Текст книги "Мать ветров (СИ)"

Автор книги: Braenn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 61 страниц)

Герда натирала до блеска посуду, расставляла ее на подносе, который вскорости собиралась отнести в комнату госпожи Марлен, и рассеянно слушала новости и байки. Спала девушка от силы часа два, как часто бывало накануне обращения, и ее разрывало от противоречивых чувств. Волк, предвкушая полнолуние, все злее щерил зубы и все упорнее не соглашался ложиться под Георга, а человека воротило от себя самого, от своей неволи, собственной трусости. Человек отзывался на соловьиные трели арфы и то и дело касался пальцами простенькой деревянной брошки. Человеку гадко было соглашаться с тем, что зверь внутри него – чудовище. Но его так учили. С самой смерти отца учили.

– Скажи-ка, а взаправду в твоей деревне какого-то мужика за непослушание высекли? – почти промурлыкала служанка госпожи Амалии, стройная миловидная женщина средних лет, обращаясь к угрюмому приземистому крестьянину, который как раз прикатил на кухню бочонок соленой рыбы.

– Высекли, – коротко ответил тот и собрался было пойти за следующим бочонком, да его остановили в несколько голосов.

– За непослушание?

– Иди ты!

– Да нешто против господина Фридриха-то попер?!

– Тю, дурной!

– Ну, попер, – неохотно откликнулся крестьянин.

– Ты передай ему, дорогой, – ласково, подражая манере своей хозяйки, сказала служанка баронессы, – чтобы в следующий раз так-то не делал. Чтобы господина нашего ценил. Где ж еще такого справедливого сыскать? Иные благородные своих людей не жалеют, а у нашего-то – как сыр в масле катаемся.

– Вам, дворне, виднее, где вы там катаетесь, – буркнул мужик и наконец-то вышел за порог.

Герда отвернулась к окну, вроде бы как из любопытства поглядывая на телеги деревенских, но на самом деле скрывая веселую недобрую улыбку. А ей-то раньше невдомек было, почему с тех пор, как ее взяли из родительского дома и привезли сюда, она толком ни с кем и не сдружилась.

Внутренняя дверь на кухню с громким стуком распахнулась, и девушка услышала, как торопливо загромыхали лавки. Посмотрела – и сама встала и склонила голову в почтительном поклоне.

– Доброе утро, голубчики! – звонко поприветствовала дворовых Камилла. Улыбнулась внезапно позабывшему про дурное настроение повару и попросила: – Милый Ежи, пожалуйста, собери нам завтрак в дорогу. Мы с госпожой Марлен едем на ярмарку и не хотим терять ни минуточки! Герда, ты с нами, – теперь юная баронесса одарила теплой улыбкой служанку и тут же упорхнула обратно в дом.

Саид недолюбливал весенние ярмарки. В отличие от осенних, праздничных и богатых, когда крестьяне, ремесленники и всяческий сомнительный люд вроде фёнов, разбойников и шарлатанов продавали свой товар душевно и с размахом, в эту тощую пору торговцы на базаре больше напоминали голодранцев-попрошаек. С той только разницей, что подати за провоз своего добра через городские ворота явно превышали штраф за нищенство. Чего не скажешь о доходах.

Тень покосился на Анджея, который раскладывал в ряду напротив лопаты, вилы, лемеха и мотыги, и на Марту с Марией, заботливо расстилавших на прилавке свое рукоделие и связанные руками командира половички. Нет, ну ветром их, конечно, не качало. В отличие от соседей, двух гончаров, кажется, из Перепутья, блюменштадтских мастериц, высокого седого рыбака из Болотища и зычного вольного скорняка. Впрочем, встречались тут и более-менее откормленные экземпляры. И даже специально худеющие. Нет, если бы лучник случайно не услышал давеча обрывок разговора между Шаломом и Эрвином, он бы в жизни не додумался до такой дурости, которую менестрель назвал незнакомым доселе словом «диета».

Кстати, любовники тоже прибыли сегодня в Блюменштадт. Городок вообще был битком набит фёнами и ни сном, ни духом об этом не ведал. И уж тем более ни один из городских стражников, что для порядка лениво шатались по базару, не признал бы в сгорбленной женщине, из-под платка которой выбивались седые волосы, и чью щеку обезображивало огромное родимое пятно, командира подпольной армии. Правда, Али в свое время разрисовывал маму куда затейливее, но и такая маскировка вполне годилась.

– Эй, ведьма, а ведьма! Может, преподобному про тебя нашептать, а? По тебе костер-то не плачет? – глумливо хохотнул молоденький стражник, который поступил на службу совсем недавно и прежде не встречал здесь эту горбунью с тяжелой узловатой клюкой в руке.

– Ни-и-и, милок, что ж ты, какая ж я ведьма, – добродушно откликнулась женщина и покачала головой. – Повитуха я, старая Сельма. Али не слыхал?

– Оставь ее! – крикнул своему юному коллеге стражник постарше. – Не врет, повитуха. У невестки моего брата роды с месяц назад что ли принимала.

– А не желает ли добрый господин счастливой мамочке подарок сделать? – вклинился в разговор Саид и озорно подмигнул охранителю покоя горожан. Широким жестом обвел свою работу и бойко затараторил: – Вот, гляди, кулон какой, а браслеты, а серьги, ни у кого подобной красоты не сыщешь, покупай, мил человек, тебе как доблестному стражнику дешевле продам, твоей сродственнице радость будет!

– Да отлепись ты, саориец, – фыркнул было мужчина, но вдруг свел косматые брови и засмотрелся на резьбу. – А и впрямь хитрая работа. Почем вот эти браслеты?

Вскоре в сумку стражника вместе с браслетами перекочевало зеркальце для его жены в затейливой оправе и забавная деревянная игрушка для сына. Саид, сверкая всеми зубами сразу, проводил ослепительной улыбкой покупателя, привычно отметил, кто из своих чем занят, углядел маму, с которой, кажется, сговаривались о принятии родов, и собрался было выискать в толпе очередную жертву, как вдруг услышал сбоку знакомый голос:

– Вот, госпожа Марлен, этот самый мастер.

– Вернулась, красавица? Вижу, брошку мою носишь? – на этот раз совершенно искренне просиял Саид при виде пепельноволосой девушки, которая на предыдущей ярмарке на диво внимательно, даже трепетно рассматривала его работу. От матери он уже знал, как славно благодаря его брошке повеселилась командир на ужине у Баумгартенов, и теперь сообразил, что две женщины, которые стояли рядом со служанкой, были наверняка юной баронессой Камиллой и сумасбродкой Марлен. На последнюю Зося обратила особое внимание. Несколько взбалмошная и склонная к рисовке женщина тем не менее показалась ей умным собеседником и вполне вероятным кандидатом в сторонники организации.

– Ношу, – тихо ответила служанка и скромно отступила в сторонку.

– Какие очаровательные бусы! – воскликнула Камилла, приложила нитку к своему элегантному бледно-зеленому платью и преданно заглянул в лицо родственнице. – Что скажешь, Марлен?

– Не к этому наряду, пташка, – хмыкнула женщина. – Да и Амалия не одобрит. Но, впрочем, решать тебе.

– Знаю, что не к этому, – вздохнул юная баронесса и вернула украшение на прилавок. – Просто... Как объяснить... Я вспомнила о том саорийце, помнишь, я рассказывала? Который папу лечил...

Саид с трудом удержал на лице приветливую улыбку. Сердце больно екнуло. Оказывается, Камилла до сих пор не забыла его отца, оказывается, Раджи был прав, когда сокрушался из-за того, как пришлось ему поступить с искренней наивной девушкой.

– Добрая госпожа, взгляните, может быть, эта шкатулка придется Вам по вкусу? – тень подал загрустившей Камилле одно из лучших своих изделий. По краю шестиугольной крышки вились искусно вырезанные саорийские мотивы.

– В самом деле, возьми, девочка моя, – подхватила Марлен – и посмотрела в лицо лучнику. А мама верно ее заметила. Спокойный, ясный взгляд теплых ореховых глаз. Очень прямой – господа так не смотрят на слуг, ремесленников и крестьян. Юношу разрывало как минимум на трех маленьких саидов, потому что дела организации требовали внимания к сумасбродке, смутное чувство вины – не его, отцовское – тянуло его к Камилле, а сердце настойчиво звало вовлечь в разговор еще и пепельноволосую служанку.

По традиции выручил один из своих. Неосознанно и спонтанно, как и положено менестрелю.

Две немолодые, но симпатичные горожанки, по виду, сестры цепко ухватили с двух сторон Эрвина, который бродил между торговыми рядами и ублажал народ очередной любовной балладой. Старшая торговала плетеными корзинами, коробами и прочими незаменимыми в хозяйстве вещами, а младшая – кожаными фартуками, перчатками, поводьями, плетками и всяческими иными изделиями из кожи. Естественно, женщины опасались оставлять свои прилавки. Но и послушать приветливого обаятельного менестреля им ой как хотелось.

– Спой-ка нам, красавчик, а мы, глядишь, тебе подешевле что продадим. Вот корзина, смотри, прочная, что хошь в ней унесешь! – от щедрот душевных объявила старшая.

– Куда ж мне, бродяге, корзина? – игриво сверкая глазами, откликнулся Эрвин.

– Бродяга, говоришь? На своих двоих али на лошадке из города в город ходишь? – осведомилась младшая.

– Стар я, на своих двоих-то, – состроил жалостливую физиономию менестрель и взъерошил свои пшеничные с обильной проседью волосы.

– А вот плеточку для твоей лошадки, не желаешь? Вдруг она у тебя заленится!

– Плеточка завсегда сгодится, – важно кивнул Эрвин, а Саид чуть не сполз под прилавок от с трудом сдерживаемого смеха. Как ни старались поэт и травник не тревожить товарищей весьма своеобразными особенностями своей семейной жизни, в лагере все невольно были друг перед другом как на ладони.

– Марлен, милая, постой, сейчас же петь будут! – ахнула Камилла.

– Я мигом, пташка, ждите меня здесь, – успокоила девушку сумасбродка и куда-то шустро умчалась, ловко пробираясь сквозь толпу.

Тем временем Эрвин с удобством развалился на заботливо подставленном ему чурбачке, будто раздумывая, тронул струны лютни и прикрыл глаза. Неподалеку послышался звонкий шлепок, отборная ругань и топот босых ног. Видно, какой-то мальчишка понадеялся на то, что внимание всех торговцев обращено к менестрелю, и его мелкую кражу не заметят. Ну, ошибся малость.

Совсем иные песни, злые, залихватские или же, наоборот, откровенные и нежные до неприличия, исполнял поэт перед своими товарищами. Но уши стражников и, вероятно, скрытых соглядатаев непременно насторожились бы, выбери Эрвин что-нибудь из подпольного репертуара. Поэтому он законопослушно выводил очередную любовную балладу. Растроганные слушатели внимали истории мужчины и женщины, которые бродили по извилистым дорогам судьбы и в одиночестве провели весну, лето и даже осень своей жизни. Но однажды, в разгар зимнего ненастья, они повстречались на перекрестье двух трактов.

Седые, покорные старческой доле,

Желаний не знать им докучливых боле,

Дрожали тела на ветру ли, от боли,

Что в хрупкие кости вцепилась, доколе

С их губ не сорвется последнее слово.

Да только один посмотрел на другого,

И в старческих венах весенне и ново

Запенилась кровь, и мороза оковы

Упали, звеня, и попятилась стужа,

Когда потянулись друг к другу их души.

И в снежной невестиной роскоши кружев

Старуха брела рука об руку с мужем,

А старец, от немощи слабый да хилый,

Шел стройно и твердо – откуда же силы?

Колотится сердце от близости милой,

Сквозь бурю – к огню или к общей могиле.

Постойте! Оставим их здесь. Не встревожим

Последнего счастья невинное ложе

И знаки небес на пергаментной коже,

Что любящим тонкого шелка дороже.

Но в хладную ночь в печь подбросим мы дров,

Чтоб кто-то другой отыскал в бурю кров.

Командир подпольной армии Зося, она же повитуха и сиделка старая Сельма, с интересом изучала вдохновенное лицо своего менестреля и раздумывала о том, что надо бы запретить Эрвину диеты в приказном порядке. Как угрожающие душевному здоровью фёна. Нет-нет, баллада, ей, безусловно, понравилась! Но вот некоторые меланхолические мотивы, малость подозрительные для человека, который вел в почти шестидесятилетнем возрасте столь яркую любовную жизнь, что ему позавидовали бы молодые, ее слегка пугали.

– Что это с ним? – очень тихо спросила Зося у Шалома. Травник топтался тут же под видом, собственно, травника, только слепого. С повязкой на глазах. В Блюменштадте жрецы трудились на совесть и рьяно, честно выявляли колдунов и богохульствующих, не прибегая к помощи магических артефактов, так что тут ему ничего не грозило.

– Бывает. Волнуется, – едва заметно пожал плечами чародей. И добавил: – Перед свадьбой.

– Чего? – шепотом обалдела ведьма.

– Мы пожениться хотим. Как время будет. Подтвердишь?

– Спасибо, что заранее предупредил, – фыркнула Зося и прикинула было, как бы отчитать своего подчиненного за наглость коротко и незаметно, но тут рядом с Эрвином нарисовался второй исполнитель. А точнее – исполнительница.

– Вы позволите, мой опытный коллега, присоединиться к Вам и тоже поведать кое-что почтенной публике о дорогах и превратностях судьбы?

Эрвин расплылся в откровенно восхищенной улыбке. Его совершенно не интересовали женщины как объекты вожделения, но человеческую красоту он ценил. Менестрель галантно поклонился озорной аристократке в простом льняном платье с весьма откровенным вырезом, которая держала в руках небольшую арфу. Мужская часть толпы, окружившей музыкантов, довольно и сально зашепталась. Двое стражников нахмурились и переглянулись. Вообще-то закон не дозволял женщинам появляться на улицах города в столь вызывающих нарядах, но явное внешнее сходство этой нахалки с семейством Баумгартенов останавливало доблестных охранителей порядка и нравственности от резких движений. Да и портить развлечение, откровенно говоря, не хотелось.

Торговцы, покупатели и прохожие попритихли. Все-таки не каждый день и даже не каждый год в Блюменштадт заглядывали арфисты. Тонкие сильные пальцы коснулись струн, и публика сдержанно ахнула, очарованная легкой, свежей, как горный поток, мелодией. А после – и мягким женским голосом.

Небо умоется розовым маслом зари,

Тихо погаснут мерцающих звезд фонари.

Путник со вздохом покинет объятия сна

И, упиваясь рассветом, замрет у окна.

Ясное утро, и город пока еще спит,

Лучшее время для ласк и начала пути.

Выйди, мой друг, всей душой трепеща, за порог,

Выбери, бросив монетку, одну из дорог.

Так. И в чем подвох? Зося с любопытством уставилась на нежную барышню, которая, прикрыв глаза, исполняла наивно-воздушную песенку. Тут, будто в ответ на ее мысли, Марлен распахнула недобрые ореховые глаза, и музыка полилась куда задорнее.

Коль направо повернешь,

Ночью сладко ты уснешь.

Тропка вдоль идет реки,

А вдоль тропки висяки.

Лыбятся да скалятся

Красавцы да красавицы.

Кто-то удивленно охнул, кто-то заржал. По весне повешенных завсегда в избытке было. Время тревожное, несытое, прибавлялось воров да смутьянов. Первые украшали подъезды к городам и селам, вторые не давали заскучать тем, кто путешествовал по главным трактам страны.

Коль налево твой шажок,

Доставай-ка кошелек.

То ль чиновник у креста,

То ль разбойник у моста,

Грабежи да пошлины

Заплати, пригожий мой.

Брови самого старшего из стражников свело судорогой мучительных раздумий. С одной стороны, он понимал, что так-то оно, по сути, и есть, наставление путнику вполне справедливое. На большом торговом тракте – плати в казну, в глухом лесу за мост через речку – плати местной шайке. С другой стороны, мужик смутно догадывался, что где-то его провели. Да вот где именно – сообразить не мог.

А коль прямо держишь путь,

И захочешь – не свернуть.

До столицы словно днем

Ночь горит святым огнем.

В муках очищаются

Красавцы да красавицы.

Это да. Чем ближе к Йотунштадту, тем больше костров. До столицы легко добраться, не разбираясь в звездах, картах и не умея пользоваться астролябией. Видишь ночью зарево? Вот, нам точнехонько туда.

Пока горожане и деревенские пытались сложить два и два, то бишь переливы арфы и слова песни, Зося успела глазами сделать знак Эрвину, мол, придержи свою коллегу, побеседуй с ней, и, старательно шаркая башмаками и постукивая клюкой, побрела в дом к роженице. Хотя дом – это, пожалуй, громко сказано.

Вопреки всем законам природы, зверь не рвался сейчас прочь из города. Зверю было хорошо и здесь. За опасно откровенной песней Марлен последовали обычные любовные, семейные и просто дорожные баллады, которые исполняли то по очереди, то слаженным дуэтом пожилой менестрель и молодая арфистка, но в них чуткий нос волка уловил какую-то сумасшедшую свободу. Или это полнолуние, что наступит послезавтра?

Вдруг внимание человека привлекли подозрительные звуки. Она осторожно посмотрела на свою госпожу Камиллу и обомлела от удивления. Юная баронесса, казалось, всей душой отдалась грустной балладе о разлученных сердцах, тихонько всхлипывала и крепко прижимала к своей груди резную шкатулку. Герда вздохнула и перевела взгляд на саорийца. Она еще не забыла отвратительных его заигрываний, но и осуждать почему-то больше не торопилась.

Бойкий шустрый торговец исчез. На обоих музыкантов зачарованно взирал милый, спокойный, открытый юноша с теплыми карими глазами и мечтательной грустью в уголках губ. Служанка невольно залюбовалась им – и не успела опустить ресницы, когда он повернулся к ней. Улыбнулся мягко и спросил вполголоса:

– Хороши?

– Не то слово, – шепотом отозвалась Герда – и вернула юноше улыбку.

В базарный день эта часть города пустовала. Те, кому было что продать, тащили свою работу и барахло на продажу. Те, которые заложили на позапрошлой неделе последние штаны, надеялись выпросить милостыню или попросту что-нибудь стащить. Дома оставались только совсем уж древние, хворые да кое-кто из детей, а потому появление у дверей одной развалюхи сначала старой Сельмы, а после и слепого травника прошло совершенно незамеченным.

Убогое жилище изнутри оказалось прибранным и опрятным ровно настолько, насколько это возможно в доме, которого давно не касались мужские руки. Хозяйка и ее двоюродная сестра вдвоем растили троих детей первой и пятилетнего мальчонку – второй, и у них попросту не хватало ни сил, ни времени, чтобы подлатать худую крышу, поправить покосившиеся стены. Выгребную яму вычистить – и то руки вовремя не доходили.

Старших детей отправили на торговую площадь, а младший притулился в кухоньке на лавке и, вздрагивая всем телом, слушал протяжные, жалостные стоны своей мамы.

– Присмотри за ним, малыш, хорошо? Я на тебя очень надеюсь, – доверительно попросил парнишку седой мужчина с повязкой на глазах и странным шелестящим голосом – и поставил перед ребенком корзинку.

– Присмотрю, – шмыгнул носом мальчонка и тщательно вытер кулачком заплаканные глаза. – А ты мамочке моей поможешь?

– Помогу, – чуть помедлив, ответил жутковатый незнакомец и крепко сжал плечо ребенка. Удивительно, но тому от этого жесткого, теплого прикосновения вмиг стало легче.

Через два часа старая Сельма с облегчением выдохнула, когда привела в чувство новорожденного, который появился на свет, обвитый пуповиной, а слепой травник незаметно – на всякий случай – для хозяйки дома чертил на влажной от пота простыне под родившей невидимые знаки и останавливал бурное кровотечение.

– Слышишь, милая? Дышит твой маленький, – дрожащим старческим голосом проговорила Сельма и бережно положила ребенка на грудь измученной матери.

– Да мне-то что, – тускло отозвалась женщина. – Пусть бы лучше сдох... Не папашка его ублюдочный, так хоть он сам...

– За отца-насильника ребенок не в ответе, – покачала головой повитуха.

– А мне что? На рожу его теперь глядеть... За убийства детей, слышь, наказание-то еще страшнее стало, чем раньше.

– Погляди на его личико, милая, – ласково возразила Сельма и сделала знак травнику, мол, выйди, женский разговор. Присела рядом с родившей, провела рукой по мокрым волосам и продолжила: – Твое личико, родненькое. Не токмо по кровушке родненькое. Подумай, хорошая, детки – они ж как мы. Как бабы. Как бедные. Понукают ими кто во что горазд, кусок хлеба швыряют – что нам господа честно заработанное. Бьет их кто хошь, а то и насильничает, как вон тебя – знатный мальчик. *

Младенец, будто соглашаясь со словами повитухи, отчаянно закричал – и почти сразу успокоился, пригретый материнской, слабой, неуверенной, не любящей пока что рукой.

– Как мы, – с горечью повторила хозяйка дома. – Придешь на той седмице, Сельма? У сестриной подружки срок подходит. И тоже – снасильничали. Управы на них нет... Сунешься к судье, а он что? Морду воротит. Кто б управу на них нашел...

– Ты мудрая, Сельма, – вдруг совершенно ясным тоном произнесла молодая мать и крепче прижала к своей груди маленького. – Ты про фёнов слыхала? Ты скажи, мы тебя не выдадим. Слыхала? Вдруг помогут?

– Слыхала, милая, – кивнула повитуха. – То слыхала, будто они по лесам где аль по болотам прячутся. А тут вам никто не поможет, девоньки. Сами, все сами.

В комнате повисла глубокая тишина, нарушаемая лишь причмокиванием новорожденного, который кое-как приладился к материнской груди.

– Как это – сами? – удивленно выдохнула хозяйка.

– Откуда ж Сельме знать-то? Вас тут много, вас насильничают... вам виднее, девоньки, – старуха поднялась, тяжело опираясь на клюку, и зашаркала к двери. Обернулась на пороге и сказала: – Загляну на той седмице, помогу вашей подружке. Не хворайте, милые, да маленького берегите. Он ваш, такой же, как и вы.

С каждым годом, по мере объединения Грюнланда под властью короны, строились и росли по всей стране города. Где-то страшно медленно, оставаясь по сути деревнями за двойным частоколом, и в них ремесло лишь немного теснило сельское хозяйство. Где-то, наоборот, быстро, буквально на глазах, впихивая в старые стены все новых и новых людей. И здесь причудливо и порой страшно смешивались городские и деревенские нравы, законы города и законы общины, нередко царил беспредел, который занятые взиманием изощренных податей чиновники не спешили пресекать.

Впрочем, изнасилования и побои были, разумеется, не только городской болезнью. Просто где-то же надо начинать. Так получилось, что именно в Блюменштадте Зося присмотрелась к нескольким женщинам, которые не просто сетовали на свои обиды, но и злились, и хотели что-то сделать – даже если это что-то порой принимало столь уродливые формы, как мысли о детоубийстве. В последние две недели командир вовсю прощупывала почву, вела осторожные беседы и в ближайшее время надеялась на то, что жертвы издевательств додумаются до сопротивления. А уж как додумаются – так фёны и помогут.

В сумерках потянулись из города вереницы крестьян, что жили в деревнях неподалеку и надеялись к полуночи добраться до дому. С ними осторожно, по очереди, один за другим, выбирались на волю подпольщики.

Постепенно вся развеселая компания собралась у тайного шалаша в лесу меньше чем в дне пути от лагеря. Первым делом подсчитали скромную, но в принципе неплохую выручку, а после кинулись делиться впечатлениями.

– Ну мы сегодня наработали, молодцы, ребята, – ласково похвалила командир своих подчиненных и с чувством пожала каждому руку. Зачатки сопротивления насилию, более чем вероятная сторонница Марлен, пребывавшая пока в блаженном неведении относительно этих коварных планов, служанка Герда, про которую Саид, как всегда, не мог сказать ничего вразумительного, но горячо клялся, мол, нутром чую – свой человек. Вот эта выручка была посолиднее той, что выражалась в монетах.

– Еще одну прибавку забыли, – раздался в темноте привычно зловещий голос Шалома. Вздрогнули только Анджей и Марта. Зося про себя отметила и это великое достижение.

– Какую прибавку? – хором спросили Эрвин и Саид.

– Точно! – хлопнула в ладоши Зося. – У тебя ж какая-то поклажа с собой была!

Травник мягко спрыгнул на землю, небрежно бросил поводья Саиду, мол, пускай зелень пристраивает лошадь, и опустился на бревно рядом с Эрвином, бережно придерживая в руках корзинку. Та робко, на пробу, пошевелилась.

– Примешь в качестве свадебного подарка? – лукаво улыбнулся любовнику Шалом и заодно краем глаза приметил отвисшие челюсти молодежи.

– Свадебного подарка? – глупо повторил красноречивый менестрель и по-детски счастливо заморгал ресницами.

– Да, – невозмутимо подтвердил чародей и красивым жестом извлек из корзинки пушистое бело-рыжее нечто.

Фёны дружно прыснули. Нечто заворочалось в ладонях ошалевшего и растроганного Эрвина – и оказалось щенком, наверное, двух месяцев от роду. Коротколапым, куцехвостым, с огромными ушами и наивной улыбчивой мордочкой.

– Меня убедили в том, что это вырастет овчаркой, – объяснял Шалом своему поплывшему любовнику и тихо ржущим в кулак товарищам. – Судя по матери, очень маленькой, но на редкость сообразительной овчаркой. Эрвин, ты прости, но мне показалось неудобным полдня обращаться к этому созданию не по имени, и я назвал его, не посоветовавшись с тобой, Фенриром. Надеюсь, ты не возражаешь?

– Не-а, – кажется, поэт растерял остатки словарного запаса, когда щенок доверчиво лизнул его ладонь и потянулся носом к его лицу.

– Вот и славно, – довольно промурлыкал травник и удобно устроил голову на коленях у любовника.

– Фенрир **, – задумчиво повторила Зося, которая относительно неплохо знала верования и легенды гномов. – И кто из вас двоих виршеплет?

Без одного дня полная луна заглядывала в окна особняка Баумгартенов. И хозяева, и тем более умаявшиеся за день слуги давно уже спали, и только волк никак не желал смыкать глаз. С самого утра, после едких и злых слов угрюмого крестьянина Герда вспоминала и вспоминала слова отца, сказанные им за несколько дней до смерти. «Не бывает для волков хорошей неволи, доченька. Всякая неволя – неволя, какой бы милостивой ее ни звали».

Завтра волк не пойдет в спальню Георга. Отговориться женским недомоганием. Подумает. Потому что через неделю – тоже не пойдет. Больше – никогда не пойдет.

Комментарий к Глава 17. Саид. Весенний урожай * Подведем баланс, сколько из общей суммы причитается ребенку, сколько падает на его долю не из милости, не как подаяние. Проверим на совесть, сколько мы выделяем в пользование ребячьему народу, малорослой нации, закрепощенному классу. Чему равно наследство и каким обязан быть дележ; не лишили ли мы, нечестные опекуны, детей их законной доли – не экспроприировали ли? (Януш Корчак. Право ребенка на уважение)

Фенрир – в скандинавской мифологии огромный волк, враг богов Асгарда. Считается, что во время Рагнарёка – последней битвы между богами и чудовищами – убьет верховного бога Одина, но и сам погибнет.

А вот так выглядит Фенрир, которого Шалом подарил Эрвину: http://lovely-dogs.ru/wp-content/uploads/2012/10/SHHenok-korgi-1024×682.jpg. Это – щенок вельш-корги пемброк, самой маленькой и замечательно разумной овчарки, которая отличается добродушием, игривым нравом, привязанностью к хозяевам и высокой обучаемостью.

====== Глава 18. Али. Зарождение ======

– Куда прешь, баран безглазый?! – грубый окрик и ощутимый тычок под ребро вернул Марчелло из раздумий на запруженную людьми торговую улочку. Впрочем, крепкий детина, на которого случайно налетел юноша, уже торопился куда-то дальше по своим делам, а переводчик был не из тех, кто из-за пары нелестных слов помчится за обидчиком.

Ну, раз уж отвлекли, то можно и осмотреться. Студент прошел до неработающего фонтана на перекрестке двух улиц, вокруг которого толпились гадалки, якобы низшие чародеи, продавцы сластей и вина, и внимательно всмотрелся в бесчисленные палатки и прилавки. Привычно зарябило в глазах от ярких саорийских тканей, стало почти больно от блеска стали пиранских кузнецов и оружейников, среди которых кое-где виднелись и гномы, пахло ранним медом, вяленой морской рыбой, жареными местными щуками и окунями. Городских эльфов привычно было по пальцам одной руки – они в основном владели богатыми лавками ближе к главной площади и набережной. Лимерийские клинки, инструменты и приборы тоже продавались в куда более элитных местах. Что логично – с учетом их стоимости.

Мимо Марчелло туда-сюда шныряли разнорабочие и мальчики на побегушках. Кроме местных между ними частенько попадались рыжие нереи, люди из Иггдриса, очень светлые, похожие на Хельгу, и грюнландцы, более крепкие и менее подвижные, чем ромалийцы. Кажется, так было всегда, но переводчик прекрасно понимал, что прежде просто не обращал внимания на соотношение народностей среди в принципе пестрого населения столицы. А если верить тому, что он откопал?

С главной площади ветер донес до него громкий вскрик осужденного. Пороли. Интересно, кого на этот раз? Конечно, он мог бы дойти и посмотреть, не так и далеко, но перспектива продираться сквозь толпу ему не улыбалась. Не хотелось опаздывать на встречу.

– Добрый человек, не подскажешь, кто сегодня под кнут попал? – спросил юноша у благожелательного на вид торговца лимонной водой, который как раз шустро лавировал среди покупателей и шел со стороны площади.

– Эльф, из городских. Вааажный, – глумливо растянул последнее слово приветливый мужчина. – А хоть важный, хоть не шибко – все одно убивать негоже.

– Кого ж он убил?

– У-у-у, —подвижное лицо торговца вмиг посмурнело. Он сокрушенно покачал головой и вполголоса произнес: – Ребеночка своего. Говорят, младенец то ли страшенным уродился, то ли на папку с мамкой не похож... В общем, удавил он свою кровинушку. Эх...

Детоубийство. А четыре дня назад – изнасилование. И оба преступника – эльфы. Марчелло поблагодарил кивком своего собеседника и заторопился ко входу в городской сад, где условился встретиться с Али.

Старый полуразрушенный фонтан за воротами тоже не работал, причем уже который год, но от узкого, заполненного водой канала веяло желанной в этот не по-весеннему жаркий день прохладой. На камне, который каким-то чудом еще держался на бортике, как ни в чем не бывало устроился Али. Марчелло замер, не зная, как и подойти к своему беспечному другу. А ну как тот от неожиданности слишком резко дернется и свалится в чашу, полную опасных обломков?

К счастью, саориец сам заметил его и легко спрыгнул на землю. В тот же миг камень со зловещим стуком покатился вниз.

– Ты чем вообще думал? – резко спросил Марчелло в ответ на приветственную улыбку приятеля.

– Я художник, мне думать не положено, – фыркнул Али и махнул рукой на куст цветущего жасмина, изумительно озаренный солнцем. – А оттуда еще замечательнее смотрелось. Ну, идем?

Аллеи городского сада были под стать фонтану, но Марчелло, который в последние годы из-за мамы редко выбирался из города, любил этот почти дикий беспорядок. Впрочем, кое-какие деревья содержались в образцовом виде, и сейчас юноша вел своего друга в самый живописный в это время года уголок.

В торговый день горожане редко заглядывали сюда, и студенты брели между платанами и буками, ясенями и кленами в полной тишине.

– Ох, – только и смог вымолвить Али, когда они перешли через канал по деревянному мостику и оказались среди деревьев, усыпанных крупными розовыми и лиловыми цветками.