Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 68 страниц)

Черное платье прошуршало по полу, и она посмотрела в зеркало – там было почти совсем чужое лицо, но отражение ей понравилось. Странно, как за несколько месяцев смогло исчезнуть то выражение невинности и наивности, которое она не могла вытравить все эти годы. Или просто не хотела. Аньеза просто признала наконец правду, а все знали, что лучше и болезненнее этого лекарства в мире не существовало. Аньеза любила Эдварда, но не понимала. Перестала, как только он приехал. Мадаленна тогда почти угадала настоящую причину, почему она так не хотела что-то менять в их спальне. Миссис Стоунбрук боялась, что если исчезнет последнее напоминание о том счастье, которое они пережили, то она перестанет понимать того незнакомца, который когда-нибудь войдет в их дверь. Так и получилось. Эдвард сильно переменился; не внешне, но внутренне. Его мысли, взгляды, поведение – с каждым днем Аньеза видела проступавшую Хильду Стоунбрук, и это ее пугало. Ее муж мог сколько угодно говорить, как он не любит свою собственную мать, однако одна она знала, как болезненно он был зависим от ее и ее решений. Пятнадцать лет; кто-то мог сказать, что у них просто кризис совместной жизни, но Аньеза просто устала ждать.

Миссис Стоунбрук прислушалась к звукам внизу – там Фарбер и Полли громко спорили, какой бумагой обернуть фрак Эдварда, чтобы тот не успел промокнуть по дороге из химчистки. Он неожиданно пролил виски прямо на черный бархат, но вспомнил об этом только в день котильона. Аньеза не удержалась от улыбки – его рассеянность всегда ее забавляла. Она опустилась на туалетный пуфик и открыла губную помаду – «Ревлон. Пламя и Лед.» Оттенок был не совсем ее – кроваво-красный, но Аньезе понравилось, как он лег на ее губы. С рыжими волосами редко какой красный мог сочетаться хорошо, но это выглядел просто восхитительно.

Она была готова. Так долго решаться изменить жизнь и решиться в один день – этого она и боялась и ждала с нетерпением. Квадратный бежевый буклет аккуратно выглядывал из небольшого ящика секретера, и Аньеза осторожно коснулась его рукой. Вот, ее билет в новую жизнь; ее, Мадаленны, и, если повезет, и Эдварда. Этот магазин цветов она заприметила еще давно, когда первый раз решила подарить букет сама себе и дочке. Небольшой «Цветы и Чашка Чая» были спрятаны в самом углу переулка Ланкастер; голубоватый дом сиял даже ночью, а крыльцо всегда оставалось чистым, даже в самый проливной дом. Работать в таком месте, постоянно глядеть на мощеную улицу и тонкие дома было пределом ее мечтаний. Аньеза и сама не заметила, как начала появляться в этом магазине так часто, что ее запомнили и встречали с неизменной улыбкой. Особо здесь жаловали Мадаленну – она разбиралась в цветах так, как никто другой и с удовольствием рассказывала миссис Нил, как нужно поливать гардении, чтобы те не повяли. Правда, визиты Мадаленны пришлось в скором времени прекратить – о них прознала Хильда, а Аньеза время от времени так и заглядывала в небольшой магазин и с завистью смотрела на то, как чьи-то ловкие руки аккуратно заворачивала розы и тюльпаны в хрустящую бумагу и перевязывали цветными лентами. Аньеза не умела любить цветы так, как любила их Мадаленна, но не меньше дочери наслаждалась их красотой.

Как-то раз она сама захотела составить себе букет и сделала так быстро и красиво, что загляделась. Загляделась не она одна. Миссис Нил не ходила вокруг да около, а сразу предложила пойти к ней в магазин флористом. Аньеза обомлела, ей казалось, что так могло произойти только в каком-нибудь романе. Но это была жизнь, и добрая женщина смотрела нее из-под очков и ждала ответа. Это был шанс, долгожданный, выстраданный, Она почти задохнулась от мысли, что можно будет переехать в город, пусть в самую небольшую квартиру, только подальше от старухи. Аньеза почти согласилась, а потом Хильда вдруг вызвала ее на серьезный разговор. Мадаленну посадили в темную комнату, чтобы она не мешала, а миссис Стоунбрук сидела и слушала, как старуха скрипела и сипела. «Ты позоришь нашу семью, Аньеза!», «Как ты могла пойти побираться по улицам?», «Я всегда знала, что итальянцы те еще торгаши, но чтобы настолько!», и все в подобном духе. Тогда Аньеза почти встала с места, но Бабушка спокойно посмотрела на нее и пригрозила посадить Мадаленну на хлеб и воду, если она выйдет на работу. Миссис Стоунбрук кивнула и вышла из комнаты, ее ноги едва сгибались. Она звала Эдварда, звала долго и громко, до хрипа в горле, но ее драгоценный не появился. Зато пришло письмо. На расплывчатых строчках она с трудом смогла прочитать, что все это последствия инсульта, и чтобы она постаралась не обращать внимания. Аньеза вытерла слезы, кивнула и пошла открывать дверь в темную комнату.

Но сейчас; сейчас этот шанс снова засиял, неярко, но Аньеза почти схватила его руками. Кто-то из света увидел в их доме ее букет, и через несколько дней миссис Нил снова прислала весточку. Миссис Стоунбрук еще ничего не говорила никому, даже Мадаленне, слишком боялась спугнуть эту возможность и притаилась со своим счастьем. Теперь пути назад не было. Если Эдвард поддержит ее, то они смогут пройти все, что отведет им судьба, если нет… Аньеза припустила рукава платья и снова посмотрела на себя – в глазах появился незнакомый металлический блеск, а между бровями залегла складка, но такой она себе нравилась гораздо больше. Исчезла последняя инфантильность, которая скрашивала черты ее лица, и на ее место встала жесткая осознанность. Если Эдварда не поддержит ее, значит их брак был ошибкой.

Она впервые произнесла эти слова, и их правдивость испугала ее. Стоило признать, в их семье правды не боялась одна Мадаленна, она смотрела в ее прохладные глаза и даже научилась с ней ладить. Но Мадаленна была дочерью своей матери, значит, и последней стоило что-то почерпнуть от нее. Если Эдвард не поддержит ее, значит, их брак был ошибкой. Это было не импульсивное решение. Ее чувства давно искали выхода, но нашли только сейчас. Аньеза как и Мадаленна полагала, что Эдвард обрадуется успехам своей дочери на рабочем поприще, но вместо этого Мадаленна получила только холодную ухмылку и циничное равнодушие. Кто мог поручиться, что Аньезе не сказали бы то же самое? Это было не совсем красиво так думать о своем собственном муже, но она с трудом узнавала его в последнее время, словно его подменили.

А ей надо было работать. Надо было чувствовать себя не бездушной куклой, которая ни на что не была способна, а человеком, живым человеком. «Прямо как у Чехова», – усмехнулась Аньеза. Оставалось только воскликнуть: «В Москву, в Москву», и тогда картина была бы идеальной. Но она уже была в своей Москве, она была в Лондоне, и пусть вес дороги вели в Рим, она сможет проложить свой собственный путь белым камнем, как сделала ее дочь. Ей нужен был только один его взгляд, одно его поддерживающее объятие, одна его понимающая улыбка – и тогда они все переживут, со всем справятся. Аньеза сама не заметила, как ее начала бить дрожь.

Внизу хлопнула входная дверь, и она вздрогнула. Веселый голос Эдварда разнесся по всему дому, и Аньеза почувствовала, как невольно улыбнулась. Она не могла сдержать подступающего счастья, когда слышала его голос – глубокий, нежный, знакомый. Он всегда опаздывал на все встречи, и она все с той же радостью гладила ему рубашки за час до выхода, чтобы не потеряли свою форму, вешала к огню брюки, чтобы те не были холодными и душила его носовые платки одеколоном, чтобы он благоухал на несколько милей вперед. Аньеза слышала, как он быстро поднялся по лестнице, постучал в дверь Мадаленны, и, весело насвистывая, подошел к их спальне. Аньеза замерла. Эти минуты, возможно, были самыми важными в их жизни. Так же она волновалась только тогда, когда он привел ее в Стоунбрукмэнор и заявил, что теперь он счастливо женат. Сейчас им выдалась возможность выяснить правдивыми ли были его слова.

Эдвард постучал в дверь, и Аньеза метнулась к туалетному столику. Ее руки дрожали, когда она поправляла прическу. Он вошел в комнату, внося с собой неизменный запах «Привычки» от «Герлен». Аньеза помнила, как она сама покупала этот аромат в Мадриде, и от воспоминаний испанской весны тридцать восьмого года, ее охватило приятное волнение, и оно лишь усилилось, когда она почувствовала его объятия. Все прошлые желания исчезли, кроме одного – стоять с ним всю жизнь, и пусть происходит все, что угодно, ее это не будет волновать. Она почти забылась, когда внизу вдруг раздался громкий голос Мадаленны, и она очнулась. В холодности ее дочери, в ее замкнутости и затравленности, во всем этом была ее вина, потому что пятнадцать лет назад она решила забыться, и переложить все заботы на плечи маленькой девочки. Больше такой ошибки она повторять не собиралась. Аньеза улыбнулась их отражению и, глубоко вдохнув, отодвинулась от поддерживающих рук.

– Нам уже скоро выезжать?

– Как сказать, – он посмотрел на часы. – Котильон начинается в восемь, но, полагаю, у нас есть тридцать минут в запасе, там всё равно все будут только друг с другом разговаривать, а представление начнется где-то в девять. Так что, у Мадаленны уйма времени. Кстати, – он поправил в отражении бабочку. – Что это за ее безумная идея, чтобы на котильон ее сопровождал я?

– Разве тебе не приятно сопроводить свою дочь на важный вечер?

– Ну что ты, разумеется, приятно, – Эдвард приосанился, и Аньеза едва сдержала улыбку. – Но мне казалось, что на такие вечера надо приходить с парой, разве нет?

– Мадаленна пока ни с кем не встречается.

– А этот ее Джон? Разве такой уж плохой вариант? Мальчишка, конечно, такой себе, но на один вечер сойдет.

– Эдвард, – сухо ответила Аньеза. – Я не думаю, что молодой человек, желающий зажать нашу дочь где-то в темном углу – хороший вариант.

– Хорошо, – он развел руками. – Можно было найти кого-то еще. Все-таки в свет принято выходить с поклонниками.

– А с каких пор тебя волнует, что и как принято в свете?

Эдвард промолчал и виновато потупил взгляд.

– И потом, – сменила гнев на милость Аньеза. – Думаю, ей было бы приятно с кем-нибудь пообщаться.

– С кем? – он выглядел изумленным. – Разве у нее есть друзья в свете?

– Она хорошо ладит с мистером Гилбертом.

Украшение слишком давило на шею, и Аньеза постаралась немного ослабить цепочку, но ничего не получалось. Эдвард вскочил с дивана и в минуту его руки коснулись ее шеи.

– Со своим профессором? – его брови выгнулись. – И ты полагаешь, что это нормально?

– Что плохого в том, что они общаются?

– То, что он старше ее чуть ли не на тридцать лет. То, что он ее профессор. А с профессорами обычно не ладят, а спорят из-за оценок.

– Они и спорят. – Аньеза встряхнула норковое манто. – Об оценке искусства.

– Дорогая, ты понимаешь, что я имею в виду. – он нахмурился и ослабил бабочку. – Мадаленне нужно общаться со своими сверстниками, а не… – он погляделся в зеркало. – А не с моими ровесниками.

– Милый мой, – она постаралась улыбнуться. – Для того, чтобы твоя девочка общалась со сверстниками, у нее должно было быть другое детство. А после общения с твоей матерью… – она замолчала и подобрала подол платья. – После смерти Эдмунда, после смерти Марии, она постарела на десяток лет. Нам стоит признать, мы опоздали.

– Они ведь так и не поладят с Хильдой, да?

– Не думаю, что они вообще когда-то могли.

Эдвард выглядел таким несчастным, что у Аньезы сжалось сердце. За эти пятнадцать изменилась вся их жизнь, но он начал понимать это только сейчас, и она никак не могла в этом помочь. Ему стоило больших трудов признать, что его мать не была монстром, а просто равнодушным человеком. В нем шла борьба, и только от него самого зависело, какая часть выиграет – Эдмунда или Хильды.

– Но ведь все может измениться. – она сглотнула и мысленно прочитала «Аве Марию» на итальянском. – Нам же необязательно страдать всю жизнь.

– О чем ты? – рассеяно спросил Эдвард.

– Знаешь, – Аньеза стиснула руки под манто. – Я много думала о том, как мы жили в последнее время, и… Одним словом, я нашла работу. Флористом.

Два уголька выскочили из камина, а Аньеза вдруг увидела в полыхании огня солнечную Тоскану, мокрый белый парапет, брызги лунного света, свою мать, себя под подвенечным покрывалом, Эдварда в темном костюме, такого молодого, с челкой, то и дело спадавшей ему на глаза. Аньеза видела всю свою жизнь, видела все несчастья и минуты радости и ждала. Одного ободряющего слова, одного понимающего взгляда. Это была настоящая лотерея, она стояла на пирсе около светящихся автоматов, и на кону была ее любовь к единственному человеку. Эдвард повернулся к ней; ее руки стали холодными.

– Работа? – он усмехнулся. – Флористом? Как сентиментально, дорогая. И зачем тебе это нужно?

Это был проигрыш. Железные крюки разжали дорогую ей игрушку, и Аньеза почувствовала, как сводит скулы от настойчивой улыбки. Она все еще улыбалась, так сильно, что красная помада расплылась на губах и попала на кожу. Наверное, судьба впервые начала ей благоволить, но отчего-то сильно хотелось плакать. Солнечная Тоскана, белый парапет, яркое солнце… Разве это когда-то было?

– Да так, – она поправила прическу и сняла ожерелье. – Так что-то придумалось.

– Аньеза, дорогая, – он подошел к ней и заглянул в глаза. – Ты же не обижаешься?

– Нет, конечно. – она замотала головой. – Нет, что ты.

– Просто зачем тебе это? – ее муж будто уговаривал самого себя. – Мы ведь и так неплохо живем, да?

– Конечно. – улыбнулась она. – Разумеется.

– Ну, ты правда не обижаешься? – он нежно провел рукой по ее щеке, и Аньеза едва сдержала слезы. – Я не хотел задеть тебя, правда.

– Я очень люблю тебя, Эдвард.

«Прощай, мой дорогой»

Может быть в ее глазах показалось что-то странное, потому что он вдруг дернулся и захотел было что-то сказать, но в этот момент на лестнице раздался топот, и в следующую секунду в спальню влетела Полли, вся растрепанная, красная, с таким выражением ужаса в глазах, что они оба замерли.

– Что, Полли? – сказала Аньеза. – Что случилось?

– Мадам… – всплеснула руками горничная; она никак не могла выговорить ни слова. – Там Мадам… Мисс Мадаленна…

– Что с Мадаленной?

– Что с Хильдой? – хором воскликнули они.

– Мадам трясет мисс Мадаленну! – наконец крикнула Полли. – Трясет и ударила ее! Моя бедная мисс Мадаленна, моя бедная девочка! Сэр, миссис Аньеза!..

Аньеза ничего не слышала, кровь стучала в ее ушах так громко, что ей казалось, будто начался ураган. Она едва слышала шаги Эдварда за спиной, чудом не сломала себе шею, пока неслась по пролетам лестницы, казавшейся такой длинной в эти минуты. Это была последняя капля, все перестало существовать для нее перед угрозой жизни ее девочки. Миссис Стоунбрук выбежала в гостиную и на секунду замерла. Хильда, вся багровая от гнева, трясла Мадаленну так сильно, что у той растрепалась вся прическа, и тщательно уложенные локоны падали на лицо и спину. Аньезу прошиб холодный пот, когда она услышала кашель своей дочери и поняла, что Хильда ухватила ее за шею. Крик, бормотание Фарбера, тщетно старавшегося разжать цепкую хватку своей хозяйки и белое, спокойное лицо Мадаленны, которая не плакала. Ее дочь удерживала руки Бабушки, но та скрежетала так, будто в нее вселилась нечистая сила.

– Хочешь меня позорить, да! – кричала старуха. – Позорить меня вздумала, мерзкая девчонка?! Ничего, я еще выбью из тебя эту дурь!

– Довольно! – Аньеза сама не поняла, как смогла оттолкнуть Хильду, что та покачнулась и чуть не упала; в эту минуту Аньеза больше всего желала, что бы та умерла. – Уберите от нее свои руки! Хватит! Эдвард! Эдвард, уведи ее! Мадаленна, милая моя, моя девочка. Фарбер, принесите воды! Живо!

Эдвард наконец оправился от ступора, и в следующую секунду скрутил Хильду и вывел из гостиной. Мадаленна молчала и только хваталась руками за горло, стараясь прокашляться. Аньеза прижимала ее к себе, наверное, слишком крепко, но ее дочка не сопротивлялась, и миссис Стоунбрук едва не вскрикнула, когда почувствовала, как Мадаленна робко обняла ее в ответ. Господи, двадцать лет они жили в этом аду, двадцать лет ее девочка не знала ни добра, ни ласки, и она еще сомневалась, стоит ли им уезжать или нет. У них есть немного сбережений, им хватит этого, чтобы найти небольшую квартиру где-нибудь на Флэтчер-роуд, только бы уехать отсюда навсегда и позабыть про все. Фарбер подоспел с водой, но когда Мадаленна повернулась к Аньезе другой щекой, по лицу матери пробежала судорога – на белой щеке отчетливо виднелось пятно от удара, на шее проступал синяк, а все запястья были такими красными, будто их облили кипятком. Гнев. Она чувствовала только его, и он поднял ее на ноги.

– Фарбер, отведите Мадаленну на диван. – металл в голосе стал таким заметным, что бедный дворецкий уставился на нее во все глаза. – И позовите Полли, мисс Мадаленне надо будет поправить прическу.

– Мама, – прошептала Мадаленна, но Аньеза только погладила ее по голове.

– Не беспокойся, дорогая, все будет хорошо.

– Вставайте, мисс Мадаленна, – бережно приподнял ее Фарбер. – Пойдемте на кухню, я вам налью чаю, там как раз ваши любимые пирожные… Пойдемте.

Аньеза оправила на себе платье, и звук ее каблуков разнесся по всему дому. В Зеленой гостиной слышался чей-то приглушенный разговор, чьи-то крики, но она распахнула дверь и, не обращая внимания на Эдварда, прошла внутрь. Ей была нужна только Хильда. Сколько лет она терпела ее ради мужа, сколько лет она говорила Мадаленне, что «Бабушка нездорова, Бабушку надо беречь», и только сейчас она начала понимать, как сильно она ненавидела эту ведьму. Двадцать лет, ей не хватило двадцать лет, чтобы принять выбор своего сына, чтобы полюбить свою внучку, так почему Аньеза была обязана это терпеть?

– Как ты смела поднять на нее руку? – метался по комнате Эдвард. – Как ты смела ударить мою родную дочь?! Как ты… – он не закончил, на лице Хильды появилась злорадная гримаса.

– Твою родную дочь! Как она вообще смогла стать твоей дочерью, это итальянское отродье! Аньеза и Мадаленна! Их надо было выгнать из дома еще тогда, когда умер Эдмунд!

– Мама! Замолчи немедленно!

– Пусть продолжает! – Аньеза сама с трудом узнала свой холодный голос. – Пусть продолжает. Что Эдвард еще не знает о нас? – с каждым шагом она подходила еще ближе. – Что вы хотели сказать?

– Ты меня не напугаешь, Аньеза. – презрительно рассмеялась Хильда. – Ты и твоя отвратительная дочь, вы…

Слова Хильды прервал звук пощечины. Бабушка сначала оторопело смотрела на свою невестку, потом на Эдварда, смотревшего на жену с нескрываемым ужасом, а потом она заверещала, но каждый ее писк доставлял Аньеза такое удовольствие, что она едва не смеялась. Это была расплата за долгие годы мучений, пыток, постоянных оскорблений и темных комнат. Эта женщина мучила ее родную девочку, и только сейчас Аньеза поняла, как она хотела ее страданий. Она могла истязать ее, но поднимать руку на Мадаленну она не имела права.

– Аньеза, что ты… – Эдвард осекся ирастерянно смотрел то на свою жену, то на мать.

– Это? – Аньеза вытерла руки о носовой платок. – Это лишь последствия. Вы мучили мою дочь, вы оставляли ее без еды, вы запирали ее в темной комнате, вы сделали ее своей прислугой, и во всем этом виновата я одна. Да, я одна! – крикнула она и почувствовала, как ноги начали медленно подкашиваться. – Но вы… Вы – ведьма, и я счастлива, что вы наконец получили свое!

– Аньеза…

– Эдвард, мой дорогой! – верещала Хильда. – Эдвард, мой мальчик, мой дорогой. Ты еще пожалеешь об этом! – было кинулась она на Аньезу, но Эдвард удержал ее.

– Пожалею? – выдохнула Аньеза. – Возможно. Но только о том, что не сделала этого раньше, и что не смогу добавить. Ты спрашивал, что это такое, мой дорогой? – она повернулась к Эдварду. – Это всего лишь последствия твоего отсутствия.

– Аньеза…

– Эта мерзкая девчонка позорила тебя, всю твою семью, – прохрипела Хильда. – Я говорила, что ты пожалеешь, но будет поздно, и вот, пришло твое время, мой мальчик, ты уже жалеешь!

– О чем ты говоришь? – крикнул Эдвард. – Хватит, хватит всех этих распрей, мама!

– Вот, полюбуйся, – Хильда бросила ему в лицо какую-то газету, и Аньеза подобрала ее; Эдвард склонился над ней. – Полюбуйтесь оба!

Сначала они ничего не поняли. Обычное литературное приложение к «Таймс», и только пролистав несколько страниц, они увидели заголовок: «Победитель литературного конкурса: мисс Мадаленна Стоунбрук, рассказ «История любви», 560 слов.» Около рассказа была фотография Мадаленны, и Аньеза едва узнала в этой светящейся свою дочь, на этой фотокарточке она была удивительно счастливой.

– Довольны? – всхлипнула Хильда. – Довольны, что ваша дочь позорит нашу фамилию и печатается?! Да еще и за деньги! Как она смела позорить фамилию Стоунбрук, как ей хватило совести на это?!

– Эту фамилию позорите только вы. – отрезала Аньеза.

– Замолчи! – взвилась старуха. – Замолчи, ты, итальянская шваль!

– Мама! – взревел Эдвард. – Довольно! Ты не смеешь оскорблять ни меня, ни мою жену, ни мою дочь! Ничего страшного не произошло.

– А ведь все могло быть по-другому, – принялась раскачиваться Хильда. – Все могло быть иначе, женись ты на милочке Мэри, она была такой хорошей женой, а ты притащил в дом это!

– Мама, замолчи! Я рад, что Мадаленна участвовала в конкурсе.

Антеза видела, как сильно Эдвард старался убедить себя в этом, но не мог. Мадаленна не имела права публиковаться в прессе, кроме как на страницах светского журнала, не имела права работать, кроме как только в благотворительных фондах, не имела права на все то, на что могли надеяться обычные люди. У Мадаленны был титул, но разве ей это принесло счастье, а ей самой, Аньезе?

– Только вот я никак не пойму, зачем публиковаться за деньги? – тихо прошептал Эдвард. – Понимаешь, ведь это слегка неэтично…

– Потому что у нас не было денег. – глухой голос Мадаленны вдруг стал звонким.

Они обернулись к дверям. Мадаленна стояла на пороге в своем праздничном платье из зеленого бархата и выглядела такой взрослой, что у Аньезы тоскливо защемило сердце. На щеке все еще был виден след от удара, и миссис Стоунбрук машинально подумала, какую пудру нужно будет взять.

– Что значит, не было денег? – мотнул головой Эдвард. – Я же посылал вам каждый месяц чеки. Разве нет?

Он повернулся к Аньезе, но она промолчала. Так долго они с Мадаленной скрывали этот секрет, так долго они несли эту ношу на себе, что это стало невыносимым. Они заботились о его душевном состоянии, переживали, как бы отец семейства не сошел с ума от горя, узнав, как они жили тут все это время без него, а потом ноша стала такой тяжелой, что сама упала с их плеч. Они слишком сильно устали.

– Ты посылал. – кивнула Мадаленна. – Но их все отбирала Хильда. В качестве компенсации за ваш брак. Поэтому я и брала уроки. А потом вдруг нашла объявление, что организуется литературный конкурс, приз – двести фунтов. Я отправила два рассказа, – Мадаленна прошла вглубь комнаты. – Один не взяли, а второй приняли. Вот письмо. – она протянула им какой-то листок бумаги, но Эдвард только махнул рукой.

– Мерзкая лгунья, – прошипела Хильда. – Эдвард, мальчик мой, это все неправда!

– Прошу прощения, сэр, – за спиной Мадаленны вдруг возник вечно невозмутимый Фарбер. – Но мисс Мадаленна не врет, это действительно так.

– Что ты такое говоришь? – заорала Бабушка. – Разве ты забыл свое место? Завтра ноги твоей ноги не будет в этом доме! Пошел вон!

– Фарбер никуда не пойдет. – медленно проговорил Эдвард. – Аньеза, уведи Мадаленну. Фарбер, будьте любезны, подгоните машину ко двору.

Аньеза хотела было что-то сказать, но Мадаленна была такой бледной, что она аккуратно взяла ее за руку и вывела в гостиную. Тут в открытые окна врывался зимний ветер и дышалось гораздо лучше, чем в душных комнатах, пропавших нафталином и ромашкой. Мадаленна не плакала, а только спокойно смотрела по сторонам, и ее глаза казались почти стеклянными. У ее девочки был шок, Аньеза хорошо знала это состояние; скорее всего, осознание всего придет через несколько часов, и она на всякий случай вытащила флакон с маслом вербены.

– Дорогая, если ты не хочешь…

– Мы поедем на котильон.

– Хорошо, – после паузы выговорила миссис Стоунбрук. – Тогда пойдем, я тебе помогу с прической.

Она хотела выйти в комнаты, но Мадаленна неровным шагом направилась к зимнему саду, и Аньеза последовала за ней. В зимнем саду было хорошо, там пахло лимоном и апельсином, белые гардении колыхались под легким порывом воздуха, а тонкие кипарисы предлагали присесть под ними. Пока Аньеза с Полли ставили зеркало на небольшой стол, Мадаленна неторопливо поливала цветы, расправляла листы у деревьев и прятала лицо в листву.

– Садись, дочка. – позвала ее Аньеза.

Полли еще негромко всхлипывала, когда подавала щетку для волос, черепаховые гребни и перчатки, но после сурового взгляда миссис Стоунбрук, притихла и только иногда терла нос платком. Аньеза развила кудри, заплела две косы и укрепила их наверху в виде венца – так Мадаленне очень шло. Зеленое бархатное платье, оливкового цвета, почти в пол, было слишком закрытым – Мадаленна как всегда попросила зашить ей рукава чуть ли не к шеи, а ведь у нее были такие красивые плечи.

– Полли, принесите, мне, пожалуйста, иголку.

– Слушаюсь, миссис Аньеза.

– Мама, – обернулась Мадаленна. – Я специально попросила, чтобы, – Аньеза ее перебила.

– Знаю я, что ты специально попросила, но ты посмотри, какие складки у плечей! Разве такое возможно?

Она старалась говорить как можно больше и как можно чаще, чтобы Мадаленна не успевала опомниться. Лучше пусть горюет по открытым плечам и подобным пустякам, чем глотает сухие рыдания.

– Но ведь, – смешалась Мадаленна и указала на шею. – Ту ведь все будет видно.

– Ничего не будет! – энергично возразила Аньеза. – Сейчас мы слегка припудрим, вот тут, – она коснулась пуховкой ее шеи, ключиц, запястий. – И немного припудрим щечки, а то они у нас с тобой слишком уж покраснели.

– Мама, – медленно повернулась к ней дочь. – О чем папа разговаривает с Бабушкой?

– Не знаю, дорогая.

– А что мы теперь будем делать?

Отчаяния в глазах было слишком много. Аньеза постаралась улыбнуться и подвернула упавший на лоб локон.

– Мы? Уедем.

– Куда?

– Пока что недалеко. – она прошлась пуховкой и по своему лицу. – Я присмотрела небольшую квартиру на Флэтчер-роуд, там вполне неплохо. Мадаленна, – она обняла ее и внимательно посмотрела на нее. – Котенок, у нас с тобой все будет хорошо.

– А папа?

Аньеза выдержала тупую боль где-то в груди и пристальный взгляд, Ее Мадаленна все всегда понимала.

– У нас с тобой все будет хорошо. – а помолчав, добавила. – А теперь надевай пальто, ты же не хочешь опоздать на свой бал.

***

– Как ты можешь предлагать такое после сегодняшнего?

– Аньеза…

– Она полностью невменяема, а ты предлагаешь, чтобы она поехала вместе с нами на прием!

– Аньеза, я все понимаю, но…

– Нет, ты, видимо, ничего не понимаешь, если берешь свою умалишенную мать на котильон своей дочери!

– Аньеза! Я знаю, как это выглядит со стороны, но приличия есть приличия, мы не можем там появиться без Хильды, пойдут сплетни!

– А тебя не волновало, какие сплетни ходили, пока ты был в отъезде?

– Аньеза! Она поедет и точка!

Мадаленну не трясло, пока ее укутывали в бархатное пальто. Мадаленну не трясло, пока она слушала перепалку своих родителей, сидя в теплом автомобиле, шофер которого курил уже третью сигарету, смотрел в окно и изредка усмехался. Богатые семьи, бедные семьи – и там, и там ссоры были похожими, отличалась только посуда, которую били в пылу чувств. Мадаленну не трясло даже тогда, когда она узнала, что Бабушка поедет вместе с ними на прием. Ее только немного подташнивало, но она взяла с собой мятные леденцы и неторопливо рассасывала их, катая на языке и глядя в окно. Отец сказал, что сплетни и так пойдут, если они приедут на прием в разных машинах, так что, необходимо «соблюдать лицо». Мадаленна и рада была бы закричать, заплакать, затопать ногами, но, как часто это бывало, она не могла выдавить из себя и звука. Все накрылось белым покрывалом, все стало ее летним ночным кошмаром, от которого она никак не могла проснуться. Только ее лицо слегка подергивалось судорогой, когда Мадаленна вспоминала, что в соседней машине сидит Хильда, отчего становилось еще сложнее дышать. Вот, кто душил ее все лето во снах.

– Сэр, – она постучала в окно шоферу, и то отодвинулось. – Сэр, можно вас кое о чем попросить?

– Конечно, мисс. В чем дело?

– Можете сказать шоферу из соседней машины, чтобы он поехал?

Шофер посмотрел на нее, потом на грозный профиль старухи в соседнем «Кадиллаке», усмехнулся и кивнул.

– Разумеется, мисс.

Он махнул рукой, и Мадаленна услышала, как машина завелась, громко рыча. Хильда что-то воскликнула, постаралась открыть окно и крикнуть сыну, но Эдвард не обращал на нее никакого внимания. Когда красные фары исчезли вдалеке улицы, Мадаленна почувствовала, как волна тошноты постепенно начала спадать, и дышать стало легче. Голоса родителей становились все громче, но будто бы проходили сквозь нее. Она оказалась в своем ночном кошмаре, но никак не могла вспомнить Того, кто спасал ее, выдергивал из болота и вел туда, где было тепло, свежо и безопасно. Ей бы только вспомнить…

– Доннован, поехали быстрее. – отец залез в машину, предупредительно открыв дверь перед Аньезой, и посмотрел на Мадаленну. – Ты не замерзла, дорогая?

– Нет, все хорошо.

– Я видел, что бабушка уехала вперед нас. Это ты попросила?

Мадаленна ничего не ответила, только уткнулась поглубже носом в черный мех пальто и посмотрела в окно. Аньеза сидела рядом с ней, она чувствовала это по вечному аромату лимонной вербены, но и с ней Мадаленна не старалась начать разговор. Машина тронулась, и она смотрела на то, как мимо окон проплывали оживленные улицы, все в огнях и украшениях. Универмаги как всегда затеяли между собой соревнование – кто лучше украсит свои витрины, и на красном бархате качались метровые Щелкунчик и Мышиные короли. Люди сновали между автомобилями и цветными вывесками, а Мадаленна не могла узнать в этом городе тот, по которому они недавно гуляли с Эйдином. В мыслях она давно уже называла его по имени, и начало было этому положено с того вечера, когда она впервые ощутила, как у нее покраснели щеки, когда она представила прикосновение его губ к своей руке. Щеки заалели и в этот раз, и невольная улыбка заставила ее заерзать и неожиданно громко спросить, когда они приедут. Аньеза покосилась в ее сторону, но ничего не сказала.

Машина вильнула раз, потом другой и наконец остановилась около знакомого особняка. Из окон лился свет, оттуда доносились звуки вальса, и, выходя из «Фэйсела», Мадаленна остановилась и замерла. Она встречала мистера Гилберта в университете, встречала на приеме у себя дома, они встречались даже в злачном месте, но сейчас на нее вдруг накатила странная робость, и ей стало на секунду стыдно за свои чувства – это был вечер его жены, а она пришла сюда для того, чтобы увидеть мужа хозяйки вечера. Это было очень некрасиво. Наверное. Однако Мадаленна мотнула головой и постаралась улыбнуться. Она знала только одно – от этой любви она не страдала. Возможно, впервые за всю свою жизнь она была счастлива так оглушительно, что все остальное отступало в тень. Мадаленна не желала разлучать его с любимыми его людьми, она не просила ответного чувства, но она хотела любить этого человека, и никто не мог упрекнуть ее в безнравственности.