развернулся, порывисто схватил руки родителей и прижался к ним губами. В светлых янтарных глазах застыла немая мольба: «Пожалуйста, пусть мы еще встретимся!»

Вскоре ненасытный туман поглотил двух всадников, и даже стук подков растворился в его клубах.

После ночного дождя вылетели слепни. Похожи, им не хватало собственной оросительной канавки. Они сновали над полями и гудели на одной ноте, вынимая из человека душу прежде, чем выпить из него кровь.

Впрочем, крестьяне и сотрудники кафедры растениеводства относились к насекомым философски. Лишь изредка прибавляли смачное словцо к звонкому хлопку.

Сельскохозяйственная комиссия не отставала от слепней и попыталась выпить всю кровь из Милоша, требуя ответа на вопрос: почему новые сорта выводятся так медленно, если народному хозяйству надо позавчера?

– Ты мне объясни по-человечески, – наседал председатель комиссии. – Что сложного в том, чтобы перекрестно опылять растения с самыми высокими показателями?

– Опылять – опыляем, – с невозмутимостью скалы ответил Милош. – Но я, кажется, уже несколько раз объяснил: не все признаки закрепляются в первом же поколении, а те, которые закрепляются, могут пропасть в следующем. Выведение нового сорта с устойчивыми заданными параметрами требует смены нескольких поколений, это не один год работы.

– А по-моему, темнишь ты что-то, дорогой товарищ ученый. Куда что может пропасть, ежели оно появилось?

Милош терпеливо привел несколько примеров как из растительного, так и из животного мира. Крестьяне тут же вспоминали примеры из собственных хозяйств, а потом перекинулись на людей. Правда, появление светленького дитенка в семье темноволосых родителей многие воспринимали как «знамо дело, нагуляла». К счастью, не все.

У края пшеничного поля поджидали две телеги, на которых вся честная компания и поехала на главные смотрины.

– Ну, вот теперь строго спрашивать будем, – значительно посмотрев по сторонам, объявил председатель комиссии.

– Настолько серьезно, что для этого дела понадобился вооруженный отряд? – усмехнулся Милош. – Вон за теми кустами ни реки, ни канавы нет. Что же блестит на солнце? Не пистолеты?

– Ох, глазастый! Что б ты так за сердце-цветом следил! Теперь отчитывайся: как допустили вопиющее безобразие в наиважнейшей, можно сказать, золотой отрасли народного хозяйства? Почему плохо взошли семена, почему гибнут здоровые всходы?

– Светоч – не простое растение, – Милош присел на корточки рядом и провел рукой над сияющими венчиками. Цветы встрепенулись, прильнули к его ладони. – Мы знаем, что у себя на родине он считался редким и капризным цветком, за него передрались тамошние жрецы... У нас покупали семена и саженцы и Ромалия, и Грюнланд, но так и не научились выращивать массово. А наши поля зазолотились во вторую весну Республики. Я предполагаю с высокой вероятностью, что сердце-цвет – это индикатор человеческих отношений.

– Ты по-человечески скажи, – сморщился председатель. – У нас Республика народная, все равны, и ученый вроде тебя, и вчерашний простой служащий вроде меня.

– Сердце-цвет, – мягко улыбнулась Камилла. – Он к сердцу тянется. Когда люди друг к другу обращаются со всей сердечностью, тогда и ему хорошо. А когда разлад в сердцах, тогда и он увядает.

– Эт-то что еще за упаднические аристократические настроения!

– У нас все равны, – спокойно напомнил Милош. – И бывшие простые служащие, и бывшие аристократы. А сердце-цвет угасает потому, что у нас действительно неладное творится с людьми. Между сердцами громоздятся бумажки, приказы, распоряжения. И куда-то пропали простые прямые просьбы.

– Я так и знал, – председатель махнул рукой, и из-за кустов явился вооруженный отряд. – Знал, что вы будете прикрывать свое вредительство глупыми сказками. Только народ в ваши барские сказки не верит! Народу – живую жизнь подавай!

За спинами Милоша и Камиллы народ в лице нескольких представителей заворчал глухо и неодобрительно. Но с чекистами спорить не посмели.

– Арестовать обоих! За злостное контрреволюционное вредительство!

Комната для допросов не изменилась. Та же печка, в летнее время молчаливая. Стол, пара лавок, пара стульев, решетка на мутном, еще старого стекла, окошке. Полка, на которой стояли чашки и кувшин с водой. Все как всегда. Только Саид сидел с другой стороны стола. Не там, где обычно.

– Ну, товарищ бывший чекист, надеюсь, тебе не нужно напоминать, что чистосердечное признание облегчает, а? – усмехаясь в усы, сказал его бывший подчиненный.

– Облегчиться я на параше успел, – Саид развалился на стуле с таким видом, словно не он тут арестованный. – Давай конкретнее: в чем меня обвиняют и чего ты от меня ждешь? Потому что та галиматья, которую мне выдали при аресте, не лезет ни в какие, даже самые хитровыделанные ворота.

– Да ты невинность-то из себя не строй! Имеются свидетели того, как ты с сынком своим забавлялся. Мы предполагаем, что и к дочке своей ты тоже руки тянул. Ну? Было дело?

– Знаешь, по большому секрету: есть такая летняя забава – воздушных змеев запускать. Так мы пускали всей семьей и не раз!

– Саид, хорош придуриваться. Ты знаешь, о чем я. Вас видели, как вы голяком на берегу реки тискались! Ну? Память обратно пришибло?

Первый по-настоящему жаркий летний день выжимает последние силы. Саид дня три мотался по делам ЧК между несколькими деревнями и с чистой совестью возвращается в город.

Совесть-то чиста, чего не скажешь о взмокшем, вонючем теле, и, едва завидев серебристую ленту реки, Саид пускает лошадь в галоп. Вожделенная вода дарит обоим прохладу и покой, а дорога преподносит замечательный сюрприз.

– Пап, ты, наконец, домой? – весело кричит Радко, спрыгивая со своего коня.

– Если ты меня не утопишь, – смеется Саид. Он отфыркивается от брызг, поднятых сиганувшим в реку сыном, и они лениво бесятся уже вдвоем, распугивая мошкару.

После, на берегу, Саид замечает, что Радко неловко поводит лопатками.

– Что со спиной?

– Да теленка больного пытался в одиночку приподнять.

– Ложись, чудовище лохматое, сейчас поправим.

Радко довольно вытягивается на горячем песке, а Саид мысленно матерится, разминая закаменевшие мышцы сына. Дурная молодость! Вот что стоило сразу позвать подмогу?

Но вскоре ворчание сменяется гордостью пополам с легкой тоской. Саид чувствует под ладонями еще юношеские, но уже очень крепкие мускулы, замечает щетину там, где влажные кудряшки касаются нежной смуглой щеки. А ведь совсем недавно он укачивал на руках шкодливый чернявый комочек.

– Ау, щекотно! – протестует Радко, явно позабыв от усталости, кому это говорит.

– Да неужто?

Массаж как-то сам собой превращается в потасовку, и Саид, скручивая своего ребенка, соображает, что ради победы пришлось изрядно попыхтеть.

– Все равно мое, – упрямо шепчет Саид и стряхивает с кудрей сына налипший во время возни песок.

Радко недоуменно смотрит на отца, а потом заливается смущенным румянцем и отвечает снисходительно:

– Да твое, твое.

На допросе Саид вдоволь поизмывался над бывшим подчиненным, разумеется, ни в чем не признался, чуть не спровоцировал мордобой, но в конце концов целым и невредимым попал в камеру.

Нет, его не собирались бить. Если его приволокут на суд помятого и синего, это слегка подпортит всю мелочную, мерзкую затею.

С ними не собирались биться в честном бою. Ни теоретически, ни практически. Их собирались опустить. Представить на суд человеческий не как революционеров, правых или заблуждавшихся, не важно, а как жалких порочных людишек в вывернутом наизнанку исподнем. Его отрекомендуют как развратного отца, который трахает собственных детей, не разбирая пола и возраста. Али и Марчелло, с их особенной девочкой, вообще обвинят во всех мыслимых и немыслимых грехах. Милоша оклеветать труднее, но вот поиздеваться над Камиллой, откопать что-нибудь о ее покойном брате – это запросто. Репутация Марлен стала притчей во языцех еще в дореволюционные времена. Поступки каждого или почти каждого позволяли придумать самые низкие, самые отвратительные интерпретации.

Саид, измотанный допросом и переживаниями за своих детей, за свою любимую, за всех родных и друзей, без сил вытянулся на койке в одиночной камере и уставился в каменный потолок.

Слюна бешеных оказалась не смертельным ядом и не холодной водой, которой при желании можно запытать и самого сильного человека. Она оказалась грязной мыльной пеной, что несла с собой сор и трупики насекомых.

====== Глава 19. Нити свободы ======

Ломая новые звезды,

молотя по упрямым металлам,

среди грядущих созвездий,

задубелые от страданий

и смертельно уставшие

от уходов и возвращений —

мы всё же найдем радость

на самой горькой планете.

Пабло Неруда

Телега свернула на тропинку среди полей, где колеса разве что чудом не сминали злаки. Милош и Камилла переглянулись. Вот как! Их везли в город той дорогой, которая вилась по открытой местности. Ни рощицы, ни овражка, ни пары кустарников, на худой конец, где можно было бы устроить засаду.

Один чекист ехал верхом на лошади впереди телеги и всматривался в каждый подозрительно шурхнувший колосок. Двое держали на прицеле арестованных, остальные крутили головами во все стороны, не выпуская, впрочем, оружия. Логично. Если бы не пистолеты, Милош давно бы справился с этой компанией голыми руками, и цепи ему не помешали бы. Наоборот.

Он уже давно и так, и эдак обдумал вариант побега. Но, даже если он извернется, оглушит железом двоих-троих, а Камилла не словит пулю, то по светлым полям, простиравшимся почти до самого Блюментштадта, далеко они не убегут. Вот если сделать ставку на пригород, скрыться дворами...

К боку Милоша с криком привалилось тело. Со стороны Камиллы что-то рухнуло на землю. В шее сидевшего впереди чекиста застряла стрела, и он, вопя, тоже брякнулся с телеги.

Милош ткнул Камиллу локтем, и они вдвоем накинули цепи на шеи еще двоих.

– Стой, стрелять буду! – крикнул Милош верховому и вознице. Он успел схватить один из пистолетов, но, судя по лицам обернувшихся чекистов, это было лишним.

Во ржи темным золотом сияли волосы Арджуны. Искалеченный эльф сидел так непринужденно и держал в руках лук настолько естественно, что верховой наверняка понял: прежде, чем он прицелится, в него попадут минимум две стрелы.

– Добывайте транспорт, моя подруга троих не унесет! – насмешливо посоветовал Арджуна.

– Снимай, живо, – велел Милош чекисту, у которого были ключи от оков. – Ну! Быстрее снимешь – быстрее доставите раненых в город.

Камилла, освободившись от цепей, собрала пистолеты и согнала верхового на землю. Милош наскоро перевязал тех, кого еще можно было спасти, закинул труп на телегу и подбежал к Арджуне, рядом с которым уже фыркала его гнедая.

– Вы из-под земли выросли? – восхищенно спросил у друга, усаживая его в седло.

– Почти, – равнодушно пожал плечами Арджуна. – Мне и здесь места хватило, а подруга моя схоронилась во-о-он за тем холмиком.

– Езжайте! – разрешила Камилла чекистам, как только они с Милошем вдвоем устроились в седле.

Уже в лесу, после бешеной скачки, они остановились, чтобы немного перевести дух.

– Мы разделились, – объяснял Арджуна друзьям, ошалевшим от воистину чудесного спасения. – На двух дорогах устроили полноценную засаду, а там поместился только я. Несомненное достоинство компактности, – и эльф похлопал себя по культе.

– Не переживай, наш сумасшедший спаситель. Мы непременно расскажем обо всем Вивьен. В красках, – пообещала Камилла и присела в глубоком реверансе.

На запястья холодно и грузно легло железо, оттягивая к полу и без того вымотанное в драке тело. Али покосился на Марчелло. Ну и видок! Впрочем, кровоподтеки и разбитые губы – это сущий пустяк. Синие глаза смотрели спокойно и внимательно: я-то держусь на ногах, а ты? Али улыбнулся любовнику.

– Вы оба все-таки совершенно больные, – брезгливо бросил председатель малого Совета. – Чему радуешься, Али? Неужели ради мазни этой девчонки стоило нарываться на трепку?

– Я же художник, – осторожно засмеялся Али. Его таки здорово приложили зубами об стол. – На что только ни соглашусь ради искусства! И на заплывший глаз, и на вывих конечностей...

– Не фы один разбираефся в искуффе, – шепелявя, огрызнулся Марчелло.

Понял!

Их провели мимо самых смелых – или же дурных – посетителей выставки, которых не выгнали из дворца культуры ни выстрелы, ни шум драки. Впереди был еще один зал, а за ним – относительно узкий коридор.

Люди вокруг переговаривались, в углу рыдала женщина, видно, из-за пальбы приключилась истерика, в просторном зале металось эхо шагов, голосов и цепей. Марчелло чуть зацепил Али локтем. Коротко переглянулись. Да, прямо сейчас.

Али обхватил правой рукой левую, будто бы растирал затекшую кисть. Ох, как же бывалые уголовники это делают? В суставе хрустнуло, перед глазами все поплыло от боли, а к горлу подкатила мерзкая тошнота. Большой палец свернулся внутрь, и железо скользнуло вниз по вывихнутой руке.

Они шагнули в коридор. Впереди, в смутном ореоле света, виднелись впряженные в телегу лошади. Во время драки ни Али, ни Марчелло не доставали крошечные, надежно спрятанные ножи. Толку от них против огнестрелов, а вот постромки перерезать можно. Если доберутся.

Над головами громыхнуло так, что заложило уши. Послышался звон, истошный визг людей и позади, в зале, и на улице. Чекисты невольно растерялись, ослабили внимание – за что получили тяжеленными оковами по головам.

Али и Марчелло вырубили на ходу, сколько успели, выбили оружие и через несколько мгновений вскочили на лошадей. Мчась прочь из Города Цветов, они успели обернуться и увидели, что раненых на площади нет, вообще, кажется никто не пострадал... Но с этой загадкой разбираться им было недосуг.

Поздно вечером в лагере неподалеку от Блюменштадта собрались все беглецы.

Милош и Герда порадовались, что успели взять достаточно эфира. Без него выковыривать пулю из Марлен было бы совсем плохо. Но хотя бы кость оказалась цела. Али и Марчелло малость поорали, когда Милош вправлял им большие пальцы на место. Артур оказался единственным человеком, который пострадал от собственного взрыва. Он рассчитал количество пороха очень точно, чтобы на четвертом, пустом этаже дворца культуры не выбило стекла и не покалечило людей на площади. Зато его самого полоснул по руке какой-то глиняный осколок.

– Как ты додумался, чокнутый наш гений? – вымученно улыбнулся Али.

– Вспомнил Хельгу... Однажды она сказала, что если Артур Странник ничего не взрывает, то не жди тишины, жди, когда где-то рванет еще громче.

– Ты не представляешь, как нам помог, – сказал Марчелло и крепко сжал своей здоровой рукой здоровую руку друга.

– Зося вернулась? – невнятно, только-только отойдя от эфира, пробормотала Марлен.

В Блюменштадте оставались арестованный Саид и Зося с Петрой и еще двумя товарищами. Последние четверо планировали ограбить арсенал, их ждали не раньше полуночи, а то и вовсе к рассвету.

– Так. Все раненые более-менее соображают, все срочные дела мы переделали? – уточнил Милош, оглядывая подпольщиков. Снова подпольщиков. – Тогда давайте думать, как вызволять Саида.