Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 68 страниц)

– И что сие обозначает?

Она ожидала увидеть в его глазах усталость, может быть даже злость, но вместо этого там снова был интерес, словно профессор наблюдал за интересным представлением, которого прежде не видел и не подозревал, чем все закончится.

– Сэр, – решительно проговорила Мадаленна. – Можете злиться на меня, но диссертацию я пока оставлю у себя. Мне хочется ее почитать.

– А вас не смущает, что мне нужно по ней работать?

– Когда у вас ближайшая проверка?

– Я сам ее проверяю.

– Ну вот, видите. Дня через два я вам ее отдам. Обещаю.

– Знаете, мисс Стоунбрук, – Эйдин заговорил после долгого молчания и, подперев щеку рукой, пристально посмотрел на нее. – Никто из моих студентов так себя никогда не вел.

– Не сомневаюсь, сэр. – отозвалась Мадаленна. – Но смею заметить, что я не одна из ваших студентов, точнее, – она поправилась. – Не только одна из ваших студентов. Я ваш хороший знакомый.

Он глядел на нее, и в синих глазах у него промелькнуло что-то до этого дня еще незнакомое, неуловимое, но от чего она смутилась, нахмурилась больше прежнего и отвернулась в сторону.

– Действительно. – медленно сказал он. – Вы абсолютно правы. – она хотела что-то добавить, но молчание было таким общим и понимающим, что ей даже не хотелось двигаться, чтобы не нарушать внезапно создавшуюся гармонию. Но Эйдин встрепенулся первым, и на лице показалась привычная улыбка. – Но, кстати говоря, о мисс Доусен; одно время у меня была мысль послать вас на один семинар, мне казалось, что в чем-то вы схожи. И, мисс Стоунбрук, если бы вы могли убивать взглядом, рядом с вами сидел бы сейчас не я, а холодный труп.

Сама того не желая, Мадаленна фыркнула и хотела рассмеяться в голос, когда рядом с их столом возникла фигура профессора Лойтона. Она и забыла, что сидела в университетском дворе рядом со своим преподавателем и смеялась; наверное, это было недозволительно. Но что поделать, если от той стеклянной стены, которую они воздвигли, не оставалось ни следа?

– Здравствуйте, мисс Стоунбрук. – она поздоровалась в ответ. – Эйдин, зайди ко мне в кабинет после лекции.

– Конечно. – он кивнул и проводил взглядом низкую фигуру. – Мне показалось, или вы рассмеялись?

– Вам не показалось, сэр.

– Вот как? Тогда можно считать, что моя миссия выполнена. – он вдруг осекся и посмотрел ей за плечо. – Должен сказать, мисс Стоунбрук, что какой-то джентльмен уже пятнадцать минут неотрывно смотрит на вас. Вы его знаете?

В ее руках были учебники, когда она повернулась к воротам, и через секунду они уже лежали на траве. Долгое чтение ночью играло с ней плохую шутку, или сама она медленно начала сходить с ума, но там, за воротами университета, стояла знакомая фигура. Такая знакомая, что у нее перехватило дыхание, и выступили слезы, стоило ей понять, что это правда.

– Мисс Стоунбрук, что с вами? – она едва слышала встревоженный голос.

– Извините, сэр.

Она встала, стараясь не бежать навстречу открытым объятиям. Сколько раз во сне она видела этот момент, а потом просыпалась со слезами обиды на щеках, понимая, что все это иллюзия, которая пропадала, стоило ей упасть в знакомые руки. Она старалась не бежать, старалась идти так, чтобы он видел перед собой взрослую девушку, но тот ребенок, который махал уходящему кораблю и плакал, вдруг проснулся в ней и закричал с такой силой, что заложило уши. Отец. Он был здесь. Она могла дотронуться до рукава его пиджака, могла потереться щекой о его свитер, и счастье перемешивалось с таким долгим отчаянием, что из горла вышел какой-то хрип.

– Мадаленна!

Наверное, на них смотрели, но ей было все равно. Ничто не могло быть важным в тот момент, когда руки отца обнимали ее, когда она чувствовала знакомый запах табака и болотной тины. Он был здесь, он был рядом с ней, он ее не бросил. Ей было двадцать лет, и она знала – ни одна встреча не будет такой долгожданной, как эта.

– Папа, папочка, – все шептала она, а Эдвард вдруг опомнился и слегка отодвинул ее от себя.

– Ты стала слишком взрослой, дорогая. – он развел ее руки в стороны и восхищенно посмотрел. – Так похожа на маму, Марию и… себя. Ровно такая, какой я тебя представлял.

– Какая?

– Моя дочь.

– Когда ты приехал? – спросила Мадаленна, когда чувства наконец поулеглись. – Я не видела тебя с утра.

– Мы разминулись с тобой. Но, как видишь, совсем на чуть-чуть.

– А как ты узнал, что я тут?

– Мама сказала. – он улыбнулся и крепче обнял ее.

Она снова прижалась к шерстяному пиджаку. У отца не было пальто, хотя дул пронзительный ветер. Эдвард выглядел немного постаревшим, загорелая кожа ярко контрастировала с белой рубашкой, и на нее вдруг накатилось оглушительное спокойствие – все проблемы были позади, ведь отец был рядом.

– Милая, ты на сегодня закончила? – он провел рукой по ее волосам. – Даже если нет, то я забираю тебя!

– Нет, я не закончила, но, – она оглянулась и вспомнила, что стремительно убежала от мистера Гилберта, ничего ему не сказав. – Папа, я согласна, но сначала мне нужно кое с кем попрощаться.

– С кем?

– Сейчас увидишь.

Она потянула его за собой, и когда снова вошла во двор, неожиданно почувствовала прилив гордости – она шла под руку с отцом, со своим отцом, который любил ее, помнил и не забыл за все то время, пока исчезал и возвращался. Дафни помахала ей и беззвучно что-то спросила, но Мадаленна только изобразила рукой телефон и потащила Эдварда за собой, когда он шутливо поклонился ее приятельнице. Мистера Гилберта нигде не было видно, и незнакомое отчаяние вдруг поднялось в ней – она не могла уйти просто так, ни слова не сказав. Ей хотелось с ним попрощаться.

– Твоя приятельница что-то тебе пытается сказать. – прошептал ей на ухо Эдвард, и она повернулась к Дафни.

Та изо всех сил махала рукой куда-то к арке, и, приглядевшись, Мадаленна заметила преподавателя в галерее. Он о чем-то разговаривал с очередным студентом, постоянно поглядывая на часы – время перерыва подходило к концу. Если бы она принялась бежать, то все равно бы не успела его догнать, и когда он открыл дверь аудитории, она услышала свой голос.

– Мистер Гилберт!

Он оглянулся и, пожав руку, направился к ним. Мадаленна взяла под руку Эдварда и поспешила к нему навстречу – все-таки профессора никогда не бегали по зову студентов, это было неприлично. Она не видела его лица вначале, но чем быстрее она к нему приближалась, тем с большим облегчением замечала, что он приветливо смотрел на нее. Будто она и не убежала от него, ничего не сказав.

– Мисс Стоунбрук.

– Мистер Гилберт, извините, что я сбежала, – она смущенно улыбнулась, заметив, что отец заинтересованно смотрел то на нее, то на преподавателя. – Просто эмоции взяли верх надо мной, и я… Прошу вас, это мой отец, мистер Эдвард Стоунбрук. – мужчины пожали друг другу руки. – Папа, это преподаватель искусствоведения, мистер Эйдин Гилберт.

– Тот самый мистер Гилберт? – оживленно воскликнул Эдвард.

– Тот самый? – Эйдин непонимающе посмотрел на нее, а Мадаленне заново захотелось сбежать. Она и не думала, что отец прочтет ее последнее письмо так внимательно.

– О, моя дочь много писала о вас в последних письмах!

– Правда? – Эйдин посмотрел на Мадаленну, но та только дернула плечом. – Надеюсь, я не попал вам под горячую руку, мисс Стоунбрук?

Она не успела ответить.

– Нет! – рассмеялся Эдвард. – Мадаленна писала, что вы – лучший человек, с которым она встречалась в последнее время.

– Я польщен.

– Справедливости ради замечу, я написала по-другому.

– Поздно, мисс Стоунбрук, я уже заглотил комплимент.

– Я сказал что-то лишнее, мой милый друг? – отец невинно посмотрел на нее и поцеловал руку.

– Для меня это точно не лишнее. – усмехнулся мистер Гилберт. – Каждое хорошее слово мисс Стоунбрук – на вес золота.

Он не шутил, и от этого прежняя радость всколыхнулась в ней, и она почувствовала тот же восторг, от которого улыбка появлялась сама по себе, и уголки губ разъезжались во все стороны. Это было неприлично, но она не могла совладать с собой.

– Прошу прощения, мистер Гилберт, – вступил в разговор Эдвард. – Но так давно не видел свою дочь, что, наверное, хотел бы забрать ее с лекций пораньше. Видите ли, я не видел ее два года, и думаю, в деканате смогут меня понять.

– Не беспокойтесь. – возразил Эйдин. – И не стоит ходить в деканат. Я скажу, что отослал мисс Стоунбрук за важными материалами на другой конец города.

Мадаленна пошатнулась и почувствовала, как рука отца ее поддержала. Чем она могла ответить на подобную доброту?

– Вы уверены, что это удобно?

– Абсолютно. – Эйдин улыбнулся, и на его лицо снова упала тень. – Поверьте, если бы у меня была такая возможность, я… – он откашлялся, и на этот раз его улыбка была уже дежурной. – Поверьте, все будет хорошо.

– Спасибо.

Отец крепко пожал ему руку и шепнул Мадаленне, что пойдет разогревать машину. Она кивнула, почти пошла за ним, но остановилась на месте. Это была не ее семья, это было не ее ума дело, но она почувствовала физическую боль от воспоминаний, как Джейн Гилберт отзывалась о своем отце. Она не могла так говорить, просто не имела права, и неподобающая мысль мелькнула в голове у нее. Какое счастье, что он не был ее отцом. Откуда взялись подобные размышления, что стало причиной, она не знала и даже боялась додуматься, но факт оставался фактом – никогда Мадаленна не была так счастлива, что мистер Гилберт был ее преподавателем и только. Он понимал ее, чувствовал, как родной и близкий, но близость эта была не родственной, а другой. Краска залила ее щеки, и она сжала их руками.

– Не стойте на ветру, мисс Стоунбрук. Мне очень хочется, чтобы завтра вы все-таки вернулись на занятия.

– Спасибо.

Она прошептала, но знала, что он ее услышал. Больше ничего говорить было не нужно, он ее понимал без слов. И кивнув, быстро прошла к автомобилю стараясь не прислушиваться к голосам. Потому что знала, если он ее окликнет – она не выдержит и обнимет его.

***

Он сказал, что отослал мисс Стоунбрук в Сэйнт-Джеймс за журналом группы, и в деканате все поверили. Почему он предложил свою помощь, почему соврал ради этой девушки – ответ он знал, но боялся признаться в этому даже самому себе. Когда он вышел из своего кабинета, на город надвигались сумерки, и тихо зажигались фонари. Когда он жил в Гэлвее, еще работали фонарщики, и каждый вечер он восторженно наблюдал за тем, как эти волшебники зажигали небольшие фители, и город озарялся мягким светом. Нужно было поделиться этим с Мадаленной, мелькнула неосторожная мысль, и он запрокинул голову. Начинал накрапывать дождь, и он с наслаждением подумал о том, как холодные капли могли остудить его разгоряченное лицо.

Это начинало входить в привычку – делиться всем необычным с мисс Стоунбрук. Она сама была необычной. Притягивала к себе все самое странное, интересное, и сама того не замечала. От нее исходило удивительное тепло, которое располагало к себе. Тепло и гармония; он рассмеялся – Эйдин Гилберт становился банальным и никак не мог это исправить. Но ведь банальностью можно было назвать нечто пошлое, вульгарное, а Мадаленна такой не была. Она воистину была гармоничной; ее тонкие черты лица, характер необычно соединялись, идеально дополняли друг друга и нельзя было представить ее другой. Она не могла быть менее мрачной, не могла не хмуриться, от чего ее красота, созданная нежной, средневековой, становилась холодной. И кто его просил тогда говорить, что по-классически красива. Эйдин не выдержал и зачерпнул дождевой воды из бака.

Линда тоже была красивой. Но Мадаленна нисколько не была на нее похожа. Ему казалось, что он теряет нечто важное, без чего раньше не мог жить, и как бы старательно он за это не держался, понимал, что время прошло. Он помог мисс Стоунбрук, потому что никогда он не видел ее такой счастливой, как в тот момент, когда она увидела своего отца. Никогда ее глаза не сияли таким счастьем, никогда она не была прекрасна настолько же, когда держалась за руку того человека, который был для нее дороже всех. Она была похожа на Варвару с картины Рафаэля – столько достоинства, столько радости, столько красоты. И когда неожиданная горячая волна начала подниматься внутри у него, Эйдин отпустил ее, потому что знал, как долго она ждала этого дня. Ей ничего не нужно было говорить, когда-то, он и сам не понял когда, он стал понимать ее без слов.

Профессор пнул лежащий камень и посмотрел на небо. Это было ужасно, но первый раз за долгое время он почувствовал что-то сродни счастью, когда она начала спорить с ним о нем же. Эгоистично, отвратительно, но он не мог остановиться, каждое ее слово неожиданно приятно отзывалось внутри. Давно за него никто так не бился, даже сам он перестал стараться. Эйдин вставил ключи в скважину и включил свет в коридоре – у Бассета был выходной.

Как жаль, что он ее не встретил тогда, когда только начинал. Когда он работал за идею, а все крутили пальцем у виска и говорили, что он романтичный дурак. Как жаль, повторил про себя он, не думая о вопросе нравственности, как жаль, что он не встретил тогда ее – прекрасную в своей суровости, решительную, готовую биться за свои принципы сколько угодно. Как жаль, что он встретил ее тогда, когда ему было нечего предложить, кроме багажа ошибок и прожитых лет. Как жаль, что он не встретил тогда друга. Да, он сжал руки в кулаки, друга.

Он быстро поднялся по лестнице, не заходя в кабинет – там все еще было сияние рыжих волос, – и сразу прошел в спальню, не зажигая свет. Линда наверняка была на каком-то приеме, а ему нужно было сделать что угодно, только не видеть перед собой эту улыбку, от которой все отлаженное рушилось и в тот же момент собиралось по-новому, так, как не подходило никому, кроме него. Гилберт быстро снял пальто и только тогда заметил, что в кресле кто-то сидел. Линда. Значит, вернулась пораньше.

– Ты не на приеме? – он зажег торшер, и свет упал на ее черные кудри.

– Эйдин, я была неправа. – послышался тихий голос. – Я думала, что Джейн нужно больше свободы, но…

– Дай угадаю, – он усмехнулся. – Она отбилась и от твоих рук тоже?

Линда обняла его со спины и уткнулась носом в рубашку. Галстук как обычно не слушался его, и она, смеясь, завязала тот еще туже.

– Очень остроумно. – рассмеялся он. – Может все-таки развяжешь?

– Так и быть. Но при одном условии.

– Каком?

– Ты бросишь свой университет на несколько дней, и мы уедем в горы. – она заглянула ему в глаза. – Только ты и я.

– Где будет Джейн? Разве ты не хочешь взять ее с собой? – он отошел к шкафу и снял пиджак.

– Она спокойно побудет у моей сестры Сары, ты ее помнишь. А потом все, посажу ее на семь замков, клянусь.

Комната озарилась сиянием от чужой улыбки, и он, зажмурившись, притянул Линду к себе. Давно он не чувствовал себя так отвратительно и хорошо одновременно. Это была настоящая пытка. Он хотел что-то сказать в ответ, но почувствовал ее губы на своих и с каким-то обречением прижал жену к себе. Страшный процесс начался, но кто сказал, что он желал этого? Они поедут в эти горы, и пусть все горит синим огнем. Второй раз в жизни Эйдин Гилберт поступал так, как это диктовали его чувства, и плевать он хотел на то, что сказали бы другие.

Комментарий к Глава 15

буду очень благодарна вашим комментариям и впечатлениям от главы). p.s. утешьте меня, скажите, пожалуйста, что я не одна постепенно влюбляюсь в мистера гилберта…

========== Глава 16 ==========

Мадаленна думала, что отец сразу повернет на бульвар Торрингтон, но машина сделала крюк и поехала прямо по дороге на выезд города. Она удивилась и даже открыла рот, чтобы спросить, куда они направились, но Эдвард только подмигнул и похлопал по плечу, и она с удовольствием откинулась на спинку сиденья. Давно ей не было так хорошо и спокойно. Отец был рядом, она могла дотронуться до его пиджака, могла прижаться щекой к колючей шерсти костюма, и он никуда бы не ушел, не растворился в далекой белесой пустоте. Он о чем-то болтал, смеялся, и постепенно Мадаленна сама начала хохотать так, что люди на перекрестке удивленно на нее посмотрели. Но ей было все равно. Рядом с отцом она чувствовала себя настоящей, будто бы какой-то недостающий пазл собрался сам по себе, и теперь картина ее жизни была идеальна.

– Так как твои дела, дорогая? – они выехали на лесную дорогу, и он переключил скорость. – Я не видел тебя два года, и ты так изменилась! Стала взрослее, по-моему, даже подросла.

– В моем возрасте уже не растут. – рассмеялась она и выглянула в открытое окно – ветер приятно обдувал разгоряченное лицо. – В моем возрасте уже стареют.

– Ну конечно! – улыбнулся отец. – Ведь нам уже целых двадцать лет! И как только ты, моя бедолага, бродишь еще без клюки?

– Да уж, как-то приходится.

– И все же, как твои дела? Как ты жила без меня, мой маленький пересмешник?

Нежное обращение из детства воскресило все воспоминания, и Мадаленна почувствовала, как в глазах защипало. Вот, она сидит на своем Дне Рождении в кругу самых близких друзей и родственников, задувает свечи на торте, а потом прячется в углу с подаренной книгой – большая «Мэри Поппинс»; она о ней так долго мечтала, так долго просила, и наконец заветная книга в ее руках. Или вот ей семь лет, и пока мама хозяйничала на кухне, отец читал ей журнал с цветными картинками, а потом откидывал его в сторону и вытаскивал большую книгу о пиратах и морских приключениях. Маленькая Мадаленна слушала его и старалась не думать, что это последний вечер в том году, и что когда отец приедет в другой раз, ей будет уже восемь лет, и она станет слишком взрослой для сказок про морских чудовищ. Но сейчас Мадаленне было двадцать лет, и любимый папа был рядом с ней, и не было нужды зазря проливать слезы. Она всегда была его пересмешником, маленькой серой птичкой, и она улыбнулась при мылси, что он так и не забыл ее прозвище.

– Все хорошо. Правда.

– Ну а поподробнее? – его брови поднялись вверх и изогнулись забавной дугой. – А то ты прямо как мама. Я тоже у нее спросил, как вы жили без меня, и она тоже ответила, что хорошо. Удивительное единение чувств!

– Так разве это плохо?

– Нет, и я очень рад, – рассудительно ответил Эдвард. – Но я ни за что не поверю, что без меня не случилось ничего такого… Такого… – он задумался и вывел рукой в воздухе какую-то фигуру. – О чем мне следовало бы знать.

Мадаленна о многом могла рассказать, о многом могла промолчать, и она выбрала второе. Больше всего ей хотелось склонить голову на плечо отцу и выплакаться, выговориться о том, как им сложно было жить с Бабушкой под одной крышей, ей бы хотелось сказать ему, как сильно его не хватало, и что каждый день она ждала хотя бы одного письма, одной телеграммы, что он все еще помнит о своей маленькой семье, что любит их и хочет вернуться. Но обрадовался бы Эдвард, услышав такое от родной дочери? Ее отец был сильным человеком, но кому было бы приятно, если вместо теплого возвращения домой, его встретил рассказ о том, как все плохо? Мадаленна знала, как ужасно чувство вины, как оно начинает медленно глодать изнутри, а потом все заканчивается обычной, холодной ненавистью. И она решила промолчать и улыбнуться. Она обязательно расскажет ему все, но потом, когда отец привыкнет к крикам Хильды, к нервозности, буквально гудящей в доме и к постоянным упрекам.

– Что, неужели ничего? – отец наверняка ей не поверил, но расспрашивать не стал и только немного нахмурился. – Действительно, сюрприз так сюрприз.

– Я могу тебе пересказать городскую хронику за два года. Хочешь узнать, сколько раз обокрали бедного молочника?

– Это очень занятно, мой дорогой пересмешник, но я вспомнил, что забыл тебе отдать твой подарок.

– Какой подарок? – изумилась Мадаленна; что можно было еще желать, если отец был рядом с ней.

– Сейчас узнаешь.

Эдвард, притормозил, осторожно достал с заднего сидения какой-то сверток, и, разгладив складки на пакете, вытащил и положил на колени Мадаленны. Большой, обернутый в сотню газетных бумажек, он был таким увесистым, что едва удерживался в руках. Она аккуратно его взвесила, и сквозь толщу оберток почувствовала острый угол. Книга Мертвых? Помнится, когда ей было десять лет, она сходила с ума по всей египетской мифологии и так упрашивала Аньезу купить ей новое издание, что Хильда чуть не упала в обморок, узнав, какой литературой увлекается ее внучка, а Эдварду пришлось смущенно прочесть ей целую лекцию, почему не стоит приобщаться к традициям Египта.

– Папа, спасибо, это замечательный подарок.

– Поверь, без кучи этих бумажек он выглядит еще лучше. – он потрепал ее по голове и кивнул. – Открывай.

– Папа, может подождать до дома? – она снова бережно приподняла сверток; только бы там не было упакованной вазы – одна неосторожная кочка, и вместо творения искусства можно было получить одни осколки. – Мало ли что.

– Ой, и в кого ты такая бережливая? – проворчал Эдвард и легко подтолкнул в бок. – Давай открывай, не бойся. Остатки мумии я положил в другой пакет.

Мадаленна укоризненно посмотрела на отца, но тот только сдавленно фыркнул и отвернулся в сторону, чтобы дочь не видела его улыбки. Свое чувство юмора он унаследовал явно не от Хильды, и она в который раз поблагодарила небеса за то, что ей достался характер отца – будь она хоть побольше похожа на Бабушку, тряслась бы сейчас на заднем сидении, готовясь устроить истерику. Аккуратно дернув за завязку, она отогнула коричневую бумагу так, чтобы та не порвалась. Если отец снова уедет, каждая мелочь будет дорога, как напоминание о нем.

– Мадаленна, хватит так церемониться с обычным пакетом, просто разорви его! – отец уже хотел забрать сверток обратно, но Мадаленна ловко его переложила в другую руку и погрозила пальцем.

Когда последняя бечевка была развязана, она закрыла глаза. Мадаленна всегда так делала в детстве, когда ей дарили подарок – старалась продлить те самые волнующий секунды гадания, какой сюрприз ей преподнесли на этот раз. Сейчас ей было все равно, что в пакете – даже если отец привез обычный камень с душного пляжа, она бы приняла этот подарок с радостью, потому что знала – папа не забыл о ней. На этот раз попалось что-то очень твердое, деревянное, и, неудачно махнув рукой, она ушибла запястье. От боли Мадаленна зашипела, а когда открыла глаза – ахнула. На коленях у нее лежал массивный ларец из темного дерева, весь изрезанный узорами, такими тонкими, что напоминали паутинку. Винного цвета, с двумя ящиками и миниатюрным серебряным замком, он вполне мог лежать на аляпистом трюмо Бабушки, но Мадаленна коснулась рукой чудного деревянного цветка и сразу вспомнила красный кленовый лист из Портсмутского леса. Тот лежал у нее между страниц «Ярмарки тщеславия» Теккерея, и она всегда с особым удовольствием открывала заветные страницы, откуда выглядывал небольшой стебелек.

– Папа, это чудесно. – ее голос внезапно дрогнул. – Правда, чудесно. Даже страшно подумать, сколько это стоит.

– Перестань, – отмахнулся Эдвард. – Не так уж и много. Но ты еще не все увидела. – он протянул ей небольшой ключ и улыбнулся. – Приоткрой крышку.

Когда ключ с треском повернулся в замочной скважине, Мадаленна вздрогнула – такой изящной была работа, что она боялась лишний раз тронуть выпуклый замок с выгравированной буквой «М». Та была красиво изогнутой, напоминавшей виноградную лозу. Лакированная крышка мягко поддалась, и когда Мадаленна приоткрыла ее, из ларца послышалась мелодия. «Жизнь в розовом свете» Эдит Пиаф. Аньеза так часто ставила эту пластинку, что она помнила все слова, а после фильма «Сабрина» с Одри Хепберн и вовсе тайком, когда ее никто не видел, напевала себе под нос и тихо вальсировала по комнате. Отец знал ее, понимал, как никто другой, и этот подарок в который раз подтвердил их особую связь.

– Ну, как тебе мой подарок?

Мадаленна ничего не ответила и обняла папу. Как было приятно чувствовать его родной запах – немного бензина, немного одеколона и чего-то такого пыльного, без чего Эдвард не был бы собой. Слезы сами по себе выступили небольшими каплями в уголках глаз, и она потерлась щекой о его пиджак.

– Где ты достал это чудо? – Эдвард снова надавил на газ, и машина поехала, но теперь медленнее. – Я всю жизнь мечтала о музыкальной шкатулке.

– Я заезжал в Париж. – он ловко вывернул руль, и Мадаленна подскочила на сиденье. – И в один вечер забрел в лавку одного мужчины, то ли сицилианца, то ли испанца. А там на витрине как раз стояло, как ты сказала, «это чудо». Почему-то сразу вспомнил о тебе, и вот… Теперь это твоя шкатулка секретов.

– С испанцами надо торговаться. – со знанием дела заявила она. – В Портсмуте есть один хозяин лавки антиквариата, так вот, с ним по-другому никак.

– Откуда такие познания?

– Я сама торговалась.

– Сама? – она допустила ошибку, и машина вильнула в сторону. – Как? Зачем? Разве мама тебе позволяла ходить в лавки?

– Но я же должна знать, как вести хозяйство. – нашлась Мадаленна. – Должна понимать, как правильно распределять бюджет.

– Ах, ты моя умница! – рассмеялся он и умудрился поцеловать ее в лоб.

Улыбка у отца изменилась. Она хорошо помнила его, когда он уезжал в первую свою поездку. Тогда папа смеялся, без умолку что-то рассказывал и улыбался; позже Мадаленна поняла, что это было из-за волнения, но даже и тогда, и на той фотографии, которая хранилась у нее в медальоне, его улыбка была другой. Более светящейся, более светлой, более мягкой, и из-за этого у него в глазах появлялось что-то непонятное, от чего Мадаленне становилось не по себе. Это был ее отец, но надо было принять, что она его не видела больше двух лет, а не знала уже целых десять. Им о многом стоило друг другу рассказать.

– Спасибо еще раз за подарок. – она тщательно завернула ларец обратно в бумагу. – Хильда как раз мне отдала твой опаловый гарнитур, а хранить такие сокровища в обычной чайной коробке как-то уж слишком неуважительно.

– Разве Бабушка не должна была отдать украшения к твоему первому выходу в свет? – меж бровей Эдварда пролегла складка.

Мадаленна попыталась сглотнуть, и вдруг поняла, как сильно ей хотелось пить. На лбу выступила испарина, хотя в автомобиле обогрева не было, а ветер за окном стал еще сильнее. Эти секреты выкачивали из нее все силы, как только Аньеза справлялась с этим столько лет.

– Да, так и есть. – наконец выговорила она. – Просто мы с мамой решили не спешить со светской жизнью, поэтому мой дебют случился в августе.

– В этом августе?

– Да.

На какое-то время в машине повисло молчание, был слышен только поскребывающий звук мотора. Мадаленна старалась предугадать следующую реплику отца, как делала всегда, но на этот раз все было покрыто черной тканью и наглухо заперто на кривой ключ. Эдвард всегда был для нее открытой книгой, как и она для него. Это с мамой приходилось долгие годы выстраивать доверительные отношения, чтобы никто не сомневался друг в друге, но папа был другим, связь была на подсознательном уровне. А сейчас она внезапно почувствовала пустоту.

– Я рад. – вдруг сказал отец, и у нее отлегло от сердца. – Нет, правда рад. Я боялся, что Хильда заставит тебя посещать все эти собрания, смотреть на напыщенных идиотов, а она проявила благоразумие.

И заявила, что не потерпит ни одной минуты позора, когда итальянское отродье вступит в высшее общество. Но отец не знал и этого.

– Кстати, – он откашлялся. – Хотел спросить, как Бабушка?

– Хорошо. Пока тебя не было, хозяйничала по дому, кричала на прислугу, устраивала приемы. Все как обычно.

– Да, это понятно. А что насчет, – он запнулся, и она заметила, как он сильнее вцепился в руль. – Ее…

– Приступов?

– Да.

– Все не так критично, как она сама думает. – Мадаленне очень хотелось усмехнуться, но она сдержалась. – Доктора сказали, что третий инсульт маловероятен, если только она не будет слишком… – ей хотелось сказать «истекать желчью», но она сдержалась. – Нервничать.

– Да, да, конечно, – рассеянно пробормотал отец. – К тому же в ее возрасте… Наверное, ей нелегко приходилось.

Мадаленна едва не заглянула ему в глаза и не крикнула: «А как же мы?» Разве тебе неинтересно, как жили мы все это время? Разве ты не хочешь узнать как тяжело было терпеть нападки Бабушки, ее постоянные упреки и вопли о чистоте крови? Ей хотелось заплакать от несправедливости, но то был голос обиженного ребенка, и нельзя было позволять себе впадать в истерику. В конце концов, Аньеза была права – Хильда была его матерью, и если даже отец мог ее ненавидеть, он все равно беспокоился о ней, думал о ней, как бы парадоксально это не было. Да и потом, он же спрашивал о них, пытался узнать правду, но она сама решила ему соврать, что же тогда сетовать на судьбу?

– А как ты? – она заерзала на сиденье, стараясь поймать взгляд отца. – Как ты жил последние два года? Что делал? Что раскопал? – но отец молчал и напряженно вглядывался в дорогу. – Папа?

– Что? – отозвался Эдвард, все же посмотрев на нее. – А, ты о моей работе. Да все как обычно. – он лихо завернул машину, и Мадаленна узнала родную дорогу – они ехали в Стоунбрукмэнор. – Который год копаем все ту же пирамиду, пока ничего достойного внимания Лондонского музея не отыскали. Скучал по вам, все время представлял, как обниму и тебя, и маму. Все хорошо, дорогая. Все, как обычно. – повторил он и снова погрузился в свои раздумья.

– Мы едем домой?

– Только на минуту. – он снова подмигнул ей. – Зато потом навестим нашего с тобой друга, милого садовника. Как он, кстати? Почему не приехал в Лондон?

– У него тоже все хорошо, только иногда давление скачет. – машина снова подпрыгнула, и Мадаленна чуть не ударилась головой о потолок салона. – А насчет Лондона, ты же и сам знаешь, что они с Бабушкой не очень ладят.

– Это да, но я думал, что они как-то смогли наладить отношения.

Хильда не могла наладить отношения в своей собственной семье, что уж говорить о, по ее мнению, каком-то садовнике, который и минуты ее драгоценного времени не стоил. Но и об этом отцу она говорить не стала.

– Кстати, – Эдвард таинственно понизил голос. – Не должен ли я знать о каком-то поклоннике, который одаривает мою дочь цветами?

Мадаленна могла, наверное, смутить от такого вопроса. Могла и покраснеть и сконфуженно махнуть на отца рукой. Все было бы точно так, если бы ее с недавнего времени не начинало потряхивать от одного слова «поклонник», а в ее воображении не всплывало нагловатое лицо Джона, который уверял, что ей следует выйти за него замуж. Ее несостоявшийся ухажер напрочь отбил все желание быть влюбленной, ждать признаний и кататься лунной ночью по реке под звуки любовных баллад.

– Не думаю.

– Как? – он в удивлении посмотрел на нее. – У такой красавицы нет ни одного воздыхателя? Не поверю!