Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 68 страниц)

Часы пробили восемь утра, и Полли торжественно вошла в столовую с большой фарфоровой супницей, где плескалась овсянка в одной руке и серебряным чайником – в другой. Мадаленна подвинула свои бумажки и осторожно натянула скатерть так, чтобы под тарелками не оказалось складок.

– Спасибо, мисс. – улыбнулась горничная и искоса взглянула на объявления. – Значит, и вы скоро уедете-то из дома?

– Полли, мне надо учиться и жить одной. – приобняла Мадаленна старую служанку. – Ты же знаешь, как давно я хочу переехать, но…

Они обе взглянули наверх, туда, где были покои Бабушки, и Полли поежилась.

– Знаю, мисс. Я помню, как вы все мечтали, что переедите в общежитие, будете настоящей студенткой… Не подумайте, – испуганно спохватилась она. – Я вас считаю настоящей студенткой! Вы все время учитесь, что-то читаете, подчеркиваете… Хотя вам не помешало бы и поспать.

– Я сплю, Полли. Просто не всегда хватает времени, чтобы выспаться.

– Ох, – махнула рукой Полли и на мгновение из горничной превратилась в заботливую мать. – Мой Джимми тоже так говорит, хотя я-то знаю, что иногда он уж и слишком много берет на себя. Вы меня извините, мисс, что я так с вами говорю, но вы мне уже стали как родная, и я волнуюсь, когда ваше личико становится худеньким, как у мисс Аньезы, когда ее только привезли сюда.

– А тогда приготовь, милая Полли, пожалуйста, яблочный пирог! – рассмеялась Мадаленна и обняла горничную. – Я тогда его съем весь, и щеки снова станут круглыми.

– И приготовлю. – серьезно ответила Полли и завязала передник. – Вот сегодня и приготовлю. Только обещайте, что съедите его до крошки.

– Обещаю. – Мадаленна состроила важную гримасу, и горничная не удержалась и фыркнула.

– Кто что обещает? – послышался голос из коридора, и в столовую вошла Аньеза.

Она выглядела очень красивой в новом желтом платье, так шедшим к ее рыжим волосам. У Мадаленны волосы были более светлыми, уходившими в «венецианский рыжий», а у Аньезы они сияли на солнце глубоким янтарем, и Мадаленна часто, затаив дыхание, смотрела на то, как свет играл на кудрях ее матери.

– Я слышала, речь шла о яблочном пироге. – улыбнулась Аньеза, ставя срезанный цветы в вазу. – Мне не послышалось?

– Нет, мадам, прямо сейчас пойду и поставлю тесто. – Полли в который расправила скатерть и вышла в кухню.

– Какая все-таки удача, что она не ушла от нас три года назад. – задумчиво проговорила мама, медленно обстригая стебли у тюльпанов. – Подумать страшно, как бы мы жили без нее и Фарбера.

– Отец же не хочет с ними расстаться? – спросила Мадаленна, подчеркивая очередной адрес.

Она редко когда подслушивала, но прошлым вечером дверь в комнату Бабушки была открыта, и когда она проходила мимо, вдруг услышала голос отца. Хильда настойчиво уговаривала его сменить прислугу, потому что эта якобы слишком много просила за свою работу. Папа ничего на это не ответил, он перевел разговор на другую тему, а Мадаленна осторожно отступила в темноту. Можно было порадоваться, что и Фарбер, и Полли были в безопасности, но ее пугало то, что отец не отказал Хильда сразу. Аньеза говорила, что Эдвард старался беречь нервы Бабушки, но Мадаленна понимала, что ничего хорошего это не принесет – Хильда будет только сильнее укрепляться в своей уверенности, что она – хозяйка дома.

– Конечно, нет. – Аньеза подсела к ней за стол и налила чаю. – С чего бы вдруг?

– Я слышала, – Мадаленна начала и смешалась – говорить о том, что она подслушивала, хотелось не очень. – Я нечаянно услышала…

– Другими словами, – усмехнулась мама. – Подслушала, да? – Мадаленна закатила глаза. – Не надо, дорогая, не надо, давай все называть своими словами. Нет, твои сведения оказались неверными. Надеюсь, этого будет достаточно, чтобы ты успокоилась?

– Вполне. – кивнула Мадаленна и взяла новую газету.

– Как идет поиск? – Аньеза подцепила одно издание. – Кстати, разве тебе не пора в университет?

– Нет, у нас отменили первую лекцию. – цветные чернила закончились, и Мадаленна достала другую ручку. – А поиск… Не сказать, что удачно.

– Что так? Как тебе вариант с двумя комнатами на Стэпхен-роуд? Очень милая квартира.

– И стоит как шесть моих стипендий. Очень мило и очень дорого.

– Мы могли бы добавить. – тихо проговорила мама. – Ты же знаешь.

– Исключено. – резко ответила Мадаленна. – Если я хочу начать самостоятельную жизнь, то должна начать ее на свои деньги.

– Боже, как принципиально. – хмыкнула Аньеза и неожиданно обняла дочь. – Я горжусь тобой, милая. Правда, горжусь.

– Спасибо, мама. – она подперла щеку рукой и обвела еще одно предложение. – Вот, послушай. «Сдается двухкомнатная квартира на востоке от Гринвича, десять минут до Гринвичского университета, с почти полной мебелировкой и газовым аппаратом. Цена уточняется, звонить на Кэри-стрит, 48С. Цена не больше двухста фунтов.»

Мадаленна отложила объявление и прищуренно присмотрелась к написанному. Слишком хорошо, чтобы быть правдой, да еще и цена не больше двухста фунтов. Нет, тут что-то было не так. Либо из почти полной мебелировки был один голый пол и покосившийся диван, либо газовый аппарат пребывал в таком состоянии, что был готов взорваться в любую секунду.

– И что тебя не устраивает? – непонимающе посмотрела на нее Аньеза. – Хорошие же условия.

– Слишком подозрительно хорошие. Не может быть, чтобы за такую цену предлагали двухкомнатную квартиру в хорошем состоянии.

– По-моему, кто-то слишком много пересмотрел телевидение. – мама пододвинула газету к себе и отставила чашку в сторону. – Нет, правда, надо сходить посмотреть. К тому же, если ты возьмешь к себе соседа, платить нужно будет в два раза меньше.

– Да это я знаю. – потерла лоб Мадаленна. – Другой вопрос в том, где взять этого соседа.

– Может возьмешь того, кто сидит перед тобой?

Мадаленна посмотрела на маму. Аньеза улыбалась, но улыбалась грустно. С той секунды, как отец вошел в дом, она постоянно улыбалась, и только сейчас Мадаленна поняла, как это было сложно. Хильда нисколько не поменяла своего отвратительного поведения – она все так же хамила, грубила и постоянно насмехалась над их итальянским акцентом, только теперь она умудрялась проделывать все это так, чтобы Эдвард ничего не замечал. И это была пытка – их спасение было рядом, они могли все рассказать ему, но каждый раз, когда отец спрашивал их, все ли хорошо, они не сговариваясь, отвечали: «Да». В Аньеза что-то поменялось в один день. Все это время, даже когда не стало дедушки, когда ушла Мария, в ней была еще нежная, девичья красота, похожая на легкий лепесток мака, погасла за одну ночь, и на ее место встало что-то холодное, отстраненное, и в глубине души Мадаленна понадеялась, что когда-то она станет такой же холодной. Все те же добрые слова говорила мама, все так же целовала ее перед сном, но во взгляде появился какой-то стержень, и однажды, когда Мадаленна увидела взгляд Аньезы, обращенный к Хильде, поняла – в той ненависти было не меньше.

– А это идея. – Мадаленна почесала кончик носа карандашом и развернула блокнот. – Тогда можно расширить границы. Что там говорили про Белгравию?

Они рассмеялись, но смех повис в воздухе, когда на лестнице раздался крикливый голос. Хильда пролежала в постели три дня, все это время изображая недомогание, хотя все, кроме Эдварда, прекрасно знала, что с вздорной старухой все было хорошо. Мадаленна бы солгала, если сказала, что она скучала по Бабушке все это время. Семейные завтраки вместе с отцом и матерью были особенными, они напоминали ей о детстве, когда они какое-то время жили в Тоскане и были абсолютно счастливы. Тогда рядом не было никакой Хильды – только белая терраса, апельсиновые деревья и шум моря за углом. Но сейчас они были не в Италии, с тоской подумала Мадаленна и свернула газеты. В глубине души она надеялась, что отец спустится к завтраку раньше Хильды, и той придется снова изворачиваться и проявлять чудеса изворотливости, но Эдварда задержал звонок по межгороду, и теперь Бабушка вышагивала по лестнице так, что каждая ступенька дребезжала.

– Фарбер, хватит стоять столбом! Не видишь, что я не могу спуститься?

– Да, мадам.

Аньеза сжала чашку так, что у той жалобно хрустнула и чуть не отвалилась ручка. Мадаленна испуганно взглянула на нее, но в глазах у матери не было ничего, кроме незнакомого выражения. Пугающего выражения. Там, в серо-зеленых глазах было что-то страшное, будто она была способна в эту минуту опрокинуть стол, бросить в окно камень или вовсе спалить дом. Дом, который собирала по кусочкам сама, который проветривала каждый месяц, от которого хранила ключи. Чьей хозяйкой стала с того момента, как их с Эдвардом объявили мужем и женой.

– Полли, хватит топтаться около колонн, лучше принеси мне кофе!

Мадаленна было встала со своего кресла, но Аньеза сжала ее руку, и она осталась сидеть. Бабушка вошла в столовую неспешно; осматриваясь, пытаясь найти хоть что-нибудь, к чему можно было придраться. Она остановилась около кресла, ожидая, что его ей пододвинут, и Мадаленна уже встала, когда мама снова попридержала ее за руку, и она села обратно. Хильда зло прищурилась и посмотрела на Аньезу, но та не отвела взгляд и налила себе еще чая. Громко отодвинув кресло, Бабушка устроилась и презрительно посмотрела на вазу с цветами.

– Полли! – крикнула она, когда горничная вошла в столовую. – Будь добра, выкинь эти сорняки и верни вазу на место.

– Но мадам…

– Я сказала! – рявкнула Хильда, и бедная горничная подскочила. – Будь добра, исполни, если не хочешь, чтобы тебя уволили!

Виновато оглядываясь вокруг себя, Полли подошла к столу, но Аньеза легко похлопала ее по плечу, и та, просияв, ринулась из зала. Мстительная улыбка Бабушки погасла, и она непонимающе посмотрела на свою невестку, но та спокойно просматривала газеты и не обращала никакого внимания на красноречивые взгляды. Хильда нахмурилась, и в следующую секунду Мадаленна услышала ее голос:

– И как это понимать? – Аньеза перелистнула страницу «Бурды». – Ты что, себя хозяйкой возомнила? – но Аньеза не отвечала, и Бабушка рассвирепела окончательно. – Я с тобой разговариваю!

– А я не собираюсь с вами разговаривать, особенно, в таком тоне.

Бабушка захлебнулась своим кофе, а Мадаленна едва не выронила из рук тарелку. Мама никогда не вступала в открытые конфликты с Хильдой, предпочитая сглаживать их в ущерб своему здоровью, она боялась, что иначе Хильда начнет отыгрываться на дочери. Но сейчас все поменялось, и в глазах матери не было вечного испуга, там сквозила жесткая холодность, от которой Мадаленне стало не по себе.

– Понятно, – едко улыбнулась Бабушка. – Значит, возомнила себя хозяйкой. Интересно, по какому праву? – крикнула она так, что цветы в вазе дрогнули.

– По праву жены вашего сына. – спокойно ответила Аньеза. – Коим, кстати, я обладаю уже двадцать лет. И если вы еще раз оскорбите мою дочь, меня или Эдварда, вы пожалеете.

– Как интересно! – взмахнула руками Хильда. – Как интересно! Знаешь, что, моя дорогая, ты нисколько не изменилась. Как была итальянской швалью, так и осталась.

– Хватит! – вдруг стукнула ладонью по столу Мадаленна. – Можно подумать, что вы, Бабушка, всю жизнь были родовитой аристократкой! Я прекрасно знаю вашу родословную. Напомнить вам, как граф Эдмунд Стоунбрук взял в четырнадцатом году двадцатилетнюю дочь промышленника Стоунбрука в жены? Да любой крестьянин в Тоскане благороднее вас и по поведению, и по происхождению.

– Вот как? – взвилась Бабушка. – А ты особо не выступай, моя милая, я ведь отцу скажу, он тебя мигом выгонит из дома!

– Это еще вопрос кто и кого выгонит. – отчеканила Аньеза. – Если я расскажу Эдварду, как вы себя вели с нами, то, боюсь, уйти придется вам.

– Как страшно! – запаясничала старуха. – Я слышала, как твоя дочь ему все рассказала, только вот почему-то поверил он не ей, а мне.

Она слышала! Эта старуха все слышала! Кровь ударила Мадаленне в голову, и все заволокло туманом. Значит, она тогда не обозналась. Бабушка действительно смеялась, потому что знала – на этот раз она победила. Хильда всегда побеждала в этих битвах, потому что была матерью Эдварда и влияла на не так, как никто не мог. И эта ведьма была ее Бабушкой. В глазах Мадаленны забегали цветные огоньки, и она почувствовала, как внутри нее начала подниматься такая ярость, от которой не было спасения, и теперь это было навсегда. Хильда стала ее врагом, и Мадаленна знала: каждый раз, когда она будет смотреть на нее, все внутри будет желать только одного самого темного и ужасного. И подавить в себе это не получалось – она сама того не желала.

– И вот, что я тебе еще скажу, – из тумана проглядывало перекошенное лицо Бабушки и насмешливая улыбка мамы. – Еще раз отличишься подобным образом, и я клянусь…

– Фарбер, где ты запропастился! – Бабушка договорить не успела – в коридоре появился отец, и Хильда мгновенно нацепила на себя благостное выражение лица и налила себе еще чашку чая.

Пришлось тяжело опуститься в кресло и выдохнуть. Бабушка питалась от конфликтов, они ее заряжали жизненными силами, от чего она улыбалась еще ярче, а голос начинал звучать еще слаще, но Мадаленна унаследовала от матери неспособность к ссорам, и каждый раз, когда она в них вступала, чувствовала, как энергия медленно начинает потухать в ней, и она становилась такой слабой, будто целый день таскала на себе тяжелые мешки. Эдвард быстро поцеловал Хильду в щеку, и Мадаленна заметила, как Бабушка ехидно улыбнулась в их сторону, но после того, как отец нежно обнял свою жену и дочь, улыбка исчезла – надежды, что ее сын любит только ее одну рассыпались прямо на глазах.

– Ну, как утро? – бодро спросил Эдвард. – Как завтрак?

– Очаровательно. – простонала Хильда. – Но я всю ночь не спала, боялась, что Мадаленна проспит свою лекцию в университете.

Подобная ложь оказалась слишком толстой даже для Эдварда, и он удивленно покосился в сторону матери. Но та только закатила глаза и приторно улыбнулась. Мадаленна почувствовала, как начала стремительно терять аппетит, но Аньеза сжала ее руку, и ей пришлось попросить Фарбера налить еще немного сиропа на оладьи. Дворецкий сочувственно посмотрел на нее и чуть не вылил половину сиропника.

– Ну, ну, – мягко пожурила его Хильда. – Фарбер, не увлекайтесь, вы же не хотите, чтобы моя внучка заработала сахарный диабет. На-ка, дорогая, – она протянула ей коробку с сахарозаменителем, и Мадаленна едва удержалась от того, чтобы это не выкинуть.

– Спасибо, Хильда. – тактично проговорила мама. – Но я не желаю, чтобы моя дочь ела эту гадость.

– Вовсе это не гадость, моя дорогая, – прощебетала Бабушка. – Это отличная замена сахару, иначе Мэдди растолстеет так, что она не влезет ни в одно свое платье.

– У Мадаленны хорошая фигура.

– Так это только пока, моя дорогая.

Мадаленна видела, что отец недоуменно переводил взгляд с Хильды на Аньезу, но когда он посмотрел на нее, она отвела глаза. Что она могла ему ответить? Что это искусное представление, которое разыгрывается специально для него? Что каждый за столом, в доме, да даже в саду врет своему хозяину, чтобы тот не волновался? Так и было. Но только вот если Аньеза и они старались хоть немного верить в те слова, которые говорили, Хильда не утруждала себе даже этим, и яд лился из каждого слова. Наверное, Эдвард все же догадался, что его старательно пытались обмануть, и, откашлявшись, он постарался переменить тему.

– Да, кстати говоря, уже ноябрь. Как быстро время летит.

– Да, да, – закивала головой Хильда. – Кстати, о времени. Мэдди, тебе не пора в университет?

– Нет, – мрачно отозвалась Мадаленна. – Завтраки в семье так располагают к хорошему аппетиту. Мне вдруг захотелось выпить еще чаю.

– Милая, ты уже пьешь третью чашку. Тебе не много?

– Ну я же пью третью чашку чая, а не коньяка.

– Мадаленна, – фыркнул отец, прикрываясь салфеткой. – Я поражен.

– Я рада.

– Эдвард, – хлопнула рукой по столу мама. – Я же совсем забыла. – он коснулся ее руки, и Мадаленна услышала, как Хильда что-то прошипела. – Двенадцатого ноября День Рождения у Эдмунда.

– О, Господи, – пораженно воскликнул отец. – Я и забыл. Нет, правда, забыл. Совсем закрутился с этими делами. Мама, ты помнишь?

– Помню. – сдавленно откликнулась Хильда.

Мадаленна помнила. Когда дедушка был еще жив, пятнадцать лет назад, каждый раз она сама мастерила ему открытки из цветного картона и бархатистой бумаги. Обычно она вся перемазывалась клеем, и папа шутил, что в доме сразу появлялся дух праздника. За Днем Рождения дедушки всегда начиналась подготовка к Рождеству, но два эти праздника никогда не смешивались – одна радость предвещала другую, и от этого настроение у маленькой Мадаленны поднималось выше неба. Когда она стала немного постарше, поняла, что обычные открытки – это слишком просто, и тогда она начала откладывать конфеты. Особые, с помадкой, с вишней и апельсином – эти были самыми любимыми и у нее, и у дедушки, но ради него она специально откладывала их и потом старательно заворачивала в серебряную фольгу. Потом Эдмунд открывал их, восторгался, обнимал ее, и они тихо, пока остальные гости танцевали в зале, съедали все без остатка. Дедушка не был демонстративно ласковым; его любовь проявлялась в мелочах – спрятанных в пиджак конфетах, в объятиях, в том, как он волновался, когда его внучка слишком долго просиживала рядом с радио, и эти мелочи были для Мадаленны дороже всего, и из-за этих мелочей внутри все еще дергало так, что ей казалось, кто-то давит палкой ей под ребра. Это была тоска, и она знала, что ей с этим жить всю жизнь.

– Помнишь, как мы один раз решили отпраздновать его День Рождения, а он отправился на рыбалку и заблудился? – улыбнулся Эдвард. – Как сейчас помню, все гости сидят за праздничным столом, все его ждут, а он никак не приходит.

– Мы тогда целый поисковый наряд нашли, чтобы отправить на его поиски. – рассмеялась Аньеза.

– Да, а каким мы его нашли? – воскликнул Эдвард. – Весь в тине, в каких-то листьях, грязный – просто ужас! И счастливый!

Разумеется, счастливый. Дедушка был всегда счастлив, когда уходил за пределы своего особняка. Вот ведь была дилемма – он любил Хильду так сильно, что никогда и не думал о разводе, а она всю совместную жизнь ни разу его не поцеловала просто так, без выгоды. Она легла с ним в постель только ради того, чтобы появился сын, наследник всего состояния. Ходили слухи, что была и дочь, но куда-то сразу исчезла. Раньше Мадаленна в такое поверить не могла, но сейчас вполне представляла такое возможным – если Бабушка чего-то не хотела, она этого не терпела. И ведь, возможно, она не всегда была таким монстром, наверное, ее кто-то такой воспитал, но она не свернула с назначенного пути, а пошла по нему, улыбаясь и размахивая факелом, чтобы дорога была видна хорошо.

– А помнишь, – увлеченно продолжал Эдвард. – Помнишь, когда Мадаленна только родилась, он посмотрел на нее и сказал, что эта удержит одним взглядом хоть весь взвод.

– Помнишь, как он ей пытался бантик завязать? Все удивлялся, что у такой малышки такие длинные волосы.

– Я-то помню. – воскликнула Мадаленна, и родители рассмеялись.

– Тебе было полтора года!

– А дедушка всегда говорил, что у меня феноменальные способности.

– Он был отличным человеком. – вздохнул Эдвард и посмотрел на портрет напротив. Эдмунд на картине сидел верхом на лошади и смотрела прямо на зрителя. В синем мундире, с горящими глазами и светлой улыбкой, он выглядел настоящим рыцарем. Портрет был написан в десятилетнюю годовщину его свадьбы с Бабушкой, но Бабушка спрятала его в кладовку, и только при переезде мама его захватила с собой.

– Хорошо, что хоть сколько-то он пробыл рядом. – негромко сказала Аньеза, и Мадаленна почувствовала, как в глазах у нее защипало.

– Да уж. – поддакнула Хильда.

Несправедливо, это было несправедливо, что ее дедушка так рано ушел из жизни, а та, которая ему эту жизнь отравила, сидела сейчас во главе стола с каменным выражением лица и медленно пила чай. Это было несправедливо, что самого доброго человека забрали, а вместо него оставили старую ведьму, которая никого и ничего в жизни не любила, кроме своего эго. И сейчас ради последнего она сидела за этим столом и изображала скорбь и печаль, хотя в день смерти Эдмунда она улыбалась. Мадаленна могла успокоиться, могла унять себя, но катушка внутри нее начала раскручиваться вдруг с такой силой, что она даже не захотела сказать себе «стоп».

– Хорошо, что мы о нем помним. – произнесла Мадаленна и посмотрела на Хильду. – Хотя некоторые так хотели о нем забыть.

– Мадаленна. – Аньеза предупреждающе положила руку ей на локоть, но она еще сильнее нахмурилась.

– Милая, по-моему, тебе пора в университет. – сверкнула глазами Бабушка, и от этого ярость стала еще сильнее.

– Это некрасиво, Бабушка. – четко проговорила она. – Некрасиво сейчас врать всем в лицо.

– Что происходит? – непонимающе посмотрел на дочь Эдвард. – В чем дело?

– В чем дело? – Хильда внезапно рассмеялась и встала с места. – В том, что мне действительно неприятна подобная комедия. Хоть раз твоя дочь в чем-то оказалась права.

В глазах у отца промелькнуло что-то похожее на детский испуг, и Мадаленна встала за спинку его стула. Врачи говорили, что Бабушка была вполне вменяема, и никакого обострения не должно было быть, но воспоминание о том, как она чуть не опрокинула на нее чашку с кипятком все еще было свежо, и она почувствовала страх за отца. Кто знал, что может вытворить эта старуха в приступе гнева.

– Правда заключается в том, что твой отец был никчемным человеком. – растягивая слова проговорила Хильда, не обращая внимания на то, как рука Эдварда дернулась. – Никчемным и глупым. Я оказала ему огромную услугу, выйдя за него замуж, пока он не растратил свое состояние до нельзя.

– Мама… – пораженно посмотрел на нее Эдвард.

– Да он даже предложение с трудом смог сделать. – продолжала Хильда. – Он всегда чего-то боялся, всегда боялся догадаться, что что-то идет не так, как запланировал. Господи, а как он дрожал, когда просил меня стать его женой, и слава Богу, сподобился вообще попросить меня об этом, после года ухаживаний, а то ведь я я думала, что он никогда не решится.

– Мама!

– Что? – она обошла вокруг стола и подошла к его креслу. – Что? Тебе нравилось жить в иллюзии, что все хорошо? Что мы любили друг друга и были счастливы? Так это не правда. Может он и любил меня когда-то, но я – нет. И я счастлива, что наконец-то могу сказать это вслух, не таясь. Твой отец, – она торжествующе взглянула Эдварду в глаза. – Был слабым и хилым человеком, который не думал ни о чем, кроме каких-то цветов и теплиц. За весь порядок в доме отвечала я, а он старался даже носа сюда не совать.

– Неудивительно. – бросила Мадаленна, не обращая внимания на отчаянный взгляд матери. – От такой отличной семейной жизни сбежал бы кто угодно.

– Ах, ну конечно. – хрипло замеялась Хильда. – И что он еще мог мне оставить в подарок, как ни твою дочь, свою внучку. Полную копию себя. Такую же слабую, такую же дерзкую и такую же глупую, и окончательно испортил мне жизнь.

– Во всяком случае, – Мадаленна посмотрела ей прямо в глаза. – Я не травлю каждого в доме своей желчью и не стараюсь выжить отсюда любого.

– Очень патетично, милая. – улыбка у Бабушка стала мерзкой.

Мадаленна махнула рукой и посмотрела на отца: тот не мог поднять глаз от тарелки, а когда смотрел по сторонам, то в глазах у него было непонимание, где он и что с ним происходит. Он тоже об этом знал, и тоже боялся догадаться, подумала Мадаленна, и это он унаследовал от Эдмунда. Почему эти двое любили так сильно ту, которую изувечила им жизни – было непонятно, но правда была такова, что и Эдмунд, и Эдвард знали все о чувствах Бабушки, но предпочитали на это закрывать глаза и уходить в свой собственный мир. Дедушка прятался в своем «домике в доме», а Эдвард уезжал в Египет, к тайнам фараонов, только чтобы невзначай не разгадать тайну в своем доме. Мадаленна думала, что бабушке хоть сколько-то будет стыдно, но та снова сидела за столом с видом победителя и неспеша разрезала вафли.

– А может, это ты испортила ему жизнь, а не он тебе. – отец медленно поднялся со своего места и подошел к Хильде. – Может это ты отравляла все вокруг своей ненавистью? Что тебе еще от него было нужно? – его голос вдруг сорвался на крик, и Аньеза быстро оказалась около него. – Он каждый день говорил тебе, как любит тебя, каждый день дарил тебе цветы, бриллианты с птичье яйцо! – он вдруг схватил со стола блюдце с яйцами и ударил им со всей силой по дереву. – Вот с это яйцо! А ты только смотрела на него, вертела их в руках и небрежно бросала: «Спасибо!»

– Прекрасная сцена, браво. – Бабушка издевательски похлопала в ладоши. – Очень трогательно.

– Трогательно? Он любил тебя! – крикнул Эдвард, и Мадаленна вздрогнула. – Любил и каждый день это доказывал! Все, что бы ты не попросила, все было у тебя! Да он за тобой ходил, как пес, только немного нежности в ответ просил, а ты? Ты постоянно отшвыривала его от себя!

– Эдвард, достаточно. – приказала Бабушка.

– Достаточно? – отец расхохотался, и Мадаленна принялась вспоминать, куда она дела таблетки. – Я только начал! Вспомни, вспомни, его День Рождения, когда ему исполнилось сорок два! Он всю ночь тебя прождал, чтобы ты вспомнила и поздравила его! Он стоял на проливном дожде, с зонтом, ожидая, что ты выскочишь из такси, но приедешь к нему, не забудешь! А ты? Ты в тот вечер улетела в Леон! Справлять День Рождения какого-то своего друга, а об отце и не вспомнила!

– Эдвард!

– Да, мое имя – Эдвард. Спасибо, что хоть это помнишь. И ведь, главное, отец наврал мне! Наврал мне, чтобы успокоить меня! Сказал, что ты полетела во Францию за подарком! Отличный подарок – забыть о его Дне Рождении. И это только один случай. Помнишь, как он сломал ногу, а ты ни разу не пришла к нему в больницу?

– У меня были дела. – сухо вставила Хильда.

– Ну, конечно! – воскликнул Эдвард. – У тебя всегда были дела, когда нужно было помочь ему, ты всегда находила какой-то предлог, чтобы только не быть рядом с ним.

– Я не любила его, – отчеканила Бабушка. – Никогда не любила. Я его ненавидела. Ненавидела этот голос, мямлящий что-то постоянно, ненавидела его лицо, всегда такое слабое, эти отвисшие щеки. Я его ненавидела, а меня заставляли его любить.

– Кто тебя заставлял? – прокричал Эдвард. – Кто? Кто просил тебя врать ему, постоянно врать? Кто просил тебя врать мне? Хотя я виноват не меньше. – он опустился на ближайший стул и склонил голову. – Я все понимал, все видел, это ведь было перед моими глазами, но я боялся догадаться. Боялся, что тогда моя идеальная картина мира провалится в преисподнюю. Хотя, – он хрипло засмеялся. – Последние десять лет я и живу в аду. Моя Аньеза, моя Мадаленна, – он притянул их к себе. – Мои девочки, а ты все равно их мучила, продолжала издеваться над ними. А я боялся догадаться.

– Эдвард, мальчик мой, – вдруг вскочила со своего места Хильда. – Милый мой.

– Не подходи ко мне. – отпрянул от нее отец и загородил собой жену и дочь. – Не подходи и не прикасайся. Когда Мадаленна сказала, что ты убила моего отца, я сильно рассердился, не поверил ей, а потом очень долго думал – почему я так рассердился. А потому, что понимал – это правда, каждое ее слово – это правда.

– И ты веришь ей?

– Верю. Потому что это на ее глазах он уходил, потому что на ее глазах ты издевалась над ним и не позволяла ему продохнуть в своем собственном доме. Ты испортила ему и мне жизнь, а ей – детство.

– Эдвард! – возвопила Бабушка. – Не смей со мной говорить в таком тоне!

– А как мне говорить с убийцей моего отца?

Сначала Мадаленна увидела, как бабушка побагровела, а потом все вокруг снова упало в белесый туман, и воздух разрезал звук пощечины. Медленно Мадаленна смотрела на то, как Бабушка размахивается, отец уворачивается, и следом она почувствовала резкий ожог на щеке. Кажется, Аньеза крикнула или это был отец, она точно не знала, чувствовала только обжигающую боль, и, вроде бы, с щеки что-то принялось капать. Она прикоснулась рукой к скуле, и когда на ладони показалась кровь, Аньеза бросилась из зала вон, а за ней вся прислуга.

– Мадаленна, дочка, – к ней подбежал отец, в его глазах был ужас.

– Это ничего. – бормотала она, прижимая платок к щеке. – Просто попало кольцом.

Бабушка всегда носила огромный алмаз на безымянном пальце, который был таким большим, что оттягивал всю фалангу. Наверное, ей им и попало. Это было ужасно, но Мадаленна не чувствовала боли, такое случалось и раньше, болело внутри, и она старалась не думать почему. Отец что-то шептал, и она смогла разобрать только: «Это все из-за меня». Ей хотелось обнять его и сказать, что во всем виновата она сама, но все будто в ней одеревенело, и оставалось смотреть на то, как капли крови медленно падали на белоснежный платок. Хильда стояла неподалеку, и когда их взгляды встретились, Мадаленна заметила, как та вздрогнула – Бабушка понимала, что она сама своими руками нанесла себе первый и последний удар. Все было кончено.

– Эдвард, – было пролепетала она, и Мадаленна отпрянула от отца – так его лицо было перекошено от ненависти.

Она ожидала чего угодно, и впервые ей страшно от того, что отец был рядом с ней. Что-то незнакомое бурлило в нем, и от этого Мадаленна почувствовала, как ее пробрала дрожь. Она думала, что он закричит, но его голос был удивительно спокойным, будто все, что он говорил было выверенным и хорошо обдуманным. Отец смотрел прямо на свою мать, и в этом взгляде не было ничего родного.

– Эдвард! – вскрикнула Хильда и упала в кресло. – Пойми, я нечаянно! Девчонка сама постоянно крутилась у меня под рукой.

Мадаленна хотела что-то сказать отцу, но в эту минуту в зал вошла мама с банкой спирта в руках и клубком ваты. Ничего не говоря, она присела рядом с ней, быстро смочила ватку перекисью водорода и приложила к щеке. Ее сразу защипало, и Мадаленна постаралась не зашипеть от боли. Она пыталась посмотреть на Аньезу, но мама все время смотрела куда-то в сторону, и Мадаленна заметила, как сильно она сжимала губы. Случилось неотвратимое, она это понимала, и стало только хуже, когда она поняла – часть вины лежит и на ней.

– Мама, – тихо проговорила она, но Аньеза взглянула на нее с отчаянием, обняла и протянула пальто с сумкой.

– Мадаленна, иди.

– Мама, – она снова позвала ее, но когда отец медленно ушел из зала, мама внезапно вышла из себя.

– Ради всего святого, иди, Мадаленна, иди!

Путаясь в брюках, она выскочила за дверь, и только оказавшись на улице, Мадаленна заплакала как ребенок, навзрыд.

***

Лекция должна была начаться через тридцать минут, а Мадаленна бродила по улицам как во сне, разглядывая витрины, натыкаясь на прохожих. Будь она сейчас в Портсмуте или дома, в старом особняке, то набрала бы побольше воздуха и побежала бы туда, где заканчивался черный лес с голыми кронами и начиналось море – по-осеннему серое. Она бы бежала, и с колючим дыханием наружу вырывались все ее страхи, обиды и плохие мысли. Но она была в душном городе, и куда бы она ни пошла, всюду натыкалась на людей – в пальто, и в шляпах; у них были тяжелые пальто и тяжелые взгляды. Все куда-то спешили, и Мадаленна была одной неприкаянной, которую нигде и никто не ждал. Часы пробили девять, и она посмотрела на небо – над свинцовыми облаками не было ни одного проблеска солнца, и она чуть не захлебнулась от нового приступа. Сухие слезы жгли горло, но никак не моли пролиться, и она внезапно почувствовала себя больной – голова налилась тяжестью, а ноги заломило так, что она едва не присела на ступеньки какого-то дома. Но надо было идти, нельзя было пропускать свою учебу. Силой заставив себя встать, Мадаленна подошла к светофору и вдруг заметила в киоске знакомую фотографию. Журнал «Новости Света», а на обложке была фотография Эдварда. «Наследник Стоунбрук – как долго он еще будет терпеть свою мать?» Вместо сухих слез вернулся старый гнев, и Мадаленна с силой сжала руки в кулаки. Хотелось крикнуть – что знали эти люди, писавшие эти статьи, что они знала об их настоящей жизни, о том, что скрывалось за коваными дверями? Наследница Стоунбрук – кем она была сейчас? Покинутой, брошенной девчонкой, которая не могла даже вернуться домой, потому что вместо родного гнезда был ад. И она внесла в это хорошую лепту. Мадаленна могла не говорить ни слова про дедушку, и тогда скандала не было бы, но ей не сиделось, и она спровоцировала эту ужасную ссору. Она была ничуть не лучше Хильды, и ужас от осознания этого сковал ее по рукам и ногам. Она так же разрушала все вокруг себя, а не созидала. Стоило признать, что в ней от Бабушки было гораздо больше, чем она могла предположить.