Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 68 страниц)

– Ну уж это твое право – верь, не верь. Но я говорю правду. Да и потом, не забывай, что все это время мы жили за несколько миль от Порстмута, а там кроме овец и пастухов никого нет.

– А тебе неприятно общество пастухов?

– Мне все равно, а вот Бабушку подобное окружение унижает.

Эдвард замолчал, и Мадаленна присмотрелась к ровным дубам за стеклом – то ли дело было в неровной дороге, то ли в не самом приятном разговоре, но ее начало слегка укачивать. Она уже хотела откинуться на спинку сиденья и поспать немного, пока они не подъедут к аллее, но Эдвард снова заговорил.

– Стой, а как же этот мальчик?

– Какой мальчик? – подозрительно прищурилась Мадаленна.

– Да ты его помнишь, – Эдвард забарабанил рукой по сиденью. – У него еще отец лавкой владел…

Укачивать стало еще сильнее.

– Джон Гэлбрейт?

– Он самый! – воскликнул отец. – Что он? Разве не хороший парень? Семья у него приличная, да и лавка никогда лишней не бывает, все-таки гарантированный доход.

По спине Мадаленны пополз неприятный холод, так слова отца походили на выверенные, жесткие интонации Бабушки. Ей даже на секунду стало страшно взглянуть на родное лицо – не было ли там вдруг очков в железной оправе и вечной неприязни в глазах? Подтянувшись, она вцепилась руками в подлокотник и постаралась не обращать внимание на неприятную пульсацию в голове.

– Нет. – отрывисто сказала она, и Эдвард недоуменно посмотрел на свою дочь. – Он мне не нравится.

– Не нравится как воздыхатель или даже как друг? – продолжал допытываться отец.

– Никак. – отрезала она.

– Милая, – он внезапно снова затормозил, повернулся к ней и мягко взял ее руки в свои. – Он тебя как-то обидел?

– Не меня.

Бьющаяся в агонии лошадь снова возникла у нее перед глазами, и она быстро заморгала. Пройдет еще несколько лет, но она все еще будет помнить тот предсмертный хрип, который вырывался из глотки бедного животного. Об этом отцу стоило знать, но на этот раз сил не оказалось у самой Мадаленны.

– Я потом тебе расскажу. Обещаю. – она сжала его руку в ответ и постаралась улыбнуться. – Поехали, а то мы не успеем добраться до Лондона вовремя.

– Уже приехали, моя невнимательная дочь.

Мадаленна оглянулась – не могли они так быстро добраться, ей всегда казалось, что дорога до Портсмута занимала целую вечность, а тут так стремительно доехать из Лондона? Но они действительно были на месте, и из-за коричневых веток деревьев виднелись уродливые трубы особняка. Странно, но она совсем не скучала по этому месту. Ей не хватало свежего, острого воздуха, отдающего зверобоем, когда поднимался ветер, не хватало вересковых просторов, когда не было видно ничего, кроме желтого моря, глубоко, бездонного. Она не могла взять и пробежаться по улицам Лондона – все они были маленькими, немного душными. Но она не скучала по белым коллонам, по витражным окнам, которые все еще хранили старые крики – от этого ей хотелось сбежать. Однако они были здесь, и отец, смеясь, распахивал перед ней дверь дома. Их с мамой не было тут всего несколько дней, а Мадаленне казалось, что она входит в склеп, который уже сотню лет стоял необитаемым.

Бабушка так и не приехала к ним в лондонский дом. Каждый день Аньеза звонила в особняк и спрашивала Полли, когда Хильда собрается приехать, и каждый раз старая горничная ничего не говорила, а только боязливо шептала в трубку, что «настроение старой мадам меняется так же быстро, как сентябрьское солнце». Мама даже пробовала позвонить в личные покои Хильды и спросить напрямую, но как только трубку сняли и услышали голос Аньезы, связь сразу прервалась. «Жива и слава богу.» – заключила мама и больше попыток не предпринимала. Мадаленне тоже не хотелось проявлять инициативу, даже ради отца. Но сейчас ей стало жутко – после тех дней вдали от Бабушки она стала еще неприятнее, еще хуже, и она с трудом представляла, как сможет приветливо поприветствовать старуху или еще хуже – обнять.

– Здесь ничего не изменилось. – тихо проговорил отец и дотронулся до кресла Бабушки. – Когда я уезжал, оно стояло тут же.

Мадаленна не могла понять – рад он этому или нет. Она вглядывалась в его лицо, но глаза его были для нее непроницаемыми. Он вспоминал свой собственный мир, в котором, с горечью подумала она, ей места не было. Он вспоминал то время, когда ее не было нигде, ее не существовало. Когда он не знал об Аньезе и жил рядом со своей семьей, которая потом прогнала его. На его месте она ненавидела бы этот дом, сожгла бы его как только представилась возможность и долго-долго смотрела на пепелище. Но при всей своей схожести они не были одним целым. Это стоило признать. Отец бродил будто во сне, касаясь старого пианино, постоянно оборачиваясь, рассматривая каждый уголок. Это был его дом, где когда-то он все-таки был счастлив, и это давало ему сил.

– Разве здесь было не чудесно? – он уселся в Бабушкино кресло и вытянул ноги. – Мы с твоей мамой всегда мечтали, что у нас будет много-много детей, и все они будут бегать по этим коридорам, сметая все на своем пути. Этому дому всегда был нужен звук детского голоса.

Он все знал. Осознание пришло внезапно, и Мадаленна остановилась около своего стула. Отец все знал, даже то, что она сама постаралась задвинуть в свой самый дальний угол памяти – как одним вечером ее посадили в самую холодную комнату дома и оставили там в полной темноте на всю ночь. Она, кажется, разбила нечаянно вазу. Дедушки тогда уже не было, и Бабушка налилась вся красным, схватила ее за руку и поволокла за собой. Мадаленне было больно, но она изо всех силах кусала губы и молчала. Мама тогда кричала, чуть ли не стояла на коленях, упрашивая Хильду оставить дочку в покое, но тяжелая дверь захлопнулась, и она осталась одна. С темнотой. Тогда она и поняла, что монстров из сказок не было, они спокойно жили днем. Больше темноты она не боялась.

– Ты была здесь счастлива? – папа внезапно нарушил тишину.

Отец все знал, но у него было сил догадаться. Что бы ему принесло осознание, как издеваются над его близкими людьми там, в далеком и жарком Египте? Он бы все равно не смог бы приехать, не смог бы спасти. А если чудо даже и произошло, и Эдвард как-то оказался здесь, то Бабушка стала бы такой елейной, что во всех грехах стали бы виноваты они.

– Нет, не была.

В этом соврать она не смогла. Здесь были ее худшие дни, здесь в ней просыпалась ужасная жестокость и желание рвать и метать. Не такой она была, когда свою Мадаленну качал на руках Эдмунд. С его уходом закончилось ее детство, и начался ад – взрослая жизнь.

– Мне жаль. – прошептал отец. – Я не должен был тогда уезжать, не должен был постоянно оставлять. Но я не мог. – он вдруг вскочил и дернул себя за волосы так, что она едва не вскрикнула. – Мне страшно подумать, как ты справлялась здесь одна. Как жила Аньеза. Как, – он осекся и посмотрел на дубовый стул. – Как все здесь было без меня.

– Я знаю. – она осторожно его обняла. – Но ведь сейчас все не так уж и плохо. Мы снова вместе.

– Его только нет. – Эдвард кивнул в сторону комнаты Эдмунда, и Мадаленна почувствовала, как спазм сдавил горло. – Я так тогда и не успел.

– Папа, не надо, пожалуйста. – смогла она выдавить, и он резко обернулся к ней.

– Прости, прости, пожалуйста. – Эдвард сжимал ее в объятиях так, словно ей снова было восемь. – Я и забыл, что все это проходило на твоих глазах. Так не должно было быть, прости меня.

– Мистер Эдвард! – сзади них послышался голос Полли, и Мадаленна выглянула из-за плеча отца. – Мистер Эдвард!

Старая служанка бежала со всех ног к дорогому мистеру Стоунбруку, мальчику, которого она так хорошо помнила, который так сильно был похож на старого хозяина. Полли чуть не запнулась о выступившую плитку, и отец подхватил ее.

– Мистер Эдвард, как хорошо, что вы приехали! Мы вас так долго ждали! И Мисс Мадаленна, и миссис Аньеза так измучились, пока… – Поли осеклась, когда увидела, как Мадаленна приложила палец к губам. – Все соскучились по вам!

– Я тоже, Полли. – улыбнулся Эдвард. – И по тебе, и по Фарберу. Как вы жили тут без меня?

– Хорошо, сэр. – с заминкой пробормотала горничная. – Все хорошо, не подумайте ничего дурного.

– Я и не думал. Полли, – после паузы продолжил он. – Могу я увидеть мою мать?

– Вашу матушку? – горничная пораженно уставилась на него. – Помилуйте, так разве вы с ней разминулись? Старая мадам уехала несколько часов назад в Лондон.

– Уехала? – воскликнул Эдвард.

– Да, сэр. – кивнула горничная. – Она сказала, что хоть и чувствует себя не так хорошо, хочет непременно вас увидеть, и чтобы вы не затруждали себя, отправится к вам навстречу.

Мадаленна едва удержалась от того, чтобы не фыркнуть. Бабушка сама собралась в город, чтобы не утруждать сына. Прекрасная ложь, прекрасная, только вот она в это поверить не могла. Как всегда Хильда раздула вокруг себя огромный мыльный пузырь, такой прочный, что ни одна игла не могла его пробить, а если бы такой чудак и нашелся, то его бы со всех сторон облепила мыльная пена, и он задохнулся. Откровенная ложь, она всегда окружала Хильду, и Мадаленна надеялась, что отец это поймет, как-то сможет почувствовать, но тот только пораженно стоял на месте и прерывисто дышал. Бабушка снова одержала победу.

– Она себя плохо чувствовала, Полли? – выговорил он, стараясь казаться спокойным. – Я и не знал.

Мама всегда говорила, что отношения отца и Бабушки были слишком сложными, непонятными. Хильда клялась, что не любит никого, кроме «своего мальчика» и выгнала его из дома, она говорила, что хотела видеть его самым счастливым и не дала права на личный выбор Эдварда. Когда он привез сюда свою семью, она каждый день исходила злобой, пока отец не сбежал с первым кораблем. После этого Эдвард должен был навсегда забыть дорогу домой, забрать ее и Аньезу и уехать на другой континент, но он уехал и возвращался каждый год на несколько дней, целовал Бабушке руку, а потом Мадаленна слышала, как в соседней комнате он отчаянно шептал Аньезе, что больше не может жить около своей матери, что она ему портит жизнь. Он не мог ни отречься от нее навсегда, ни сказать, что она его мать, и он всем обязан ей. Эдвард стоял на перепутье уже двадцать лет, и никак не мог решить, какой дорогой ему пойти. Мадаленна видела это, но не могла понять, зачем отец притворялся перед ней и матерью, перед своими самыми близкими людьми.

– Нет, сэр, – забормотала старая горничная. – Старая мадам ни на что не жаловалась, но вот вчера сказала, что у нее была сильная мигрень. И сегодня тоже. Наверное, переволновалась.

– Наверное. – Эдвард развернулся на каблуках и невидящим взглядом посмотрел на Мадаленну. – С ней все отлично, просто как весгда шалят нервы.

– Конечно, сэр. – подхватила Полли. – Конечно. Это от большой радости!

– Разумеется.

Мадаленна промолчала.

– Вы останетесь на чай, сэр? Я могу все приготовить. – Полли засуетилась и было бросилась к двери, но отец покачал головой и резко дернул ручку двери.

– Нет, Полли, у нас еще много дел. Надо ехать.

– Я все понимаю, сэр. Конечно. Тогда я попрошу Герберта быстро ополоснуть ваш автомобиль, сейчас…

– Нет, Полли, мы доедем и так, иначе опоздаем. Выпьем чаю дома. – он обнял старую служанку и распахнул дверь. – Пойдем, дорогая, а то не успеем к мистеру Смитону.

Они вышли на порог, и Мадаленна с удовольствием вдохнула свежий воздух. В Лондоне она начала постепенно привыкать к немного душному запаху бензина, соседнего галантерейного магазина и кондитерской, однако ничто не могло сравниться с деревенской терпкостью, когда все смешивалось в одном – и пряный аромат душицы, и жженые листья, и свежесть дождя. На небе сгустились тучи, и земля под ногами стала скользкой. Ей хотелось рассказать отцу, как она прошлой осенью подскользнулась в его резиновых сапогах, но он шел впереди нее, и его спина была такой напряженной, что слова застыли в воздухе. Мадаленна могла поклясться, что не будь ее сейчас рядом с ним, Эдвард бы забыл о мистере Смитоне, и, не думая, рванул сразу в Лондон. Но она была около него, и ему приходилось притворяться; это обижало.

– Ну что, – с напускной веселостью произнес отец, когда они пристегнули ремни. – Теперь к нашему дорогому садовнику?

Она кивнула и постаралась улыбнуться ему в ответ, а когда Эдвард ударил по тормозам, закрыла глаза и перевела дыхание – это представление выкачало из нее больше сил, чем она предполагала. Шум машины не убаюкивал ее, как прежде, и она вдруг поймала себя на мысли, что на то желанное воссоединение с семьей будет куда сложнее, чем она себе предполагала.

***

– Мадаленна, просыпайся. – кто-то легко похлопал ее по плечу. – Просыпайся, дорогая, мы на месте.

Сонно озираясь, она приподнялась и выглянула в окно – они были уже около родной оранжереи, и даже в серый день она блестела как хрустальная. Мистер Смитон не щадил ни себя, ни других, только чтобы его детище выглядело великолепно. Мадаленна вышла из машины, и поежилась – сон был таким глубоким, что она сразу замерзла, стоило ей оказаться на воздухе. Это было странным – она никогда не спала по дороге к дорогому садовнику. Путь до его теплиц всегда занимал полчаса, и всю дорогу она смотрела в окно, читала книгу или думала, но не спала.

– Ничего себе, – послышался довольный голос Эдварда. – Я и не думал, что Филип так развернется.

К счастью, отец выглядел не таким расстроенным. Он энергично шел по направлению к главному входу, и Мадаленна едва поспевала за ним, постоянно зевая на ходу. Оставалось надеяться, что садовник не уехал на какой-нибудь внезапный слет любителей семян и рассады. Эдвард постучал серебряным молотком по воротам, но в ответ раздалась тишина. Он посмотрел на нее, но Мадаленна нахмурилась и вытянула шею, стараясь увидеть знакомую фигуру в сером фартуке.

– Может, зайдем с черного хода? – предложила она, но Эдвард покачал головой.

– Это неприлично.

– Очень даже прилично, мистер Смитон сам мне разрешил. – она еще раз стукнула молоточком по воротам. – Он всегда оставляет ключ под ковриком.

– Ты так часто бываешь у него? – от пристального взгляда отца ей стало не по себе.

– Я очень привязана к нему.

Они замолчали, и Эдвард вдруг с неожиданной силой заколотил по воротам.

– Папа, хватит! – возмущенно воскликнула Мадаленна. – Перестань, ты их сломаешь!

– А вдруг с ним что-то случилось!

– Со мной-то все в порядке, а вот с тобой, если ты не перестанешь ломать добротную вещь, точно что-то да произойдет.

Они медленно обернулись. Там, около их черного автомобиля стоял добрый мистер Смитон с большой корзиной в руках. Мадаленна улыбнулась и уже хотела подбежать и обнять его, но ее опередили. Эдвард, как мальчишка, ринулся к старому садовнику и так сжал того в объятиях, что даже покачнулся. Отцу не хватало Эдмунда не меньше, чем ей, только он боялся в этом признаться. Эдвард был выше садовника на две головы, и она порадовалась, что этому зрелищу не было свидетелей. Слишком трогательно, слишком грустно было смотреть на то, как старый садовник хлопал по спине ее отца и что-то приговаривал.

– Значит, все-таки не забыл меня? – усмехнулся Филип, когда они поравнялись с Мадаленной.

– Тебе не стыдно так говорить? – возмущенно воскликнул Эдвард. – Нет, я с тобой как с путным человеком, а ты…

– А я как непутный. Ну ладно, ладно, верю. Здравствуй, милая. – улыбнулся он Мадаленне и поцеловал ее в щеку. – Вы ко мне надолго или как?

– Ненадолго. – выручила отца Мадаленна. – Мы все никак не разберемся с переездом.

– Понимаю. – покивал головой садовник. – Но все равно заходите, я хоть напою вас чаем.

Мадаленна пропустила отца вперед, и только сейчас поняла, как ей было важно, чтобы он увидел теплицы. Она взволнованно смотрела на то, как тот с удивлением поглядывал то на китайские лилии, нюхал гибискус, осторожно трогал листья разросшейся пальмы – во всем этом была часть ее, здесь она справлялась со своей тоской по нему, по тем годам, когда вся ее семья была счастлива, рядом с ней.

– Ну как, нравится? – крикнул из сторожки садовник. – Тут собран весь мир.

– Еще спрашиваешь! – отозвался Эдвард. – Я будто снова в Китае. И розы какие чудные…

– Так тридцать лет на это положено.

– Филип! – отец окликнул садовника. – А кто тебе помогает со всей это красотой?

– А это ты спроси у своей дочери. – выглянул из окна садовник и лукаво взглянул на Мадаленну. – Вот она, моя неизменная помощница.

Она ждала, что скажет отец и почувствовала, как от напряжения у нее немного затряслись руки – мнение отца для нее всегда было самым важным. Но Эдвард ничего не сказал. Он мягко обнял ее, и во взгляде она прочитала такую гордость, такую радость, что все прошлые волнения на мгновение оказались забыты. Значит, она все сделала правильно, и тяжелый камень, лежавший на сердце, вдруг с грохотом покатился вниз. Вместе они зашли в сторожку, она привычным жестом одернула занавески и вынула посуду из буфета.

– И как поживают твои мумии? – мистер Смитон уселся на кресло-качалку. – Все так же насылают проклятия?

– Как же. – усмехнулся Эдвард. – Молчат, заразы и не пускают в свои пирамиды. Уже четвертый год пилим копаем одно и то же место, и ничего.

– Может это знак? Может стоит вернуться в семью?

– Так я и вернулся. – Эдвард кивнул и принял чашку чая. – Хватит с меня этих тайн фараонов. А ты как?

– Неплохо. – пожал плечами садовник. – Пока что барахтаемся.

– Есть какая-то поддержка? – отец отпил чаю и с удовольствием растянулся на стуле. – А то я могу помочь.

– Спасибо, дорогой, но пока что справляемся. Есть один меценат, – мистер Смитон плутовато взглянул на Мадаленну, и та недовольно посмотрела на него в ответ. – Так его помощи вполне хватает.

– Правда, кто это? Может я его знаю?

– Может и знаешь. Ну Мадаленна знает уж точно. Эйдин Гилберт, профессор искусствоведения.

Эдвард поперхнулся и посмотрел на Мадаленну, но та мрачно перетирала чашки и упорно смотрела в окно. Мистер Смитон был прекрасным человеком, но его привычка поддразнивать ее в самый неподходящий момент временами выводила из себя.

– Я встретил его сегодня в университете. – откашлялся отец. – Вполне приличный мужчина.

– Видел бы ты, как Мадаленна с ним спорила. – усмехнулся садовник. – Просто загляденье.

– Ты споришь со своим преподавателем? – недоверчиво посмотрел на нее Эдвард. – А ты уверена, что так можно?

– Папа, – бросила полотенце Мадаленна. – Я потом тебе все объясню. Мистер Гилберт, он… Другой. – она наконец нашла подходящее слово. – У него другая методика преподавания.

– Да, – поддакнул садовник и спрятался за чашкой. – А лучше всего споры ведутся в неформальной обстановке.

– Мистер Смитон. – Мадаленна угрожающе махнула подставкой для чашек. – Еще кипятка?

– Спасибо, милая, мне достаточно.

Садовник хотел добавить что-то еще, но в этот момент позвонил телефон, и он медленно снял трубку.

– Резеденция Филипа Смитона слушает. – Эдвард и Мадаленна тихо фыркнули. – Кто? – крикнул Филип в трубку. – Кто спрашивает кого? Мадам, вы либо начните говорить внятно, либо повесьте трубку! – на том конце кто-то что-то проскрежетал, и на лице садовника появилась знакомая ухмылка. – О, ваше сиятельство, прошу прощения, не узнал. У вас такой голос, словно вы опустошили ящик портвейна. Может еще привезти? – трубка взорвалась криком, и она узнала знакомые интонации. – Дать трубку вашему сыну? Пожалуйста. Только не надо переходить на личности!

Эдвард оказался у телефона быстрее, чем того требовал его спокойный вид и, прочистив горло, заговорил.

– Да, мама.

Мистер Смитон и Мадаленна переглянулись. Больше всего ей хотелось взять вторую трубку и подслушать разговор, но по бледному лицу Эдварда все и так было понятно. Хильда говорила, что очень ждет его, что соскучилась по нему, и что несмотря на свое самочувствие ждет встречи с ним. Эдвард прекрасно слышал, как она кричала на Филипа, отлично знал характер своей матери, и мог понять, что все это – искусная игра, но вместо этого он прислушивался к едва слышному сипению и лихорадочно смотрел на часы.

– Нет, я не в Лондоне. – он старался придать своего голосу сухость, но его все время перебивала предательская дрожь. – Да, я думаю, что к вечеру подъедем. Мадаленна? – он обернулся к ней, но она махнула рукой. – Она занята. Конечно, я передам, что ты волнуешься за нее.

Чашка выпала из рук и звонко упала на ковер, но она только смотрела на нее и не могла ничего сделать. Она знала, что Хильда начнет свою игру, но не думала, что настолько страшную. И ведь отец ей верил, безоговорочно, только притворяясь, что ему все равно, как она себя чувствует. Мистер Смитон взял веник, и пока она сметала осколки, крепко сжал ее руку и внимательно посмотрел ей в глаза. Она не была одинока, еще раз напомнила себе Мадаленна. Они с мамой справятся и с этим.

– Филип, боюсь, нам нужно ехать. – Эдвард положил трубку и оправил пиджак. – Нас ждут.

– Ничего, думаю, Хильда сможет подождать еще. – отмахнулся садовник. – Она ждала два года, сможет подождать еще чуть-чуть.

– Она сказала, что нехорошо себя чувствует. – сдержанно отметил Эдвард. – И я как ответственный сын и муж… – но его перебили.

– Должен понимать, что половина из этого – вранье. – спокойно заявил Филип. – Ты же сам знаешь, она не в первый раз откалывает такие номера. Знаешь, как она измывалась над твоими девочками?

Отец остановился у стены, и Мадаленна судорожно сжала руку мистера Смитона. На лице Эдварда отразилось столько боли, столько горечи, что она лихорадочно подумала, не забыла ли таблетки от сердца. Садовник говорил правду, но сейчас это было невовремя. Папе следовало об этом узнавать постепенно, неспеша, а не сваливать все на его голову снежным комом. Он бы мог этого просто не выдержать. Долгие раскопки над палящим солнцем, постоянные мигрени и расшатанные нервы – вот, что он получил после своих экспедиций, и сейчас ему нужны были только тепло и забота. Они справятся.

– Мистер Смитон, нам действительно пора. – она умоляюще посмотрела на садовника, и тот нехотя обнял ее. – Пойдем, папа.

Эдвард молча пожал руку Филипу и медленно, словно постарев на несколько лет, вышел из сторожки. Мадаленна уже была на пороге, когда мистер Смитон удержал ее за руку и негромко, но твердо отрезал:

– Ему все равно придется жить с этой правдой, дорогая. Не затягивай, иначе дальше будет только больнее.

Она кивнула и пошла к машине, когда внезапная мысль заставила ее поежиться: а захочет ли отец вообще выслушивать эту правду?

***

Всю дорогу до дома Эдвард пытался шутить, болтать о чем угодно, и Мадаленна поддерживала его – в воздухе висел негласный уговор: не говорить о Хильде и семье. Она всегда понимала отца, но сейчас ей показалось, что их взаимопонимание из предмета гордости медленно переползало в тягучее обязательство – Мадаленна должна была его понимать, принимать как никто другой и не имела права спросить что-то лишнее. Огни города приветливо встретили их, и она с удовольствием высунулась из окна, смотря на мигающие светофоры, проезжающие большие автобусы и снующих туда-сюда людей. Суета постепенно становилась привычной, и она теперь вздрагивала гораздо меньше от сигналов клаксонов.

Отец элегантно завернул на бульвар Торрингтон и так быстро оказался около входной двери, что Мадаленна едва успела вылезти из машины. Он старался не показывать своего волнения, но его руки, теребившие галстук так, что тот почти размотался, его выдавали. Что было проще – он мог все ей рассказать, раз полагал, что дочь так хорошо понимала его, но Эдвард предпочитал молчать и улыбаться, будто ничего и не случилось. Фарбер небыстро открыл дверь, однако Мадаленна даже не успела спросить, в чем дело – в нос ей сразу же ударил запах валерианы и дигидрола. Дворецкий степенно поклонился, а Эдвард, проскочив мимо него, быстро сбросил пальто и застыл в коридоре рядом с Аньезой. Она хотела его поцеловать в щеку, но сверху раздался голос Бабушки: «Эдвард, дорогой, это ты?», и он бегом поднялся на второй этаж. Мадаленна посмотрела на маму, но та отвела взгляд и принялась подниматься вслед за отцом. Тяжелое чувство повисло на Мадаленне, и она опустилась в кресло, закрыв глаза. По-другому она представляла приезд отца. Она думала, что все должно было поменяться с той секунды, как он бы переступил порог. Инфантильная дура, вот кто она. Ей давно следовало понять, что люди не меняли события, если того не хотели, а она даже не спросила отца, хочет ли он этого. Разумеется, в каждом письме он хвалил ее, говорил, какая у него сильная и мужественная дочь, но вот Мадаленна припомнила и удержалась от истерического смешка – там никогда не было слова про Бабушку. Отец никогда не писал, что в его силах переменить хоть что-то. Она и правда была инфантильной дурой, если мечтала о том, чтобы переложить ответственность на чужие плечи.

– Мисс Мадаленна, – внезапно послышался голос Фарбера. – Позвольте ваше пальто. Может быть вам принести чаю?

Она помотала головой.

– Как себя чувствовала Хильда? – она тяжело встала из кресла. – Только говорите правду, Фарбер. Правду.

– С вашего позволения, мисс, – немного замешкавшись ответил доврецкий. – Мадам чувствовала себя вполне сносно. Ровно до звонка мистеру Смитону она ходила с этажа на этаж, а до этого сама вышла из автомобиля.

– Как она узнала, что мы были у мистера Смитона?

Мадаленна придвинула к себе чайный столик и потерла глаза – на отполированном дереве лежала груда платежей, счетов и каталогов. И все это надо было разобрать до утра.

– Так Полли сказала. Ваша Бабушка позвонила в Стоунбрукмэнор, и горничная сообщила, что вы с сэром Стоунбруком…

– Понятно. – прервала она дворецкого. – Значит, нас ожидает очередное шоу.

– Мисс Мадаленна… – Фарбер хотел что-то добавить, но Мадаленна мягко подтолкнула его в сторону кухни, а сама постаралась расправить плечи.

Ей все равно придется подняться к Бабушке. Если она станет отсиживаться в своей комнате, за ней пришлют прислугу, или сам отец решит прийти, а его приход она вряд ли сможет выдержать. Все повторялось, возвращалось на свои круги, но только вот… Только вот сейчас было во сто крат сложнее. Мадаленна остановилась на последней ступеньке и оперлась на балясину. Все это время, пока она жила с Хильдой, ее поддерживала одна мысль – приедет отец, и все изменится. Сменялись весны и зимы, она становилась с каждым годом старше, но утешение было неизменным – приедет отец и все исправит. Мадаленна даже не задумывалась, что и как Эдвард должен был исправлять, ей казалось, что папа все поймет без слов. Но вот он приехал, и ничего не изменилось. Разумеется, это была не его вина, и, возможно, он даже и не знал об ожиданиях своей дочери, однако от осознания этого щемящее чувство безысходности не проходило.

Мадаленна поднялась на полутемный второй этаж и прошла вглубь длинного коридора. Дверь в комнату Бабушки была приоткрыта, где-то в глубине угадывался силуэт отца, а у стены, прижавшись к темным обоям, стояла Аньеза. Даже там, в тени, было видно ее осунувшееся лицо и странное застывшее выражение в глазах – что-то прохладное, неживое. Значит, встреча не оправдала и ее ожиданий тоже. Мадаленна ничего не стала у нее спрашивать и позволила себя обнять.

– Эдвард, мой мальчик, я скучала по тебе. – плаксивым тоном говорила Хильда, а Мадаленна чувствовала как в ней поднималась темная ненависть к этой старухе, которая крала у нее отца. – Ты так долго не приезжал к нам…

– Я знаю, мама, но я работал.

– Работал! – презрительно выплюнула Бабушка. – Я могла бы дать тебе столько денег, сколько бы ты захотел, если бы ты только… – она запнулась.

«Если бы он только не привел в мой дом это итальянское отродье.» Мадаленна слышала эту фразу так много раз, что на тысячный она улыбнулась. Ей захотелось, чтобы Хильда произнесла ее вслух, может быть тогда бы отец протрезвел и понял, что за театр одного актера разыгрывается вокруг него.

– Мне нужно кормить семью, мама.

– Да, конечно. – тяжело вздохнула Хильда. – Твою бедную жену, милую Мадаленну… Я так к ним привязалась за время твоего отсутствия. Может быть раньше мы и не ладили, но пока тебя не было…

– Правда?

– Да. Мадаленна такая милая девочка, правда слишком избалованная…

Он не мог этому поверить! «Папа, проснись, оглянись! Посмотри на нас, на слуг, прислушайся к нам!» – она хотела кричать это, пока сама бы не охрипла, пока бы в горле не засаднило. Мадаленна хотела подбежать к отцу, тряхнуть его за плечи и посмотреть ему в глаза, ведь не могло быть так, чтобы ее родной папа верил этой ведьме. Как же все разговоры о том, что они – одно целое, что они понимают друг друга без слов? Мадаленна почти сделала шаг, но Аньеза сильнее сжала ее в объятиях, и она остановилась.

– Я тоже скучал, мама.

Аньеза прикрыла дверь, и Мадаленна медленно осела на пол. Ей просто снился сон, вот в чем было дело. Она была в своем очередном кошмаре, и как только ее кто-то затрясет за плечи, она обязательно проснется и поймет, что все это неправда, что отец до сих пор верит только ей и маме. Но то не был сон, это была ее настоящая жизнь, и поняла Мадаленна это тогда, когда на руку ей капнуло что-то теплое. Аньеза плакала. Мадаленна помнила всего два раза, когда мама плакала. Первый раз, когда она, Мадаленна, разбила себе нос, катаясь на велосипеде, а второй раз, когда умер Эдмунд. И каждый раз она боялась этих слез, это значило, что последний бастион сломан, и больше ничего не осталось.

– Как же так получается, мама? – шептала она, обнимая маму. – Почему он поверил ей? Почему он верит всей это лжи, он же знает, отец знает, что это все неправда!

– Я же тебе говорила. – раздраженно вытерла лицо Аньеза. – Я предупреждала, что он не поверит ни одному твоему слову.

– Но почему? – забывшись, крикнула Мадаленна. – Я его дочь! Он должен верить мне!

– А она его мать. – просто ответила мама. – Хильда всегда выигрывала все битвы, так уж повелось.

– Но… Это нечестно!

Мадаленна была близка к тому, чтобы как ребенок сесть и расплакаться. Ребенок, которому пообещали одно, а потом нагло обманули. Но с ней сидела ее мать, которая душила в себе рыдания, и слезы Мадаленны только бы усугубили ситуацию. Она глубоко вдохнула и прищурила глаза сильно-сильно, чтобы все слезы исчезли.

– Твоя Бабушка и честность – разные вещи. – горько усмехнулась Аньеза.

– Но он же должен знать! – горячо зашептала Мадаленна. – Он должен знать, как она говорила все это время, что нас надо выставить на порог, как она обзывала и тебя, и меня, как прятала его деньги!

– Мадаленна!

– Он должен верить нам! Он знает, как она поощряла насмешки в школе? Как запирала в карцере? Как лишала еды и оставляла в саомй холодной спальне?

– Мадаленна!..