Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 61 страниц)

– Скажи, пожалуйста, как ты понимаешь эту фразу? – травник указал на подчеркнутую строчку.

– «Боги мудры и милостивы, а потому принимай данное ими как милость. И если судьба ударила тебя по правой щеке, то не противься и подставь ей левую, ибо все, что происходит, происходит из милости богов», – Эрвин прочитал вслух и с изумлением уставился на любовника: – Ты же знаешь мое мнение обо всей этой чуши, которой прикрывает насилие орден.

– Я хочу знать не твое мнение, а твое понимание, – терпеливо ответил Шалом. – Кроме того, в определенных ситуациях ты умеешь подставлять левую щеку.

– Эта фраза многозначная, – немного подумав, ответил менестрель. – В ней звучит призыв подчиниться высшей воле, даже если нам неясен смысл этой воли. Этими словами якобы утешают тех, чьи родные и друзья идут на костер. Но... Есть в ней доля разумного, хотя мне и трудно это признать. Ведь и в самом деле... Есть то, что не зависит от нас, есть смерть, болезни, старость, смена времен года, логика повседневных вещей. Они порой бьют и еще как бьют, но сопротивление бесполезно и бессмысленно, – Эрвин помолчал и невольно опустил глаза, прежде чем продолжить: – А что касается меня, так... Это мой осознанный выбор. Да, пожалуй, именно осознанность и свобода решения позволяют мне легче принять вторую пощечину, чем эту цитату.

– Благодарю, – чародей добавил в цепочке символов три цифры, вложил листы в книгу и закрыл ее. Черные матовые глаза, от которых долгое время шарахались фёны, без намека на блеск, будто выжженные, глянули на Эрвина с неподдельным интересом к его творению и легким пренебрежением ко всем рифмованным и нерифмованным строчкам мира. В данный момент. – Ты дописал? Прочтешь мне?

– Завтра, – покачал головой менестрель. – Слишком уж разудалая песня, не для ночных часов. И я слишком изголодался по тебе.

Две недели. Шалом как лучший лекарь Фёна отправился наблюдать за четырьмя деревнями вместе с отрядом Арджуны и вернулся лишь сегодня.

Рука в руке. Знак. Можно.

На стиснутых в железном захвате запястьях к рассвету проступят синяки. А лицо менестреля останется чистым. Чародей умел бить так, чтобы не оставалось следов.

– Еще? – шепот демона и непроглядный мрак в глазах бывшего чернокнижника.

– Да.

Пять.

В одурманенном долгожданной близостью сознании не словами даже, а смутным видением промелькнула новая строчка. Не забыть бы ее до утра.

Мороз категорически не справлялся с жарой, и хрупким снежинкам стоило немалых усилий, чтобы не растаять в пекле спора. Тени заартачились. Упершийся изящным эльфийским рогом Арджуна сам по себе был явлением разрушительным, но когда к нему присоединялись его подчиненные, и в первых рядах рыл копытом землю и пускал пар из ноздрей Саид...

– Ты не видела, что там творилось! – карие глаза метали молнии. – А мы видели! В этот раз они постращали крестьян, всыпали двоим, перевернули все вверх дном у остальных, а дальше – что? Дальше висяки пойдут, девчат насиловать станут, поборы поднимут. Да они в одной семье всех кур, падлы, прирезали!

– Кур мы достанем, – спокойно возразила Зося. – А чтобы не было изнасилований и висяков, мы должны их напугать. Но не в деревнях, а на другой территории. Нам это по силам. Выберем подходящий момент и ударим, там и где не ждут. В деревнях же следует свести нашу работу к повседневному минимуму, по крайней мере, до весны. А как начнутся посевные работы, так Теодор сам поутихнет. Надо же ему что-то есть.

– До весны крестьяне на вечорках успеют смешать нас с дерьмом и будут правы, – скривил губы Арджуна. – К чему им трусливая армия, которая не в состоянии защитить или хотя бы отомстить?

– Придержи язык, – зеленые глаза опасно сощурились. Эльф чуть склонил голову, что в его случае означало глубокое искреннее раскаяние. Командир удовлетворенно кивнула и продолжила: – Сразу после беседы с бароном я отправляюсь в отряд Мариуша, и мы с ним и, думаю, с Бертом и Руди, проедем по деревням и поговорим как следует с крестьянами. Арджуна, они, может, и неграмотные, и темные, но не дураки. Должны понимать, что мы не всесильны.

– И еще поймут, что мы две недели просидели у них под боком и ничегошеньки не сделали! – голос Марты звенел как натянутая струна, а в глазах стояли слезы. Анджей, хоть и соглашался с командиром, а не с любимой, обнял ее и успокаивающе поцеловал в рыжую макушку.

– Мы много где ничего не сделали, – возразил Ганс. – Это не повод посыпать голову пеплом и бросаться в пасть врагу.

– Ребята, хорошие мои, – Зося встала со своего места и пересела на бревно между тенями Марией и Жданом. Обняла обоих, окинула взглядом остальных, улыбнулась ласково. – Понимаю, тяжко вам пришлось. Бессилие горше поражения, от него бы волком выть. А пока вы следили за вояками Теодора, я провожала в последний путь девочку, нашу сторонницу, которую до смерти забил сволочной муж. Я его порешила, да, но она-то из гроба не поднялась. Выходит, тут мы тоже оказались бессильны. Знали о том, что творится у нее в семье, предупреждали его, а не уберегли. Но негоже думать только о сиюминутной справедливости и забывать об опасности раскрытия перед Баумгартеном. Орден опустошает деревни не меньше господ, но до нашенских мы худо-бедно дотянемся, а до собора в Йотунштадте?

Тени заворчали, переглядываясь, понуро покачали головами. Арджуна невидящим взглядом вперился куда-то вдаль. Умом принимали слова командира, а вот сердцем...

– Позволите и мне сказать? – Шалом легко, будто и не было ему шестидесяти, поднялся на ноги и, дождавшись молчаливого внимания в глазах товарищей, продолжил: – Я тоже отсиживался вместе с вами в лесу и лишь время от времени подбирался к деревням. Но, кроме нашего собственного бессилия, я заметил и другое – бессилие самих крестьян. И об этом, я убежден, командир и наши товарищи обязаны поговорить с ними. Армия не в состоянии обеспечить безопасность тех, кто добровольно гнет спину даже тогда, когда того от них не ждут и не требуют. В Огненной Книге говорится о том, что следует подставлять судьбе левую щеку, если она хлестнула по правой. Знаю, нам претит подобная мораль. Но я видел людей, которые подставляют правую щеку, не дожидаясь и намека на удар.

– Кстати, о Книге! Простите за отступление, пока не забыла. К собору ты расскажешь нам о том, что увидел в ее знаках?

– Так точно, командир, – с поклоном ответил травник и вновь устроился рядом с любовником.

Лошадей оставили в лощине, надежно укрытой в непроходимой чаще, и к предполагаемому месту охоты барона Баумгартена добирались пешком. Арджуна шел впереди, пользуясь зоркостью и чуткостью эльфийского слуха, Зося и Саид поотстали.

Мороз, видать, смилостивился, утих, не кусал беспощадно, а ласково обжигал кожу. Лучник то и дело поглядывал на мать. Щеки покрыл румянец, на губах блуждала лукавая улыбка – в предвкушении занимательной беседы с Фридрихом. Белые волосы укрыты ажурной снежной вуалью, глаза холодные, недобрые. «Ведьма», – так называл ее отец. Ни дать, ни взять. И Саид несказанно радовался этому колдовскому огоньку, который день ото дня разгорался в зеленой глубине все ярче.

Летом и осенью Зося осваивалась с тем наследием, которое оставил ей погибший муж. В ее рассуждениях постоянно мелькало: а что бы сказал Раджи, как бы он поступил, что бы в таком случае решил. И тень от пламени его костра казалась теплее, чем ее взгляды. Зося была неизменно спокойной, внимательной к подчиненным, увлеченной делами, да только жизнь будто покинула ее. Однажды Шалом поведал им легенду о големе, глиняном существе, которое двигалось и действовало под влиянием магии. Саид не раз мысленно сравнивал свою мать с големом.

Но вот в разгар лютой стужи она наконец-то заговорила своими словами, начала выдвигать собственные предложения, отстаивать свою правоту, строить лишь ей присущие отношения с подчиненными.

– Саид? – Зося удивленно посмотрела на сына, который придержал ее за плечи.

– Не сердишься за то, что я с тобой спорил? – юноша ляпнул первое, что пришло в голову. Не хотел тревожить маму своими подлинными мыслями перед важным делом.

– Глупый, когда я за такое сердилась? – фыркнула ведьма и дернула сына за кудряшку.

Вдали послышался лай собак.

– Вы говорите таким тоном, будто у меня есть выбор. Изысканно издевательская вежливость, – горестно усмехнулся барон, который некстати решил прогуляться в одиночестве, пока его дети и приятели увлеченно травили зверя, и нежданно-негаданно встретил свою бывшую гостью. – Да, разумеется, я сделаю все, что в моих силах, дабы эти письма не попали в руки жены и не были преданы огласке.

– Я рада, что мы поняли друг друга и не стали тратить время на пустые препирательства, – с легким поклоном ответила Зося. Она вышла к Фридриху в одиночестве, зная, что за спиной маячат невидимые даже в этой сплошной белизне тени.

– Лючия... Да, конечно, на самом деле Вас зовут иначе, но Вы ведь не откроете мне своего истинного имени, как и того, в чьих интересах действуете? Так вот. Лючия, ответьте на один-единственный вопрос. Вы поседели. В Вашем возрасте подобное возможно лишь в том случае, если Вы пережили подлинное несчастье. Скорее всего, смерть кого-то близкого. Нежданную, страшную смерть. Лючия, Вы на собственном опыте прочувствовали, что такое потеря. Скажите: как Вы можете после этого гнусно пользоваться моим несчастьем? Шантаж мерзок сам по себе, но шантажировать письмами, которые я сохранил в память о погибшем брате, это... Это чудовищно. Скажите: Вам не стыдно?

– Нет, мне не стыдно, – ясно улыбнулась женщина.

– Что ж, – барон Баумгартен опустил глаза и тяжело привалился к дереву. – Должно быть, Вы считаете даже правильным так обращаться с... с теми, кого мир считает извращенцами.

– Нет, что Вы! Признаюсь, я лично вовсе не осуждаю Ваши чувства. А письма и в самом деле прелестны. Но, как бы я ни относилась к Вам и Вашей истории, меня прежде всего интересуют результаты нашей сделки.

– Потрясающий цинизм. Чувства для Вас – пустой звук, равно как и честь! Подозреваю, что Ваше дворянство фальшиво, как и Ваше имя.

– До встречи, дорогой Фридрих, – будто в насмешку, Зося сделала изумительный реверанс.

Она не кривила душой и в самом деле не осуждала. Трепетная Амалия, нежная Камилла и даже отважный Георг дружно хлопнулись бы в обморок, если бы узнали, что известный своим благородством, безупречностью поступков и мыслей барон Баумгартен в далекой молодости спал с собственным братом и, более того, не раз бывал с ним уже после женитьбы. Их письма друг другу были настолько откровенны и вместе с тем прекрасны, что Зося с Саидом просто зачитывались ими.

Как раз во время чтения ведьма и сказала сыну, что они с отцом знали маленький секрет братьев. На что лучник, нахально осклабившись, заявил, мол, они с Али и Милошем об этом догадывались. Зося прыснула. А Саид, отсмеявшись, мечтательно заметил:

– Хорошо все-таки у нас.

– Почему?

– Шантаж невозможен в принципе.

Поздней ночью, вопреки традиции, в роскошной библиотеке замка Баумгартенов горели свечи и пылал огонь в очаге. Сам Фридрих, подавленный и разбитый, сидел в кресле, медленно потягивал вино и перечитывал те два письма, которые шантажисты почему-то оставили в тайнике.

Он все реже и реже приходил сюда. В последний раз барон открывал заветную шкатулку прошлой зимой, потому и не заметил пропажи писем. Он искренне и преданно любил свою воздушную Амалию, боготворил Камиллу и гордился Георгом. А то, что связывало их с братом... Страсть? Какая-то дикая, невероятная нежность? Искаженная в сотнях зеркал любовь?

Жена в свои почти пятьдесят отдавалась ему реже, чем в далекой юности, напоенной вешними ароматами и перезвоном бойких ручейков. Однако их близость позабыла однообразное буйство молодой зелени и наполнилась всем богатством оттенков осени. Брат остался навеки двадцатисемилетним юношей с дерзкой копной каштановых локонов. Неистовый, яркий, как он кричал, как исступленно бился под ним в минуты грешных соитий!

А теперь их тайну узнали и подло воспользовались ею. Воспользовались его доверием, проникли в его дом, растоптали, раздавили грязными сапогами то мучительное и святое, что хранил он на алтаре своей души. И как подачку оставили ему эти два письма...

Фридрих смахнул навернувшиеся на глаза слезы, глубоко вздохнул и вернул шкатулку в тайник. Долил вина в кубок и собрался было выбрать книгу для успокоения души, как вдруг услышал в коридоре странный шум. Отпер дверь, которую предусмотрительно закрыл изнутри на ключ, и едва не столкнулся нос к носу со служанкой Камиллы.

– Простите, господин барон, – девушка низко поклонилась, но пепельные прядки, выбившиеся из растрепанной косы, не скрыли синяк под ее глазом. – Простите... Позвольте мне уйти...

– Да, ступай, милая Герда, – кивнул Фридрих и обернулся к своему сыну. Георг явно преследовал служанку, но, завидев отца, остановился и внимательно смотрел на него, ожидая реакции. И тот не замедлил высказаться: – Дорогой мой, я еще помню, что значит быть молодым, и как бурлит юная кровь при виде женской красоты. Не спорю, Герда очаровательна. Но бить девушку по лицу, если она тебе отказала... Подумай, сын, достойно ли это нашего рода?

– Признаю свою вину, отец, – покорно склонил голову Георг. – Но эта девчонка слишком дерзкая для служанки, она оттолкнула меня так грубо... Я не сдержался. Обещаю тебе впредь быть осторожнее.

– Верю тебе, мой мальчик, – мягко улыбнулся барон. – Есть множество куда более привлекательных способов добиться от девушки согласия.

====== Глава 9. Али. Все за одного ======

После свежести теплого снежного дня родные комнаты встретили Марчелло привычным спертым воздухом. Мама не выносила открытых окон, и проветривание превращалось в целую миссию с продуманным пошаговым планом и запасными путями отступления. Юноша прилежно изучал историю задолго до университета и досконально знал события не одной баталии, а потому его стараниями за последние пять лет они ни разу не задохнулись.

– Прости, что задержался, – сказал Марчелло встретившей его девушке и протянул ей душистую пахлаву, которую купил в чайхане.

– Ну что ты, вовсе не страшно, – та расплылась в улыбке и с удовольствием принюхалась к сласти.

– Как она? – неизменный вопрос с порога.

– Лучше, чем вчера. Разок только кошмар привиделся. А так – поет, вяжет, постирала немного.

– И правда лучше, – согласился юноша. – Ну, беги, не задерживаю!

Сиделка накинула плащ, поклонилась и шмыгнула за дверь. А из-за другой двери показалась статная женщина с серебром в темных волосах, уложенных в сложный узел на затылке, и детской улыбкой на почти гладком лице.

– Золотой мой, – ласковые руки трепетно коснулись волос Марчелло, а по бледным щекам заструились слезы. Для мамы время текло иначе, и даже самая пустяковая разлука на пару часов могла показаться ей бесконечной. За пять лет он привык, и сердце уже не сжималось тоскливо всякий раз, когда она плакала, и юношу почти не мучила совесть, если он слегка задерживался. Как сегодня.

– Здравствуй, родная. Смотри, я принес свежий чай и твою любимую пахлаву. Ты вскипятишь для меня воду? На улице снег, хорошо бы согреться.

– Мой бедный мальчик, конечно-конечно, бегу! И я связала тебе новые перчатки, старые-то, небось, давно поистерлись.

«Старые» мама подарила ему с месяц назад, но эти лишними не будут. Кто знает, вдруг еще какой отчаянный студент явится на лекцию в главное здание без перчаток? Или Али потеряет теперь уже свои.

Сегодня после чая он озадачил маму приготовлением риса на ужин, зная, что рис она может перебирать и час, и два, и проветрил как следует комнату родителей и свою с братом, а после устроился за столом напротив нее и взялся за перевод. Издатель накануне поторопил его, и хорошо бы сдать рукопись к концу недели, но думалось плохо. Саорийская вязь вилась перед глазами затейливым узором, но в каждом штрихе он видел скрюченное тельце Пьера. И без того маленькое, оно показалось ему беззащитным и жалким на полу огромной аудитории.

Хлопнула входная дверь, послышалось сразу два голоса. Отец и Энцо вернулись. Что ж, наверное, он сумеет скрыться в спальне и поработать пару часов. В одиночестве проще справиться со своими чувствами, чем рядом с матерью, перед которой неизменно нужно было держать себя в руках.

Где-то залаяла собака. В окошко комнаты братьев не видать было неба – лишь крышу соседнего дома, который тесно прижался к их собственному. Но одинокий лай в полной тишине да серый мрак вокруг подсказали ему, что полночь уже миновала, а до утра еще далеко.

Энцо похрапывал на соседней кровати. Хорошо ему – с детства отличался крепким сном.

Глаза Марчелло начали различать в темноте предметы. Книги, свитки, стопки бумаг. Он скользил взглядом по корешкам, каждый из которых нашел бы и наощупь, выхватывал самые любимые книги, мысленно обращался к любимым страницам, фразам... В полдень – похороны Пьера. Но ведь было же во вчерашнем дне что-то светлое, ведь не сплошь тоскливый вой будто в легендах про упырей, не только промозглый холод склепа.

И он вспомнил: прикосновение Алессандро. Любимый... Его недосягаемая звездочка, его несбыточная мечта. Марчелло и помыслить не смел, что когда-нибудь дивный эльф ответит ему взаимностью. Между ними зияла непреодолимая пропасть. Прославленный преподаватель, прекрасный, как рассвет, мудрый, как сказочные золотые драконы, чистый, безупречный – и какой-то студентишка, неуклюжий, смешной, посредственный переводчик с саорийского. Да они оба мужчины, в конце концов! А вокруг Алессандро постоянно вились прелестные девушки всех народностей и образцов красоты. Что рядом с ними жалкий паренек? Оставалась любоваться издалека, беречь в сокровищнице своего сердца редкие случайные прикосновения, теплые слова и добрые взгляды. И творить под покровом ночи отвратительное, стыдное, запретное.

Ужасно. Случилась трагедия, а он... Но безвольная рука сама потянулась к налившейся силой плоти. Марчелло повернулся спиной к брату, стиснул зубы и сжал в кулаке горячий, изнемогающий от желания член. Воображение выткало перед глазами образ Алессандро. Он бы осыпал эти волосы цвета электрума лепестками магнолий, а нежную кожу – поцелуями. Он бы трепетно ласкал его стройный стан, срывая с любимых губ тихие вздохи. Он бы... Он совсем-совсем не знал, что произошло бы дальше. Светлый эльф и то, как неистово он терзал сейчас свое естество, вопиюще не сочетались между собой. Очередное доказательство того, что никогда... Он выплеснулся на руку и торопливо отер уголком простыни следы своего позора. Тело охватила сладкая истома, но на душе скреблись кошки.

Вот бы очутиться в чайхане. Слышать, как непрестанно шуршит и звенит чем-то хлопотливый саориец, смотреть на снег, медленными глотками пить масалу. То молчать, то говорить с Али. Лишь вчера познакомились, но рядом с художником ему отчего-то было спокойно.

Усталость взяла свое, и Марчелло постепенно уснул.

Город пробуждался медленно, неохотно, поворачивался с боку на бок, то высовывая нос из-под одеяла, то ныряя обратно. Буйный и шумный весной, летом и даже ранней осенью, в холода Пиран будто отсыпался за все жаркие ночи.

Густая саорийская синева затопила неосвещенные бедные кварталы, и даже зная с детства эти кривые улочки, Марчелло шел осторожно, внимательно смотрел под ноги и обходил зловонные лужи и темные пятна то ли испражнений, то ли блевотины. В окошках мастерских постепенно зажигались огоньки, и с каждым шагом путь до университета становился легче.

На аллее, что вела к величавой громаде главного здания и дальше к мрачным карминовым стенам библиотеки, сторожа зажгли фонари. Крупные белые хлопья поблескивали в их тусклом свете и мягко опускались на скелеты платанов, скамейки, мощеные дорожки. Тихо-тихо, лишь стариковское шарканье метлы да одинокий вороний крик вплетались в безмолвие рассвета.

Но Марчелло знал, что застанет в библиотеке еще одну живую душу. Отец попросил его навести утром порядок в читальном зале вместо него, потому что у самого Джордано были печальные обязательства, связанные с предстоявшим погребением. Эта просьба совпала с желанием юноши поговорить без посторонних ушей с человеком, которого тоже придавило вчерашнее событие.

Студент почти на ощупь миновал узкий длинный коридор, со стен которого за посетителями следили ромалийские владыки, знатные люди и два предыдущих ректора университета, и очутился в читальном зале, слабо освещенном пламенем трех свечей.

– Хельга! – юноша крепко прижал к себе девушку со светлой до белизны косой и очень светлыми голубыми глазами, сверкавшими от слез. Она протирала пыль, когда он вошел, и тут же кинулась ему на шею.

– Марчелло... Ты видел его вчера, да? – сквозь всхлипывания вымолвила служанка.

– Видел... Ну почему такие, как он? – тяжело вздохнул Марчелло, отстранился от девушки и провел ладонями по ее щекам, вытирая влажные дорожки. И настороженно замер под недобрым взглядом.

– Боюсь, потому, что он именно такой.

– Ты имеешь в виду, что он работал на износ? – уточнил юноша.

– Можно сказать и так, – проговорила Хельга, и от ее тона Марчелло стало не по себе. – Ты давненько не подбирал для него книги...

– Знаешь ведь, в последние месяцы много переводил, и мама часто болела.

– Ох, прости, не спросила. Как Лаура?

– Получше. Вчера всего один кошмар был. Так что с книгами Пьера?

– Идем, – служанка потянула за собой студента и подвела к внушительной стопке томов.

«О музыкальных жанрах Лимерии», «Сказания озера Морока», «Древние обряды побережья Иггдриса»... А это что еще такое?

– Пьер вдруг заинтересовался новейшей историей северных стран? – Марчелло недоуменно взглянул на подругу. – Зачем ему воспоминания участников войны в Иггдрисе?

– И зачем ему воспоминания детей той войны? – вскинула белесые брови девушка.

– Постой-ка... Он расспрашивал тебя? – юноша взволнованно сжал руки служанки.

– Третьего дня Пьер пришел в библиотеку рано утром и проговорил со мной до появления первых посетителей. Я заметила, что в последнее время он часто читает об этом, но не думала... Не думала, что... А должна была! – голос Хельги надломился, и она снова уткнулась лицом в плечо друга.

– Что, почему ты была должна? – непонимающе покрутил головой Марчелло. – Ты считаешь, что Пьер не сам?..

– Я вижу... Видела Пьера здесь почти каждое утро. Он всегда приходил одним из первых. За два года я выучила, как он выглядит накануне приступов, – девушка кусала губы и нервно теребила рукав кафтана студента. – Марчелло, вчера утром он был здоров, если вообще можно о нем такое сказать!

Ярость разлилась по жилам жгучим немилосердным огнем. Да у какой твари могла подняться рука на маленького преподавателя, отчаянного жизнелюба, который будто забывал о своем недуге и работал, работал... Перед глазами снова возник образ крохотного скрюченного тельца.

– Чем ты поделилась с ним? Чем-то особенным? – глухо спросил юноша.

– Нет, просто повторила свою историю. Как родители погибли, как меня подобрали совсем крохой, как выходили... Рассказала о том, что, когда выросла, возвращалась в свой сожженный дом, похоронила кости... Ничего, что бы прежде не рассказывала.

– Но он в другом месте узнал... Хельга, почему ты считаешь, что должна была предвидеть этот ужас?

Девушка опустилась в кресло покойного историка и жестом попросила друга присесть рядом. Огляделась, чутко вслушалась в гробовую тишину. Покрутила в руках толстую косу и заговорила. Очень тихо и монотонно.

– Марчелло, то, что ты сейчас услышишь, очень, очень страшно. Мы два года с тобой дружим, я верю тебе, как никому другому. Но я не открывала тебе всей правды о себе. Боялась. А сейчас, после смерти Пьера, я боюсь молчать и дальше, потому что мы столкнулись с нехорошим... Я даже не думала, что настолько нехорошим. Ну, ты готов узнать, кто я на самом деле?

Юноша молча кивнул и взял руки подруги в свои. Приготовился услышать все, что угодно.

К этому он не был готов.

– Марчелло, я – утбурд *.

Мгновения назад кипевшая кровь застыла внутри ломкими льдинками. Студент как переводчик с саорийского знал предания этой страны куда лучше, чем родной Ромалии или же Иггдриса. Но про утбурдов слышал и даже не сомневался в их существовании. Однажды беседовал с человеком, чью сестру покарал утбурд, редкое, но вполне реальное существо.

О них говорили всякое. Называли призраками, упырями, ожившими мертвецами. В одном сходились пестрые описания: утбурдами становились младенцы, умершие насильственной смертью или же брошенные родителями на произвол судьбы. Младенцы каким-то чудом вырастали и рано или поздно находили тех, кто загубил их невинную юную жизнь.

– Тебя на самом деле не подобрали добрые старики? – с трудом разлепив пересохшие губы, спросил Марчелло. – Ты умерла после того, как погибли родители?

– Старики подобрали меня после того, как я... малость подросла и вышла из-под земли. Из горящего дома родителей меня вынес совсем другой человек. Юноша, почти ребенок, он попросился к нам на ночлег. Он прибился к каким-то беженцам и даже нашел для меня кормилицу, но я все равно умерла. Не знаю, почему, – Хельга говорила просто и обыденно, а у ее друга, казалось, каждый волосок на теле встал дыбом. – Он похоронил меня возле одного из мегалитов древнего кромлеха.

– Кромлеха вервольфов?! – воскликнул студент, который тут же вспомнил, что накануне рассказывал Алессандро о магии оборотней.

– Да, так о нем говорили, – кивнула девушка. – Ты не удивлен?

– Жуткая магия исчезнувшего племени... Алессандро вчера зачитывал нам выдержки из дневника, из которых следовало, что волки приносили человеческие жертвы, и шаман обретал силу оживлять мертвых. Выходит, не в жертве дело... Постой, Хельга, но если ты погибла младенцем, то откуда знаешь так много?

– А как, по-твоему, утбурды находят виновных в своей смерти? – горько усмехнулась служанка. – Младенцы глупы и беспомощны, они воспринимают мир как животные, а не как люди. Утбурды наследуют память своих родителей. А я впитала часть воспоминаний моего спасителя.

– Кого же мне благодарить за мою дорогую подругу? – грустно улыбнулся Марчелло.

– Уроженца твоей ненаглядной Саори. Его звали Раджи.

В коридоре послышались шаги. Друзья поднялись на ноги, Хельга схватилась за тряпку, Марчелло с трудом оторвал от стола тяжеленную стопку книг.

– Завтра утром поговорим, – бросил юноша. – И сегодня в полдень прощание, ты сможешь прийти?

– Да, я отпросилась вчера у хозяйки, – ответила девушка и скрылась между высокими, под потолок, шкафами и полками.

Церемониальный зал в пристройке главного здания университета запрудили толпы преподавателей, студентов, друзей и знакомых Пьера. Крохотный историк собрал вокруг себя невероятно много народу. На похоронах предыдущего ректора, правда, очередь к гробу начиналась аж на улице, но Марчелло не помнил, чтобы в тот день люди плакали так искренне, как сегодня.

Накануне внезапно выяснилось, что никто толком и не знал, какой же веры придерживается Пьер. Он постоянно читал и без умолку рассказывал о древних культах, обрядах, традициях, но, оказывается, ни разу не упоминал о том, а каким же традициям следует сам. Поэтому церемонию решили проводить в соответствии с верой его родителей.

Жрицы ордена Плачущих Жен в серых, будто пелена дождя, свободных одеяниях мерной поступью обходили гроб и разбрызгивали перед собой воду из серебряных чаш. Старшая жрица стояла над телом, и воск со свечи в ее руках тяжелыми густыми слезами падал на тоненькие ручки покойного. Пока служительницы беззвучно шептали слова молитвы, остальной люд терпеливо ждал разрешения на прощание.

Марчелло стоял почти у самого входа, прислонившись к черной мраморной колонне. У него не было ни малейшего желания идти на высокий, устланный черным бархатом помост в первых рядах. Пусть их с Пьером связывала не дружба, а лишь добрые приятельские отношения, какие возможны между преподавателем и младшим братом его коллеги, но юноша искренне любил этого удивительного человечка, потому и попрощаться хотел спокойно, без спешки. Кроме того, он еще не отыскал Хельгу, а ведь собирались вместе отдать последнюю дань историку.

Наконец, в толпе мелькнула светлая коса. Студент осторожно – как только мог при его-то неуклюжести – пробрался сквозь плотные ряды и крепко сжал ладошку бледной, как смерть, подруги. Да, он-то еще вчера видел, ему легче...

– Идем, – шепнул он служанке и повлек за собой к ближайшей колонне. И решил слегка изменить направление, когда заметил у задрапированного черным сукном окна двух студентов.

– Марчелло, а я ведь не успел вчера поблагодарить тебя за помощь, – сокрушенно покачал головой гном Яри.

– Пустяки, – ответил юноша.

– Нет, – горячим шепотом возразил гном. – Тебя в прошлый раз из-за меня побили... Не надо так. Вдруг снова побьют?

– Прости мое любопытство, но почему ты сам с ними не споришь? – теплые интонации в голосе Али смягчили его довольно неприятный и отчасти обвинительный вопрос.

Яри понуро опустил плечи. За него ответил Марчелло:

– У его дяди могут быть неприятности. Он ювелир, и отец того, темного, тоже ювелир. Все клиентов делят.

Саориец понимающе кивнул. Перевел взгляд на Хельгу, которая уже и не пыталась вытирать текущие слезы. Протянул девушке руку и ласково пожал ледяные пальцы:

– Сочувствую. Кажется, уход маленького историка для многих стал большим горем.

Марчелло представил друг другу Хельгу и Али и прислонился к стене между ними. Неловкий юноша, который редко посещал студенческие сборища и не очень-то легко сходился с людьми, в эти горькие минуты вдруг оказался рядом с двумя старыми друзьями и еще одним человеком, дарившим странную уверенность в неизбежности дружбы. Его внутренне непрестанно колотило от бессильной ненависти к тем, кто погубил Пьера, но близость этих троих отчего-то убеждала в том, что однажды справедливость восторжествует.

Комментарий к Глава 9. Али. Все за одного * Утбурд – в скандинавской мифологии злые мстительные духи младенцев, которых бросили умирать. Очень быстрые и сильные, от них практически невозможно спастись. Мстят прежде всего матери.

====== Глава 10. Милош. Звери ======

Сумерки – не важно, утренние ли, вечерние – неизменно напоминали Милошу об Али. На индиго, которую изготавливали в Саори, у фёнов попросту не хватало денег, как и на ромалийский ультрамарин, а поиск магических красок в Грюнланде был делом неблагодарным. Поэтому, следуя советам художников-кустарей, Али использовал для создания синей краски листья вайды. Увы, наиглавнейший совет – заливать растения мочой пьяного человека – в условиях лагеря оказался совершенно невыполнимым. И юноше пришлось изрядно помучиться, а заодно потормошить Шалома, чтобы получить желанный цвет. На самые разные оттенки синевы, от практически черного до сизого и грязно-голубого, Милош насмотрелся в избытке.