Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 68 страниц)

Разговор потек сам по себе, и с удивлением Мадаленна заметила, что ее участия почти не требовалось. Рикардо действовал как отвар липы, так же успокаивающе. Он говорил о чем-то своем, рассказывал истории из детства, как однажды чуть не провалился в заячью нору, а она слушала, слушала и сама не замечала, как ее начало клонить в сон. Диваны были очень удобными, и чувство обиды на отца постепенно замещалось только одним желанием – пойти в постель. Было, наверное, около двенадцати, когда крутящиеся двери распахнулись, и в холле появилась небольшая компания. В общем негромком жужжании Мадаленна распознала знакомый голос и сонно смотрела за тем, как мистер Гилберт поднимался по ступеням, что-то увлеченно обсуждая с женщиной в сером костюме. «Декан нашего факультета.» – пояснил Рикардо, и Мадаленна, подложив руку под шею, попросила Бруни рассказать еще раз историю, как они лазали по садам. Ревности не было, ее притупил дневной отвар шиповника, и ей было только интересно – обратит ли на нее внимание мистер Гилберт или пройдет мимо.

Эйдин почти дошел до лестницы, как вдруг остановился и посмотрел в холл. Мадаленна почти спала, но уходить не собиралась. Пусть лучше она заснет здесь и ночью доберется до своего номера, чем проснется в два ночи и не сможет уснуть до утра. Это было бы ужасно для ее выступления. В замедленном движении она наблюдала за тем, как Эйдин неспеша подошел к ним и сквозь пелену дремы услышала радосное приветствие Рикардо.

– Мисс Стоунбрук, – она едва повернулась в его сторону. – Мадаленна, – теперь его голос звучал встревоженно. – Что-то случилось?

– Ничего страшного, мистер Гилберт. – ответила она, сдерживая зевок. – Просто я не могла уснуть, и мистер Бруни развлекает меня рассказами о своем детстве. Он рассказывает мне, как лазил через заборы, а я – как собирала ягоды в лесу. Достаточно забавно, как моменты детства каждого ребенка похоже друг на друга.

– Может быть, мне стоит проводить вас до номера?

– Не стоит. – она подтянулась на подушках и отпила воды. – Рассказы сеньора Бруни слишком увлекательны.

– Вы же не против, господин профессор? – откликнулся Рикардо.

– Нет, – может, Мадаленна спала, но ей показалось, что тень спала. – Разумеется, нет. Я очень рад, что наши студенты находят подобное… взаимопонимание.

Стакан чуть не выскользнул из рук Мадаленны, и она снова ощутила то же тепло, однако и на этот раз Рикардо оказался проворнее, и стакан был в его руке. Секунду ее рука все еще была в его, но она осторожно высбодила ее и поправила подушку. Эйдин кивнул, улыбнулся Бруни и быстро подошел к лестнице. Блики от стекла крутились мимо нее, и она с трудом сопротивлялась дрожи, охватившей ее всю. Минутное желание сна пропало, и Мадаленна выпрямилась на подушках. Ей предстояло выслушать еще сотню историй, чтобы та щека перестала наконец гореть.

Комментарий к Глава 26

спасибо за прочтение, буду очень рада вашим впечатлениями от главы).

========== Глава 27 ==========

Комментарий к Глава 27

я буду очень рада и благодарна, если вместе с кнопкой “жду продолжения”, вы напишите пару слов о главе. спасибо и приятного прочтения!

– Мадаленна, открой глаза!

Голос был таким густым, что она могла коснуться его рукой. Он разливался по всей комнате, перекатывался по пустому чемодану, садился на угол зеркала и оставался в пустом графине. Звук был летающей кометой, золотой, со сверкающим хвостом, и его лучи падали ей на лицо. Звук парил над потолком, и она чувствовала, что ели чуть постарается, сможет ухватить его за конец. Мадаленна приоткрыла глаза, но те сами закрылись, и она повернулась на другой бок. Ей хотелось вернуть сон, который она так глупо потеряла. Она не помнила, какие картинки мелькали перед ней, но явственно чувствовала, что те были приятными. Нечто зеленое вместе с голубым плясало перед ее глазами, однако голова не кружилась, а внутри поселялась какая-то смешинка, заставлявшая улыбаться без причины, словно она сама стала кузеном Мэри Поппинс, парящим от счастья под потолком. Солнце выглянуло из-за занавески, но Мадаленна еще сильнее натянула одеяло себе на голову. Она почти была у цели, она почти вспомнила, где была. Мадаленна покрепче прищурилась и постаралась представить то место, где зеленое могло соединяться с голубым. Зеленые долины и голубое небо, это была явно не Италия, а севернее, где дожди были так же часы, как солнце в Сиене, а горизонта не было видно совсем. Надо было только покрепче зажмуриться и перестать думать о пустяках. Но сон никак не хотел к ней идти, голос снова начала нашептывать, чтобы она проснулась и открыла глаза, однако все это отступало перед идеей найти то место, в котором она была счастлива. Мадаленна была там счастлива – в этом она не сомневалась. Непривычное ощущение свободы и спокойствия не отпускали от себя все то время, пока она спала. Она с трудом помнила, как добралась до кровати в прошлую ночь, помнила только то, что глаза все-таки устали, а ноги вдруг стали такими тяжелыми, и она волокла их перед собой, как тачку с камнями. Но это была приятная усталость, гарантировавшая ей, что как только она рухнет в кровать, сразу уснет крепко, и ей ничего не будет сниться. Приятное умиротворение было внутри нее, и Мадаленна позабыла про дрожь и боязнь кошмаров. Она так и легла спать в зеленом платье, уверенная в том, что не увидит ничего, кроме черноты. Но…

– Мадаленна, поднимайся.

Но получилось все иначе. Она видела сны. Приятные сны. От которых невозможно было оторваться. Она сама не могла с точностью сказать, что ей снилось – половина оказалась позабытой сразу, как только она их увидела, другие померкли, как старая кинопленка, но небольшая часть осталась в ее памяти, и она с удовольствием вспоминала о них и старалась вернуть. Аньеза говорила, что сны невозможно вернуть, их нельзя взять под узду; она говорила, что никто не может контролировать их, и что все картинки – только результат работы уставшего сознания. Но бабушка Мария говорила, что сны – это единственная магия, доступная человеку. Она всегда загадочно улыбалась и протягивала Мадаленне платок с вышитым месяцем и звездами; бабушка утверждала, что тогда Мадаленна сможет сама выбрать себе сон, а потом, когда станет взрослее, и того, кто появится в нем. Мама всегда сердилась и говорила, что нельзя забивать голову ребенка подобной чепухой, но тогда бабушка упирала руки в бока, сдувала челку с глаз и ворчала, что ее дочь ничего не понимает в обычной магии. Мадаленна сама не знала, верила ли она в это, или все это было только ерундой, но версия бабушки ей понравилась – всем детям нравилось верить в волшебство, и платок она сохранила. Она всегда пристраивала его под вышитой наволочкой, и всегда видела удивительные сны. Было ли это действительно волшебством, или она смогла убедить саму себя – все это было Мадаленне неизвестно, однако спала она крепко. Потом на долгое время видеть сны она перестала, а если те и снились, то были кошмарами. А в эту ночь ей приснился настоящий сон. И там был человек, которого она любила.

– Мадаленна, немедленно просыпайся!

Она отмахнулась от жужжащего голоса и повернулась на другой бок, подложив руку под подушку. Четких очертаний лица Мадаленна не видела, но ей этого и не требовалось, чтобы узнать его. Все было зеленым и голубым, а с неба падал снег. Она смотрела вверх, широко открыв глаза, и снежинки оставались на ее ресницах и таяли на носу. Он прошел совсем рядом с ней, Мадаленна почувствовала это и повернулась. Вокруг было много людей, но она видела его, проходившего сквозь толпу. Она шла за ним, думая, что он сможет ее увидеть, узнать, однако когда она почти дотронулась до него, он открыл тяжелую дверь и исчез в проеме. Он всегда ускользал от нее, ее добрый и милый, ее любимый исчезал каждый раз, как она стала желать его присутствия в своем сне. И все равно она была счастлива. Мадаленна знала, что даже во сне не сможет сказать три слова, потому что они сломают все то, что так старательно отстраивалось с прошлого августа. Она была счастлива каждый раз, когда видела его улыбку, когда слышала его голос, когда понимала, что может называть себя его другом, ведь и такого могло не быть. И хотя собственнические чувства все равно просыпались с удивительным постоянством, она напоминала себе, что обладание еще не было любовью. Желать человека можно было только как вещь, это Аньеза ей внушала с детства, настоящая любовь должна проявляться в принятии выбора человека. Нельзя сказать, что подобное сильно подбодряло и утешало, однако другого выхода не было, и в чем-то Мадаленне даже стал нравиться этот ореол несчастной любви.

– Мадаленна!

Голос прозвучал громко, и она почувствовала, как кто-то подул ей на лицо. Она точно помнила, что была в номере одна. Иррациональный страх заставил ее открыть глаза и посмотреть в потолок. Призраков она не боялась, но больше всего ей не хотелось увидеть, как чье-то лицо склонилось над ней. Чаще всего таким лицом в ее снах выступала Хильда, и каждый раз Мадаленну прошибал пот при виде глаз-щелочек и искривленной ухмылки. Никого рядом с ней не было. Все то же бюро, то же открытое окно с белыми занавесками, те же валяющиеся рекламные проспекты на сундуке. Ничего страшного и похожего на Стоунбрукмэнор. Она села в постели и поправила длинный рукав пижамы. Луч солнца упал на прикреплённую к зеркалу фотографию, и разгадка густого голоса пришла сама – этот голос принадлежал только Аньезе. Еще в первый день, до разбора всех чемоданов, Мадаленна машинально прикрепила это фотографию, и та так там и осталась. Мама была улыбающейся, и хоть фотокарточка и была черно-белой, но Мадаленна помнила, что в тот день на Аньезе было красное платье.

Она потерла глаза и быстро подошла к окну, пошире раскрывая фрамугу. За окном белел Миланский собор, а под острыми шпилями итальянские мальчишки играли в футбол, перекатывая мяч по мраморным квадратикам, а по бокам памятника Виктора-Эммануила дружно расселись торговки соленой рыбой и цветными тканями. Быстрая итальянская речь соединялась с громкими клаксонами автомобилей и детским смехом. Надо было купить несколько штук открыток с видом Собора, Ботанического сада и театром Ла Скала и отправить домой. Подарки мистеру Смитону уже лежали в отдельном ящичке бюро, и Мадаленна ждала того часа, когда наконец раздобудет заветный адрес почтового отделания. Она лениво потянулась, и утренняя дрема вдруг прошла; Мадаленна нахмурилась. Мама в ее снах всегда появлялась исключительно в важных случаях: когда пыталась предупредить о чем-то или напомнить. Но она была готова хоть доской о голову треснуть, но никак не могла вспомнить, что такого важного было запланировано на день. Будильник явственно показывал десять минут одиннадцатого, и она медленно прошла в ванную комнату. Она вспоминала, пока чистила зубы, пока умывалась, пока открывала двери шкафа и смотрела на пиджаки и юбки. Самое ужасное, что она тоже помнила – сегодня должно было случиться нечто важное, но вот что именно – это-то как раз и терялось в ее воспоминаниях. Ежедневника она с собой не взяла, Мадаленна решила, что сможет все запомнить сама. «Сама, значит?» – кивнула она своему отражению в зеркале, но то только виновато пожало плечами.

Она огляделась: в комнате был идеальный порядок, и ничто не напоминало о том, что вчера она готовилась к чему-то важному. Проснулась она поздно, значит, ничего особо важного не должно было произойти. «Думай, Мадаленна, думай!» – ходила она по комнате, борясь с желанием постучать в соседний номер и спросить – что у них запланировано на день. Однако в дверь постучали ей. Она с секунду не двигалась с места, а потом подбежала к порогу комнаты и нажала на дверную ручку. Перед ней оказался швейцар с письмом в руке.

– Что случилось?

– Синьорине просили передать, – на ломаном английском ответил швейцар. – Очень спешили и очень просили, чтобы я передал.

– Спасибо. – она протянула молодому человеку пятьсот лир и закрыла дверь.

Письмо оказалось незапечатанным, но Мадаленна не волновалась, что его смогут прочитать. В гостинице не так хорошо понимали английский, и тайн, которые следовало скрывать, у нее не было. Из белого конверта она вытянула небольшую открытку – «Гроза» Джорджоне. Руку мастера Мадаленна узнала сразу. Тонкая прорисовка и глубокие цвета создавали камерность обстановки, и каждый раз, когда она смотрела на картину, ей казалось, что она сможет войти туда и спрятаться под деревом вместе с женщиной в белой накидке и ребенком. От картины веяло покоем, тысячелетним миром, и больше всего Мадаленна любила смотреть на синее небо, разрезанное молнией и полуразрушенные колоны; те ей всегда напоминали об исчезнувших городах. Она вскарабкалась на кровать и осторожно, стараясь не испортить штукатурку, прикрепила миниатюру к литографии Мадонны. Теперь два произведения смотрелись как дополнения друг друга, и Мадаленна удовлетворенно улыбнулась. В комнату лилось солнце, и она с удовольствием слушала звуки старой шарманки, играющей под ее окнами.

Джорджоне. Легкий шарф замер в ее руке, а потом мягко упал на пол. Джорджоне. Конференция. Она приехала в Милан, чтобы выступить на конференции, посвященной творчеству мастера. И забыла об этом. Действительно, что же такого важного могло произойти? На минуту Мадаленна забыла, что человеку следовало дышать, чтобы не упасть в обморок и не умереть. Движения ее стали ломаными, и шарф успел еще пару раз упасть из ее рук, прежде чем она кое-как намотала его на шею и подошла к часам. Теперь она хорошо помнила, что прошлым вечером специально старалась несколько раз прочитать работу, но страницы каждый раз мешались друг с другом и падали из рук. Насколько она помнила, чтение она так и не завершила, заснула сразу, как только дошла до десятой страницы. Наверняка во всем были виноваты шиповник и пустырник – вместе с расслаблением приходили беспамятство и полная уверенность в том, что ничто не значимо. Мадаленна рванула на себя будильник и чуть не вскрикнула от злости – ровно одиннадцать утра, а начиналось все в двенадцать. Да, теперь она точно помнила, что начало выступления было назначено на полдень. А она даже не прочитала полностью работу, не отметила важные места и не успела спросить себя те вопросы, которые могли задать профессора. Работа лежала на столе, и Мадаленна даже не стала думать, как так произошло, что она не заметила толстую папку. Перечитывать все параграфы она не стала, только проверила, не вырваны ли где-нибудь страницы и резко стянула с вешалки пальто – на термометре значилось тринадцать градусов, но она чувствовала свежий ветер.

Тихо ругаясь и обещая себе, что она больше в жизни не притронется к этим зеленым пузырькам, она быстро вынула ключ из двери и вышла в коридор. Позабыть цель поездки. Не забыть прогулки, экскурсии, позволить себе поспать до того, как даже французские туристы вылезут и з постелей и потянутся за второй чашкой кофе и при этом всем забыть, что она должна выступать на конференции. Мадаленна ругала себя не щадя. И это была она – та, которая постоянно говорила, что помнит все, что сдавала все работы до срока и позволяла презрительно смотреть в сторону Эффи, когда та начинала оправдываться за невыполненное задание. Но она и правда забыла. Мадаленна позабыла обо всем на свете, как только услышала знакомый язык, и незнакомая нежность, трогающая до слез, начала появилась где-то внутри нее. Она была не на конференции, она была у своей любимой бабули, она чувствовала тепло передника Марии в каждом фартуке торговки лимонами, она слышала знакомый смех в голосе каждой женщины, которая выглядывала из узких окон, ей хотелось дотронуться до каждой наволочки, висящей над кадками с цветами, потому что те были такими же, что и в доме Марии. И даже если и Мадаленна ругала себя, в душе она все равно не могла сдержать подступавшую радость, и на каждый укор ее неосмотрительности и безответственности она отвечала сияющей улыбкой. Она сбежала по лестнице, чуть не зацепившись пальто о кружевные перилла и мельком увидела в зеркале холла выражение своего лица. То сияло. И страха больше не было. Она постаралась укоризненно покачать головой и сурово свести брови, но отражение фыркнуло ей в лицо и звонко рассмеялось. Мадаленна махнула рукой и уже подошла к двери, когда у порога ее нагнал портье.

– Сеньорина… – начал он, но она отмахнулась.

– Извините, но я очень опаздываю.

– Сеньорина, – продолжал он. – Это звонят из пинакотеки, просят вас.

Пинакотека. Святая Мария, неужели она пропустила свое выступление, и теперь позор настигнет ее со всем ужасом? Мадаленна уже представляла эту идиотскую ситуацию – она прибегает к воротам музея, пробирается в зал и видит пустые столы, отодвинутые стулья и целую кучу разорванных бумаг. Она все пропустила, и ее наверняка выгонят из университета и разочаруются без права на оправдание. Ком в горле появился не внезапно, она ждала его, и, тем не менее, Мадаленна с тоской посмотрела на кувшин с водой. Сбежать бы сейчас обратно в номер, закрыться на ключ и сесть под одеяло, ждать, пока все само не пройдет. Она почти чувствовала тепло пледа и прохладу полушек, но внутренний голос проснулся раньше, чем она сделала шаг назад. Неуспевающую ученицу еще терпеть могли, но вот трусиху – вряд ли. Нет, нельзя было убегать от опасности, даже если все закончится ужасным выговором, и ее репутация будет потеряна. Она возьмет трубку и недрогнувшим голос скажет: «Здравствуйте.». Мадаленна поправила воротник пальто и подошла к длинному столу, стараясь не выронить из рук сумку.

– Алло.

Вместо недрогнувшего голос она услышала какой-то хрип. Мадаленна откашлялась и постаралась не обращать внимания на улыбку портье – вчера другая группа студентов гуляла по Милану до трех утра, и ее успели причислить к этому же составу. Наверное, стоило бы обиженно посмотреть в сторону портье и принять вид оскорбленной невинности, но ей было легче принять обвинение в том, что она гуляла всю ночь, чем просто проспала и опоздала на конференцию из-за того, что не хотела вылезать из кровати.

– Мадаленна? – раздался на другом конце провода женский голос. – Это вы?

– Да, это я. – ответила она, удерживая себя от желания спросить: «Кто это?».

– Как же я рада, что застала вас все еще в гостинице! – радостно проговорила трубка, и Мадаленна непонимающе посмотрела на зеленый лак телефона. – Мисс Стоунбрук, это сеньора Бекаре, декан факультета искусствоведения, мы встречались с вами в первый день.

– Да, конечно, – вежливо откликнулась Мадаленна. – Я помню вас, сеньора Бекаре. Что-то случилось? Я опоздала?

– Ну что вы, – рассмеялась декан. – Нет, напротив, думаю, вы слишком рано собрались. У нас небольшие задержки с одним докладчиком, поэтому ваше выступление пришлось переместить на половину второго. Вы же не возражаете?

– Нет, нет, нисколько, – отозвалась Мадаленна. – Наоборот, я рада. Как раз успею все повторить.

– Ну и замечательно. – рассмеялась Бекаре. – Вы же знаете, куда подходить?

– Да.

– Прекрасно, тогда не спешите, спокойно собирайтесь, повторяйте и не волнуйтесь.

– Благодарю вас. Сеньора Бекаре, – воскликнула она, когда Бекаре уже хотела положить трубку. – Извините, что отвлекаю вас, но хотела спросить, – она запнулась и нечаянно дернула телефонный провод. – Мистер Гилберт уже выступал?

– Эйдин? – в трубке повисло молчание, наверное, сеньора оглядывалась по сторонам, и Мадаленна почувствовала укол ревности от того, что эта женщина назвала Гилберта по имени. – Нет, мистер Гилберт еще не выступал. А что, хотели бы послушать его доклад?

– Да, – Мадаленна сильнее сжала провод телефона. – Я очень интересуюсь фламандским искусством.

– Правда? – сеньора была явно удивлена. – Должна сказать, что вы не одиноки в своих желаниях. Ну что же, тогда подходите, он будет выступать ровно в два.

– Спасибо, я постараюсь. До свидания, сеньора Бекаре.

– До свидания, мисс Стоунбрук.

Мадаленна положила трубку и дунула на солнечного зайца, усевшегося на сумку. Значит, на его выступление она не попадет, и он не услышит ее доклад про Джорджоне. А хотелось бы. Присутствие мистера Гилберта во время ее выступления было таким естественным, что Мадаленна даже не задумывалась насчет того, будет он там или нет. Ей хотелось видеть родное лицо, когда она будет говорить про великого мастера и его наследие, ей хотелось видеть его ободряющую улыбку и понимать, что она его не разочаровала. Но, разумеется, было логично, что их часы не совпали – они работали над разными темами. Она неплохо выступит и сама для себя. Она поправила прическу и спустилась по ступенькам, как портье снова догнал ее.

– Сеньорине звонили еще несколько раз из Лондона, сказали, что это был отец сеньорины. Я сказал, что сеньорина отдыхает и перезвонит, как сможет. Желаете перезвонить или оставить сообщение?

Возможно, это была мама, или, скорее всего, это снова был отец и надо было поднять трубку, терпеливо выждать несколько секунд длинных гудков и металлического голоса на коммутаторе, но Мадаленна не желала. Она все еще была обижена на отца и не понимала, как можно было забыть о данной ей обещании. Да и мама обещала позвонить сразу, как только Мадаленна сообщит, что добралась; ни один из них не вспомнил о своем обещании, вот и она не собиралась. Теперь в Италии она была предоставлена сама себе; здесь у нее не было ничего, кроме воспоминаний и иллюзий, и этого ей вполне хватало, чтобы не умирать от тоски и не просыпаться от кошмаров. Мадаленна покачала головой и разорвала записку с учетом пропущенных звонков. У нее было слишком много дел.

Она вышла на улицу и сразу прищурилась – солнце висело посередине неба, и от нигде нельзя было спрятаться от него, но Мадаленна и не стремилась. День обещал быть знойным, однако вечер должен был быть прохладным, и она не пожалела, что надела пальто. Мягкая ткань приятно согревала плечи, и она сняла платок с шеи и надела его на волосы – теперь ей действительно нужно было беспокоиться о том, чтобы рыжий цвет не выгорел. Улицы в это время были заполнены автомобилями и открытыми автобусами без дверей – вместо них находилась странная конструкция, напоминавшая ей пустые рамы от окон. В воздухе пахло жженой резиной, и Мадаленна принюхалась – этот запах она любила так же сильно, как запах табака и мха. Люди сбивались в неожиданные кучки, толкали друг друга локтями, но не ругались и хмурились, а весело смеялись и что-то громко говорили; она не всегда понимала их слова, но ей было приятно их слушать. Она быстро перешла на другую сторону улицы и закрыла глаза, стараясь вспомнить тот путь, по которому ее вел Рикардо – ботанический сад Брера, в котором они были вчера, был примыкающей частью всей архитектурной композиции. Мадаленна остановилась около невысокого дома с красной черепичной крышей и посмотрела вверх. Она точно помнила, что вышла к каналу, потом зашла в переулок, но вышла оттуда, и они пошли… Она закрутилась на месте, стараясь признать в домах из желтого камня нужный. Ей нужно было только вспомнить. Она топталась на одном месте, то срываясь на быстрый шаг и загибая за угол, то возвращаясь обратно, после чего пристально всматривалась в облицовку стен.

Конечно, Мадаленна могла открыть карту и посмотреть путь. Она могла остановить любого прохожего и спросить, как пройти до пинакотеки Брера. Она могла зайти на рынок и попросить показать ей самую короткую дорогу. Но Мадаленна желала сама найти путь, не спрашивая никого. То ли это была фамильная упертость, доставвшаяся ей от Хильды, и от которой она никак не могла избавиться, то ли ей хотелось оттянуть время доклада, но сама Мадаленна сказала себе одно – она желала проверить, сможет ли ее кровь довести до нужного места. Ее бабушка никогда не была в Милане, Медичи никогда не жили в Ломбардии, и никаких родственных связей с этим местом у нее быть не могло, но все равно это была Италия, и самая заброшенная часть это страны была ей роднее, чем даже любимый Портсмут. Наверное, она начала говорить сама с собой вслух, потому что несколько проходящих женщин покосились в ее сторону, и Мадаленна выпрямилась. И закрыла глаза. Каждый раз, когда нужно было вспомнить что-то важное, самым главным было это не вспоминать. Этот каламбур рассказал ей дедушка, но шутка внезапно превратилась в житейскую мудрость, когда она поняла, что слова дедушки – правда.

Она прикрыла глаза и постаралась не вспоминать саму дорогу, только ощущения. Соленый запах воды, горячая резина, гортензии, сухой песок; все время, пока они блуждали с Рикардо, она чувствовала запах соли, значит, они все время шли около канала. Ей нужно было выйти из переулка, потом пойти прямо и повернуть направо. Мадаленна была в этом уверена. Она открыла глаза и, еще раз прикоснувшись к каменной стене, вышла из-за угла. Все тот же кованый мост, только с другой стороны, такие же машины, но красивых женщин в накидках сегодня не было видно, зато из высоких окон раздавались звуки граммофона и чей-то женский смех. Мадаленна прошла по правой стороне канала и повернула вправо. Часть улицы перед пинакотекой была вся залита солнцем, а здание отбрасывало большую тень. Выйдя со света она прищурилась, ничего не видя, но когда глаза привыкли к приглушенным цветам, она остановилась и в который раз поймала себя на том, что затаила дыхание. Этот город становился ее открытием, и каждый день она готовилась к встрече с прекрасным.

Строгое палаццо стояло одно на пустынной площади. Вокруг него не ходили торговцы, не проезжали девушки и молодые люди на велосипедах, до него не долетали звуки джаза и итальянских национальных песен. Но оно не было одиноко. Прямоугольный, закрытый дворец не пускал внутрь себя всех любопытных и тех, кому просто было нечего делать. К нему стоило подходить осторожно, отдавая дань уважения Рафаэлю, Тициану и Караваджо. Дворец не стремился привлечь тех, кто старался увидеть только внешнюю красоту, все свои богатства он прятал внутри, и только настоящий пилигрим от искусства мог добраться до холстов гениев Возрождения. Простые охровые стены спокойно гармонировали с серой брусчаткой площади и хранили надменное молчание, но имели на это право. В простых окнах, обрамленных коричневыми рамами, не мелькало теней, не слышалось голосов, но Мадаленна не отступила назад и смело прошла вперед, к двери, которая вела во внутренний двор. Она замерла только тогда, когда прикоснулась к деревянной ручке – мысль о том, что люди из восемнадцатого века касались ее рукой, а на пороге слышалось шуршание шелковых платьев снова заставила ее вздрогнуть. Она никогда не чувствовала близость с вечностью так остро, как в Милане.

Мадаленна быстро прошла через темный проход, и когда вышла на свет, снова остановилась. Пилигрим все-таки нашел свое сокровище. Прямоугольный внутренний двор состоял из мозаики – на сером фоне темно-красные камни образовывали крест, и когда лучи солнца падали на пол, то серая брусчатка отливала зеленым. Белое палаццо парило в воздухе, слегка опираясь на темно-бежевые колонны, и в промежутке между каждой парой колонн была старая дверь с кованым замком. Мадаленна осторожно прошла внутрь и, услышав чей-то голос, посмотрела наверх. Воздушный балкон, украшенный замысловатым портиком опоясывал всю открытую галерею, и она засмотрелась на статуи античных мыслителей и прекрасные скульптуры. Теперь пинакотека ожила, и Мадаленна вдруг услышала и оживленный гомон где-то в открытых дверях, и звуки органа, доносящиеся откуда-то слева, и все это было так гармонично, так тонко и хорошо, что в глазах внезапно защипало. Она сконфуженно протерла глаза и оглянулась – не было ли кого из свидетелей ее восхищения искусством. Особо глаза тереть было нельзя, а не то они могли стать красными, и она достала платок из сумки.

– Per questo Filonese! È stanco con le sue stupide addensate! («Чтоб этого Филоньезе! Как же он надоел со своими дурацкими придирками!») – послышался сзади не мужской голос, и, повернувшись, Мадаленна увидела двух студентов.

– Ma dai, un po’di divertimento è ascoltare ogni volta che urla che nessuno l’ha capito. («Да перестань, хоть какое-то развлечение – слушать каждый раз, как он кричит, что его опять никто не понял.») – ответил молодой человек в коричневой кожаной куртке.

– Si ‘, a te non importa, e io devo ascoltare ogni volta il suo brontolone. E cosa non gli piace dell’agenda? («Да, тебе-то все равно, а мне приходится выслушивать его ворчание каждый раз. И что ему не нравится в этой графике?!»)

Мадаленна улыбнулась и повернулась к открытой деревянной двери. Многие утверждали, что все преподаватели были одинаковыми, но она могла с уверенностью сказать, что и студенты были такими же: все учились, ошибались, ворчали и все равно каким-то образом умудрялись любить то, что они делали. Она была уверена в последнем – на факультет искусствоведения идти из-за денег было нельзя, только по велению души. И пусть ее слова звучали слишком банально, отказываться от них она не собиралась. Сверху раздался звук лопнувшей струны, и Мадаленна отвлеклась от мыслей. На этот раз свои часики она не забыла, и стрелка уверенно ползла по циферблату к половине первого. А она все еще не знала, куда ей идти. Молодые люди уже перекинули сумки на плечо, и она решила рискнуть.

– Mi scusi, può aiutarmi? («Извините, не могли бы вы мне помочь?»)

Студенты неспеша повернулись, но когда увидели ее, приветливо улыбнулись и поклонились.

– Certo, cos’è successo? («Конечно, что случилось?»)

– Il fatto è che sono alla conferenza e non riesco a trovare il pubblico giusto. («Дело в том, что я выступаю на конференции, и не могу найти нужную аудиторию.»)

Молодые люди переглянулись, пошептались, а потом синхронно кивнули головой и показали в сторону светлой арки.

– Devi andare alla biblioteca, è l’arco. Salite le scale e vedrete subito la porta più grande. Ma ora non c’è nessuno, tutti in galleria. («Вам нужно в библиотеку, это вон та арка. Поднимайтесь по лестнице, и сразу увидите большую дверь. Правда, сейчас там никого еще нет, все гуляют по галерее.»)

Мадаленна присмотрелась и увидела за большими колоннами белую арку. Она улыбнулась в ответ и неторопливо подошла ко входу. Внезапная робость заставила ее отступить на два шага назад и закрыть глаза – она все еще никак не могла представить, что войдет в эти двери и примется читать доклад про Джорджоне. О подобном год назад она и думать не могла – переезд в Лондон казался чем-то странным, тем, о чем мечтать было нечестно, а сейчас Мадаленна была в Милане, одна и не боялась ни одиночества, ни чужого общества. Она смело шагнула в тень и запрокинула голову – сводчатый потолок и здесь уходил под самое небо, а наверху были выгравированы латинские слова, она их, к сожалению, разобрать не смогла. Широкая мраморная лестница поднималась на второй этаж галереи, и Мадаленна останавливалась несколько раз на ступеньках, чтобы присмотреть к коричневатым и серым разводам на камне. Говорили, что такой мрамор можно было достать только в Аппунанских Альпах, в Карраре. Свежий ветер задувал в высокие своды, и она чувствовала свежий запах магнолий – цветы пахли ванилью и лимоном.