Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 68 страниц)

– И любовницы! – закончила миссис Гилберт, и все рассмеялись. – Пожалуйста, дорогой, – она обвила его шею руками. – Пока ты академик, можешь встречаться с кем угодно и когда угодно.

Эйдин снова отшатнулся от нее, но Мадаленна это уже смутно видела. Ей очень нужно было на воздух и в темноту, чтобы никого не видеть и ничего не слышать. Почему все они говорили не об искусстве, не о картинах и Италии, а том, что никак к конференции не относилось? Почему все почести отдавались женам, а о любви никто ничего не спрашивал? Почему Линда оказывалась права, не позволяя Мадаленне быть счастливым человеком? Тут не было другого решения – соглашаясь на отношения с ней, Эйдин терял все, а она не могла этого допустить. Она не могла быть настолько смелой, не могла победить в себе последний страх. «Извините меня, мистер Смитон,» – она посмотрела наверх. – «Но я не могу.» Пятясь к выходу, Мадаленна выскочила за дверь и глубоко вдохнула. Это был обычный принцип в действии – она всегда теряла всех, кого любила, а сражаться больше не было сил. Если бы только мистер Смитон был, если бы она могла выплакаться у него на коленях, если бы она не чувствовала, как счастье уплывает из ее рук, а она не могла его схватить. Мадаленна стояла, оперевшись о колонну, когда дверь библиотеки распахнулась, и в коридоре послышался звук каблуков. Те стучали неторопливо, звонко, а потом остановились около нее.

– Вы все еще уверены, что вашей любви ему хватит? – ласково спросила Линда. – Одно мое слово, один намек на вас и его… – она взмахнула рукавом золотого платья, и Мадаленна показалось, что на пол посыпались искры. – Подумайте, Мадаленна, может ваше чувство далеко не так чисто и благородно, если вы готовы допустить это.

Мадаленна ненавидела Линду, но прежде чем успела что-то сказать, смех поплыл по коридору, и, что-то весело напевая, миссис Гилберт снова вошла в библиотеку. Можно было закрыть уши, но смех все еще звенел в голове, и, понимая, что она больше не вынесет ни секунды, Мадаленна сорвалась с места и понеслась по коридору, не думая, что ее кто-то увидит. Она бежала от Линды, а та преследовала ее серебристыми колокольчиками, пока дверь какого-то кабинета не закрылась за ней, и она не очутилась в полутемной аудитории. В полвосьмого вечера уже начинало темнеть, и Мадаленна видела только очертания доски и столов. Это было прощание. Она больше никогда его не увидит, она больше никогда никого не полюбит. Она провела ладонями по лицу и невольно улыбнулась, когда вспомнила лицо Эйдина: милое, доброе, любимое; – теперь она понимала, почему Бабушка вышла замуж без любви – это было проклятие. Надо было уходить из университета, но, остановилась она на пороге, нужно было последний раз увидеть его и последний раз поцеловать. Мадаленна собиралась открыть дверь, когда услышала шаги в коридоре и отошла назад, облокотившись о стол. Дверная ручка осторожно скрипнула, и в проеме она увидела Гилберта. Он осматривался по сторонам, пытаясь найти ее, и когда он чуть не нажал на выключатель света, Мадаленна сказала:

– Не надо. Тут достаточно светло.

– Я боялся, что ты уехала, – помолчав, произнес Гилберт и прошел внутрь, пропустив луч света в кабинет. – Боялся, что так и не увижу тебя.

– Фактически, вы меня и сейчас не особо видите. – усмехнулась Мадаленна, но он промолчал.

– Я не хотел, чтобы ты слышала все, что они говорили. Извини меня.

– Это не ваша вина, и я на вас совсем не сержусь.

– Я не думал, что Линда придет, – он сделал шаг в темноту, и Мадаленна удержалась, чтобы не взять его за руку. – Отвратительная комедия.

– Я знала, – брякнула она, прежде чем вспомнила, что разговор остался в тайне.

– Откуда?

– Она же ваша жена, – нашлась она. – А женам пристало появляться на таких вечерах.

– Это временно. Через месяц у нее таких прав уже не будет.

Мадаленне захотелось заплакать – так близко он был с ней, и, при этом, с каждой минутой становился все более далеким. Ощутить напоследок родные объятия, дать возможность любить и быть любимым человеком; как можно было от всего этого отказаться? И как после этого можно было перенести холод? Мадаленна позволила себе первой взять его за руку и потянуть к себе. Эйдин не сопротивлялся и присел на стул; теперь она видела его лицо немного в тени, видела, как в глазах у него вспыхивали знакомые огоньки, от которых с ней творилось непонятное. Мадаленна провела рукой по его щеке и пригладила успевшие растрепаться волосы; на такую смелость в обычное время она бы и не решилась, однако это было прощание, и она понимала, что после своего отказа, скорее всего, даже не разрешит смотреть в его сторону. Мадаленна улыбнулась, почувствовав знакомое прикосновение губ к запястью.

– Я разрушу твою карьеру.

– Все равно. – прошептал он.

– Рассорю с твоей дочерью. – она изо всех сил пыталась придать голосу твердость.

– Она поймет.

– Поставлю крест на всем, к чему ты так долго шел. И в конце ты меня возненавидишь.

– Что за глупости? – Мадаленна услышала, как его голос стал сердитым. – В чем дело?

– Здесь немного прохладно, – она хотела встать, но Гилберт крепко взял ее за руку. – В прошлом году апрель был теплее.

В прошлом году она сидела в теплицах и учила историю средневековой архитектуры, уныло думая о том, что на место мистера Флинна придет новый преподаватель. Она его заранее ненавидела, придумывала десятки причин, почему он должен был быть хуже Флинна, так кто же знал, что все обернется этим? Аньеза. Она с самого начала все поняла, но предупредила, когда процесс стал необратимым.

– Мадаленна, – в тоне голоса не было ни намека на веселье. – Я не слепой и не глухой, в чем дело? Это все из-за этих дурацких разговоров? – он пододвинул стул поближе и заглянул ей в глаза. – Не обращай на них внимания, они – циники и лицемеры, если хоть один вечер послушать их, можно стать полным дураком! Так это из-за них?

В глазах защипало, но это было из-за дыма от машины; окно было открыто, и Мадаленна чувствовала запах бензина. В чем дело? Она могла рассказать ему все, могла сказать, что Линда приходила и пригрозила раздуть отвратительный скандал, могла рассказать, что очень боится потерять его, а так и будет, потому что Мадаленна всегда теряла тех, к кому привязывалась, могла наконец сказать, что не сможет перенести, если он ее тихо возненавидит. Она многое могла сказать ему, и Эйдин наверняка бы сразу же обнял ее, поцеловал и сказал бы, что все обязательно будет хорошо, что он не позволит ей страдать и никогда не обидит. Однако когда Мадаленна открыла рот, чтобы все это сказать, то почувствовала странный звон внутри себя, будто что-то сломалось, и вся выверенное, надежное, сильное поканчнулось и обрушилось со страшной силой. Она не перенесет, если уйдет и Эйдин, лучше она сама первой оттолкнет протянутую руку. «А что бы на это сказал мистер Смитон?» – кто-то робко спросил ее, и она затрясла головой. Мистер Смитон был мертв, и больше было некому учить ее смелости. Она очень устала.

– Да, это из-за них. – повторила она, глядя на Эйдина – она очень хотела запомнить его лицо, чтобы потом вспоминать его с закрытыми глазами. – Жалко, что мы не сфотографировались в Италии.

– В Сиене?

– В той гостинице.

– И чем же примечательна та гостиница? – улыбнулся Эйдин и обнял ее.

– Там родилась и умерла миссис Гатри.

Гилберт вдруг приподнял ее аккуратно за подбородок и пристально посмотрел на нее. Мадаленна думала, что он ее поцелует, но в его глазах показалась тревога, и он легко провел рукой по ее щеке, глазам, шее, словно пытаясь снять тень. Она и забыла, что Эйдин всегда чувствовал, когда с ней что-то было не так.

– Ты мне так и не рассказала.

– Что не рассказала? – улыбка вышла ненавязчивой и жуткой.

– О том, что тебя мучает. – Гилберт не отводил от нее взгляда и врать было трудно. – Что-то случилось, я знаю.

– Мои родители решили развестись, – делано усмехнулась Мадаленна. – Вот я и пытаюсь понять, как мне быть.

– Это не то, – решительно покачал он головой. – Я знаю, что ты мне что-то недоговариваешь. Пожалуйста, скажи мне, я постараюсь помочь.

– Ты же знаешь, что я потеряла мистера Смитона, – предприняла еще одну попытку Мадаленна.

– Это не из-за него, не только. Любимая моя, – он нежно притянул ее. – Что произошло?

Мадаленна не отвернулась от него и почувствовала, как по шеи скатилось что-то теплое; теперь виновата была не дымящая машина. Она думала, что сложнее всего будет перетерпеть его холодность, но, оказалось, что и от нежности можно было задохнуться. Чувствуя, что она сможет сорваться, Мадаленна вывернулась из объятий и в темноте вытерла глаза рукавом.

– Это все платье.

– Какое платье? – недоуменно спросил Гилберт.

– Вот это платье, – она ткнула себя пальцем в спину. – Дурацкие пуговицы не застегнулись, пришлось накинуть палантин. Неудобно.

Эйдин молчал. Мадаленна слышала его дыхание и знала, что он не поверил ей. Она пыталась выдумать подходящую причину, но в голове снова была пустота; если он спросит еще раз, что случилось, она не выдержит и расскажет все. Как ей хотелось, чтобы Гилберт не спрашивал, как ей хотелось, чтобы он спросил. Но Эйдин только вздохнул и спросил:

– Может, я могу помочь?

– Я была бы очень рада, – она сбросила покрывало и показала рукой на две пуговицы посередине лифа. – Они такие маленькие, все никак не могли залезть в петлю.

Мадаленна почувствовала тепло его рук, и по спине пронеслась дрожь. Эйдин тихо рассмеялся, и Мадаленна силой воли заставила себя не повернуться к нему. Этого прикосновения она ждала так долго, этого тепла она искала всю жизнь. Ни Джон, ни кто-то другой не мог с такой лаской и бережностью касаться ее, и она знала, что никогда не позволит кому-то другому такую вольность. Это было минутным делом, но пуговицы в его руках, как нарочно, путались, и Мадаленна чувствовала мягкость его рубашки, когда та касалась чуть выше спины. Последнаяя перламутровая пуговица бал застегнута, и Гилберт старательно разгладил складки на платье. Когда она повернулась, в кабинете было так темно, что Мадаленна едва видела очертания его лица. Она обняла его первой; с отчаянием подалась к нему, так крепко прижимаясь, будто кто-то невидимый хотел перетянуть его на себя. Она целовала лоб, щеки, глаза так быстро, стремительно, что не заметила ответных объятий, стараясь успеть, прежде чем его отняли у нее. Последний поцелуй был горьким; Мадаленна нерешительно коснулась его губ, и вот тогда почувствовала, как объятия стали еще крепче. Нежность все же успела превратиться в страсть, и она почувствовала, как теплая волна поднялась в ней; дышать стало трудно, но еще хуже было бы отвернуться от него. Это был последний поцелуй, и Мадаленна ответила на него.

В коридоре раздались шаги, и она застыла. Еще чуть-чуть, и она не уйдет от него никогда. Гилберт все еще держал ее в объятиях, когда дверь открылась, и на пороге появилась Линда. Мадаленна вздрогнула, но Гилберт ничего не сказал; он только вышел вперед и загородил ее собой. Линда хотела что-то сказать, но вместо этого быстро смахнула что-то с глаз и ядовито улыбнулась. Дверь закрылась, в коридоре послышался звонкий голос миссис Гилберт, и Мадаленна отстранилась. Она лихорадочно провела рукой по волосам и сдержала крик. Гилберт убрал выбившийся локон с ее щеки и снова поцеловал. Они могли выйти и рассказать всем, что любят друг друга и хотят быть вместе. Она почти видела это, но призрак Линды возник перед ней, и она вздрогнула. Мадаленна Гатри не была трусихой, но фамилия Стоунбрук позволяла это.

– Я всем сейчас расскажу, что я развожусь с Линдой. – тихо сказал он, и Мадаленна замерла.

– Не надо. Только не сейчас.

– Ты боишься? – удивился Гилберт, и она кивнула. Гилберт негромко рассмеялся. – Здесь нечего бояться, уверяю тебя. Но если не хочешь, – он поднял руки вверх, сдаваясь. – Значит, не хочешь. Ты уже собираешься уходить?

– Я слегка устала, хочу отдохнуть.

– Конечно, – он махнул рукой, и Мадаленна подошла к двери. – Я смогу позвонить вечером?

– Да. Эйдин, – она вдруг повернулась к нему и жестом попросила подойти ближе. – Я хотела сказать, что люблю тебя. – в полоске света она увидела, как он просиял. – И готова ради тебя на все. Если бы меня кто-то попросил отказаться от тебя ради твоего же счастья, – слова сыпались сами, и Мадаленна заметила, как он нахмурился. – Я бы это сделала. Правда, сделала бы.

– Мадаленна, – он было взял ее за руку, но она вывернулась и вышла в коридор.

– Позвоните мне, мистер Гилберт, и я обязательно отвечу.

***

Мадаленна бегом ворвалась в дом и так быстро поднялась в свою комнату, что смела счета, лежавшие на столе. Она замерла, когда вспомнила дневную сцену – неужели все это успело произойти всего за несколько часов? Если да, то этот день тянулся бесконечно. Пуговицы на лифе так сильно врезались ей в спину, что она с трудом переводила дыхание, но нужно было спешить, иначе Линда все разрушит. Мадаленна рывком стянула с себя палантин и подошла к бюро. Там все еще лежало вечернее письмо, и она даже не посмотрела на него. То, что она собиралась сделать, было гадким, подлым, она предавала Эйдина, но другого выхода больше не было. Все было очень просто, нужно, чтобы он ушел от нее, чтобы он оттолкнул собственными руками, а ведь это было так легко – оттолкнуть трусливую Мадаленну Стоунбрук, у которой не было ничего, которая боялась всех трудностей, стоило ей остаться одной.

«Любимый мой, дорогой мой,» – строчки первого письма попались ей под руку, и она почувствовала, как внутри что-то со звоном сломалось. Этот звон был таким приятным, мелодичным, красивым, таким же, которым звучали голоса в ее снах, выводившие: «Одна, одна, одна.» Мадаленна рассмеялась, звон был таким щекотливым, и хотелось смеяться, смеяться, пока вокруг не наступила бы темнота, и где-то вдалеке не появилось его лицо. Любимый мой, дорогой мой – единственный раз, когда она смогла так назвать его, и даже сейчас она не имела на этого права. Отказаться от мистера Гилберта – а разве она вообще могла иметь на него права? Если бы здесь был мистер Смитон, то она спросила его, что ей делать, если бы здесь была Аньеза, то она попросила бы ее обнять и сказать, что она со всем справится, что она имеет право на счастье. Но мистер Смитон был мертв, а Аньеза ее больше не любила. Отец где-то гулял, и даже дворецкий не показывался. Мадаленна Стоунбрук была одна, а Мадаленна Гатри исчезла в какой-то синеватой дымке. Мадаленна смеялась, смеялась, кружилась по комнате, потому что это было так забавно – заклятый круг снова сходился, и она теряла того, кого любила. Смех оборвался, когда она закашлялась и остановилась посередине. Если Мадаленна и сходила с ума, то нужно было все довершить до конца, прежде чем жизнь Эйдина превратится в ад, и он будет винить в этом ее.

Мадаленна зажала себе рот и побрызгала в лицо водой. Ноги подкашивались от усталости, но она не стала садиться за стол. Шариковая ручка замирала в руках каждый раз, когда она писала сухие, отрывистые слова. Внизу послышались шаги Фарбера, и Мадаленна отстраненно подумала – пусть дворецкий сам отнесет письмо, так Гилберт мог быстрее его получить. Строчки ложились одна за другой, но слез не было. Она писала твердой рукой и ни разу не сделала глупой ошибки. Когда последнее «Извините» было написано, она сложила листок надвое и положила в белый конверт.

– Фарбер, – она вышла на площадку и ухватилась за перилла, когда правая нога поехала по скользкому ковру. – Пожалуйста, подойдите.

– Да, мисс Мадаленна, – с готовностью отозвался дворецкий; его улыбка пропала, когда он увидел ее выражение лица. – Что-то случилось, мисс?

– Я хочу, чтобы вы отнесли письмо, – сказала Мадаленна, спускаясь по ступенькам. – Письмо профессору Эйдину Гилберту. Бэдфорд-стрит. – в горле стало очень сухо. – Собственный дом.

– Да-да, я помню, мисс, – настороженно ответил дворецкий. – Возможно, стоит отправить письмо по почте?

– Нет. – помотала головой Мадаленна. – Я хочу, чтобы он прочитал его сегодня.

– Хорошо, мисс. – помолчав, поклонился Фарбер. – Я сейчас же отнесу письмо.

Мадаленна смотрела на то, как дворецкий надевал пальто и снова окликнула его. Ей хотелось услышать собственные слова, чтобы понять, насколько низко можно упасть. Это была другая Мадаленна Стоунбрук, воспитанная Хильдой, – трусливая, сухая, не готовая жертвовать ничем. Она улыбнулась, когда вспомнила, как считала, что ее сил достаточно для того, чтобы перенести всё. Нет, она просто слишком хорошо думала о себе, вот и все, а мистер Гилберт ошибся. И она сама ошиблась, когда решила, что чем-то лучше Хильды.

– Подождите, Фарбер. – дворецкий с надеждой посмотрел на нее. – Пожалуйста, прочтите письмо вслух. Я хочу послушать, все ли я верно написала.

– Вы уверены, мисс?

– Да, читайте.

Дворецкий покосился в ее сторону, но конверт все же открыл, и, откашлявшись, принялся читать.

«Уважаемый мистер Гилберт. Мне не так просто писать это письмо, понимая, чем это может обернуться, однако мой долг обязывает это сделать. Мне очень жаль, и, должна признаться, несколько непонятно, что мое дружеское почитание и восхищение к вашей персоне привело к тому, чем все обернулось. Уверяю вас, мои намерения никогда не переходили грань профессиональных, и моя симпатия была адресована исключительно к вашим заслугам.» – Фарбер замолчал и посмотрел на Мадаленну, но та только улыбалась все той же жуткой улыбкой и кивала. – «Только сегодня вечером я поняла, какую ошибку я совершила и должна сказать, что все мои слова были вызваны только состоянием аффекта от путешествия и потерей близкого человека. Я бы никогда не желала получить помощь от человека, которого не люблю, который принадлежит другой семье. Я не люблю вас, все мои признания были глупыми, я просто пыталась убедить себя в том, что желала видеть. Очень надеюсь, что после этого послания вы не станете держать на меня зла, и я смогу закончить свое обучение в университете без всяких препятствий.» – Фарбер посмотрел на нее, и она увидела возмущение в его взгляде. – Мисс Мадаленна, это невозможно отсылать.

– Передайте это письмо ему в руки Фарбер, если это возможно. Или его жене, уверена, она с радостью его прочитает вслух.

– Мисс Мадаленна…

– Это все на сегодня, спасибо.

Она хотела уйти в комнату, когда в холле раздался звонок телефона, и, помешкав, дворецкий поднял трубку. Эйдин обещал позвонить, как только сможет, вероятно, он уже был в доме, сидел в кабинете. Мадаленна видела его перед собой в синем свитере, теплом, оберегающем и сильнее вцепилась в балясину. Ее нет дома, она ни с кем не желает говорить.

– Дом барона Стоунбрука, – голос дворецкого звучал вяло. – Чем могу служить?

Она подошла поближе к трубке, так ей хотелось услышать еще раз его голос.

– Мистер Эйдин Гилберт просит мисс Мадаленну Стоунбрук? – Фарбер посмотрел на нее, и Мадаленна ущипнула себя за руку, чуть не вырвав трубку из рук дворецкого. – Одну минуту, сэр, я не уверен, что мисс дома.

– Я не желаю ни с кем говорить, Фарбер. – громко сказала Мадаленна, и она увидела ужас в глазах дворецкого. – Меня нет дома.

На том конце провода было тихо, и она почувствовала, как в груди стало очень больно. Чей-то образ возник в соседнем кресле, и она приложила руки к горлу, чтобы не крикнуть что-нибудь искреннее в телефон.

– Нет, сэр, ее нет дома. – тяжело за ней повторил Фарбер. – Да, сэр, я уверен. Мисс Мадаленна просила не беспокоить ее. Боюсь, что вам просто показалось. Нет, сэр, не думаю, что стоит еще раз звонить. Спокойной ночи, сэр.

Дворецкий положил трубку, и Мадаленна опустилась в кресло. Все внутри болело, и она знала, что больше не сможет посмотреть на себя в зеркало. Хотелось заснуть, уйти от всего, что происходило; хотелось забыть про все, хотелось закрыть глаза и представить, что все осталось по-прежнему. Мадаленна все-таки осталась одна. Снова захотелось рассмеяться, и она встала. Если и сходить с ума, то одной и в запертой комнате.

– Передайте ему письмо, Фарбер, лично в руки.

– Хорошо, мисс.

– И попросите, чтобы не было ответа.

– Да, мисс.

Мадаленна закрылась в своей комнате, прежде чем услышала хлопок входной двери. Мистер Смитон не смог научить ее только одному – как бороться за свое счастье, когда прав на это самое счастье не было и вовсе. Она села на кровать и прислушалась к звукам с улицы – где-то носились машины, звучали веселые голоса, и внезапно ей захотелось разбить все в том мире, где были радость и веселье. Все в ее комнате было так мирно, так спокойно, и Мадаленна изо всех сил кинула учебник по искусствоведению на пол. Потом пришел черед стакана с карандашами, тетрадей, всего, пока рука на шее не нащупала подвеску в форме старого башмака. Он должен был принести ей счастье, Мадаленна яростно сорвала цепочку с шеи и кинула ее в угол. Обещал, так и не принес. Им надо было остаться навсегда в Италии и никогда не приезжать в Англию.

– Вы хотели меня защитить? – выкрикнула Мадаленна, поднявшись с кровати. – Вы хотели подарить мне счастье, а сами ушли? Дорогой мистер Смитон, вы такой же, как и я – трус! Трус! – размазывая слезы, она поцарапала щеку, но не обратила на это внимания. – Вы ушли, зная, что я ни капли не смелая и не отважная! Вы знали, что я не смогу без вас! Так зачем вы мне наврали!

Она подобрала разорванную цепочку и намотала ее на руку. Потом машинально расчесала волосы, открыла воду в ванной и принялась тереть губы, чтобы смыть след поцелуя. Руки упали, когда она вспомнила, с какой нежностью Гилберт прикасался к ней. Она сама оттолкнула его; сейчас он должен был получить письмо. Вот, он его открывает, хмурит брови и отсылает Фарбера обратно. Думает, что все это глупая шутка и хочет позвонить, но ведь Мадаленна просила ее не беспокоить. Она дошла до кровати и легла на нее как есть, в платье и туфлях. Ей нужно было заснуть, притвориться, что ничего не было. Повозив рукой по тумбочке, она нащупала пузырек с успокоительным и высыпала себе на руку одну таблетку. Глаза закрывались, и перед тем, как исчезнуть в темноте, она успела нажать на выключатель светильника. Мадаленна не спала, ворочалась с бока на бок, дремала и все чего-то ждала. Она слышала, как хлопнула входная дверь – пришел Фарбер, – и внутри стало так тяжело, что она с трудом перевернулась на спину. Должно было что-то произойти.

Было около одиннадцати вечера, когда в дверь позвонили, и она дернулась как от удара. Вся дремота прошла, Мадаленна встала и вышла на площадку, прислушиваясь к голосам. Фарбер что-то проворчал, однако дверь распахнул, и она отшатнулась, когда увидела Гилберта. Радость появилась раньше, чем она вспомнила, что написала в письме и ухватилась за косяк, чтобы не сбежать по лестнице.

– Сэр, прошу прощения, но сейчас слишком поздно для визитов. – не пропустил его Фарбер.

– Мне нужно поговорить с мисс Стоунбрук. – послышался голос Гилберта.

– Боюсь, что она уже спит, сэр. У нее был сегодня тяжелый день, – в голосе дворецкого послышалось сочувствие.

– Я готов поговорить при ее матери.

– Миссис Стоунбрук в отъезде, сэр.

– При ее отце.

– Мистер Стоунбрук не дома, сэр.

– Но мне необходимо с ней поговорить! – крикнул Эйдин, и Мадаленна спустилась на одну ступеньку.

– Мне очень жаль, сэр, но мисс явно выразила нежелание кого-либо видеть.

– Так же, как сказала, что ее нет дома по телефону?!

– Да, сэр.

– Вы можете передать ей, что это я?

– Боюсь, что это только усугубит положение, сэр.

А потом Гилберт замолчал. Он растерянно сжал письмо и рассмеялся. Хрипло, надтреснуто; Мадаленна изо всех сил прикусила палец, чтобы не позвать его.

– Линда говорила мне… Но ведь это неправда, чушь…

– Сэр, если позволите, – Фарбер оглянулся и понизил голос. – Отношение мисс Стоунбрук к вам нельзя назвать простым. Учитывая ваше положение…

– Не стоит, – холодно его прервал Эйдин и вгляделся в темноту лестницы. – В письме все прекрасно объяснено. Передайте, пожалуйста, что я больше не побеспокою мисс Стоунбрук. Хорошего сна.

Дверь не захлопнулась, когда Мадаленна, не помня себя, сбежала с лестницы. Она несколько раз упала, но это была ерунда. Окно было открытым, и прежде чем Фарбер перехватил ее, она выкрикнула его имя, видя удалявшуюся фигуру. Она вдруг поняла, что с Гилбертом, так быстро уходившим от ее дома, уходило и ее счастье. Понимание того, что она натворила настигло ее, и Мадаленна вдруг перестала видеть мир. Любимый, дорогой – она не могла потерять и его. Она будет тосковать по нему, и эта тоска сведет ее с ума.

– Эйдин!

– Мисс Мадаленна!

Первый этаж, было совсем невысоко, она могла выпрыгнуть и добежать до него, догнать, если только ее перестали бы держать. А кто это был: Фарбер или мистер Смитон?

– Эйдин! Я скучаю по тебе!

– Мисс Мадаленна! Не мучьте ни себя, ни его!

Она посмотрела на фигуру дворецкого в темном костюме, и ей показалось, что вдалеке увидела знакомые очертания. Белая борода, очки в стальной оправе – наверняка в мире было место, где Мадаленна могла найти то, что потеряла. Она перестала выворачиваться из рук и потянулась к прозрачной фигуре. Та исчезла, растаяла в воздухе, и Мадаленна опустилась на пол. Жертва была принесена. Пилигриму пришло время отдать свое сокровище.

Комментарий к Глава 32

большое спасибо за прочтение, буду очень благодарна вашим комментариям!

p.s. я в неменьшем шоке, поверьте.

========== Глава 33 ==========

Комментарий к Глава 33

я буду очень рада и благодарна, если после прочтения вы напишите пару слов о главе, спасибо! приятного чтения!

– Почему вы мне сразу не позвонили?

– Миссис Стоунбрук, мисс Мадаленна не хотела никого видеть.

– Я ее мать, Фарбер, первым делом вы должны были позвонить мне!

Раздался стук в дверь.

– Мадаленна, дочка, можно к тебе войти?

Она помолчала, но с кровати не встала. Ей и сейчас не хотелось никого видеть. Ее достаточно раздражала начавшаяся весна с ее розовыми закатами, первым зноем в воздухе и песней стрижей, чтобы пускать с улицы кого-то к себе в комнату. Даже маму.

– Нет, я не одета, но скоро встану.

Она часто читала, как после предательств и болезненных влюбленностей, девушки запирались на сто замков и надевали на себя все самое темное и серое. Мадаленна встала с кровати и посмотрелась в зеркало, ожидая увидеть призрака в белом платье. Она почти даже отшатнулась, когда заметила, что ее отражение было таким же, как обычным. Она не побледнела, под глазами не залегло темных кругов, и губы не стали в цвет пасмурного неба – внешне Мадаленна ничем не напоминала убитой горем девушку. Только в глазах застыло странное, затравленное выражение, и его убрать она никак не могла. От улыбки стало еще только хуже – она напомнила себе страшного клоуна из недавнего фильма ужаса, который крутили в местном кинотеатре. На глаза была накинута все та же тень, и сколько бы она их не терла, та не спадала. А что, собственно такого, произошло? Мадаленна встретила человека, полюбила, потом влюбилась, следом обрела скромную надежду на совместное счастье, а потом эта надежда умерла. Аньеза всегда говорила, что за жертвы во имя любви приходилось расплачиваться тем, ради кого они совершались, но сейчас страдала только Мадаленна. Иногда она задумывалась, как себя чувствует мистер Гилберт, но каждое упоминание о нем вило из нее веревки, и она бросалась к книжному шкафу перелистывала книги, принималась стирать пыль; делала все, только чтобы не вспоминать о любимом лице и о том, что она потеряла. Но почему все должны были знать, что она страдает?

Мадаленна наклонила напольное зеркало на себя и вгляделась в свое отражение. Если улыбаться у нее получалось, то тогда она сможет быть второй Хильдой Стоунбрук. Падать ниже уже все равно было некуда, так почему не обратиться к родственным связям? Она тихо, стараясь, чтобы в столовой ее не услышали, открыла дверь и пробралась в комнату отца. Где-то у него в альбомах должна была храниться фотография Бабушки в молодости. Дверь легко поддалась, и она оказалась в темной спальне. Постель отца была нетронута, вероятно, он так не зашел в эти дни домой, и Мадаленна осторожно взбила подушку и наполнила водой графин – он все же мог вернуться, и она не хотела, чтобы Эдвард снова ушел. Ей его не хватало. Она поняла, что сейчас могла спросить только у него, как сильно обидела Гилберта, и была ли у нее возможность все восстановить. Отец тоже не особо обрадовался, что его дочь колесила по Италии с женатым мужчиной, но Мадаленна помнила, как он спросил, счастлива ли она с ним. Мама сразу же заговорила о чести и достоинстве и даже не поинтересовалась чувствами дочери. На книжных полках не было пыли, Фарбер по-хозяйски следил за спальней своего хозяина, и она заметила, что книги, которые отец всегда раскидывал после прочтения, стояли ровно в ряд, разделенные по алфавиту. Но где-то еще должны были быть альбомы. Мадаленна пододвинула лестницу и, забравшись на последнюю перекладину, принялась возить рукой по полке. Наткнувшись на кожаные переплеты, она стащила несколько альбомов, и, чудом не упав, сползла обратно на пол.

Где-то должны были быть фотографии молодой Хильды. Теперь Мадаленна как-то даже упивалась ощущением сходства с Бабушкой. А почему она должна была вообще быть доброй, милосердной и все понимающей, когда ничто из этого не принесло ей в итоге счастья? Почему она должна была радоваться тому, что жертвовала своим счастьем и смотрела на то, как та, которая была этого недостойна, жила с тем, кого любила Мадаленна? Хильда всю жизнь прожила так, как сама того желала, вышла замуж за того, кого сочла нужным, и ни разу не пожалела о своем поведении. То, что она все-таки оказалась в санатории, больше похожем на клинику для сумасшедших, еще ни о чем не говорило. Зная упорство и характер Бабушки, та должна была выйти оттуда всего через несколько месяцев. Мадаленна листала быстро картонные страницы с квадратными снимками малышей, мужчин в сюртуках и фраках, женщин в парадных платьях, в шелках и бархате; на одной из страниц она заметила даже Лили Элси рядом с красивой женщиной, отдаленно напоминавшею Эдварда – это оказалась сестра Эдмунда. Мадаленна задумалась – дедушка никогда не упоминал о том, что он был не один в семье. Наконец она долистала до страницы, на которой большими цифрами было написано «1920-е». Где-то здесь должны были быть фотокарточки Хильды. Листать пришлось недолго – на второй странице Мадаленна увидела знакомое лицо и поднесла альбом поближе, стараясь рассмотреть Бабушку в том возрасте, когда она еще не превратилась в старую ведьму.

На нее смотрело нежное лицо, такое обычно называли «лепесток розы». Даже на черно-белой фотографии было видно, какими яркими были у Хильды глаза – со временем они перестали быть серо-голубыми и потускнели. Завитые волосы спадали на виски, обрамляя лицо мелкими волнами. Нос, идеально курносый, был немного вздернут, отчего лицо уже тогда казалось высокомерным. Тяжелый характер выдавал нежно очерченный рот, сурово сжатый, и взгляд, направленный не в сторону, а прямо на фотографа. Хильда улыбалась, но в улыбке чувствовалась знакомая сталь, в ней не было тепла и ничего искреннего. Хильда улыбалась потому, что знала – эта улыбка принесет ей миллионы и Эдмунда Стоунбрука. Мадаленна была уверена, что после того фотограф щелкнул затвором камеры, Бабушка презрительно огляделась вокруг и обозвала всех присутствующих дураками. Бабушка была и оставалась отвратительным человеком, любившим только себя, тиранящей всех, кто не прислушивался к ее мнению, и все же она жила и была счастлива. И считала, что Мадаленна была похожа на нее. В этом заключалось одна из многочисленных странностей поведения Хильды – она постоянно утверждала, что ее внучка недостойна так называться, и все же приблизила ее настолько, что та отвечала за весь дом и, в особенности, ее покой. Так, может Мадаленна и в самом деле была похожа на нее? Может, мистер Смитон и мистер Гилберт просто ошибались на ее счет? Мадаленна поправила халат и посмотрелась в зеркало отца – на нее смотрела девушка, во многом походившая на Хильду Стоунбрук. Гилберт сказал, что она напоминала Марию, но просто польстил ей. На самом деле она была Хильдой Стоунбрук. Она не страдала, она закрыла сердце ото всех в раннем возрасте и добилась всего, чего желала. Так, почему ей нельзя было стать такой же?