Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 68 страниц)

– Мадаленна, – она слышала в его голосе усталость, но самое страшное было то, что ее это не трогало. – Так было надо, пойми меня. Пожалуйста.

– А сейчас так надо мне. – спокойно возразила она. – Я счастлива, мне хорошо, и я полагала, что мое поведение было достаточно красноречивым, чтобы ты не волновался за мою репутацию и честь семьи.

– Мадаленна, я не то имел в виду!

– Папа, – было еще только утро, но Мадаленна уже и сама почувствовала страшную усталость, будто всю ночь не спала. – Мне надо идти, позвони, пожалуйста, позже.

– Еще одно, – умоляющим тоном произнес Эдвард; она снова взяла трубку, отец молчал. – Ты хоть счастлива с этим человеком? – неожиданно спросил он.

Мадаленна замерла. Что она могла сказать, кроме правды?

– Да.

– Хорошо. – голос его был невозмутимым, и она поняла, что он сдерживал в себе все эмоции. – Если ты снова поедешь в другой город, позвонишь мне?

– Конечно. – Мадаленна уже хотела положить трубку, как вспомнила свой вопрос и подпрыгнула на месте. – Папа! Папа, подожди!

– Что такое?

– Папа, а ты случайно не звонил мистеру Смитону? – трубка молчала. – Как он, что с ним? Он сказал, что собирался прислать мне чемодан по почте, но я так ничего и не получила, а звонить он запретил. Так ты не знаешь, что с ним?

– Чемодан? – внезапно севшим голосом спросил отец. – Коричневый?

– Да.

– С золотой пряжкой?

– Да, да!

– Господи, – прошептал Эдвард, и Мадаленна услышала, как громко у нее бьется сердце.

– Что? Папа, что случилось?

– Ничего, – помолчав, пробормотал отец. – Просто у меня кофе ушло, ты ведь знаешь, я никогда не умел варить его так, как твоя мама… С твоим садовником все хорошо, – она слышала его голос нечетко, будто он отвернулся от телефона. – Я с ним недавно говорил, он просто очень занят новым собранием в свое клубе, вот и не отвечал. Ладно, дорогая, мне пора, иначе я эту плиту вовек не отмою. Целую тебя!

– И я. – ответила Мадаленна громким гудкам.

Она улыбнулась метрдотелю, отдала телефон и пошла к веранде. И Эйдин, и отец – все они говорили, что с мистером Смитоном все хорошо, однако Мадаленна знала – ложь, ложь, ничего, кроме лжи. Она всегда чувствовала Филипа Смитона, понимала, когда ему становилось нехорошо, иногда прибегала ровно вовремя, когда сердце старого садовника сбивалось с привычного ритма. Неприятный голосок начинал зудеть у нее над ухом, вереща, как комар: «Опасность, опасность!», и тревога сворачивалась неприятным клубком в желудке. Мадаленна села за стол, обдуваемым ветром, но на еду смотреть не могла. Ей надо было знать, что с мистером Смитоном все хорошо. Она подозвала официанта и попросила его набрать номер с бумажки – этот номер ей написал садовник, когда они впервые познакомились, и с тех пор бумажка всегда была рядом с ней, как вроде талисмана. Она смотрела на покачивающиеся цветы магнолии, даже сорвала один апельсин, так и просившийся в руки с ветки, но вся она была напряжена, как согнутая железка – с мистером Смитоном все должно было быть хорошо. Он единственный, кто не мог ее оставить.

– Mi dispiace, signora Guthrie, ma quella linea è occupata. («Прошу прощения, миссис Гатри, однако та линия занята.»)

– Non c’è problema, grazie. («Ничего страшного, спасибо.»)

– Signora Guthrie vuole qualcosa per colazione? («Сеньора Гатри желает что-нибудь на завтрак?»)

– Portate tutto ciò che potete. («Несите все, что можно.») – послышался знакомый голос, и Мадаленна силой заставила себя не покраснеть. – Доброе утро, миссис Гатри.

Все тот же еловый одеколон окутал ее со спины, и она почувствовала легкое прикосновение губ к своему запястью. Миссис Гатри не существовало, все это – была забавная игра, которую следовало прекратить как можно скорее. Но чем чаще она повторяла себе эти слова, тем сильнее хотелось остаться в Сиене еще дольше, только чтобы всегда быть миссис Гатри и жить с любимым человеком.

– Доброе утро, мистер Гатри.

Гилберт улыбнулся ей, и Мадаленна вспомнила их первую встречу. Тогда их знакомство тоже началось с его улыбки, но Мадаленна не собиралась удивляться, как он смогла не разглядеть такого хорошего человека. Она разглядела его еще тогда, но Эйдин Гилберт был воплощением всего того, что ей было недоступно, и к чему она стремилась, тайно завидуя той свободе мысли, движения, улыбки – он всегда был удивительно свободен, когда она себя заковала в ледяной мешок из угрюмости и мрачности, ведь так было легче жить. А Гилберт растапливал эту изморозь; каждое слово, каждая улыбка, легкая ирония – все медленно грело огромную глыбу льда, и та в конце концов принялась таять. Он мог бросить эту затею еще давно, но сейчас сидел около нее, и она не могла сдержать ответной улыбки.

– Как ваше утро? – он придвинул ей чашку и налил чая.

– Прекрасно. Особенно после разговора с отцом.

Легкая шпилька вылетела и достигла своей цели. Эйдин отставил чайник и виновато посмотрел на Мадаленну. Но она все так же улыбалась, щурясь от утреннего солнца. Желание забарабанить в дверь исчезло само собой.

– Это было очень некрасиво с моей стороны?

– Скорее, немного нахально, но разговор принес хорошие плоды.

– Вы во мне разочарованы? – подперев щеку рукой спросил он.

Внезапное чувство смущения настигло ее, и Мадаленна отвернулась от синих глаз. С балкона открывался вид на черепичные крыши, высокую башню, а за всем этим стояли черные горы. Она здесь не была десять лет, и все равно каждый раз, смотря на этот пейзаж, Мадаленна чувствовала что-то неясно знакомое, как давно забытая колыбельная, вдруг вспоминалась, стоило услышать знакомый напев.

– Почти. Но на ваше счастье такого не случилось. – в его глазах вспыхнули уже знакомые ей огоньки, и она незаметно прижала ладонь к щеке. – Я и правда ждала этого разговора, я слишком сильно соскучилась по отцу. Одного только понять не могу, – наклонилась она вперед. – Как вы угадали, что мне так нужен был этот разговор? Как вы отыскали нужный номер? Когда вы умудрились заказать разговор?

– Последние два вопроса самые легкие, – усмехнулся Эйдин. – Разговор я заказал поздно вечером, когда даже туристы уже вернулись в свои номера, а номер нашел в телефонной книге, они у них здесь повсюду. – он кивнул головой в сторону небольшого столика – там лежал телефонный справочник. – А вот первый вопрос… – он осторожно прикоснулся к ее руке. – Этот самый сложный. Я могу не отвечать?

– Теоретически можете, однако мне хотелось услышать ответ. – она специально нахмурилась; желание накрыть его руку своей было слишком сильным.

– Не знаю. – пожал он плечами и улыбнулся, когда она укоризненно посмотрела на него. – Мне просто хотелось, чтобы вы были счастливы.

– Я и так счастлива. Здесь.

– Я надеялся на это, но думал, что если счастье несовершенно, то это можно исправить душевным разговором.

Мадаленна было саркастично улыбнулась, но руки не отняла. Разговор нельзя было назвать душевным, но какой смысл был врать – он ей действительно помог, она и сама не подозревала, насколько сильно скучала по отцу все это время. Официант принес тарелки, и Мадаленна по привычке дернула рукой – ведь кто-то мог их увидеть, и клубок сплетен нашел бы свое начало, – но потом ее назвали по новой фамилии, и она улыбнулась. Мадаленна Гатри. Ей нравилось, как звучало это имя. Запах свежей земли, абрикосов, горячего хлеба – все смешивалось в единое целое, и ей оставалось только закрывать глаза и вдыхать его. Италия всегда пахла для нее так, и с трех лет ничего не изменилось. Мадаленна открыла глаза, перед ней стоял официант с большой тарелкой.

– Мадам желает сельдерей и томаты? – на ломаном английском старательно произнес он; она кивнула. – А панцанеллу? – как только она почувствовала острый аромат оливкового масла и томата, кивнула еще раз. – А вина?

– Нет, спасибо.

– Сэр? – официант поклонился, но Мадаленна опередила Гилберта с ответом.

– Сэр будет то же самое, что и я.

– Очень хорошо, мадам.

– Как быстро вы за меня решили? – покачал головой Эйдин, но от тарелки не отказался и подцепил вилкой сельдерей, окунув его в томатный сок. – Предупреждаю, если я схем хотя бы еще один кусочек, в Англии вы меня больше не увидите.

– Это еще что, – протянула Мадаленна. – Если бы вы попробовали семейное печенье, вообще бы не уехали из нашего дома.

Утро было теплым, еда вкусной, они любили друг друга, и каждый старался скрыть это, но от города ничего утаить было нельзя, и когда они снова посмотрели друг на друга, вдруг улыбнулись. Мадаленна хотела развернуть газету, когда сзади нее послышался смутно знакомый голос, и она обернулась. К ним направлялся их вчерашний знакомый, друг бабушки, который следил за садом. Витталио улыбнулся им, и они обменялись недоуменным взглядами. Гилберт встал первым и пожал протянутую руку, Мадаленна приветливо кивнула головой и пододвинула чашку с чаем.

– No, no, grazie, sono solo per qualche minuto. Ho un’emergenza, Madalenna. («Нет, нет, спасибо, я всего на несколько минут. У меня к вам срочная просьба, Мадаленна.») – отдышавшись, сказал Витталио.

– Cos’è successo? («Что случилось?»)

– Vede, mia figlia Appolonia, si ricorda di lei, si sposa. E in famiglia abbiamo un’ottima tradizione che il matrimonio sia buono, una coppia felice deve accompagnare una nuova coppia all’altare. («Понимаете, моя дочь Апполония, вы ее помните, выходит замуж. А у нас в семье есть замечательная традиция, чтобы брак был хорошим, счастливая семейная пара должна проводить новую пару к алтарю.»)

– E poi? («И?») – спросила Мадаленна, смутно понимая, куда он клонит.

– Tutte le nostre coppie familiari, secondo Appolonia, sono già infelici. E lei voleva che venisse al nostro matrimonio. Per favore, Madalenna! («Все наши знакомые семейные пары по мнению Апполонии уже несчастливы. И она очень хотела, чтобы вы приехали к нам на свадьбу. Пожалуйста, Мадаленна!»)

– È una tradizione interessante! («Какая интересная традиция!») – встрял в беседу Гилберт, но Мадаленна замотала головой.

– Aspettate un attimo. Come avete fatto a trovarci? («Подождите. Как вы вообще смогли нас найти?»)

– Oh, non è stato difficile. È l’unico bell’hotel in città. («О, это было несложно. Это единственная хорошая гостиница в городе.») – отмахнулся Витталио. – Quindi è d’accordo? («Так вы согласны?»)

– Cosa? No, no! È impossibile! («Что? Нет! Это невозможно! «) – воскликнула Мадаленна, встряхивая салфетку.

– Madalenna, per favore! Questo matrimonio era programmato dieci anni fa, quando sua nonna era ancora viva. Vi prego, la vostra presenza è molto importante per noi! Maria ha persino lasciato passare la festa in casa, vi prego, sapete quanto sono importanti le tradizioni! («Мадаленна, прошу вас! Эта свадьба была запланирована еще десять лет назад, когда ваша бабушка была еще жива. Прошу вас, ваше присутствие очень важно для нас! Мария даже позволила провести праздник в доме, умоляю, вы же знаете, как важны традиции!»)

– Temo che non c’è niente che possiamo fare. («Боюсь, что мы ничем не поможем.»)

Витталио сразу сник, однако Мадаленна не собиралась соглашаться. Внезапный визит, внезапное предложение, да такое важное – Мадаленна действительно знала, как важны традиции, знала, как ревностно относятся к ним итальянцы, и тем более не хотела, чтобы жизнь Апполонии начиналась с вранья. Бабушка решила отдать дом для праздника? Прекрасно. Пусть вот сама всем этим и занимается. Она сложила салфетку на коленях и посмотрела на крыши домов, как Эйдин вдруг отодвинул тарелку и взял ее за руку.

– Un attimo, signor Vittalio. Ne parleremo subito e ci avvicineremo. («Одну секунду, сеньор Витталио. Мы сейчас все обсудим, и к вам подойдем.»)

– Мистер Гилберт, – зашептала Мадаленна, оглядываясь, чтобы Витталио их не услышал. – Это невозможно, мы не можем остаться!

– Но почему? – горячо возразил он. – Друг вашей бабушки так просит об этом, да и потом свадьба случается не каждый день!

– Между прочим, этот товарищ бабушки вчера чуть было не гонялся за нами с вилами.

– «Чуть было» не считается. – отмахнулся Гилберт. – И потом, Витталио был готов вступить на тропу войны только ради охраны вашего же дома. Ведь в этом нет ничего такого, – он замолчал и посмотрел на крыши соседних домов. – Еще несколько часов побыть четой Гатри.

– Мы говорим о настоящей итальянской традиции! – возмутилась Мадаленна. – Счастливая семейная чета должна провести новую пару под венец. Это серьезный процесс, он не может быть основан на лжи.

– Так это не ложь. – невозмутимо парировал Эйдин. – Мистер и миссис Гатри, вероятно, очень счастливы.

– Мистера и миссис Гатри не существует. – жестко отрезала Мадаленна и почувствовала, как внутри что-то неприятно сжалось от констатации факта – иллюзии всегда рушились с болью. – Мистер и миссис Гатри были вынужденной необходимостью, не больше.

Эйдин вдруг замолчал, а потом мягко взял ее руки и сцепил их в замок, приложив их своей щеке. От такого жеста Мадаленна снова перестала слышать все, кроме громких ударов своего сердца, да и то билось через раз – то замедлялось, то ускорялось. Его щека была теплой, мягкой, и она сама нечаянно провела ладонью по ней. Эйдин смотрел не на нее, а когда все-таки Мадаленна встретила его взгляд, то чуть не сделала шаг назад – все слова, так и не сказанные, молчали громче, чем все крики на Главной улице.

– Неужели вам так неприятна сама мысль быть моей женой?

Судорога боли свела ее лицо, и Мадаленне показалось, что она задохнется, непременно задохнется, если продолжит так стоять и смотреть в синие глаза. Она могла позволить ему многое, но такую жестокость простить было нельзя. Мадаленна дернула руку, но в глазах Эйдин промелькнуло что-то сродни ужасу, и он снова мягко сжал ее руку. Ей не хотелось быть его женой?! Сколько последних ночей она лежала в полудреме, представляя себя в этой роли, только потому что при свете дня подобные мысли ей казались ужасными? Сколько раз она мечтала о том, чтобы можно было хоть как-то повернуть время назад, чтобы либо встретить его несколько лет назад, либо не встречать совсем – потому что это была такая мука – быть рядом с ним, видеть его, улыбаться, понимать, что, возможно, она ему нравится, – и отказываться от него каждый день.

– Это жестоко, – тихо произнесла Мадаленна, и он подошел ближе. – Это очень жестоко.

– Мадаленна… – хотел продолжить он, но она его перебила.

– У вас уже есть жена, мистер Гилберт, – сухо сказала она. – Если бы здесь была миссис Гилберт…

– Я бы сразу отказался. – серьезно ответил Эйдин и снова посмотрел на нее.

– Если бы здесь была женщина, – упрямо продолжала Мадаленна. – Девушка, которую вы любили…

– Но она здесь, – в тон ей ответил Гилберт и поцеловал ей руку. – Она здесь, она стоит рядом со мной. Она…

Этого не должно было произойти, эти слова не должны были быть сказанными. Как зачарованная Мадаленна глядела на знакомые глаза, на знакомое лицо, и никак не могла представить себе, каким должно быть счастье – видеть его каждый день, понимать, что этот человек принадлежит исключительно ей. Это был бы эгоизм, попыталась напомнить себе Мадаленна, но и что такого? Разве человек не мог позволить себе хоть раз побыть эгоистом? Что бы было тогда, если признание сорвалось сейчас? Она пыталась с ужасом представить себе эту картину, но ничего не получалось. Ужаса не было, было только счастье. Италия, Сиена, вечный праздник жизни… На который она права не имела. Высбодив руку, Мадаленна подошла к Витталио.

– Мы согласны.

***

Они снова ехали по знакомым местам, и Мадаленна, смотря в окно, старалась вспомнить, как убегала из дома прадедушки в город. Дорога всегда была длинной, хотя на машине до усадьбы можно было доехать за сорок минут. Для нее тогда это было настоящим путешествием, она всегда казалась себе очень взрослой, когда выходила на дорогу в длинном платье и бабушкином баулом, где в потайном кармане всегда лежало несколько лепешек и небольшой закрытый сосуд, внутри которого плескался густой соус из четырех сыров. Мария всегда разрешала ей уходить одной на долгие прогулки, и когда Аньеза начинала волноваться, – вдруг ее дочка потеряется, – бабушка всегда уводила ее в другую комнату и шептала что-то про «драгоценную свободу». Мария всегда по-особому к ней относилась; Мадаленна одновременно была для нее и маленькой внучкой, и вместе с этим – почти что «без пяти минут барышней». Мадаленна не понимала, как это она может быть одновременно и ребенком, и взрослой девушкой, но подобные размышления долго не забивали ее голову – бабушка сразу же ее обнимала, целовала и давала целый поднос лепешек с сахаром. Она всегда говорила, что ребенок обязан быть беззаботным, подумать о проблемах он еще успеет, когда станет взрослым.

Эйдин повернул направо, и Мадаленна порадовалась, что они ехали в машине не одни – Витталио без умолку болтал о чем-то своем, и Эйдин радушно поддерживал разговор, позволяя ей смотреть в окно и молчать. Мысли о Марии были и приятными, и тяжелыми, – на короткий миг она снова оказывалась в детстве, слышала любимые голоса, ей казалось, что она как никогда близка к тому, чтобы взять Марию за руку, но потом колеса взвизгивали, и Мадаленна была в машине, несущейся в родной дом. Мысли были тяжелыми, но она была готова сколько угодно вспоминать каникулы у дедушки Флавио, чем думать о том, что могло произойти, если бы она не высбодила руку. Собственные чувства были не так сложны, если на них никто не отвечал. Безответная любовь, в сущности, была очень проста, от нее ничего не требовалось – только плакать, понимать, что любимый никогда не будет рядом и, собственно, любить; тихо, издалека, не требуя ничего взамен. Но стоило появиться намеку на ответные чувства, как все становилось сложнее, и совесть испуганно замолкала – на ее место вставало отчаянное желание быть счастливой. Ну случилось бы то, чего она так боялась, завязался бы роман, но что тут такого? Совесть было встрепенулась, но Мадаленна сурово прикрикнула на нее, и та снова затихла. Она любила мистера Гилберта, он был неравнодушен к ней – что такого страшного и нехорошего было в том, что они могли быть счастливыми? И почему она, Мадаленна, была обязана жертвовать своим счастьем ради женщины, которая уже давно не любила своего мужа? Разве Линда Гилберт была не меньше виновата?

– E siamo molto grati a sua nonna per avermi permesso di celebrare questo matrimonio a casa vostra! («И мы очень благодарны вашей бабушке, что она позволила провести эту свадьбу в вашем доме!») – донесся до нее голос Витталио, и Мадаленна кивнула в ответ.

Она всегда скучала по Марии, и когда бабушка еще была жива, и Мадаленна изредка получала письма из теплой Италии, и когда бабушки не стало – тоска по Марии стало чем-то неотделимым от нее, но сейчас ей впервые ее стало не хватать так сильно, что руки сводило, как хотелось прижаться носом к ее переднику. Мария знала бы как поступить в этой ситуации, она бы не корила ее, не ругала, бабушка назвала бы ее «своей звездочкой», крепко обняла, а потом усадила бы за стол. Бабушка знала по себе, какой несчастной могла быть иногда любовь, но не из-за невозможности быть рядом с любимым человеком, а из-за того, что эта возможность сама лезла в руки, а принять ее не хватало духа. Бабушка сказала бы ей, что Мадаленна ответственна за все, что произошло, но ее вины в этом нет, просто так иногда бывает, что два человека влюбляются друг в друга и не видят смысла искать чьи-то еще объятия. Мадаленна и сама могла сказать себе все это, но успокоения ей эти слова не принесли, ей нужно было слышать ее голос.

Автомобиль мягко подъехал к знакомым воротам, и она посмотрела на желто-белый дом. Он изменился. Вчера особняк не жил, он поддерживал себя только воспоминаниями и скользил в них сквозь знойную дымку – март в Тоскане всегда был теплым. А сегодня отовсюду слышались голоса, кто-то радостно смеялся, с деревьев падал длинный светлый тюль, и сколько людей бегало вокруг кустов гелиотропов; на секунду Мадаленне почудилось, что она вернулась на несколько лет назад, когда в их доме проводились свадьбы чьих-то родственников, и весь особняк наполнялся запахом засахаренного миндаля, цветков апельсина и радостной возней – в каждой комнате были дети, взрослые бегали разрумяненные и говорили такие красивые и незнакомые слова: «Жаккард, вуаль, турмалины, приданое», от всего этого веяло какой-то тайной, каким-то праздником, и становилось сразу же весело. Мадаленна все ждала, что ревность больно кольнет ее – ведь никто, кроме нее и ее семьи не имел права радоваться в этом доме, – но на душе было спокойно: этому дому нельзя было быть одиноким.

– Вы же не возражаете? – услышала она голос Эйдина и помотала головой.

– Нет. Этот дом всегда был таким, и сейчас, – она замолчала и посмотрела на украшенный сад. – Сейчас он наконец-то стал дышать.

– Appolonia voleva che venissi! Volevo vederti al mio matrimonio! («Апполония так хотела, чтобы вы приехали! Так хотела видеть вас на своей свадьбе!») – к ним подошел сияющий Витталио, обвешенный сумками.

– È molto gentile da parte sua. Posso aiutarla? («Это очень мило с ее стороны. Давайте я вам помогу?») – она хотела взять один мешок, из которого высовывались конфетти, но мужчина замахал руками.

– No, no, non c’è bisogno! Andate in casa, riposatevi! («Нет, нет, что вы, не надо! Идите в дом, отдыхайте!»)

– Allora è meglio che trovi vostra figlia, forse c’è qualcosa da aiutare. («Тогда я пойду найду вашу дочь, может быть смогу чем-нибудь помочь.»)

Мадаленна уже прошла к саду, когда Витталио снова ее окликнул, и она остановилась. Мужчина сконфуженно улыбался и мял в руках какую-то бумажку.

– C’è qualcosa che non va? («Что-то не так?») – спросила Мадаленна.

– Lei è… («Вы же…») – замялся он. – Le dispiace se organizziamo un matrimonio a casa sua, vero? («Вы же не против, что мы устраиваем свадьбу в вашем доме?»)

– No, sono solo felice. («Нет, я только рада этому.») – улыбнулась Мадаленна. – Questa casa è stata sola da troppo tempo, e ora è come prima. («Этот дом был слишком долго одиноким, а сейчас тут все как было раньше.»)

– Grazie! Grazie mille! («Спасибо! Большое вам спасибо!») – воскликнул Витталио и неожиданно обнял Мадаленну.

Она снова была в своей большой семье, ей были рады, ее любили и ценили. Необычное это было чувство, словно она наконец вернулась к тому, что так долго ждала и искала. После всех сражений со львами и драконами, пилигрим все-таки нашел свое место. Встряхнув плечами, Мадаленна открыла входную дверь и прошла в коридор. Она здесь так часто бегала ребенком, что могла с закрытыми глазами добраться и до зала, и до комнаты Аньезы, и до мастерской Флавио – в ее воспоминаниях все было таким ярким, что нужно было только послушать внутренний голос и позволить ногам самим вести себя. Она прошла по светлому коридору, и мимо нее прошли три молодых девушек. Они о чем-то быстро говорили, и Мадаленна смогла расслышать только: «свадьба, фата, невеста». Наверное, они были подругами Апполонии, однако когда они поравнялись с ней, девушки остановились и что-то зашептали друг другу на ухо.

– È la nipote di Maria? («Это внучка Марии?») – услышала Мадаленна.

– Si ‘, è la nipote di Maria, e sa benissimo l’italiano. («Да, это внучка Марии, и она прекрасно понимает итальянский.») – проворчала она и, не обращая внимания на смущенные извинения, прошла дальше по коридору.

Приглушенные голоса слышались из дальней комнаты – та всегда была пустой, только у стены стоял старый комод с коллекцией индийских слонов – подарок Луки бабушке из одной поездки. Мадаленна потянула ручку двери на себя и увидела знакомую девушку – Апполония стояла на высокой табуретке в белом платье, спускавшемся до самого пола, а немолодая женщина подшивала подол. Платье было достаточно старомодным, похожим на традиционное итальянское – с широкой юбкой и вышитым бисером лифом, но девушку оно так шло, что Мадаленна залюбовалась ей. Апполония не сразу заметила ее, но когда увидела, сразу же улыбнулась и попыталась спрыгнуть с табуретки, однако Мадаленна замахала рукой, – так платье могло быть испорченным, – и прошла в комнату. Та почти не изменилась, только у комода стоял стул, и на него было накинута тонкая вуаль. Незнакомая женщина, вероятно, мать невесты, распрямилась, и Мадаленна увидела, как были похожи мать и дочь. Женщина приветливо улыбнулась; прежде чем Мадаленна успела что-то сказать, крепко обняла ее и поцеловала.

– Non è arrabbiata con noi perché abbiamo fatto questo casino? («Вы не сердитесь на нас, что мы устроили такой беспорядок?») – она беспокойно обернулась и скинула со стула легкую вуаль.

– Non c’è niente. Questa casa non ha mai avuto un ordine eccezionale. («Нисколько. Этому дому никогда не шел исключительный порядок.») – Мадаленна бережно приподняла белую ткань, и та затрепетала от ее дыхания. – Salve, Appolonia. Lei è bellissima. («Здравствуйте, Апполония. Вы прекрасно выглядите.»)

Она протянула ей руку, как будто они были уже давно знакомы, и обе девушки вдруг рассмеялись. Первая неловкость знакомства была разрушена, и они уселись на табуретку, болтая как старые подруги.

– Sono così felice che tu sia qui. («Я так рада, что вы приехали.») – Апполония расправила кружева на платье. – Volevo tanto vederla al mio matrimonio, lei, la nipote della cara Maria. («Я так хотела видеть вас на свой свадьбе, вас, внучку дорогой Марии.») Non pensateci, («Не подумайте, «) – воскликнула она. – Tua nonna mi trattava molto bene, ma lei era l’unica che amava! («Ваша бабушка очень хорошо относилась ко мне, но любила только вас!»)

– Sono contenta che mia nonna avesse così tante conoscenze qui. Che non si sentiva così sola. («Я рада, что у моей бабушки было так много знакомых здесь. Что ей не было так одиноко.»)

Мадаленна постаралась улыбнуться, но слезу предательски выступили на глазах, и она специально закашлялась, чтобы скрыть минутную слабость. Но от внимательного взгляда матери Апполонии ничего не ускользнуло, и женщина молча подала ей носовой платок. Тот пах сиренью, мылом и апельсином. Ее домом. Она, не стесняясь, вытерла нос, и на этот раз улыбка вышла вполне искренней.

– È la vita, mia cara, non c’è bisogno di soffrire così tanto per questo. Un giorno ci incontreremo tutti. («Это жизнь, моя дорогая, не стоит так сильно страдать из-за этого. Мы все когда-нибудь встретимся друг с другом.») – философски заметила она, и ее дочь возмущенно фыркнула.

– Mamma, posso andare al mio matrimonio senza questi pensieri oscuri? Madalenna, questa è mia madre, Adeline. («Мама, можно хоть на моей свадьбе без этих мрачных мыслей? Мадаленна, это моя мама – Аделина.»)

– Non è oscurità, è vita. («Это не мрачность, это жизнь.»)

Но молодая невеста только небрежно повела плечами и снова подсела к Мадаленне с таким заговорщическим видом, будто хотела выпытать секрет. Мадаленна было подумала, что можно было спрашивать у нее, которая даже еще университет не закончила, но потом вспомнила, что ее считают настоящей женой и неожиданно весело рассмеялась. Роль миссис Гатри начинала ей нравиться все больше.

– Madalenna, eri preoccupata quando ti sei sposata? («Мадаленна, вы волновались, когда выходили замуж?») – спросила Апполония, и Мадаленна склонила голову набок.

Волновалась бы она, если выходила замуж за того, кого любила? Да, да и тысячу раз да. Она не волновалась бы только в том случае, если бы выходила замуж за Джона – скучного, обыкновенного, привычного. Она волновалась бы, ее сердце билось бы так, что заглушало все скрипки и флейты. Но была бы она от этого менее счастливой? Нет, нет и тысячу раз нет.

– Sono preoccupata, è normale. Ma non l’ho reso meno felice. («Волновалась, это нормально. Но менее счастливой от этого я не стала.»)

– E perché? Perché eri preoccupato? («А почему? Почему волновались?»)

Помолчав, Мадаленна ответила правду. Здесь ее никто не мог осудить, здесь она была рядом со своими родными и близкими, стены этого дома помнили Марию и Луку, которые были счастливы, несмотря на все, что происходило с ними.

– Pensavo di non avere il diritto di prendere la felicità di un’altra. («Мне казалось, что я не имею права на то счастье, которое я отобрала у другой.»)

– Era sposato? («Он был женат?») – спросила Аделина, и она кивнула. – Ma l’ha scelta lui, vero? Quindi la colpa è solo per metà e poi chi incolperà l’amore? Succede spesso. («Но он же выбрал вас, так? Значит, ваша вина только наполовину, да и потом, кто будет винить во всем любовь? Такое часто случается.»)

– Ma ora, («Но сейчас, «) – продолжала Апполония. – È assolutamente felice adesso? Ora non si pentisce di essere sua moglie? («Сейчас вы абсолютно счастливы? Сейчас вы не жалеете, что стали его женой?»)

– Dev’essere terribile, ma no. («Это, наверное, ужасно, но нет.») – улыбнулась Мадаленна.

– Com’è vivere una vita di famiglia? («А как это – жить семейной жизнью?») – волновалась Апполония; лицо ее раскраснелось, но румянец только добавлял обаяния.

– Oh, basta con Appolonio! («О, хватит, Апполония!») – махнула рукой Аделина. – È per questo che serve il matrimonio. («Брак для того и нужен, чтобы все постигать самой.»)

В дверь внезапно постучали, и, пискнув, Апполония бросилась к комоду. По традиции жених не мог видеть невесту до бракосочетания, и хоть Мадаленне эта традицияи и казалась достаточно старомодной, некоторое обаяние в ней все же было. Поправив платье, Аделина подошла к двери и крикнула:

– Dario, non è ancora il momento! («Дарио, еще не время!»)

– Ma io non sono Dario. («Но я не Дарио.») – раздался веселый голос снаружи, и Мадаленна улыбнулась. – Sono il signor Guthrie, sto cercando mia moglie. («Я – мистер Гатри, и ищу свою жену.»)

– Oh, signor Guthrie, entri. («О, мистер Гатри, входите.») – Аделина распахнула дверь, и Апполония вышла из своего укрытия. – Per caso ha visto lo sposo da nessuna parte? È tutta la mattina che cerca di vedere Appolonia. Così alto, dai capelli, con un abito blu scuro. («Вы случайно нигде не видели жениха? А то он все утро пытается увидеть Апполонию. Такой высокий, черноволосый, в темно-синем костюме.»)

– No, lo sposo non l’ha visto. L’unica cosa che ha visto è suo marito. («Нет, жениха не видел. Видел только вашего мужа, он вешает гирлянды.»)

Видимо, Эйдин тоже помогал вешать гирлянды, потому что он раскраснелся, в волосах у него запутались блестящие конфетти, а галстук сбился в сторону. Она была его женой для всех этих людей, а кто мог поправить галстук, как не жена? Она расправила складки на бледно-зеленой ткани, и только заметив улыбку Гилберта, заметила, что почти у жилетки, на шелк был прикреплен закрытый зонтик. Оказывается, это было приятно, когда носили выбранные ей подарки. Она молча сняла пиджак и отвела лацкан в сторону – на внутреннем кармане был прикреплен его подарок – серебряный башмак. Эйдин ничего не ответил, только шире улыбнулся.