Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 68 страниц)

– Извините, я не хотел вас обидеть.

– Ничего, – снова пожала плечами Мадаленна. – У всех есть своя темная сторона, и временами она берет верх.

Гилберт резко обернулся. Ей было двадцать лет, она была младше его на столько же и больше и почти сравнялась возрастом с его Джейн, но эта мудрость и понимание его – это было странно. Она могла при желании читать его поступки и мысли как открытую книгу, и будь на ее месте кто-то другой, Эйдину обязательно захотелось бы сбежать подальше от этой прозорливости, от этой Кассандры, принявшей обличье серьезной студентки. Но от нее сбегать не хотелось. Мадаленна не старалась залезть в его сознание, не смотрела зорким глазом внутрь, она просто прощала его бестактность.

– И часто вы так собираете все эти сокровища? – он присел рядом.

– Сейчас не очень. – она порылась в небольшом бауле и выудила оттуда клубок со спицами. – Раньше, когда была ребенком, часто приходила сюда и смотрела на то, что выбрасывало приливом.

– Вы тоже? – удивленно вырвалось у него, и он смущенно замолчал.

Он любил приливы в своем родном городе. Тогда на берег выносило такие артефакты, что любой музей с радсотью принял бы их в коллекцию, и они с Джеймсом часто сидели всю ночь в засаде, ожидая рассвета, когда беспокойная вода вынесет на берег что-нибудь особое. Но у мисс Стоунбрук были все основания презрительно посмотреть в его сторону и фыркнуть – только что он обесценил ее сокровища, что же он мог ожидать в ответ? Но Мадаленна снова спокойно улыбнулась и вынула хвост пряжи из клубка. Ее пальцы неторопливо продевали одну петлю за другой, и пестрый ряд все удлинялся и удлинялся, и Эйдин засмотрелся на то, как железные спицы замелькали в ловких руках.

– И что вы находили на своем побережье? – она нарушила тишину, и он присмотрелся к берегу – там было ничего не видно из-за наступающего тумана.

– Разное. Один раз нашли старинную вазу с отломанной ручкой, в другой раз мушкет времен войны за Независимость, потом нам как-то попалась разодранная коробка, а внутри нее была часть от музыкальной шкатулки. Разное, одним словом.

– Вы же не отнесли все это в музей?

– Я – нет, но Марисса – наверное.

Мадаленна вопросительно на него посмотрела, и Эйдин нахмурился. О Мариссе – младшей сестре – он предпочитал не вспоминать, слишком много несчастья она принесла и родителям, и ему с Джеймсом. Кэйлин и Питер души в ней не чаяли, а она исчезла из дома в шестнадцать, никому ничего не сказав, и родители с ума сходили, пока не пришло известие, что их дочь сбежала с каким-то моряком на корабле в Америку. История, достойная авантюрных романов, закончилась очень быстро и очень банально – Марисса вернулась через два года с ребенком и обвинила во всех несчастьях родителей. Джеймс тогда был в командировке, и Эйдин взял на себя заботу о матери с отцом; тогда он уже начал понимать, как много значили для него отец с матерью, а Марисса – сестра прекрасно могла справиться со всем и без него. С тех пор его внимание к ней ограничивалось только ежемесячным чеком на ее имя, а в его семье о ней вообще не говорили. Линда как-то пыталась наладить с ней общение, но после огромного конфликта, об этих попытках пришлось забыть. Джейн, правда, тоже иногда начинала возмущаться, что ее лишают права общения с тетей, но сурового взгляда всегда хватало.

– Марисса – моя сестра. – голос у него зазвучал непривычно сухо. – Но я не люблю о ней вспоминать.

Он ожидал нечаянного вопроса, вызванного обычным интересом, но Мадаленна кивнула и аккуратно почесала спицей нос. Она всегда была удивительно тактичной. Начашийся было ветер успокоился, и теперь над ними изредка покачивались сухие ветки тополей, отбрасывая тени от слабого солнца на высокие скалы. Ноябрьское солнце уже не пригревало, и, заметив, как покраснели ее руки, Эйдин машинально сунул руку в карман – там должны были быть перчатки, однако захрустевшая бумага напомнила об утреннем инциденте, и он бросил виноватый взгляд в ее сторону. Как можно было сказать о том, что он случайно нашел ее рассказ, который не предназначался ни для чьих глаз, кроме ее самих? Он ведь и сам не поверил, если бы ему кто-нибудь сказал, что не отогнул заветную страницу и не прочитал слегка смазанные строчки – откровение чьей-то души.

– Мисс Стоунбрук, я должен в кое-чем покаяться.

– В чем дело? – она посмотрела на него из-под низко надвинутой шляпы. – Вы потеряли чей-то доклад?

– Хуже. – он вытащил на свет аккуратно сложенную бумагу, и Мадаленна прищурилась. – Я нашел ваш рассказ. Клянусь, я не читал ни единой строчки.

Гилберт был готов и к молчаливым укорам, и к сухим упрекам: «Как вы могли взять чужую вещь?» Но Мадаленна, помедлив, молча взяла листок, развернула и, пробежав по нему глазами, свернула обратно и небрежно сунула в карман плаща. Гилберт почувствовал невольное негодование – он же все-таки слышал ту одну строчку, и она понравилась ему, – как можно было относиться с таким пренебрежением к своему творчеству, к своей работе? Но что он мог сказать? К работе искусствоведа это никак не относилось, это было не эссе, за которое можно снизить балл. Личный рассказ, предназначенный исключительно для себя – он не имел на это никаких прав. Как преподаватель.

– Мисс Стоунбрук, – он недовольно заерзал на сиденье. – Я должен кое-что добавить к своей прошлой речи.

Мадаленна кинула в его сторону быстрый взгляд, и Гилберт был готов поклясться, что заметил едва сдерживаемую улыбку – она всегда притаивалась у щек, в одной из ямочек, и если бы не тень от шляпы, Гилберт смог бы ее разглядеть.

– Вот как?

– Да. Я все-таки случайно увидел одну строчку.

Она коротко рассмеялась.

– Значит, правильно Шекспир ругал все клятвы. Точно такие же изменичивые, как и луна, не так ли, мистер Гилберт?

– Признаю, я ужасный врун и наглец, но ваша рукопись выпала из моей работы, и я случайно, – он приложил руку к сердцу. – Случайно увидел первые строчки.

На этот раз он снова врал, но ему было легче признаться в том, что он сам увидел ее работу, чем сказать, что ее нашла Линда. Что-то ему подсказывало – это расстроит мисс Стоунбрук еще сильнее.

– А потом? Подождали минуту и развернули, не смея совладать с искушением?

– Мисс Стоунбрук? – он принял вид оскорбленно невинности. – Вы меня оскорбляете своим недоверием.

– Хорошо, – Мадаленна снова стала серьезной. – Я сама виновата, положила свой опус в вашу работу. Извините.

– Однако, боюсь, извиняться придется мне. – и в ответ на недоуменный взгляд, пояснил. – Видите ли, мисс Стоунбрук, мне так понравились ваши строчки, что я набрался наглости и решил попросить у вас прочитать рассказ.

С минуту Мадаленна пристально смотрела на него, будто пыталась разглядеть насмешку или лукавство в его взгляде, но лицо его было спокойным, и Гилберт смиренно ждал ответа. Наконец, отложив вязание, она вытащила из кармана лист и, присмотревшись, что-то отметила на нем простым карандашом.

– Вот, – протянула она его. – Лучше читать отсюда, с начала не стоит, там… – она поморщилась. – Там неудачно.

Расправив листок, чтобы буквы не просвечивали, Гилберт пригляделся к убористому почерку – буквы были прижаты друг к другу, и ни на одной из них не было завитушек, даже «Д» была выписана не вензелем.

«Когда после бури наступает тишина, кажется, что все мертво. Ни звука, ни движения. Будто бы минуту назад волны не распускали свои воротники и не старались разбить нахохлившиеся скалы, а потом не разбивались сами, и битва не казалась вечной. Если бы минуту назад небо не казалось разворошенным очагом и не полыхало каждую секунду оранжевым или зеленым, а потом не разрезалось острой молнией. Если бы доски не ломались под силой чего-то таинственного и могущественного.

Нет. Все тихо, все замерло. Может быть умерло, а может еще не успело родиться. Но вот, где-то на горизонте что-то слабо вспыхивает, то мигая, то растворяясь в плотном небе. Огонек силится разгореться, и страшно, что неведомая сила его погасит. Но он разгорается, сильнее и сильнее, посылая лучи до самой земли, крича, что спасение есть, и никого оно не оставит в стороне. Желтый слабый превращается в огненный рыжий, призывая к себе всех пораженных и обиженных. И вновь появляется жизнь, волны шумят под напором силы, а они плывут; пока есть свет.»

Было в этом что-то пронзительное, щемящее, и Эйдин понял, почему она так редко давала кому-то читать свои рассказы – слишком все было про нее саму, про ее чувства, оголенные нервы. Все, наверняка все, рассказы были подобной исповедью – несомненно цепляющей даже, возможно, талантливой, но все же слишком личной, чтобы давать это тому, кто знал про нее хоть что-то. И Мадаленна дала ему прочитать, сочла его тем, кому можно доверять… Странный восторг поднялся в нем, когда он посмотрел на эту серую шляпу и быстрые движения рук – она снова что-то писала, изредка глядя в сторону заброшенного маяка. Нет, Линда не могла видеть этих строк, только не она.

– Почему вы не пошли на филологический? – после долгого молчания спросил он. – У вас есть все задатки для писательства.

– Струсила. – не поднимая головы, ответила она.

– Струсили? Но чего? Конкурсного отбора? – она покачала головой. – Вы бы обязательно прошли.

Мадаленна долго молчала и смотрела в белесую даль, прежде чем заговорить. Потом сухо кашлянула и провела рукой по шее, будто там была нацеплена удавка.

– Когда я подавала документы в университет, я металась между филологическим и искусствоведческим. Почти подала документы на первый, но… – она потерла лоб и вымученно улыбнулась. – Но Бабушка сказала, что может терпеть внучку-искусствоведа, но внучку-писательницу не впустит на порог. Я не расстроилась, искусство я любила всегда, но, честно говоря, – Мадаленна посмотрела сквозь него, и Эйдин заметил, сколько боли было в ее глазах. – Честно говоря, я до сих пор жалею. Не о том, что не поступила, а что поддалась на шантаж.

– Все мы иногда отказываемся от чего-то ради семьи.

Утешение было ничтожным, но Гилберт не знал, что еще можно было сказать. Обычно в таких ситуациях молчали и брали за руку, но такого он позволить себе не мог.

– Согласна.

– А вы не хотите сейчас стать писательницей?

– Сейчас? – она с сомнением посмотрела на клубок шерсти. – Нет. Я слишком многого не знаю, чтобы становиться писательницей.

– Ну, тут я с вами не согласен. – Гилберт сорвал травинку и скрутил ее в трубочку. – Опыт жизни у вас есть, гораздо более серьезный, чем полагается вашему возрасту, так почему не начать писать о том, что вы уже знаете? – Мадаленна рассеянно помотала головой. – Да и потом, у вас же есть пример, возьмите Франсуазу Саган.

– Она – исключение из правил, и она француженка.

– И что это меняет?

– Все. Французы – это особая нация, никто так не умеет наслаждаться гедонизмом и описывать свою жизнь как они. Тут даже нечего и пытаться. И потом, – она завязала узел. – быть известным автором – это огромная ответственность. Это означает долгую и упорную работу над собой в первую очередь, потому что, чем чаще автора издают, тем сильнее его влияние. А я не могу быть уверена в том, что оказываю правильное влияние на юные умы нашей нации.

Мадаленна помолчала, но Гилберт заслышал тревожные ноты в этой тишине.

– Да, так и есть. Я просто не хочу плохих последствий. Бабушка тоже одно время прикрывала свои ужасные поступки. Видимо, я становлюсь на нее похожей.

Страницы мялись под непослушной рукой, и Эйдин заметил, как сильно она сжимала ручку в правой руке. Костяшки совсем побелели, и запястье казалось неестественно белым. На губах у Мадаленны застыла улыбка, но в глазах было такое сильное отчаяние, что он обрадовался своему присутствию рядом с ней. Она была благоразумной девушкой, но в минуты горя сознание отказывало всем. Особенно рядом с водой. Что-то происходило с ней, и началось это недавно.

– Что случилось?

– Я становлюсь похожей на нее. – после долгой паузы выговорила она. – С каждым днем я становлюсь ее копией. Всю жизнь мама говорила, что я унаследовала ее характер, и что удачно борюсь с ним. Каждый раз я выигрывала, и каждый раз думала, что будет, если в один день выиграет она. И вот, началось. – приглядевшись, он заметил, что ее мелко трясет. – Хильда, она мне не бабушка, она не может быть мне бабушкой, и все равно с каждым днем я вижу схожесть. И это отвратительно.

– Что вы имеете в виду?

– Она вызывает во мне самое худшее, что есть. – Мадаленна говорила тихо, но лучше было бы, если она кричала. – Я каждый день думаю, что хочу спалить весь дом, чтобы все исчезло без следа. Я ненавижу ее, и эта ненависть такая же ужасная, какая и у нее. А недавно, недавно, – она почти захлебывалась в своей отповеди. – Я спровоцировала скандал. Сама! Я знала, что последует за моими обвинениями, но все равно продолжила их говорить. Я видела, как волнуется отец, но не могла остановиться, меня что-то несло. Я становлюсь монстром, точно таким же, как и она. И самое ужасное, что виновата я в этом сама.

Незнакомая нежность проснулась в нем, когда он взял ее за руку. Он и раньше ощущал это чувство, но оно было привычным по отношению к Линде и врожденным – к Джейн. А тут; что-то рождалось в нем, когда он видел ее, безутешную, считающую себя чудовищем. Бедная девушка, она и не могла допустить того, что ее мысли были такими привычными для большинства, и мало кто испытывал угрызения совести – такими обыденными они становились с прошествием времени. Сначала люди смирялись с тем, что им не нравилось, а потом смирение перерастало в ярость, тщательно скрываемую и будничную. Она же сопровождала их по жизни и становилась неизменной; Гилберта это тоже не обошло стороной. Но Мадаленна не принимала эту чувство, старалась бороться с ним, но Эйдин понимал, пока она жила в этом доме, рядом с Хильдой, одна атмосфера взращивала бы в ней гнев. Как отец он посоветовал бы ей принять это и постараться не обращать внимания. Но, к счастью, таковым он не был. Он был ее другом и видел, что эта агония сможет в ней добить то, что она старательно оберегала – доброту, свет и тепло. Руки у нее стали совсем холодными, и он натянул поверх них свои перчатки. Те были в два раза больше ее собственных, но, во всяком случае, грели они не хуже. А Мадаленна будто и не заметила этого; она смотрела на скалы стеклянным взглядом, и ее сухая тоска неприятно шваркала по нему самому.

– Во-первых, скажу банальность, но сейчас вам надо успокоиться. Посмотрите на меня, – он аккуратно повернул ее за плечи к себе так, чтобы видеть ее лицо. – Вы – не монстр и не чудовище. И не перебивайте меня. Мадаленна, – он и сам не заметил того, что назвал ее по имени. – Вы не виноваты в том, что чувствуете. Вы не спалите дом, не убьете свою родную бабушку просто потому, что это не ваши чувства. Вы сами сказали, что у каждого из нас есть своя темная сторона, но это вовсе не означает, что в вас она победит. Ваше воспитание, ваш характер, те принципы, которые дали вам ваши родители, ваша мама, вот это все так долго в вас взращивалось и дало такие хорошие плоды, что никакие темные мысли не станут вольны над вами.

Дыхание ее постепенно становилось спокойным, да и дрожь не сразу, но начала проходить, и ее плечи не так часто вздрагивали в его руках. Мадаленна смотрела прямо на него, и он чувствовал, как в нем рождалась особая приятная волна. Она была сильной девушкой, но каждому нужна была поддержка, и не ее была вина, что в свое время она не смогла ее получить.

– Но моя ответственность…

– Я не снимаю с вас ответственности за ваши слова. Вы должны следить за тем, какое влияние оказывает на вас Хильда, и я уверен, что у вас будет получаться. Но нельзя требовать от только начавшего свое выздоровления человека, чтобы он вскочил на ноги и побежал куда глаза глядят.

– Что вы имеете в виду? – он вытерла глаза платком, и он с облегчением заметил, что ее щеки снова стали розовыми.

– Я имею в виду, что вам стоит уехать.

– Но…

– И как ваш хороший знакомый, – продолжал он. – Я понимаю ваше стремление оставаться с семьей. И это правильно. Вам надо уехать на другую квартиру, в общежитие, в конце концов. Так вы будете рядом с вашими родителями, но при этом будете строить свою собственную жизнь. Вы согласны?

– Да, – закивала Мадаленна. – Да!

– Отлично, тогда завтра, – Гилберт посмотрел на часы. – Да, сегодня уже поздно, завтра я вам покажу отличное место около кампуса, и вы скажете, согласны или нет.

– Я согласна. – выпалила она, и Эйдин улыбнулся.

– Вы же даже еще не знаете, что я вам предлагаю.

– Я слышала, что там живет Дафни, ей все нравилось. И я вам доверяю, сэр.

Тепло, тепло, откуда ему только было взяться на этом холодном заливе, продуваемом всеми ветрами. Однако ему было так жарко, словно внутри него была печка, накаленная до красноты.

– Отлично. А как ваш преподаватель я отошлю своего лучшего студента подальше от всех проблем. Куда-нибудь. – он посмотрел на старый маяк. – В самый дальний угол Италии, например.

– Но, мистер Гилберт…

– Не беспокойтесь, ваш хороший знакомый сообщит вашему преподавателю, как важно ваше присутствие для ваших родителей, и ваш профессор исполнит свое обещание только к концу февраля.

Мадаленна улыбнулась. Несмело; так иногда пробивалась радуга после дождя, изредка поблескивая на мокрых листьях от дождя. Улыбка появлялась не сразу же, она медленно расцветала и начинала с глаз – там появлялся мягкий свет, как два уличных фонаря зажигались, и мало кто мог удержаться и не улыбнуться в ответ.

– Я еще не сказала родителям.

– И не надо, я скажу сам. Вдруг вы струсите?

– Сэр!

Он специально подначивал ее, так невозможно было смотреть на то страдание, скользившее по ней тенью и скрывавшее под собой сгусток энергии, которая и вела ее за собой. Мадаленна сразу же съеживалась, пряталась в себе, и ему была невыносима мысль о том, как часто ей приходилось так бороться с собой.

– Мне кажется, нам стоит пройтись. Пойдемте.

Она быстро встала со своего места, но на руку не оперлась – засунула руки в карманы и пошла вровень с ним. Песок проваливался под подошвами ботинок, и редко до них долетал звук далекой пластинки – кто-то взял с собой граммофон. Этому месту была нужна тишина и нечастые крики чаек. Время близилось уже к двум часам, и день, такой короткий в ноябре, медленно подходил к концу. На горизонте засерело заходившее солнце. Выглянувший луч окрасил небо в грязно-розовый и скользнул по спутанным волосам Мадаленны, отчего те засияли медным. Они шли не останавливаясь и не говорили. Молчание было их общим заговором, они не нарушали гармонии и тихо говорили сами с собой. Не заметил он, как они дошли до маяка. Издалека казавшийся белоснежным, вблизи он был уже полуразрушенным, и где-то зияли пустые отверстия без кирпичей, а окно было затянуто пылью. Мадаленна без труда вскарабкалась по ступенькам и подошла к периллам – раньше оттуда высматривали тонущие корабли и посылали лучи спасения. Она же тоже писала про маяк и понимала, как был важен свет. Хотя нет, даже не свет, а сама надежда, что в непроглядной тьме вдруг вспыхнет, пусть даже слабо, луч и осветит дорогу.

Эйдин поднялся вслед за Мадаленной и посмотрел на воду. Спокойная, прозрачная настолько, что на дне были видны все камни – она манила к себе, так и зазывая прыгнуть, а потом волны позаботятся о том, чтобы путнику не было душно и больно. Может быть, Джеймс тоже тогда так подумал и решил прислушаться к зову природы? Все считали, что это был несчастный случай, но сейчас Эйдин впервые подумал об этом, как о преднамеренном решении. Джеймс вел тихую жизнь, ему было что терять – дом, работа, семьей только не успел обзавестись. Но было ли у него то, ради чего он мог жить? С правой стороны груди закололо, как кололо каждый раз, когда он думал о брате, но Гилберт развивал опасную мысль дальше и дальше, не обращая внимания на боль. Джеймс был куда успешнее в искусстве, чем он, Эйдин; ему все пророчили будущее великого научного работника, и разве можно было просто так занимать его место? Кто дал ему право жить, пока Джеймса не было рядом, ведь все его заслуги были заслугами брата. Был бы Джеймс здесь, Эйдину никогда не добился того, что имел сейчас. Боль разрасталась все сильнее, а водная гладь становилась все мутнее, казалось, из воды соберется целый облик. Вот, еще немного, и покажутся глаза, рот и… Внезапно его руку накрыла теплая ладонь, и чей-то голос позвал его за собой. Вода стала снова прозрачной, и боль медленно начала отступать. Он все еще был здесь, он все еще мог дышать и смотреть на этот мир.

– Сэр, – его негромко позвали.

– Знаете, Мадаленна, если бы не несчастный случай, возможно, вашим преподавателем мог стать другой человек.

А теперь к свету развернули его; ее руки твердо сжимали его, а в серых глазах появилась знакомая несгибаемость – Мадаленна умела смотреть так, что весь разрушенный мир снова начинал потихоньку выстраиваться.

– Мистер Гилберт, он не мог быть на вашем месте, а вы не должны быть на его. Ваш брат был хорошим человеком, я в этом уверена, но нам, вашим студентам, нужен только один преподаватель – мистер Эйдин Гилберт.

– Ваша речь звучит очень воодушевляюще.

– Она будет звучать еще лучше, если вы отринете свой цинизм и поверите мне.

Ему должно было быть стыдно за эту минутную вспышку слабости, но взгляд мисс Стоунбрук был таким дружеским, и он почувствовал, как тяжесть начала понемногу отступать. Он давно уже в мыслях называл ее Мадаленной, этим певучим, итальянским именем. Она не могла называться по-другому – так оно ей подходило.

– А еще, – она сурово свела брови. – Некоторые студенты обладают слабым вестибулярным аппаратом, и у них начинается головокружение на высоте.

Он покосился в ее сторону, полагая, что та смеется над ним, но Мадаленна действительно слегка покачнулась и как-то осоловело оглянулась вокруг.

– Только не говорите, что вы имеете в виду себя.

– Вы поразительно догадливы, сэр.

– Святые Небеса, – проворчал он. – Зачем же вы тогда сюда забрались?

– Чтобы бороться со страхом, естественно.

– А если бы вы свалились отсюда?

– Но я же не свалилась, сэр.

– Действительно, удивительная логика!

Качая головой, он помог ей спуститься и когда они подошли обратно к пляжу, Эйдин рассмеялся: они успели ровно вовремя – белый автобус завернул за угол аллеи, и они остались в гордом одиночестве. Время за душевной беседой прошло слишком незаметно, и он совсем забыл о часах. Мадаленна посмотрела на часы и ахнула – было ровно три, и начинало медленно темнеть.

– Странно, мне казалось, что мы успевали.

– Ничего страшного, – подбодрил он ее. – Я могу вас подвезти. Надеюсь, вы согласитесь?

Мадаленна посмотрела на чернеющее небо и кивнула.

– Спасибо, мистер Гилберт. Меня только до Стоунбрукмэнора.

– До Стоунбрукмэнора? Только не в такую погоду.

***

Дорога в Лондон была приятной. Миновав зловещий особняк и преодолев короткий спор о том, стоит ли оставаться там на ночь или нет, Гилберт вырулил на главную дорогу, и теперь автомобиль мчался с умеренной скоростью по междугородней автостраде. По радио передавали концерт Пегги Ли, и ритмичный джаз настраивал на пустую беседу о какой-то чепухе. Мадаленна рассказывала о том, как однажды они с дворецким чуть не пролезли в Виндзорский дворец, перепутав его с домом друзей Бабушки, а Эйдин поведал ей историю, как на одном уроке химии он чуть не взорвал смесь азота. Тогда он услышал, как она смеется – искренне и на удивление звонко. И все же ему стоило извиниться.

– Мисс Стоунбрук, должен заметить, я назвал вас по имени, прошу меня… – но она его прервала.

– Не стоит, сэр. – Мадаленна смотрела в окно, и он видел только ее профиль. – Вы можете называть меня Мадаленной, я буду этому только рада. У вас красиво получается.

– Благодарю.

На них одновременно накатило какое-то радостное смущение, и Мадаленна, негромко откашлявшись, взяла газету. Лондон приближался все быстрее, и уже начали показываться первые огни города – размытые от капель осеннего дождя, они напоминали картину Мане. Эйдин знал, что она читала ту же самую газету, что читала и Джейн этим утром и отсчитывал минуты перед тем, как она увидит эту фотографию. Ему вдруг стало интересно, что скажет мисс Стоунбрук, когда увидит фото его жены с другим мужчиной. Но мисс Стоунбрук ничего не сказала. Как он и полагал, все слухи, вся грязь этого мира отступала перед ней, и она просто сложила издание напополам и принялась смотреть в окно – они подъезжали к центральным улицам. Гилберт нарушил тишину первым.

– Хорошая фотография.

Мадаленна молчала и не поворачивалась к нему. И когда его фраза стала казаться ему самому глупой, она вдруг негромко произнесла:

– Не обращайте внимания, сэр. Это обычные светские сплетни. Видели бы вы, что они пишут про моего отца.

– Не зовите меня «сэр». – вдруг ляпнул он.

– Как же мне к вам обращаться?

– Мистера Гилберта будет достаточно.

– Хорошо.

Они снова замолчали, и когда Эйдин увидел, что они уже подъезжали к знакомому бульвару, он вдруг сбавил скорость. Ему было необходимо спросить, узнать, могут ли ему помочь советом.

– Я понимаю, что это сплетни, и что это ерунда, но как это объяснить Джейн? Она ведь верит в это.

Обращение было скорее в пустоту. Ему нужно было произнести все свои опасения, рассказать хоть невидимому собеседнику, чего он боится, и как сильно переживает за дочь. Но собеседник внезапно подал голос, и он быстро повернулся.

– Будьте с ней, мистер Гилберт. Этого достаточно.

– И все?

Не могло быть так просто, да и Джейн уже была не в том возрасте, чтобы постоянно нуждаться в защите и поддержке отца. Его дочь была уже самостоятельной или, во всяком случае, старалась так думать.

– Разве этого мало?

– Она уже достаточно взрослая для моей опеки.

– Это она так только полагает. – хмуро улыбнулась Мадаленна. – Всем нужны отцы, независимо от возраста.

Фраза оказалась неожиданно жестокой, и Эйдин нажал на газ. Мадаленна оказалась на этот раз провидицей и сорвала покрывало с тщательно скрываемого секрета безжалостно и без предупреждения. Хотя, может быть она говорила про себя, а он эгоистично подумал о своем отце. Сколько лет его уже не было? И каждый день не проходил без того, чтобы он мысленно не обратился к нему за советом. Автомобиль медленно подкатил к бульвару Торрингтон и остановился около элегантного дома. Окна были все оранжевыми, и за ними постоянно кто-то перемещался. Но когда он уже было остановился, лицо Мадаленны вдруг исказила настоящая судорога, и она отчаянно зашептала:

– Пожалуйста, заверните за угол, быстрее!

Не понимая, что такого могло ее напугать, Эйдин ударил по газам, и только свет фар осветил внезапно отпрыгнувшую фигуру от двери дома. Какой-то джентльмен с охапкой цветов быстро рванул от газона и скрылся в тени стен.

– Может быть, вас проводить?

– Не стоит, – выдохнула Мадаленна.

– А вдруг это грабитель?

– Если бы. Это Джон.

Джон Гэлбрейт, неудавшийся жених. Его образ смутно всплыл в его памяти, но сразу погас. Этот молодой человек совсем не подходил мисс Стоунбрук, и это была не ревность, а констатация факта.

– Что ж, – она поправила воротник и посмотрела на него. – Спасибо, мистер Гилберт.

– Не за что. – он улыбнулся и пожал протянутую руку. – Это вам спасибо.

– Мне же за что? – удивилась она.

– За то же, за что вы благодарите меня.

На долю секунды ее взгляд стал другим – мягким, особенным, и ему захотелось подольше удержать теплую руку в своей, но наваждение прошло, и привычная суровость встала на место. Мадаленна кивнула и быстро открыла дверь. Несколько секунд она осматривалась, а потом входная дверь раскрылась, и она исчезла в приглушенном свете. В автомобиле пахло лимонной вербеной, словно мускуса не было и никогда. Эйдин развернул автомобиль и поехал к дому; там был человек, который его все еще ждал.

Комментарий к Глава 18

буду очень благодарна вашим комментариям!)

p.s. дорогие читатели, я буду очень рада пообщаться с вами в вк, может быть обменяемся адресами?

p.s. влюбленность в мистера гилберта усиливается с каждой главой, и, надеюсь, не только у меня…

========== Глава 19 ==========

Она почти легла спать. На часах еще было совсем рано – десять вечера, а на столе лежало недописанное эссе по культорологии, но с самого обеда что-то трещало в голове у Мадаленны, будто туда кто-то засунул погремушку, и та все гремела, гремела. К девяти часам ее голова стала напоминать раскаленный шар, готовый в любую минуту взорваться. Единственное, чего ей сейчас хотелось – лечь в постель, потереться щекой о прохладную простынь и заснуть так, чтобы никакие кошмары ее не мучили. Мадаленна села на покрывало и аккуратно положила чулки на стул. Аньеза говорила, что в ее возрасте каждый день нужно надевать новую пару, но зачем – было непонятно, особенно, если тонкий капрон при должном обращении не рвался, а новая пара стоила не меньше фунта. За эти же деньги можно было купить готовое платье или годовой запас чернил. Она взбила подушку и положила ее так, чтобы голова не откидывалась в проем между спинкой кровати и матрасом. Скоро должна была подействовать таблетка, и тогда она могла погрузиться в спокойное спокойствие, состояние между дремотой и явью, когда слова из книги в руках казались то ли частью сна, то ли настоящей жизнью. Подогретое одеяло приятно закутало ее в кокон, и глаза почти закрылись, когда в дверь постучали, и Мадаленна неохотно ответила: «Войдите.» На пороге оказалась Полли. Горничная виновато мяла в руках платок и осторожно выглядывала из-за большого балдахина.

– В чем дело, Полли? – высунулась из-под одеяла Мадаленна. – Что случилось?

– Как ваша голова. мисс?

– Уже лучше. – горничная машинально смахнула пыль со статуэтки Давида и оглянулась. – Что случилось? Что-то с мамой?

– Что вы, мисс! – воскликнула Полли. – С миссис Аньезой все хорошо. Просто мистер Стоунбрук хотел с вами поговорить.

– Сейчас?

Вылезать из теплой постели только-только, когда мигрень отступила совсем не хотелось. Дом отапливался, конечно, лучше, чем старое поместье, но все равно, когда она проходила мимо окон, ощущался легкий и освежающий лондонский бриз – смесь речного воздуха с морозным ветром, а голова начинала только сильнее болеть от холода. А ведь потом снова придется подниматься и идти наверх, залезать в уже остывшую постель… Мадаленна едва не топнула ногой.

– Полли, – она присела в постели. – Милая Полли, а вы можете сказать, что я уже сплю?

– Я бы с радостью, мисс, – в голосе горничной слышалось неподдельное сочувствие. – Но ваш папа видел свет в комнате и попросил вас подойти. Может сказать, что у вас болит голова?

– Нет, не надо. – Мадаленна откинула одеяло и нашла тапки. – Если не сложно, подогрейте, пожалуйста, еще раз воду в грелке, хорошо?