Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"
Автор книги: Ann Michaels
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 68 страниц)
– И не надо. – заключила Аньеза и заботливо накинула на дочь шаль. – Милая, мне кажется, или ты немного сипишь? Ты простыла?
– Пустяки, – отмахнулась она. – Просто немного болит горло, вот и все.
– Как это пустяки? – встрепенулась Аньеза. – Ты опять ходила в красном пальто? Оно совсем прохладное, я же говорила, что надо надевать зеленое!
Эдвард и Мадаленна переглянулись, но ничего не сказали. Аньеза всегда ревностно следила за тем, чтобы никто из домочадцев не простыл, и такой участи не могли избежать ни слуги, ни даже их собака. Постоянно в ее походной сумке были анисовые леденцы, эвкалиптовые пастилки и какой-то особенный отвратительный спрей для горла, от которого брыкался даже их пес. Но Аньезу это не останавливало, и, только заслышав чье-то кашлянье или сиплый голос, она сразу бросалась лечить несчастного.
– Да ничего с Мадаленной не случилось, – Эдвард налилил ей еще чашку чая. – В конце концов, можно сварить ей глинтвейн.
Под суровым взглядом жены предложение глинтвейна сразу исчерпало себя, и Эдвард решил, что Мадаленне не хватило заварки. Аньеза только вытащила пастилки от кашля, как за дверью раздались тяжелые шаги, и Мадаленна застыла с чашкой в руках – первый раз она была рада появлению Бабушки. Хильда остановилась, и она принялась гадать – хватит ли той такта постучать или нет. Однако через секунду по деревянной панели замолотили тростью, и дверь открылась. Хильда остановилась на пороге, однако по взгляду Мадаленна поняла, что искали именно ее.
– Здравствуй, Эдвард. – Бабушка пыталась отдышаться. – Здравствуй, Аньеза. Мадаленна, – она скривилась и подошла поближе. – Будь любезна, ответь, почему твой гость обязан один сидеть в гостиной и ждать твоего появления?
– Какой гость? – недоуменно посмотрел на нее Эдвард.
– Думаю, твоя дочь может тебе это объяснить. – Хильда выжидающе смотрела на Мадаленну, а та старалась мысленно не сыпать проклятьями. – Понятно, Мэдди решила молчать. Хорошо, я скажу. Дорогой мой, – она повернулась к сыну. – Джон Гэлбрейт стоит в Розовой комнате и ждет твою дочь, пока Мэдди тут распивает чаи.
– Во-первых, – Аньеза поднялась с кресла. – Мадаленна не обязана дежурить постоянно в коридоре и ждать незванных гостях. – Хильда уже скорчила гримасу, но Аньеза продолжала. – Во-вторых, сегодня не день визитов. А, в-третьих, сегодня выходные, и Мадаленна может делать что угодно, хоть на голове стоять.
– К тому же, – вставила Мадаленна. – Я его не приглашала, так что, я не виновата в том, что он решил напроситься в гости. И потом, – она прищурилась точно так же, как Бабушка. – Разве это не вы так привечали его? Полагаю, вам будет о чем поговорить.
– Прекрасно. – всплеснула руками старуха. – И вот это воспитание Стоунбруков! Нечего сказать, в свете это будет фурор. Эдвард, – начала она, но отец поморщился и перебил ее.
– Не надо так драматизировать. Ничего страшного не случилось, Мадаленна и правда не обязана встречаться с каждым, кто забредает в наш дом. Так что, скажите Фарберу, чтобы тот напоил его чаем, и если моя дочь захочет, она спустится.
Хильда хотела что-то еще добавить, но Эдвард недвусмысленно открыл дверь, и той не оставалось ничего, кроме как ретироваться. Бурчание Хильды про современные нравы было еще слышно в коридоре, когда отец задумчиво поболтал очередной жидкостью в стакане и вдруг внимательно посмотрел на Мадаленну. Ей хорошо был знаком этот взгляд, так отец смотрел тогда, когда хотел ее в чем-то убедить.
– Мадаленна, может тебе все-таки сходить куда-нибудь с Джоном?
Ей показалось, что она ослышалась. Минуту назад отец стоял на ее стороне, а сейчас предлагал пойти на прогулку с тем человеком, к которому она испытывала ничего. Даже если сначала была неприязнь, то сейчас Мадаленна обрадовалась бы и ей, не было бы того равнодушия, которое появлялось, когда она смотрела на обрывки бумаги на столе. Джон был ей безразличен, и она ничего не могла с этим поделать, да и не хотела. Одно его присутствие вгоняло ее в такую тоску, что все в ней буквально деревенело, и она начинала, не моргая, смотреть в одну точку.
– Куда?
– Ну а куда все сегодня ходят? – отец выглянул в окно, будто надеясь увидеть там вывеску дорогого отеля. – Сходите в бар.
– Эдвард! – воскликнула Аньеза, но тот только развел руками.
– Я не пью. – мрачно констатировала Мадаленна. – И не собираюсь начинать.
– А кто тебя просит пить? Сходите, съедите по пирожному, поговорите.
– Эдвард, ты видел, какая там погода! – негодование в голосе Аньезы все росло. – У Мадаленны болит горло, как ей туда идти?
– Обычная погода, – отмахнулся он. – Если все время все переводить на погоду, Мадаленна может из дома вообще никогда не выйти. Ну, так что? – он приобнял дочь, но та угрюмо смотрела на пейзаж с охотниками.
– Зачем мне туда идти? Я не люблю Джона, не люблю бары, не люблю слоняться в дождь по городу. Я не хочу.
– Во-первых, моя дорогая, – он повернул ее лицо к себе. – Считай это тренировкой выхода в свет. Тебе все равно придется общаться со всякими хлыщами, и поверь, твой Джон еще не самый худший вариант. А во-вторых, – он посмотрел на Аньезу. – Нам с мамой надо о многом поговорить.
– О чем? – встряла в разговор Аньеза.
– О многом. – с серьезным видом заключил Эдвард.
– Я не понимаю, – замотала головой Мадаленна. – Чем вам я так буду мешать, если уйду в свою комнату и надену беруши? Я все равно никогда особо не прислушиваюсь к вашим разговорам.
– Эдвард, – было начала Аньеза, но тот взял ее за руку, и она недоуменно посмотрела на него.
Мадаленна встала. Она никогда не было обузой, и вовсе не желала становиться ей сейчас. Ей не хотелось признаваться в этом, но ей стало неудобно, будто она сама напрашивалась на то, чтобы остаться, а ее вежливо выставили за дверь. Но ведь с ней были ее родители, кому она доверяла больше всех, кого она любила больше всех. Было за что-то стыдно, но она никак не могла понять, за что именно, и Мадаленне вдруг очень сильно захотелось оказаться где угодно, но только не здесь, где она могла статься навязчивой, где ее общество было ненужно. Джон ей не нравился, она его с трудом терпела, но он нуждался в ней, и Мадаленне захотелось почувствовать хоть на минуту это прекрасное чувство – в ней была чья-то необходимость, кто-то ждал встречи с ней. Не беда, если ей не рады в родном доме, она найдет себе общество по вкусу.
– Пожалуйста. – она поправила бант на платье и закрепила шпильку в пучке. – Надеюсь, к двенадцати ночи вы успеете наговориться, и я смогу вернуться домой.
Наверное, Эдвард все-таки понял свою ошибку и попытался что-то ей сказать, но она отодвинулась от объятий, быстро поцеловала маму в щеку и прошла в свою комнату. Она бы осталась и в этом платье, но на серой шерсти было пятно, и она не могла позволить себе ходить в подобном. Где-то у нее было новое платье, черное, кружевное, на бархатном чехле. Мадаленна порылась в шкафу, вытащила оттуда платье и, поколебавшись, достала черные лаковые туфли. Потом взбила в длинные волны волосы и, подумав, закрепила два локона на затылке черепаховым гребнем. Она еще хотела добавить помады, но той не оказалось и она осторожно нанесла на губы красноватые румяна. Джон. На его месте она представляла себе другого, и ради него ей хотелось быть ослепительно красивой, пусть даже туфли были не по погоде, и она рисковала простудиться.
Она вышла на лестницу и неспеша, как героиня Ланы Тернер в «Девушках Зигфилда», принялась спускаться по лестнице. От непривычки на каблуках было сложно балансировать, но она незаметно придерживалась рукой за перилла. Удачно миновав все лестничные пролеты, она открыла дверь и прошла в Розовую комнату; Джон стоял, повернувшись к ней спиной. Пальто его лежало на кресле, и черный костюм было немного помятым, словно он куда-то торопился. Джон не нравился ей, Мадаленна никогда не представляла, как он прикасается к ее щеке губами, как обнимает ее – хватило одного раза, и тогда ее передернуло. Джон не был тем человеком, чьи ухаживания ей хотелось принимать, от кого она хотела хранить цветы и открытки. Но в этот вечер она была удивительно одинока, и даже свой внутренний мир не мог открыть для нее никаких новых тайн. И она подошла к нему так, чтобы стук каблуков возвестил о ее приходе. Он обернулся быстро, и Мадаленна заметила восхищение, вспыхнувшее в его глазах. Это было забавно, подумала Мадаленна, она не так часто видела подобный взгляд, и со спокойным изумлением она поняла, что ей это нравится.
– Здравствуй, Мадаленна. – выдохнул он и протянул букет; это снова были розы. – Ты… Прекрасна… То есть, – он смутился для вида и улыбнулся. – Ты прекрасно выглядишь.
– Спасибо, Джон, – ее голос был каким-то бездушным. – Ты тоже неплохо.
Они замолчали, но Мадаленна не стремилась продолжать беседу.
– Я тут подумал, – он быстро посмотрел на часы; там было четыре вечера. – Может быть, мы могли куда-нибудь сходить?
– Куда?
– Недалеко отсюда, на Мэйден-стрит есть хороший бар… – она его перебила.
– Я не пью.
– Необязательно пить. – нашелся Джон. – Можно просто посидеть, послушать джаз… Мадаленна, – он подошел к ней поближе и вдруг сжал ее руку; она отдернула ее. – Мне нужно с тобой поговорить о многом.
– Поговорить? – она накинула на себя пальто и открыла дверь. – Я предпочла бы помолчать.
***
Какое-то время они бродили по улицам Лондона. Джон рассказывал что-то о своей учебе в университете, о забавных случаях, но Мадаленна почти его не слушала. Она смотрела на белые дома, выступавшие из темноты, смотрела на оранжевые окна, незанавешенные, за которыми мелькали фигуры детей и родителей. Кто-то собирался на ужин, кто-то весело смеялся; все выглядело таким теплым, уютным, все напоминало спектакль, но ей на это представление билета не было, и она каждый раз удерживала себя от того, чтобы остановиться и засмотреться. Мадаленна не волновалась, что кто-то из обитателей этих маленьких оранжевых экранчиков обратит на нее свое внимание, они были заняты личным счастьем. Возможно, она преувеличивала свои страдания, но в такую погоду, когда на землю падал не то снег, не то дождь, а небо было серым и тяжелым, больше всего ей хотелось не топтаться по улицам около огней, не сидеть в душном такси, а быть рядом со своей семьей.
Джон поймал второй такси очень быстро. До Мэйден-стрит было не так далеко, но давка на улицах была такая удушающая, а дождь, наконец поливший, был таким холодным, что Мадаленна с удовольствием залезла в теплый автомобиль. Отодвинувшись от Джона как можно дальше, она смотрела в окна и никак не могла отделаться от мысли, что начинает прожигать жизнь и деньги. Постоянная езда на такси, походы в бары и рестораны, бесцельное мотание по улицам туда и обратно от одного кабака до другого – от такого будущего она бежала всю свою сознательную жизнь, и именно оно теперь ее прельщало. Мадаленне даже захотелось вдруг попробовать вкус рома или хереса, понять, как это – медленно пьянеть, погружаться в свой собственный мир, быть самой мудрой и понимающей. Но тут такси тряхнуло, и последняя мысль показалась ей уже откровенным бредом. Джон отказался от того, чтобы шофер высадил ее и выскочил из автомобиля как ошпаренный, только чтобы открыть дверь.
Он не соврал, когда сказал, что бар был неплохим. Около него была совсем другая публика, в которой Мадаленна не так часто появлялась. Она встречалась с гранд-дамами и беспечными знатными леди на благотворительных базарах, она проводила изредка вместе с ними концерты, она привечала их в семейном доме. Но она никогда не видела этих джентльменов и леди в том мире, в котором они проводили большую часть своей жизни. Вся благотворительность была лишь прикрытием, их настоящая жизнь была здесь – около горящих афиш театра, около низких окон баров и разукрашенных – ресторанов. Они выбегали на холод в своих тонких фраках и шелковых платьях для того, чтобы закурить длинные сигареты и посмотреть на тех, кто придет за ними. У все них были холодные улыбки, такие же сверкающие, как и их браслеты и серьги. Мадаленна не знала этот мир, да и не горела желанием узнавать. Она не считала себя ханжой, и в восемь лет этот мир ей казался предметом мечтаний, но Аньеза с ранних лет толковала ей, что это все – пустая обертка, фантик и больше ничего. Мадаленна не стремилась к ним, и все же в этот вечер ей было приятно осознавать, что она красива, что она приковывает к себе внимание. Когда луч прожектора упал на ее волосы, она почувствовала, как Джон горделиво выпрямился – он гордился тем, что она была рядом с ним, он мог дать возможность думать другим людям, что они пара.
– Ну что, Мадаленна, пойдем? – спросил ее Джон.
Около бара стояла толпа, но Мадаленна пробралась к окнам и ради интереса заглянула внутрь. Там был полумрак, около окон были раставлены мягкие диваны, и украшения дам блестели в свете небольших торшеров, накрытых зеленым плюшем. Все было в каком-то странном мерцании, и, делая вид, что она рассматривает новые журналы на развале по соседству, Мадаленна старательно взирала на этот, до недавнего времени, скрытый от нее мир. Там было интересно, загадочно, и, наверное, не так безопасно, как в тех местах, в каких она привыкла бывать. Здесь была совершенно другая публика, и она жила по своим правилам. Это было интригующе; Мадаленна потянулась поближе к свету и вдруг замерла. В отражении самого последнего окна она увидела свой силуэт, а за ним – красивую женщину. С темными кудрями, в которых блестели изумруды, с тонкими руками, которые были все в браслетах и кольцах, с обольстительной улыбкой на ярко-красных губах. Это была Линда Гилберт, а рядом с ней был Эйдин Гилберт, мистер Гилберт, ее муж. Мадаленна затаила дыхание, но не отодвинулась от окна, все сильнее всматриваясь в знакомую фигуру. Они не могли ее заметить, на улице было слишком темно, в баре было слишком интересно, и они были слишком сильно увлечены собой. Она что-то говорила ему, а он держал ее руку в своей. Он улыбался ей, внимательно слушал ее и смотрел на нее – Господи, как же Мадаленна желала почувствовать этот взгляд на себе. Потом Линда вдруг рассмеялась и, прижав его руку к своей груди, другой растрепала его волосы. Мадаленна почувствовала, как горькая желчь начала подползать к ней изнутри.
До этого она еще не знала, что такое ревность. Мадаленна читала об этом в книгах, видела ее в глазах актеров очередного фильма, но никогда не чувствовала. Оказалось, что ревность была болью, страшной и при этом неизбежной. Ревность была завистью – от нее сердце замирало при одной мысли – что если на том месте была бы она? От ревности хотелось наделать страшных поступков, за которые было бы потом стыдно, но сейчас, сейчас делать что угодно, только бы внутри унялась эта страшная боль, от которой хотелось кричать и бежать на край, потом запнуться и забыть, что она когда-то вообще знала этого человека.
Мадаленна впервые в жизни ревновала. И это было неизбежно, она оттягивала этот момент признания своих чувств только потому, что знала – вслед за ними последует это ужасное осознание – она могла быть его студенткой, она могла быть его лучшей ученицей, он мог говорить, что она подает исключительные надежды. Она могла быть его другом в конце концов. Но никогда в жизни она станет обладать этим священным правом просто коснуться его волос, затянуть галстук или тронуть его за рукав – все это было не для нее. Все это было для той, которая не опоздала на двадцать лет. Мадаленне показалось, что она сейчас упадет на мокрый асфальт и станет лежать, пока не простудится до полусмерти и позабудет и август, и сторожку садовника, и странного незнакомца. Потому что она была безнадежно влюблена в своего вечного собеседника, в своего профессора, в женатого человека, и, несмотря на все принципы и устои, ей тоже хотелось быть счастливой.
– Да, Джон, пойдем.
***
Они спустились вниз по ступеням, и предупредительный швейцар отворил им дверь В баре царил все тот же полумрак, что и за окнами и нарушался он только за столиками – небольшие лампы освещали небольшой клочок скатерти так, что собеседникам приходилось чуть ли не прижиматься друг к другу. Они быстро сдали свое пальто, и Джон было предложил ей свою руку, но Мадаленна отказалась и, распушив прическу, прошла в зал. Она старалась не искать глазами знакомую компанию, но это произошло помимо ее, и через секунду она услышала знакомый смех. Гилберты сидели в самом конце, около сцены, и за то время, пока она спускалась в зал, к ним успели присоединиться их приятели.
– Добрый вечер, – улыбнулся метрдотель, – Вы заказывали столик?
Мадаленна только повернулась к нему лицом и хотела сказать, что они решили присоединиться спонтанно, как мужчина вдруг виновато улыбнулся и щелкнул пальцами в пустоту. Сразу откуда-то появились официанты, засуетились, и Джон торжествующе улыбнулся.
– Мисс Стоунбрук, мы не знали, что вы собираетесь к нам. – принялся расшаркиваться официант. – Прошу вас, садитесь сюда, здесь лучшее место во всем баре.
Мадаленна хотела спросить, откуда они знают ее, но удержалась – не хватало только узнать, что ее фотография появилась в каком-то желтом издании. Она нравилась себе, ее вполне устраивало свое отражение в зеркале, но она искренне полагала, что ужасно получается на фотографиях. Место оказалось посередине зала, однако их скрывал общий полумрак, и можно было не волноваться, что кто-то из компании их узнает. А Мадаленне вдруг ужасно захотелось выкинуть что-нибудь этакое, чтобы на нее обратили внимание. Захотелось громко шаркнуть стулом, подозвать официанта, засмеяться, но стул стоял ровно, официанта звать не приходилось, он и так стоял рядом с ней, а смеяться не хотелось. Все эти приемы отдавали дешевизной, пошлостью, и она вздрогнула от ужаса. Она начинала бояться саму себя – раньше такие мысли ей в голову не приходили. Раньше она никогда не была влюблена.
– Что вы будете пить? – поинтересовался официант.
– Ежевичный ликер. – Джон вопросительно посмотрел на нее. – А ты, Мадаленна? Может быть рюмку хереса?
– Я сказала, что не собираюсь пить алкоголь. Мне лимонный сок с сахаром. Благодарю.
– Очень хорошо.
Официант кивнул и исчез в глубине бара, снова заиграл оркестр – на этот раз это был Гершвин с незабвенным «Летним временем», и Джон вдруг улыбнулся и посмотрел на нее. Мадаленна не знала, что ему нравилось больше – она сама или ее счет в банке. Но сейчас она сидела в баре, на нее смотрели влюбленным взглядом, а она была готова взвыть от тоски, потому что отдала бы многое на свете только за то, чтобы на месте Джона сидел другой человек и задумчиво смотрел на нее. Во взгляде мистера Гилберта никогда не было ничего предосудительного, но Мадаленна желала этот взгляд больше всего. Около сцены раздался новый взрыв смеха, и она почувствовала физическую боль – болело в области груди.
– Мадаленна, я хотел с тобой поговорить. – внезапно начал Джон. – Это очень важно.
– Мне казалось, о важном мы поговорили еще в прошлый раз.
– Я был тогда слишком резок, – он виновато потупился, и Мадаленна отстраненно подумала, что при таком освещении он напоминает принца из ее старой книги сказок. – Я говорил только о себе, и ни разу не спросил, чего хочешь ты. Чего ты хочешь, Мадаленна?
Джону очень хотелось поговорить с ней, а Мадаленне больше всего хотелось перестать смотреть туда, куда смотреть было запрещено. Мистер Гилберт был женат, Джон был свободен, но за все картины этого мира она бы не пожелала стать женой последнего. Незаметно, ненавязчиво, мистер Гилберт отодвинул все ее симпатии; никто не мог быть похожим на него, никто не мог так улыбаться, так смотреть на нее, так слушать, а на меньшее Мадаленна не хотела и соглашаться. Если только… Но не зря Аньеза так долго взращивала в своей дочери достойные принципы и воспитывала мораль – одна мысль, что она могла поступиться священным обрядом перед Богом и людьми заставила ее содрогнуться. Но Мадаленна была влюблена, и то, что в ней так давно должно было разгореться, начало гореть сейчас. Ее это не пугало, она давно ждала этого – неоправданного счастья, ожидания каждой встречи, радости от одной улыбки. Она ждала, и когда это пришло к ней, она не намеревалась от этого отказываться. Хотя бы внутри себя.
– Я хочу покоя. – произнесла она.
И осеклась. Покой – это было именно то, что мог дать ей Джон. Это было единственное, что он мог дать ей. Могильный покой без возможности хоть какой-нибудь радости, безнадежное спокойствие – во всем этом Мадаленна так долго жила, что теперь ее от этого воротило. Она желала другого покоя – тепла семьи, уюта дома и счастья. Ни Джон, ни другой не могли ей этого дать.
– Мадаленна, – начал было Джон, но тут вернулся официант с напитками, он замолчал, но через минуту продолжил. – Мадаленна, я уже говорил, что люблю тебя, и я не врал. Ты – единственная, на ком я хотел бы жениться.
– Я просила тебя не говорить об этом, Джон.
– Я знаю, – он снова взял ее руку в свою, и на его лице появилось знакомое виноватое выражение. – Но я не могу. Мне больно понимать, что упускаю единственную возможность быть счастливым.
– Ты еще найдешь свое счастье, Джон.
– Нет, не найду. Я буду счастлив только тогда, когда буду рядом с тобой.
Странная апатия накатила на Мадаленну, заставляя ее равнодушно смотреть на голубоватую сцену, шатающийся силуэт певицы и новых гостей, мешающихся друг с другом. Джон ведь говорил ей то же самое, что она мечтала сказать другому человеку. Первый раз он угадал ее мысли, но не смог догадаться, к кому они были обращены. В эту минуту ей даже захотелось, чтобы она была влюблена в Джона, тогда все было бы проще и не так болело внутри. Джон не любил ее, она это знала; время от времени до нее долетали новости о его бурной личной жизни, о том, что он снял квартиру, и жил там с какой-то девушкой. Каким-то образом его родители на это согласились, но большего Мадаленна не знала, да и не хотела. Она была рада тому, что в его жизни наконец появился кто-то, кому он мог подарить всю заботу и поддержку.
– Мадаленна, я знаю, что ты любишь другого, – музыка стала громче – время близилось к вечеру, и Джон пододвинулся к ней ближе. – Знаю, что я тебе не нравлюсь, но ты…
– Джон, – не вытерпела она и подвинула торшер так, чтобы он их разделял. – Как ни странно это говорить, но дело не во мне, а в тебе.
– Во мне? – изумленно воскликнул Джон, и проходящие гости оглянулись в их сторону.
– Пожалуйста, не кричи так. Дело в тебе и в твоих чувствах ко мне. – Джон снова что-то хотел возразить, но Мадаленна махнула рукой. – Ты не любишь меня. Пойми, я не стараюсь тебя обидеть, я говорю правду. Ты не любишь меня, Джон, и это мало что способно изменить. Я предполагаю, что я могу нравиться тебе, что тебя привлекает мое состояние…
– Мадаленна! – гневно крикнул Джон, и несколько столиков с нескрываемым любопытством посмотрели на разворачивающийся спектакль. – Как ты можешь так говорить? Мне все равно, сколько денег у тебя, это ничего не значит! Я любил тебя с самого детства… – но она не дала ему закончить.
– Тогда почему ты обижал меня, если любил с самого детства? – Мадаленна резко пододвинулась к нему, и Джон опешил. – Почему ты смеялся вместе со всеми, когда приходила в школу в старой форме? Почему ты покрыл Тони Диллингвела, когда тот забросал меня яблоками?
Джон понурил голову, но Мадаленна видела, как его глаза бегали, лихорадочно ища себе оправдание. Будь он ей хоть сколько-то небезразличен, она еще могла злиться, но Джон был ей никем, и единственное, чего она хотела – провести бездумно оставшееся время. Он снова взял ее за руку, но на этот раз она ее не отдернула; если можно было представить, что рядом с ней сидел не Джон, то это было даже приятно.
– Я был дураком, Мадаленна, – он взглянул на нее, но она смотрела на эстраду. – Но сейчас… Сейчас многое изменилось.
– Может быть и так, – пожала она плечами. – Но мое решение неизменно. Я не хочу замуж, Джон. Ни за тебя, ни за кого-то еще.
– Знаешь, Мадаленна, – медленно проговорил он. – Если бы ты только согласилась, я бы сразу расстался с Митци, и в тот же день побежал бы в мэрию.
– Митци?
– Ну да, – смущенно пробормотал Джон. – Митци, она… В общем, мы какое-то встречались с ней, то есть, и сейчас встречаемся… Мы с ней снимаем одну квартиру. Но между нами ничего серьезного. – сразу же оговорился он, а ей хотелось только улыбаться. – Люблю я только тебя.
Так вот, значит, как звали ту таинственную девушку. Красивое имя. Мадаленна постаралась понять, что она почувствовала, когда узнала, что Джон все это время жил с кем-то другим, но внутри не было ничего, одно долгожданное облегчение – кроме нее была еще одна, ту, к которой Джон наверняка испытывал глубокие чувства. Мадаленна мысленно пожелала им крепкого счастья.
– Ну вот видишь, Джон, – она улыбнулась и положила свою руку на его. – Ты счастлив, так зачем разбивать свою жизнь и сердце этой девушки? Это недостойно джентльмена.
– Митци знает, что у нас все несерьезно. – отмахнулся Джон. – Она просто…
– Замолчи сейчас же, если хочешь, чтобы я тебя хоть сколько-то еще уважала. – с внезапной серьезностью произнесла Мадаленна. – Ты делишь с этой девушкой крышу, еду, постель, – Джон было покраснел, но Мадаленна шикнула на него. – Она любит тебя, а ты рассказываешь о ней, так будто она что-то само собой разумеющееся. Не смей говорить о ней в таком тоне.
– Да, – усмехнулся Джон. – Я слышал немало ревностных речей, но эта мало на них похожа. Значит, ты действительно меня не любишь.
– Услышь меня, Джон, – она наклонилась поближе к нему. – Услышь и пойми меня правильно. Единственное, что заботит меня сейчас – это моя семья и университет. Мой отец вернулся из Египта, его не было почти десять лет. Это немалый срок. – Мадаленна хотела рассказать ему о Бабушке, но остановила себя – Джон бы не понял. – У меня нет времени на влюбленности и тому подобное. Меня заботит исключительно моя семья.
– Ты еще влюбишься. – Джон постарался изобразить сожаление. – В какого-нибудь ученого болвана, который будет тебе говорить о том, как прекрасно искусство.
– Не смей так говорить о нем! – неожиданно воскликнула Мадаленна.
Она выдала себя и прежде чем прикусить язык, она увидела нарастающее любопытство в глазах Джона. Там даже не было ревности, только недопонимание. Мадаленна было уже хотела что-то соврать, но в тот момент, как она собралась произнести достойное оправдание, на ее плечо легла чья-то рука, и она резко подскочила на месте. Сзади ее стула стоял профессор Лойтон и удивленно улыбался. Действительно, пути судьбы были неисповедимы.
– Мистер Лойтон, – проговорила она, давя желание протереть глаза и повнимательнее присмотреться.
– Мисс Стоунбрук! – воскликнул профессор и энергично пожал ей руку. – И… – он посмотрел на Джона, и тот льстиво улыбнулся. – Я вас помню, молодой человек. Если мне не изменяет память, мы встречались с вами на скачках. – улыбка Джона погасла.
– Да, я была там с мистером Гэлбрейтом. – улыбнулась Мадаленна. – Я рада вас видеть, профессор.
– А как я рад. – просиял мистер Лойтон. – Я всегда говорил, что вы слишком много занимаетесь учебой, все-таки иногда не мешает и отдохнуть. Кстати, – он посмотрел на Джона. – Может вы хотели бы присоединиться к нам? Мистер Гилберт был бы вам рад.
– Не думаю, что это удобно, сэр.
– Гилберт? – оживился Джон. – Эйдин Гилберт? Это ведь он женат на Линде Гилберт? – он пристально вгляделся в полумрак. – Говорят, она самая красивая женщина Англии.
И этот туда же. Это была не ревность, но Мадаленне от досады захотелось треснуть Джона тарелкой по голове. Хоть кто-нибудь в этом городе не говорил бы о том, как красива Линда Гилберт. С недавнего времени эти слова стали приносить ей одну боль.
– Вы правы, мистер Гэлбрейт. – улыбнулся Лойтон. – Линда и правда самая красивая женщина, которую я когда-либо видел, только, чур, не говорите этого моей жене.
Он подмигнул Джону, и они оба рассмеялись. Мадаленна презрительно фыркнула – шутка вышла неудачной, к тому же Джон и не знал жену мистера Лойтона.
– Но, – мистер Лойтон лукаво покосился в сторону Мадаленны. – Полагаю, что скоро ее позиция будет смещена в пользу более молодой конкурентки.
– Перестаньте, профессор. – в голосе у нее был лед. – Я не собираюсь принимать участие в этой гонке.
– Тогда вы уже выиграли, мисс Стоунбрук. – рассмеялся Лойтон. – Тогда мне придется разочаровать нашу честную компанию – вы не хотите присоединиться к нам?
– Боюсь, что нет. – она проигнорировала грустный взгляд Джона – ему не терпелось прикоснуться к богемной публике, – и не удержалась от шпильки. – Передайте, пожалуйста, сэр, мистеру Гилберту, что субординация между студентами и профессорами – самая важная часть обучения.
Мистер Лойтон на секунду в недоумении замер, а потом на его лице расплылась плутоватая усмешка.
– Прекрасные слова, за которые можно поднять кубок! Желаю хорошего вечера.
– Так о чем ты еще хотел со мной поговорить? – когда профессор отошел, Мадаленна повернулась к ошарашенному Джону. – Ты так и не рассказал, чем закончилась твоя практика в конторе отца?
– А?
Его пристальное внимание к Линде Гилберт не прошло даром, и когда неровный свет от очередного торшера упал на столик их компании, Джон смутился и отвел взгляд – блистательная леди заметила его взгляды и теперь, не стесняясь, смотрела в его сторону. Мадаленна усмехнулась – про эту игру взглядов она слышала еще с пеленок, только вот не знала, что в нее можно играть замужним дамам. Правила этого света действительно были очень забавными. Искоса она могла видеть только рукав белой рубашки мистера Гилберта и несколько серебряных запонок в манжетах, но ей вовсе не хотелось смотреть на него – видеть желанную ревность в его глазах было бы слишком невыносимой пыткой. Однако когда она повернулась к эстраде и выхватила мельком его взгляд, то нахмурилась – там не было ничего, одна пустота.
– Ты про мою контору? – очнулся от гипноза Джон и зачем-то поцеловал ей руку.
Мадаленне стало смешно. Они оба вели одну игру, и первый раз их цели совпали.
– А вы можете быть смешным, мистер Гэлбрейт. – она негромко рассмеялась. – Если того пожелаете. Так, что с конторой? – не дала она ему опомниться.
– С конторой? Отец хочет, чтобы я там продолжал работать, но я… – Джон вдруг осекся и посмотрел куда-то за плечо Мадаленны. – Ты извинишь меня, если я на секунду отлучусь к другому столику? Просто там сидит мой товарищ, и мне очень нужно с ним поговорить. А потом мы потанцуем, хорошо? – в его голосе слышалась мольба. – Только один танец.
– Конечно.
Джон быстро улыбнулся, вышел из-за стола и пропал в череде белых скатертей и зеленых ламп. Мадаленна выдохнула и отпила лимонного сока. Вот она и начала прожигать жизнь, в который раз подумала она. Если не задумываться, то это даже становилось занимательным – вот так каждый вечер выезжать в театр, потом в ресторан, потом в бар, и так до самой ночи, а после просыпаться днем и начинать все сначала. Правда, вряд ли ее желудок выдержал бы хоть неделю таких развлечений. Она улыбнулась и откинула голову на спинку высокого кресла. Некоторые гости посматривала в ее сторону, некоторые джентльмены даже улыбались, и в их улыбке можно было заметить что-то сродни восхищению. Это было приятно – сидеть в красивом платье, чувствовать себя прекрасной незнакомкой и слушать джаз. Она знала, что ей идет это платье, хотя оно и выглядело не так, как наряды у всех дам – вырез был неглубоким, квадратным, подол почти касался пола, а рукава были узкими, длинными и заканчивались острым треугольником у начала ладони.
