Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"
Автор книги: Ann Michaels
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 68 страниц)
– Мистер Гилберт, – было начала она, но услышала только короткий смешок и в изумлении посмотрела на него. – Мистер Гилберт, прошу прощения, я не хотела.
– Вам не за что извиняться, Мадаленна. – он улыбнулся и помахал шарфом в воздухе. – Прекрасные духи.
– Спасибо, это подарок моего отца. – пробормотала она. – До чего же неудобно.
– Перестаньте. – отмахнулся он. – Это мне стоит извиняться, что ваш половина вашего подарка пошла на мой шарф. Напомните мне возместить ущерб. Это ведь Нина Ричи?
– Даже не думайте, – сердито улыбнулась Мадаленна. – Это я пролила духи, мне и отвечать. Господи, – пробормотала. – А что может подумать ваша жена?
– А что она может подумать?
– Ну как же… Ваш шарф, чужие духи… Это некрасиво. Я пойду, объясню ей, как все случилось.
Она уже вскочила с места, как мистер Гилберт снова взял ее за руку, и она остановилась.
– Не стоит. Я сам все объясню. Вашей вины тут нет, виноват только мой беспорядок.
Он все еще держал ее за руку, и Мадаленна повернулась к шкафам. Книги, книги, в них можно было прятать свое смущение бесконечно. Столько историй; и за каждым корешком стояло, наверное, еще несколько. Ей бы потребовалось несколько лет, чтобы только осилить половину. Но точно не вся жизнь – Мадаленна забывала обо всем, когда читала, даже о еде. Мистер Гилберт стоял сзади нее, и его присутствие давало ей столько сил, что она молилась, чтобы никто не нарушил их спокойствия. Другие люди могли все неверно истолковать, и вряд ли бы поняли ту тишину, которая их объединяла.
– Сколько лет вы собирали эту библиотеку?
– Свою ничтожно мало, – он подошел к ней поближе. – Всего несколько лет. Здесь в основном книги отца. Я их забрал из дома в Гэлвее.
– Где же ваш дом сейчас?
Мадаленна понимала, что задает слишком личные вопросы, но вся атмосфера распологала к душевному разговору. В сущности, это единственное, что у них было – их вечные разговоры.
– Дом? – он рассмеялся. – Не могу точно сказать. Наверное, там, где мои любимые люди. А у вас?
– А у меня его нет. – с напускной беспечностью заключила Мадаленна и поспешила добавить. – Кстати, в прошлый раз вы обмолвились, что замещали у первокурсников вашего заболевшего коллегу.
– И?
– О чем вы говорили с ними?
– С первокурсниками? – она увидела, как он достал с верхней полки книгу. – О красоте. О том, важна ли она или нет.
– Хорошая тема.
– И что может сказать по этой теме мой вечный оппонент мисс Стоунбрук?
– Смотря о какой красоте говорить. – она нахмурилась и взяла в руки Шекспира. – Если подразумевать красоту внешнюю, то это только сосуд. Эта красота не так важно по сравнению с красотой души.
– Очень возвышенно. – Мадаленна слышала, что он улыбнулся.
– Вы хотели сказать, очень банально. Возможно, – кивнула она. – Но и правдиво. Внешняя красота важна лишь в первые тридцать лет, далее ее должна поддерживать красота души, иначе все уродство, все скудоумие начинает вылезать из человека наружу. Тому есть жизненные подтверждения. Да и потом, разве приятно разговаривать просто с красивым человеком, который ничего не знает, ничего не умеет?
– И все же мы в первую очередь смотрим на внешность человека, как бы мне не хотелось вас разочаровывать. – спокойный голос Эйдина убаюкивал ее. – Все равно мы тянемся к людям красивым, приятным…
– Говорите за себя. – отрезала Мадаленна. – Я тянусь в первую очередь к душе человека, и вы, кстати, тоже. – она обернулась к нему. – Ведь наше знакомство началось именно с разговора.
– Что не мешает мне так же считать вас красивой.
Мадаленна повернулась обратно. Эйдин стоял так рядом, что она могла чувствовать запах порошка его рубашки – мятный, смешанный с лавандой. От него исходило удивительное тепло, и когда он отвечал ей, его дыхание приятно касалось ее шеи. Впервые ей захотелось оказаться в чьих-то объятиях, хвататься за тонкую ткань рубашки и чувствовать себя любимой и живой. Линда все равно его не ценила, не видела, сколько в нем добра и нежности, так почему она должна была отказываться от этого чувства?
«Ты ему нравишься, Мадаленна.»
Теперь она понимала, о какой внутренней борьбе шла речь. До этого ее жизнь, оказывается, была простой и легкой, когда не нужно было выбирать между своими принципами и своими чувствами, когда последние кричали о своей любви, а первые неумолимо говорили, как она неправа. Ведь было все так просто, ей можно было только обернуться, нечаянно задержать чуть подольше взгляд, и тогда… Разве был бы он счастлив, если предал бы свою семью? Этот вопрос заставил Мадаленну побледнеть. Разве была бы счастлива она, узнай, в какое положение она его поставила? Связь, интрига, не более того – это испортило бы их отношения, сейчас особенно хрупкие, шатавшиеся из стороны в сторону. Нет, Мадаленна не повернется. Она будет стоять на этом месте, пока не придет время уходить. Она знала, в чем было дело – осознание событий сегодняшнего дня начинало медленно пробуждаться, и каждый нерв был натянут до предела. Мадаленна могла сорваться в любой момент, и старалась сдерживать подступающие рыдания.
Шекспир оказался слишком тяжелым, и она с трудом поставила его на полку, чуть не задев статуэтку рыцаря. Последний оказался бы на полу, если бы мистер Гилберт вовремя не подхватил его и не водрузил его обратно. На секунду Мадаленна оказалась в полуобъятиях, но это не остановило ее воспоминания. Письмо, радость, Хильда и ощущение, что воздух сейчас закончится. Желтые круги плыли перед глазами, и она старалась проморгаться, только чтобы не видеть искаженно злобой лицо Бабушки. Почему она все еще называла ее Бабушкой, если та ее ненавидела. Звуки медленно летали около нее, а Мадаленна старалась вспомнить, почему белое платье старухи так напоминало покрывало, которым ее накрывали в ее кошмарах. Неужели она и сейчас в нем? Кто-то звал ее по имени, очень заботливо, спокойно, но она не слышала ничего, и только закрывала уши и глаза, чтобы изгнать образ и голос Хильды. Это была пытка.
Ее кто-то подвел к дивану и бережно усадил на него. Чья-то рука крепко держала ее, не давая упасть ей в полубезумие, и постепенно Мадаленна отличила реальность от снов. Она сидела все еще в библиотеке, рядом с ней был мистер Гилберт, ее вечный спаситель, который появлялся каждый раз тогда, когда на нее падала темнота. Он хотел было что-то сказать, но потом его взгляд упал на ее руки, неприкрытые перчатками, и она увидела нарастающий гнев. У самой ладони белые руки были окаймлены красной линией – Бабушка сильно оцарапала ее, когда она пыталась вырваться. Липкий стыд; она чувствовала только его, и попыталась отнять руку, но Эйдин лишь сильнее сжал ее ладонь.
– Это ничего, – говорила она в полузабытьи. – Это ничего страшного, так бывает.
– Мадаленна, – пытался сказать Эйдин, но каждый раз она его прерывала.
– Ничего страшного, я просто неудачно… – она пыталась вспомнить хоть одну отговорку, но слезы застилали ей глаза, и она не могла ничего сделать.
– Мадаленна…
– Ничего страшного, правда, мистер Гилберт.
А потом Мадаленна с удивлением заметила темное пятно на зеленом бархате, потом еще одно и еще одно. Она плакала, наверное, за долгое время не одна. Она плакала так сильно, что ей казалось, она сейчас захлебнется этой солью. Каждый раз она приказывала себе остановиться, но слезы все лились и капали, как бы она не прятала лицо в руки. А потом она вдруг обнаружила прижатой к груди. Чьи-то руки робко прижимали ее к себе, гладили по спине, по волосам, и тихий голос шептал что-то тихое и спокойное. Она не была одна, в нем было ее спасенье, и Мадаленна была готова прятаться от всего мира, только чтобы Эйдин так обнимал ее и говорил, что все будет хорошо. Всхлипывания становились все тише, и дрожь постепенно ушла, но вместо нее пришло смущение. Мадаленна отстранилась и начала искать свой клатч – там должен бы быть ее носовой платок.
– Извините меня.
– Мадаленна, если вы будете извиняться за каждый свой поступок, я буду вынужден принять меры. – он улыбнулся и вытащил свой платок из пиджака. – Например, каждый раз буду ставить вас с мисс Доусен в пару на доклады. – она сдавленно фыркнула и попыталась взять платок. – Ну вот, вы уже смеетесь. Сейчас, подождите, я не хочу, чтобы у вас были красными глаза.
Обычно Мадаленна начинала яростно тереть щеки и нос до того, что те краснели, и целый день она ходила как олень Рудольф, а Эйдин осторожно дотрагивался платком до ее щек, до подбородка, и когда она по просьбе прикрыла глаза, он бережно вытер слезы с ресниц.
– Не самое веселый котильон, конечно, – намхурился он. – Но светские мероприятия редко бывают хорошими.
– Согласна, – откашлялась Мадаленна. – Полностью согласна. Мистер Гилберт, поставьте, пожалуйста, другую пластинку.
– Конечно.
Он легко перемахнул через софу и приостановил Пиаф. Какое-то время граммофон молчал, а потом по комнате пронеслись начальные звуки «Старого доброго времени». Мадаленна хорошо знала эту музыку; этот вальс звучал постоянно у нее в голове, после «Моста Ватерлоо». Мистер Гилберт подал ей руку, и они остановились посреди библиотеки. Лампа отбрасывала причудливые тени на стены, пластинка лениво кряхтела в углу, а они смотрели друг на друга, и Мадаленна не могла желать другого окончания бала. Его руки целомудренно лежали на ее плечах, и комната не плыла вокруг, но весь вечер она жила ради этого.
– Знаете, я так испугалась, когда меня назвали внучкой баронессы Стоунбрук. – говорила она, прислушиваясь к его дыханию. – Будто я больше ничего из себя не представляю.
– Глупости. Вы нисколько не похожи на Хильду Стоунбрук.
– Но я ношу ее фамилию.
– Вы носите фамилию своего отца. И потом, – он лукаво улыбнулся. – Вы не просто внучка баронессы, вы – писательница.
– Вы видели новый номер «Таймс»?
– Видел. – кивнул он. – И мне очень понравилось.
– Сочту это не как за рождественскую лесть, а за комплимент.
– Вот и хорошо. А теперь посмотрите на меня, Мадаленна. – она повернулась к нему. – Вам нужно уехать, и как можно дальше. – он дотянулся до отрывного календаря. – Скоро экзамены, дальше у нас запланирован поход в оперу, а потом вы уедете в Италию. И если получится не на месяц, а на семестр.
– Как? Разве это возможно?
– Для вас все возможно. – он задумчиво поглядел на календарь. – Да, это вполне можно устроить.
– Я там буду одна?
– Почему одна? Ваш научный руководитель будет вас сопровождать.
– А кто мой научный руководитель?
Эйдин как-то смущенно посмотрел на нее, и Мадаленна сама не заметила, как улыбнулась. После слез ей стало легче, а после слов об Италии, она снова смогла дышать. Италия, Тоскана, Ломбардия, лимонные деревья, апельсины, мокрые балконы от соленых брызг и море. Далекое, синее, родное. Ее родина и родина Аньезы. Мадалленна выпрямилась. Она не могла бросить маму.
– Мистер Гилберт, я не думаю, что смогла бы бросить маму здесь одну.
– Мадаленна, – он строго посмотрел на нее. – В первую очередь вы должны думать о себе. В вашей ситуации…
Его слова прервал бой часов. Было уже двенадцать ночи, и ее наверняка принялись искать. Мадаленна рывком подбежала к двери и оправила на себе платье.
– Тогда с вами встретимся на экзамене. – он пожал ей руку. – Хотя с вашей успеваемостью вы спокойно могли бы и не приходить.
– Не надейтесь так легко от меня отделаться.
– Даже и не мечтал. Вот что, – он выглянул в зал и закрыл дверь. – Пойдемте я вас проведу через секретный проход. Сейчас там слишком много людей, а так вы сразу попадете в гардеробную.
Мадаленна прошла вслед за ним и ахнула, когда одна из панелей отъехала в сторону, и за ней оказался настоящий коридор.
– А у вас скелетов случайно еще нет? – пошутила она, когда пробиралась в темноте.
– Нет, но иногда я слышу чьи-то загробные голоса.
– Скорее всего, это трубочисты.
– Как приземленно. А я хотел напугать вас историей про призрак Кэтрин Говард.
Проход закончился достаточно быстро, и, отворив дверь, они оказались в кабинете. Света почти не было, только слабо горела свеча, и на фоне двери выделялись две фигуры, слившиеся почти в одну. Мадаленна увидела, как Эйдин покачал головой и решила, что наверняка это была Джейн, его дочь, с очередным кавалером. Свет включился, и две фигуры отпрянули друга от друга, а потом выбежали за дверь. Мадаленне пришлось ухватиться за стол – в синем платье явно угадывалось платье миссис Гилберт. Она покосилась в сторону Эйдина, но тот был удивительно спокоен.
– Кажется, мы помешали.
– Мистер Гилберт, – откашлялась Мадаленна; ситуация была уж слишком странной. – Спасибо, что проводили. Спасибо, что помогли.
– Не стоит. – на его лицо набежала тень, но Мадаленна не имела права его расспрашивать. – Я рад, что вы пришли.
– Я тоже.
Она вышла из кабинета первой. Волосы ее были все так же уложены, одежда была опрятной, даже если бы особые сплетники пожелали бы что-нибудь рассказать друг другу на ухо, у них бы совсем не было оснований. Аньеза уже стояла у дверей, общаясь вместе с Эдвардом с какой-то женщиной. Мададенна как во сне подумала, что толком не успела ни с кем познакомиться. Отец ничего ей не сказал, только окинул взглядом и подал пальто. Миссис Гилберт появилась внезапно, с потухшим взглядом и новой помадой, еще ярче. Она подала руку всем, в том числе и Мадаленне, и посмотрела на нее особым взглядом. Мадаленну замутило.
– Полагаю, мы еще сможем вас увидеть, мисс Стоунбрук, – улыбнулась она, но за Мадаленну ответил отец.
– Разумеется, миссис Гилберт. Когда начинать светскую жизнь, если не сейчас?
– Полагаю, университет отойдет на второй план?
– Ты неправильно полагаешь, Линда. – послышался голос мистера Гилберта сзади Мадаленны; он помог вдеть ей руки в рукава и она почувствовала, как от его жилетки потянуло «Духом времени», он улыбнулся. – Боюсь, мисс Стоунбрук не повезло ни с профессором, ни с научным руководителем. Ей предстоит очень много работать.
– Вы собираетесь мучить ее искусством? – откликнулся Эдвард.
– Искусство часто требует мучений. – отозвалась Мадаленна.
– И мне снова вспоминается разговор про плотника и скульптура. – пробормотал мистер Гилберт, весело глядя на нее. – Вы так и не отказались от своих слов, Мадаленна?
– Я никогда не отказываюсь от своих слов, мистер Гилберт.
– Узнаю принципиальность Эдварда. – усмехнулась Аньеза. – Вам предстоит занимательная работа, мистер Гилберт. Еще непонятно, кто кого будет подвергать пыткам.
– Я смиренно готов принять свою судьбу.
– И все же, – вмешалась в разговор Линда. – Дорогой мой, мисс Стоунбрук будет нужна нам здесь, в свете.
– Мисс Стоунбрук будет нужна мне. В Италии.
Мадаленна знала, что Аньеза на нее смотрит, но ей нечего было стыдиться. Она любила мистера Гилберта, не знала, как он к ней относится, но верила в лучшее – каким бы оно не оказалось в результате для нее самой. Перемена отношений между супругами не осталась незамеченной, и Эдвард вдруг картинно всполошился, вспомнив, что у него в доме больная мать. Оправдание было принято, все зашумели, принявшись желать хорошей дороги, а Мадаленну вдруг кто-то тронул за руку, и, обернувшись, она увидела мистера Гилберта с горшочком пуансетии. Алый цветок распускался вовремя, суля хорошее Рождество и всего самого хорошего. Она благодарно приняла горшок и вдруг остановилась на пороге.
– Мистер Гилберт, я же вам ничего не подарила.
– Ошибаетесь, – улыбнулся он и вытащил шарф. – Подарили. Это лучший подарок, о котором я мог мечтать.
Он говорил серьезно, на этот раз в глазах у не было ни намека на шутку, и Мадаленна сурово кивнула в ответ. Ей нужно было на воздух, чтобы понять – все, что происходило сегодня вечером, осталось в стенах тайного прохода. Она вдохнула морозный воздух и не оборачиваясь села в машину. Красный цветок распустился у нее на руках.
Комментарий к Глава 22
это, наверное, моя самая длинная глава (не зарекаемся, не зарекаемся), пожалуйста, не обессудьте). буду очень рада и благодарна вашим комментариям и большое спасибо вам за прочтение!
p.s. предположения насчет мистера гилберта все еще принимаются, кстати говоря!
========== Глава 23 ==========
– Мисс Стоунбрук, пожалуйста, переведите текст, ответьте на вопросы по грамматике и проведите синтаксический разбор пяти предложений.
Мистер Диллуэй ободряюще ей улыбнулся, протянул лист и снова отошел к кафедре. Мадаленна тихо вздохнула и обернулась – кроме нее в аудитории сидело еще три человека, остальные все готовились в холле к экзамену по искусствоведению. В конце семестра Гринвичский университет освобождал некоторых студентов с особо хорошей успеваемостью от некоторых предметов, и чаще всего первой наукой, от которой все отказывались – был латинский язык. Так случилось и в этом году. Мадаленна тоже получила свое письмо, где говорилось, что ей дается больше времени на подготовку, но она его смяла и выкинула в корзину. Ей очень нравился мистер Диллуэй – пожилой профессор, в серебряных очках и с густой бородой – он ей напоминал чем-то мистера Смитона, а потому она с радостью ходила на его лекции, участвовала в семинарах и старалась разбирать каждый параграф, хотя латинский и не был в числе тех предметов, который ей давались легко. Мадаленна просиживала с книгами долгие вечера, стараясь разобрать особенность пассивного залога и заучивала новые слова, а потом тому же самому обучала своих учеников. Мистер Диллуэй знал об ее уроках, однако нисколько не возражал против них, напротив, поощряя деятельность своей студентки.
– Мисс Стоунбрук, – послышался голос профессора за кафедрой. – Вам понятны все задания?
– Да, мистер Диллуэй, я просто думаю, с чего начать.
Мадаленна посмотрела на текст и мысленно вспомнила все склонения существительных. Потом положила перед собой словарь, около него выровняла лист с вопросами и пустой лист для ответов, заточила карандаш и отсчитала ровно сорок пять минут. Эта подготовка всегда служила ей отвлекающим маневром для неизбежной тревоги перед экзаменом, привычные действия успокаивали ее, и Мадаленна начинала чувствовать себя собранной и готовой. Она пододвинула к себе текст и просияла – текст про предательство Цезаря Брутом она переводила еще в начале семестра и помнила его хорошо. Наточенный карандаш неторопливо скользил по бумаге, и время от времени по аудитории проносился шелест бумаги – Мадаленна смотрела в словаре значения слова и выписывала перевод. Механическая работа вносила некоторое умиротворение, и иногда она отвлекалась на соседнее окно – там уже час падал крупный снег. Вдруг дверь в аудиторию отворилась, и в щели показалась фигура Рональда Кройта. На факультете которую неделю ходили слухи, что все четверокурсники не сдали зачет, и их не допустили к экзамену.
– Мистер Диллуэй, можно? – раздался страдальческий голос.
– Что можно? – профессор протер очки и непонимающе посмотрел на дверь. – А, мистер Кройт. Вам что-то нужно?
– Да, мистер Диллуэй. Я хотел бы сдать зачет.
– Ну что же, проходите, проходите. Как видите, места много, – усмехнулся Диллуэй и махнул рукой в сторону парт. – Можете присаживаться где вам будет угодно. Вы один будете?
– Нет, сэр, там некоторые еще сдают искусствоведение, они тоже скоро подойдут.
– Хорошо, хорошо, пусть приходят. Лучше поздно, чем никогда, так ведь? Даю вам несколько минут на подготовку и подходите отвечать.
– А с чего начинать, профессор? С выражений, слов…
– С чего хотите, это не так принципиально.
Рональд понурено кивнул и присел рядом с Мадаленной. Она почти справилась с текстом, все десять предложений были уже разобраны, и белая бумага превратилась в серую – ее почерк был слишком мелким для латинского языка, и все надписи склонений, спряжений и залогов сливались в единой целое, образовывая кашу, разобраться в которой могла только она. Мадаленна подмигнула Рональду, однако тот только меланхолически кивнул и, закрыв глаза, принялся повторять про себя латинские выражения. Она выдохнула и мысленно порадовалась, что свой зачет она сдала еще в декабре. На факультете мистер Диллуэй славился своей добротой, тем, что позволял всегда закрывать долги и тем, что объем его заданий можно было сравнить только с длиной свитков на заедании римского суда. Для того, чтобы сдать зачет по латинскому каждому студенту нужно было выучить пятьсот слов, двести выражений, один ромул, желательно Эзопа и обязательно небольшой текст на двадцать предложений, где только самые небольшие глаголы и прилагательные заканчивались на umire и issimus. Одним словом, занятий на рождественское время было достаточно. Мадаленна пела в греческом хоре, что позволяло ей избавить от одного из этих пунктов, но даже и трех заданий ей хватало на весь октябрь, ноябрь и первую половину декабря.
– Мистер Кройт, вы готовы? – ее товарищ вздрогнул и мученически посмотрел в сторону зеленой доски.
– Да, сэр.
– Тогда подходите сюда и отвечайте. Не бойтесь, мистер Кройт, – приободрил его профессор. – Чем раньше вы мне расскажете, тем быстрее, освободитесь.
– Было бы что еще рассказывать. – пробормотал Рональд и неспеша, будто к его ногам были привязаны гири, принялся спускаться по ступеням.
– Садитесь, мистер Кройт и начинайте.
Мадаленна потянулась и посмотрела на часы: с текстом она справилась за двадцать минут, и почти уложилась в нужное время, оставалось еще двадцать пять на синтаксический разбор и грамматику, но за последнюю она не переживала, правила Мадаленна знала все наизусть. Монотоный голос Рональда заставил ее зевнуть, и она тряхнула головой. Ставить себе два экзамена на один день было глупым поступком, учитывая, что от обоих она могла быть освобождена. Мададенна уже слышала голос мистера Гилберта в коридоре, он принимал экзамены сразу у нескольких курсов, и каждый раз невольная улыбка сбивала ее с толку, а щеки становились такими румяными, словно она несколько часов провела на морозе.
– «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.»
– Tempura mutantur et… – Рональд запнулся, и Мадаленна было начала тихо шептать продолжение, но укоризненный взгляд преподавателя остановил ее.
– Ну, мистер Кройт, вспомните и продолжайте.
– Et nos…
– Так, так, дальше.
– Et nos mutamur in illis.
– Замечательно. «Так проходит земная слава».
– Sic transit gloria mundi.
– Очень хорошо. Мистер Сиддонс, – внезапный оклик заставил вздрогнуть студента. – Словарь не находится в середине вашего учебника, будьте любезны, не списывайте. Хорошо, мистер Кройт, – он снова повернулся к несчастному. – С латинскими выражениями мы разобрались, теперь переходим к словам. Даю вам время на повторение, а я пока проверю работу мисс Стоунбрук.
– Сэр, я еще не расписала грамматическое правило.
– Ничего страшного, это можно и устно рассказать. Давайте я посмотрю, что у вас получилось.
Мадаленна не заставила себя долго упрашивать и быстро подошла к кафедре. Мистер Диллуэй нахмурился и, поправив очки, указал на свободный стул. Мадаленна присела, ожидая, что профессор начнет ее спрашивать, какое склонение у нее написано у слова lingua и почему глагол вдруг приобрел признаки существительного, но преподаватель, казалось, отлично разбирался в ее почерке и неспеша читал каждое слово.
– У глагола audire какое спряжение? – отозвался профессор из-под листа.
– Четвертое.
– Можете его проспрягать в настоящем времени в активном залоге?
– Audire, audiens, audients, audientis.
– Хорошо, – покачал головой Диллуэй. – Вот тут, – он протянул ей листок. – В третьем предложении у вас не совсем понятно написаны род, число и падеж у существительного. Вот вам стирательная резинка, напишите заново. Не уходите, – остановил он Мадаленну, которая уже поднялась с места. – Можете прямо здесь.
– Хорошо, сэр.
– Ну а мы пока вернемся с мистером Кройтом к словам. Готовы, мистер Кройт?
– Как будто бы да, сэр. – неуверенно протянул Рональд и посмотрел на Мадаленну, ища поддержку; она мотнула головой и подмигнула.
– Не расстраивайтесь так, мистер Кройт. – улыбнулся профессор. – Сейчас быстро расскажите мне слова, так и быть, все пятьсот спрашивать не буду, ограничимся половиной, и пойдете со спокойной душой готовиться к экзамену. Вы же искусствоведение сдали?
– Да, сэр. – кивнул Рональд.
– Вот и замечательно. А ведь в искусствоведении все термины и годы жизни художников ничуть не проще, чем латинские слова. Мисс Стоунбрук же сдала экзамен…
– Нет, сэр, – возразила Мадаленна, стараясь на сером пятне от механического карандаша написать заново род и склонение.
– Как это нет? – нахмурился профессор. – Я слышал, что вы лучшая на курсе у мистера Гилберта. Он так хорошо отзывался о вашей работе, о ваших эссе. Как это вы не сдали?
Мистер Гилберт хорошо отзывался о ее работе. В ее воображении моментально показалась знакомая улыбка, и Мадаленна почувствовала, как ее щеки стали пунцовыми. Теперь она начинала понимать, что имела в виду Аньеза, когда говорила, что любовь затмевает собой все. Для нее ничего не существовало, кроме мистера Гилберта, и подобные чувства даже пугали ее, но этот страх имел особую сладость, когда его имя невольно замирало у нее на губах, и она становилась сразу же суровой, чтобы никто не смог разгадать ее секрет. Она начинала готовиться к экзамену по зарубежной литературе, и в образе утомленного Дика Дайвера воплощался мистер Гилберт. Она учила теорию искусств и слышала его голос, мягко звучащий под расписным потолком, Мадаленна пробовала писать анализ картины, и в каждой горе, в каждом зеленом лугу ей виделась Ирландия. Любовь к нему было тайной, но по-особенному восхитительной. Она почти не чувствовала за собой вины, ведь ее чувства никогда не мешали его жизни, она просто позволяла радоваться, что ей позволили полюбить. Видимо, в этот раз она все-таки позволила себе улыбнуться, потому что мистер Диллуэй озадаченно смотрел на нее поверх свои очков, и Мадаленна в одну минуту снова напустила на себя привычную мрачность.
– Наверное, я неправильно выразилась сэр. Я не провалила экзамен, я просто еще не успела его сдать. У нашей группы искусствоведение назначено на сегодня.
– Сегодня? – изумленно уставился на нее профессор. – Так что же вы тут делаете? Идите готовьтесь!
– Не беспокойтесь, сэр, я все успею. Вот, я все исправила. – она протянула лист с исправлениями, но профессор нетерпеливо положил его на стол и что-то негромко проворчал.
– Мисс Стоунбрук, я и так мог поставить хорошую оценку за семестр, лучше бы подготовились к искусствоведению.
– А я и подготовилась, – вежливо возразила Мадаленна. – Вы знаете, я не люблю, когда мне ставят оценку в аванс, мне это не нравится.
– Какой аванс? – воскликнул Диллуэй. – Контрольные работы у вас все написаны, на семинарах вы отвечали, зачет сдали! И зачем я, – пробормотал он себе в бороду. – Вообще посадил ее за парту? Все, – махнул он рукой. – Идите готовиться к искусствоведению. Выпейте крепкого чаю и идите на экзамен.
– Но, сэр…
– Иначе вместо «отлично», я поставлю «очень плохо». А теперь к вам, мистер Кройт, глагол «бежать»…
Мадаленна хотела что-то возразить, но густые брови профессора сошлись на переносице, и она сочла за лучшее кивнуть и задвинуть за собой стул. Рональд проводил ее тоскливым взглядом, и она незаметно положила учебник ему в сумку – на каждой странице были ее заметки, где-то в середине слабо виднелись шпаргалки, – с таким учебником Рональд точно мог написать экзамен на хорошую оценку. Мадаленна прихватила со скамьи сумку и пальто и выскользнула за дверь. Студентов уже не было видно, некоторые экзамены уже закончились, некоторые только начинались, и она остановилась на блестящем квадрате паркета – после латинского языка в голове была пустота. Дафни говорила, что экзамен будет проходить в другой аудитории, но Мадаленна никак не могла вспомнить, в какой именно. Потоптавшись в коридоре, она осторожно заглянула в первую дверь, но внутри никого не оказалось, потом подергала вторую дверь, однако та оказалась запертой, и вдруг сзади себя услышала голос профессора Лойтона:
– Мисс Стоунбрук, ваш экзамен в аудитории 317.
Мадаленна повернулась; профессор выглядел отдохнувшим в новом пальто табачного цвета, и редкая улыбка делала его образ не таким привычно устрашающим. Его экзамен по Древней Истории Мадаленна уже сдала, всю ночь перед этим промучившись с датами Позднего Средневековья и едва не ляпнув, что Святой Грааль искали вандалы.
– Спасибо, сэр.
– Вы опаздываете или уже сдали?
– Сдала, но не искусствоведение, а латинский.
– Вот как? – выпрямился профессор и одобрительно кивнул. – Очень хорошо, Мадаленна, очень хорошо. Продолжайте в том же духе, и на следующем курсе сможете пройти практику в Лионе. – Мадаленна улыбнулась, и мистер Лойтон прошел к крытой галерее и вдруг обернулся. – Все-так не зря вас выбрал Гилберт для конференции в Италии, не зря. Ну, ни пуха.
Мадаленна благодарно кивнула и, прищурившись, принялась искать аудиторию 317. Поиски проходили бы не так успешно, если бы она не услышала знакомый голос в конце коридора. Там, у последней двери, слышались возбужденные голоса, и Мадаленна улыбалась – голос Эйдина был ей дороже всех остальных. Она почти постучалась, как зачем-то вытащила из кармана зеркало и на всякий случай посмотрелась на себя в отражение. Волосы были немного растрепанными, но низкий пучок не развалился, а на щеках нигде не было видно чернил. В целом, вид был весьма представительным, и, оправив на себе кардиган, Мадаленна осторожно приоткрыла дверь и остановилась на пороге. В аудитории уже зажгли лампы, и она загляделась на то, как в отражении окна на желтоватый силуэт светильника падал снег. Мистер Гилберт ходил по аудитории, отвечая на судорожные вопросы студентов, но она не чувствовала волнения. Все были такими веселыми, словно собирались на праздник, а не рассказывать, кто был выдающимся художником Возрождения.
Мадаленна незаметно подсела к Дафни, которая с закрытыми глазами твердила что-то про Караваджо и принципы работы Да Винчи. Большая тетрадь в линейку была лихорадочно открыта на какой-то странице, но Мадаленна так и не смогла понять, про что шла речь в конспекте. Она махнула рукой Марку, и тот улыбнулся ей в ответ. Смысла вытаскивать учебник и тетради не было – Мадаленна редко повторяла материал прямо перед экзаменом, тогда вся информация превращалась в одно сплошное месиво, и она могла брякнуть, что Россети и Данте – это один и тот же человек.
– А никто не видел мисс Стоунбрук? – вдруг спросил Эйдин, и Мадаленна обернулась. – Она обычно приходит самой первой.
Радость от встречи сменилась неприятной ревностью, как только она увидела, что мистер Гилберт стоял рядом с мисс Доусен, и Эффи о чем-то мечтательно его спрашивала, специально тяня время. Другие студенты не возражали – они все еще старались запомнить напоследок еще больше имен, дат и художественных направлений, а Эффи им в этом только помогала. Здравый смысл подсказывал Мадаленне встать и громко произнести своей имя, но другое чувство взыграло в ней сильнее, и она придвинулась поближе к концу скамьи. Марк было хотел встать, но она махнула рукой, и тот тихо фыркнул.
