Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 68 страниц)

– Я тоже люблю его. – заявила миссис Гилберт. – Джонни и все, что вы могли слышать про меня… Это была шутка, забава. Ничего серьезного.

– А мои чувства к мистеру Гилберту серьезны.

– Значит вы не намерены отступать? – Линда отошла к окну и закурила в открытую фрамугу. – И настроены решительно?

– Да.

Линда что-то хмыкнула, качнула головой, а потом снова иронически улыбнулась.

– Вы сказали, что понимаете, какие последствия будут вас ожидать, – в воздухе появилось колечко дыма. – И о каких последствиях вы говорите?

– Я полагаю, – Мадаленна насторожилась; тон Линды был слишком миролюбивым. – Коллеги мистера Гилберта не сразу примут новость о том, что он женился на студентке.

– Вы правы, – кивнула миссис Гилберт, а потом усмехнулась. – Хуже этого будет только новость о том, что профессор искусствоведения совратил собственную студентку.

Серебряный колокольчик выпал из руки и покатился вдоль по черно-белой плитке, пока с глухим звоном не уткнулся в угол двери. Мадаленне показалось, что пол разъехался на две части, и она повисла посередине. Это было невозможно. Нельзя было представить, чтобы Линда говорила подобные вещи. Можно было понять ревность, можно было понять желание собственничества, да даже оскорбленное чувство достоинства – Мадаленна понимала это и была готова принять и гнев, и проклятия, но чтобы так холодно толкать человека в пропасть… Ничего же не было! Эйдин никогда бы не позволил себе! Ее замутило, и она провела рукой по лицу, чтобы не видеть эту вызывающую улыбку. И ведь Линда была абсолютно спокойна.

– Вы понимаете, о чем говорите? – с трудом проговорила Мадаленна. – Как вы смеете так говорить об Эйдине, вы… Вы прожили с ним столько лет… Да ничего не было! – она резко встала и подошла к Линде. – Ничего не было! – крикнула она ей в лицо, но та только улыбалась. – Ничего быть не могло! Как вы могли подумать, что он – добрый, честный, благородный, и… Это ложь!

– Боже мой, – рассмеялась миссис Гилберт. – Какие слова, какая страсть. Вы не пробовали идти на сцену? У вас мог быть шанс, между прочим.

– Вам никто не поверит. Я скажу, что все это неправда.

– Это вам никто не поверит, – потянулась Линда. – Скажут, что вы покрываете своего преподавателя, вот и все.

– И чего вы хотите добиться этим? Он возненавидит вас после этого.

– Бросьте, – отмахнулась миссис Гилберт. – Все будет по-прежнему. Вы отправитесь восвояси, я уеду с ним в Ирландию, а потом вам, разумеется, поверят. Скажут, что все это клевета его соперников. И все снова будет хорошо.

– Вы разрушите его жизнь, – медленно сказала Мадаленна; ей было нехорошо. – Его карьеру, все, к чему он стремился, вы все разрушите.

– А вы разве нет? – откликнулась Линда. – Думаете, он вас не возненавидит за то, что из-за вас он бросил все? О, да, несколько лет будет очень счастливыми, но потом… – серебристый смех снова зазвенел по холлу, и Мадаленна закрыла уши. – Потом начнется ад, моя дорогая. Он вспомнит, из-за кого все это произошло, и никакая сила вашей любви вас не спасет. Думаете, я дам ему видеть с Джейн? Разумеется, нет. Я скажу, что не намерена пускать собственную дочь в такую развратную семью. А Эйдин свою дочь любит, очень любит. Во всем будете виноваты вы, моя дорогая.

– Вы не любите его, – еле слышно выговорила Мадаленна. – Если хотите так его подставить.

– Так и вы не любите его, – с готовностью подхватила Линда. – Вы тоже его не любите, моя милая, если понимаете, что ему грозит из-за вас и все равно не отпускаете.

– Я люблю его.

– И докажите это!

– Я не собираюсь вам ничего доказывать.

– Отпустите его, – не слыша ее, продолжала Линда. – Сделайте так, чтобы он вас совсем забыл. Вы же так волнуетесь о его счастье, так позвольте быть счастливым, а не бегать из страны в страну из-за вашей связи.

Мадаленна хотела встать со стула и не могла. Усталость появилась так внезапно и оказалась такой сильной, что ей хотелось только одного – лечь спать, заснуть и не вспоминать об этом кошмаре. Ведь ничего не было, Эйдин никогда не подставлял ее репутацию под удар, всегда заботился о ней. И кто мог поверить в такую чушь? Но что если в словах Линды был здравый смысл? Мадаленна ведь и правда хотела, чтобы он просто был с ней, а разве это могло точно сделать его счастливым? Она потрясла головой – этого миссис Гилберт и добивалась – рассорить их и разъединить, но внутренний голос снова проснулся и начал нашептывать одну и ту же фразу: «За жертвы приходится платить тем, ради кого они совершаются.» Что если все случится так, как Линда и обещала? Что если Эйдин разлюбит Мадаленну? Она сможет перенести все, кроме только холодности и отстраненности. А ведь именно таким он и был сейчас, наверное, со своей женой; ровным, вежливым и далеким. Но у Линды был Джонни, лихорадочно думала Мадаленна, и другие ее увлечения, она не любила своего мужа, а сейчас просто цепляется за этот брак, потому что ей больно видеть, как привычное рушится у нее на глазах. Однако всё всегда возвращалось по содеянному в двойном размере; как так тогда Мадаленна сможет жить? Ну почему всегда нужно было расставаться с любимыми, чтобы продолжать их любить?!

Все это время Линда напряженно следила за Мадаленной, как кошка за мышью; внимательно смотрела за каждым ее поворотом головы, пыталась понять, о чем она думает. Наконец Линда коротко вздохнула и подошла к ней.

– Мне кажется, вы больны, и вам не стоит сегодня приходить на вечер. Я передам Эйдину, что вы пытались до него дозвониться, но не смогли.

Мадаленна исподлобья смотрела на то, как Линда неспеша надевала красивые бежевые перчатки; так неторопливо, словно никуда не торопилась, и гнев медленно начал нарастать в ней. Она тоже имела право на счастье, она никого не крала, никого не забирала, она просто встретила хорошего человека, полюбила, и он полюбил ее в ответ. Не ее вина, что миссис Гилберт не смогла разглядеть все хорошее, что было в ее муже. Она не была обязана отвечать за ее ошибки. Мадаленна выпрямилась и откинула волосы со лба.

– По-моему, вы не любите такие вечера, миссис Гилберт.

– Возможно, они и казались скучными, – просияла Линда. – Но профессорам пристало появляться на них со своими женами.

– Я учту на будущее.

По лицу Линды скользнула тень, и она почти испуганно поглядела на Мадаленну. Однако в следующую минуту она снова улыбалась и легко поправляла шляпку на голове.

– Так, вы идете? В таком случае, признаюсь честно, не смогу отказать в себе в удовольствии понаблюдать за вами. Представляю, как вам будет больно смотреть на то, как он будет обнимать меня, а не вас. Бедная девочка, – она чуть не потрепала Мадаленну за щеку, но та посмотрела на нее с отвращением, и Линда рассмеялась в который раз за этот долгий разговор. – Не печальтесь так сильно, первая любовь редко когда заканчивается хорошо. Мне, правда, повезло, но это только исключение.

– Вынужденные объятия, – Мадаленна внезапно улыбнулась; улыбка вышла мрачной. – Не стоят ни единой монеты. Он будет вас обнимать, а вы будете знать, что на вашем месте он хочет видеть меня. Фарбер, – она подняла колокольчик, и дворецкий появился в дверях. – Миссис Гилберт уходит, будьте любезны, проводите ее.

– Разумеется, мисс. Прошу за мной, мадам.

Линда часто заморгала, а потом так зло посмотрела на нее, что Мадаленна поняла – она попала ровно в больное место. Странным был этот разговор, изначально не обещавший ничего хорошего, и она почувствовала, как усталость снова медленно находит на нее, заставляя сесть в кресло и больше никогда оттуда не вставать. Линда сказала, что она виновата, но в чем была ее вина, кроме того, что она тоже желала быть счастливой с человеком, которого любила? Линда все-таки натянула перчатки и подошла к открытой двери.

– Мадаленна, не думайте, что я наговорила все это сгоряча. Я давно знала, как поступлю, еще с того момента, как вы появились на котильоне в моем доме. Если вы думаете, что мне не хватит смелости сделать все так, как я сказала, вы ошибаетесь. Эйдин так часто говорил, какая вы благородная, честная, решительная, вот у вас и появилась возможность наконец-то это доказать. Я всего лишь хочу, чтобы мой муж был рядом со мной, а вы… – она не договорила.

– Всего хорошего, миссис Гилберт.

Линда хотела добавить что-то еще, но дворецкий весьма недвусмысленно показал на дверь, и, усмехнувшись, Линда вышла. Мадаленна встала из кресла и хотела дойти до комнаты, но опустилась на ступеньки и посмотрела на стену, обитую зелеными обоями. Мыслей не было, какие-то обрывки фраз и слова летали в голове, но она не могла их поймать и понять. Линда пойдет на все, чтобы удержать Гилберта рядом с собой, разрушит все, что было у них и все равно отберет то, что хотела. Неужели это и было ее сражение, в котором Мадаленна потерпела неудачу? Нужно было что-то придумать, надо было позвонить Эйдину и срочно рассказать ему все. Он обязательно бы поверил ей.

Мадаленна лихорадочно вскочила со ступеней и бросилась к телефону. Набрав знакомый номер, она принялась ждать ответа, но вдруг трубку снова возьмет Линда – их жома располагались не так далеко, чтобы она не успела добраться до телефона. А если она услышит голос Гилберта, что она ему скажет? «Ваша жена приходила ко мне домой и пригрозила шантажом?» Это и так звучало нелепо, что Мадаленна с трудом верила тому, что Линда смогла произнести это вслух, так разве Эйдин мог всерьез ей поверить? Гудки все звенели и звенели, и ей показалось, что она снова звонит мистеру Смитону, и провод от телефона снова болтается, свешиваясь со стола. Она с грохотом положила трубку и рассеянно принялась поправлять книги на столе. Что происходило с ней? Сердце снова стучало, стены плыли вокруг нее, и Мадаленна опять уселась на ступени. Обычно после таких обвинений в карьеру не возвращаются. Ну и что?! Они могли спокойно уехать из Лондона, из Англии туда, где их никто не знал. Они могли бы спокойно жить в доме, на зеленой траве у голубого залива, и все было бы замечательно. Но ведь она видела, каким стал Гилберт после Италии, она видела, как его снова все вдохновляло, как Мадаленна могла взять и отнять то, к чему она сама его усиленно подбивала? Он бы пожертвовал для нее многим, и что получил бы взамен? Ее любовь? Ей показалось, что сзади нее рассмеялась Линда. Мадаленна боялась. Она любила Эйдина, и больше всего она боялась потерять его любовь из-за наговора этой женщины.

Она не пойдет на вечер. Голова слишком болела, а ноги были такими тяжелыми, что она с трудом тащила их за собой. Пусть это будет обозначать, что она струсила; пусть, это будет обозначать, что она потеряла все, но Мадаленна знала – это будет невозможной пыткой смотреть на Гилберта и видеть его рядом с Линдой даже по протоколу. Она закроется дома, сменит университет, никогда больше не появится в Лондоне и уедет в Портсмут, но не станет смотреть на эту семейную пару. Она встала и неровной походкой принялась подниматься по ступеням, когда ее негромко окликнул Фарбер.

– Мисс Мадаленна!

– Фарбер, позвоните, пожалуйста, в деканат и скажите, что я не смогу присутствовать на сегодняшнем мероприятии.

– Мисс Мадаленна! – снова воскликнул дворецкий, и ей послышались знакомые ноты – так иногда требовательно с ней разговаривал садовник. – Неужели вы сможете так поступить?

– Как – так? – она вытащила платок и с остервенением вытерла им лоб.

– Неужели вы поверили во всю эту чепуху, которую наговорила эта женщина?

– Фарбер, – устало начала она, но дворецкий ее прервал.

– Мисс Мадаленна, – горячо заговорил Фарбер. – Я знаю вас с детства, мы знаем вас с детства, – он кивнул в сторону кухни. – Вы всегда стояли на своем до конца, всегда бились за справедливость, что, надо сказать, со старой Хозяйкой не так уж и просто…

– Я поступила несправедливо, Фарбер, – она постаралась сказать это убедительно. – Вмешавшись в чужую семью.

– И ничего вы не вмешивались! Вы встретили хорошего человека, о котором всегда мечтали… Помните, как в детстве вы говорили, что обязательно найдете себе друга?

– Мистер Гилберт мне не только друг.

– Так это еще лучше! – махнул руками дворецкий. – Вы полюбили его, он полюбил вас – что тут плохого? Я много слышал о мистере Гилберте, он очень хороший человек. Разумеется, эта женщина не хочет, чтобы он был счастлив с вами, вот и выдумывает на ходу всякие ужасы.

Мадаленна еще раз вытерла лицо платок и попыталась вспомнить, когда она рассказывала Фарберу об Эйдине? Откуда он мог все это знать? Она даже маме немного говорила, рассказывала все мистеру Смитону и… Фарбер смущенно затряс головой и посмотрел в сторону. Мадаленна хотела было поглядеть на него с укором, но ничего не получилось, и она пожала ему руку.

– Она действительно может разлучить его с Джейн, Фарбер. Она может наговорить такого, что мы вообще никогда не поженимся. Она может не дать развод.

– Вы все выдержите, мисс Мадаленна, – уверенно сказал дворецкий. – Вы и не такое переживали.

– Да, и не такое переживала, – бессознательно повторила за ним она. – Одним больше, другим меньше, правда, Фарбер?

Дворецкий кивнул, настороженно смотря на улыбку молодой хозяйки. Мадаленна понимала, что нельзя было позволять себе улыбаться, идти на поводу у эмоций: так и к истерике можно было скатиться, но она едва держала себя в руках, и с трудом могла сохранять спокойствие. Действительно, почему Линда решила, что ей все так легко достанется, почему она решила, что Мадаленна возьмет и откажется от своего счастья? Если так говорить, то Мадаленне было все равно на счастье остальных, ее только заботило ее личное счастье, да! Она так долго жила, стараясь не побеспокоить Бабушку, потом отца, а теперь еще и какую-то Линду?! Она все равно будет счастливой, все равно! Лихорадочный румянец выступил у нее на щеках, и Мадаленна рассмеялась звонко, в голос. Она тоже станет счастливой! И ей будет все равно на тех, кто сказал, что она этого счастья недостойна! Она пойдет на вечер и обязательно будет счастлива! Мадаленна встала, и, выпрямившись, принялась подниматься по ступеням лестницы с высоко поднятой головой. У нее как раз было подходящее платье. На последней ступени она остановилась и позвала дворецкого:

– Фарбер, вызовите, пожалуйста, такси ровно на шесть часов вечера.

***

Платье было белым, и, скорее, подходящем для выхода в оперу или на бал, но Мадаленна так его любила, что даже не стала смотреть на другие, висевшие в шкафу. Эта комната на бульваре Торрингтон нравилась ей гораздо больше, чем в Стоунбрукмэноре, от нее не веяло таким пессимизмом, но в этот раз Мадаленна сморщилась, когда посмотрела на шкаф и кровать. Всю мебель выбирала мама, везде была ее заботливая рука, а даже одно воспоминание об их прошлом разговоре рождало в Мадаленне смутное чувство раздражения. Аньеза тоже говорила о счастье Гилберта и ни слова не сказала о счастье своей собственной дочери. Почему все говорили, что волноваться за других и не получать ничего взамен, кроме тягостного ощущения жертвы, и есть лучший способ проживать каждый день? Она носилась по комнате как ураган, все время встряхивая то одну вещь, то другую и смотрела на часы. Минутная стрелка ползла так медленно, и Мадаленна даже несколько раз снимала часы и смотрела – не сломались ли они. Ей очень хотелось, чтобы поскорее наступили эти пять часов, чтобы она наконец приехала в университет и увидела Эйдина. Тогда бы все стало по-другому.

Что-то происходило с Мадаленной. Ей хотелось смеяться, ей хотелось плакать, и она никак не могла успокоиться. Она так и бродила по комнате в полурасстегнутом платье, и пояс болтался у нее за спиной, стукая по ногам. Больше всего ей нужен был совет. Мадаленна пыталась представить, что сказала бы ей на это Аньеза, но мамы не было, и она не могла к ней обратиться, потому что мама все равно не была рада видеть свою дочь. Что бы сказал мистер Смитон? Что он ей посоветовал бы? Он не стал бы ее обвинять, он не стал бы говорить, что она разрушает семью; старый садовник просто погладил бы ее по голове, и задал только один вопрос: будет ли она счастлива с этим человеком? Она могла представить его голос, могла вообразить, как он сидит в кресле напротив, но его все равно не было бы в настоящей жизни? Постояв, Мадаленна, бросилась к телефону и набрала знакомый номер; только когда пошли проклятые гудки, она вспомнила, что на самом деле мистер Смитон был мертв. Ей надо было принять решение самостоятельно. Надо только понять, какое решение будет правильным.

Отбросив телефон в сторону, Мадаленна оперлась о туалетный столик и выдохнула. Так распускать себя – невозможно, еще чуть-чуть, так можно и с ума сойти. Всем людям суждено остаться в одиночестве – это непреложный закон мира, и нельзя так воспринимать все потери. Она ведь уже теряла до этого любимых, как бы цинично это не звучало, Мадаленна должна была привыкнуть к этому процессу. Тяжело дыша, она вышла в ванную и умылась холодной водой. Из отражения на нее глядела странная девушка – такой себя она еще не видела. В лице появилось нечто чужое, глаза смотрели не так угрюмо, но во взгляде появилась непонятная пустота, и как бы она не старалась придать лицу осмысленное выражение, ничего не получалось. Чем больше она смотрелась в свое отражение, тем ненавистнее оно становилось, и Мадаленна брызнула в стекло водой. Зеркало затуманилось, зеркальная Мадаленна расплылась. Надо было успокоиться, невозможно, чтобы каждая мелочь так сильно выбивала ее из колеи. Она приложила руки к щекам и почувствовала, каким горячими те были. Она вся была как кумач. «Не хватало только еще разболеться!» – прикрикнула на себя она и повернулась спиной к зеркалу. Платье было из белого тюля, с пышным бантом сзади и целым рядом пуговок сзади; как раз с этими пуговицами у нее не получалось и справиться. Промаявшись несколько минут, Мадаленна растерла успевшие затечь руки и посмотрела на часы – было полшестого вечера, оставалось прождать как-то еще тридцать минут.

Если бы она только могла как-то доказать свои чувства, если бы она могла хоть как-нибудь объяснить, что она чувствовала по отношению к этому чудесному человеку, и сколько всего он для нее сделал, тогда бы все было иначе. Но если бы Мадаленна принялась говорить, разговор получился бы сбивчивым – она от волнения могла и пары слов не связать, а если бы она приготовила монолог, то все стало бы напоминать театральную мелодраму. Нужно было как-то объясниться. Мадаленна судорожно ходила по комнате, постоянно смотря на часы и вдруг остановилась у письменного стола. Письмо! Конечно, она могла ему написать письмо. Их корреспонденция прекратилась с того момента, как они очутились в Италии, но ничто не мешало возобновить ее. Бумага нашлась не сразу, и в процессе она порезалась перочинным ножиокм, но даже не обратила внимания на боль и только приложила палец к губам, чтобы кровь не испортила белый лист. Слова садились на ровные линии сами по себе, Мадаленна ни разу не задумалась о том, что написать; она так и не села за стол, стояла, оперевшись о крышку бюро и быстро писала. Строчки выпрыгивали друг из-под друга, но она только шептала что-то себе под нос и не поднимала головы от бумаги. Когда часы пробили шесть вечера, Мадаленна выпрямилась и непонимающе посмотрела на дорогу – такси уже стояло у дома. Внезапное чувство одиночества задело ее, и она вдруг поняла, что одна в большом доме, что впервые в жизни она никому не нужна, даже Хильда не надрывалась на третьем этаже, выкрикивая ее имя. Но Мадаленне не было грустно и тоскливо; сама не замечая того, она перешла в то состояние, когда одиночество становилось затворничеством, и все люди начинали раздражать. Она вполне была готова запереться в этом доме навсегда, задернуть портьеры и жить так, как будто уже была и замужем, и успела овдоветь, будто все, что могло с ней случиться, уже случилось.

– Мисс Мадаленна, автомобиль ждет у входа. – послышался голос Фарбера.

– Спасибо. – ответила она.

И прислугу она тоже могла отпустить. Ей вообще не был нужен никто, кроме одного человека. А если она не могла быть рядом с ним, то предпочла бы и вовсе остаться одной. Мадаленна почти вышла из комнаты, когда вспомнила, что пуговицы на платье так и не застегнулись. Постояв у шкафа, она взяла мамин палантин из кашемира и накинула его на спину.

На улице было достаточно прохладно, но возвращаться за пальто Мадаленна не стала. Она быстро проскользнула в салон и уселась на кожаное сиденье. Адрес, наверное, сказала при заказе Фарбер, потому что машина сразу повернула в правильное направление, и ей оставалось следить за медленно проезжающими перед ней домами. Когда Мадаленна уезжала из Англии, вечер начинался еще в четыре вечера, и она постоянно жила в вечных сумерках. Теперь наступил апрель, и в шесть вечера даже еще и не темнело. Под белыми облаками синело небо и неспеша начинало наливаться розоватым, на западе города горизонт стал совсем светлым и напоминал цвет спелого персика. Прилетавшие стрижи пели свою привычную песню, и она, открыв окно, высунулась наружу. Такси мягко подкатило к университету, и Мадаленна, расплатившись, вышла наружу. Главное, ей надо было помнить, что здесь она была обычной студенткой, а мистер Гилберт – ее профессором, и больше между ними здесь ничего не было. Линда имела право вести себя как угодно, но только в стенах университета, дальше ее власть не распространялась. Мадаленна поправила палантин и неспешным шагом вошла в каменные коридоры. Собрание должно было проходить в библиотеке, и она услышала громкие голоса еще до того, как вошла в арку.

Она сразу увидела Эйдина, но не вошла в библиотеку, а остановилась на пороге. Там толпилось много людей, и ее в тени не заметили. Гилберт был действительно в своей стихии, он рассказывал о концепции фламандского искусства, и в глазах у него было столько энергии, столько увлеченности, что Мадаленна сама не заметила, как улыбнулась. Ей было приятно видеть, как этот талантливый человек не растрачивал зря свое предназначение, а делился с ним всеми. «И этого ты собираешься лишить его?» Голос в голове возник внезапно, и Мадаленна почувствовала, как холодная дрожь пробила ее; палантин не спасал от вечерней прохлады. Около него появилась Линда; сияющая Линда, счастливая Линда, и она вся выпрямилась, ожидая удара. Миссис Гилберт не видела ее, но наверняка знала, что она где-то здесь, и поэтому она так крепко обнимала Эйдина и так доверительно шептала ему на ухо. Он, правда, каждый раз холодел и смотрел по сторонам, а Мадаленна сразу уходила в тень.

– Молодец Гилберт, – сказал кто-то рядом с ней. – Как он вообще без своей работы только жил?

– Ему ее заменяла жена. – усмехнулся другой в ответ.

Это было невозможно! Мадаленна с отчаянием посмотрела на двух говоривших, но те не обратили на нее внимания и прошли вглубь библиотеки. Нельзя было посылать такие жестокие знаки, нельзя было так издеваться над человеком. Почему ей все время надо было расставаться с теми, кого любила? Вечер и правда превращался в пытку, когда она смотрела на него, по-особому прекрасному, и не могла позвать его, не могла обнять. Платоническое чувство было красиво само по себе, но узнав его объятия и поцелуи, Мадаленна не была готова оставлять их в прошлом. Господи, как не хотелось его терять! Тревога поднялась в ней, и она сделала несколько шагов назад, стараясь уйти, но на беду кого-то задела локтем. Девушки в углу хотели что-то возмущенно объяснить ей, но на лице одной показалось узнавание, и они дружелюбно ей улыбнулись.

– Вы же Мадаленна? – она оказалась в центре группы. – Тоже ездили в Италию, да?

– Да, да.

– О, как замечательно! – хлопнула в ладоши одна, и Мадаленна заметила, что в их сторону стали посматривать; главное, молилась она, не Гилберт, его взгляда она выдержать не смогла бы. – А с какой темой вы выступали?

– Творчество Джорджоне.

– Хорошая тема, – заметила другая девушка в темном платье. – Меня, кстати, зовут Синтия. – они обменялись рукопожатиями. – А это Кэрол.

– Очень приятно. – Мадаленна хотела пройти к двери, но проход уже был закрыт.

– Мне кажется, про Джорджоне совсем мало что можно сказать, – меланхолично заметила Синтия. – О его жизни вообще ничего неизвестно.

– Это так, – кивнула Мадаленна. – Но ведь мы говорим о творчестве, а не о личной жизни.

– Одно неотделимо от другого. – сказала Кэрол, и Мадаленна почувствовала, как начала постепенно втягиваться в беседу.

– Думаю, что это одна из навязанных концепций Голливуда. Художник не обязан говорить о своей личной жизни, чаще всего его картины являются воплощением всех страхов, мечт. Это как загадка – с помощью нескольких букв можно отгадать целое слово.

– На это может уйти вся жизнь.

– И пусть, – Мадаленна чувствовала, что на них смотрят, но она чувствовала знакомую лихорадку и была готова отстаивать одно утверждение хоть весь вечер. – В этом и есть вся суть искусства, оно жестоко, но каждый, кто вносит свою лепту, становится бессмертным. Понимаете, – она скрестила руки на груди. – Произведения всего Возрождения настолько чисты, настолько гармоничны, что найти ответ на нужный вопрос – настоящее испытание. Даже если взять Да Винчи и его знаменитую «Джоконду», все равно по-настоящему неизвестно, что это была за женщина, и почему он ее нарисовал. Но этот вопрос вкупе с гениальностью и заставляют размышлять над ним уже который век. Тайна – важная состаяляющая искусства, это некоторое таинство…

Мадаленна слышала, что шум в библиотеке стал меньше, она чувствовала, что на их группу смотрят, и она чувствовала взгляд любимого человека. Она знала, что на нее смотрит Линда и старалась удержаться от торжествующей улыбки – хоть на минуту она смогла ее победить, хоть на минуту та поняла, что они с Гилбертом из одного мира и могут понимать друг друга с полуслова.

– Так это, – она услышала сзади себя голос. – И есть та самая мисс Стоунбрук, мистер Гилберт, о которой вы нам рассказывали?

– Она, мистер Дитерли.

Мадаленна слышала неприкрытое одобрение и восхищение в голосе, но смотреть на него боялась – кто знал, что она могла выкинуть, пока ее сознание полностью ей не подчинялось. Она смело посмотрела на мистера Дитерли и с облегчением услышала, как гомон снова стал нарастать. Профессор серьезно посмотрел на нее, Мадаленна ответила ему тем же, и он все-таки улыбнулся.

– Похвально, мисс Стоунбрук, неплохие речи. Даже удивительно, – он обернулся к Гилберту. – Что с таким преподавателем остались такие в хорошем смысле консервативные ученики.

– Мисс Стоунбрук, – Гилберт обошел ее и встал за ее спиной. – Наверное, самый независимый студент, из всех кого я знаю.

– Я позволю себе сказать, сэр, что в споре рождается истина.

Мадаленна чувствовала знакомое тепло и еловый одеколон, и, несмотря на всю боль, ощутила знакомую радость, которую чувствовала всегда, когда начинала разговор с Эйдином. Он был ее главным собеседником.

– И правильно сказали, – удовлетворенно кивнул Дитерли. – Он, кстати, мисс Стоунбрук всегда со мной спорил, и, вот, посмотрите, идет на звание академика. Ты рад? – обратился он к Гилберту; Мадаленна вздрогнула.

– Очень рад. – улыбнулся Эйдин.

Мадаленна сжала палантин в руках и сдержанно улыбнулась в ответ. Она знала, что Линда улыбается ей и не могла посмотреть на нее в ответ. Она, Мадаленна Стоунбрук, все испортит. Она, а не Линда. Она возьмет и разрушит все, к чему Эйдин так долго стремился, и никакая любовь не сможет этого исправить? И с чего она вообще взяла, что это была любовь? Эйдин прожил с Линдой столько лет, это не могло пройти просто так, в конце концов все замкнулось бы снова на ней. А этого бы Мадаленна уже не перенесла бы. Лучше самой признаться в ошибке, чем потом терпеть вынужденную жалость. Но ведь он сказал, что любит ее! Он не мог соврать, не мог так жестоко подшутить. Она почувствовала, как ноги начали медленно увязать в полу. А что, если ему просто показалось?

– Да, Линда, твой муж скоро станет академиком!

– Я знаю, – проворковала миссис Гилберт и обняла Эйдина.

Мадаленна почувствовала, как ревность начала вить из нее веревки. Ей было невыносимо смотреть на это, хотелось закричать, топнуть ногой, но все это было так глупо. Она хотела отойти к окну, когда почувствовала, как ее бережно взяли за руку, и Мадаленна остановилась. Когда объятия Линды стали крепкими, Эйдин вдруг отодвинулся и подошел к Мадаленне. Это было уже слишком откровенно, и она, не глядя на него, всунула в руки какую-то книгу, принявшись тыкать в страницы.

– Так что, мисс Стоунбрук, цените вашего преподавателя, – профессор снова оказался рядом, и она улыбнулась.

– Поверьте, сэр, я ценю. Мы все ценим. И любим.

– Вот как? – плутовато посмотрел на нее Дитерли и подмигнул Линде. – На вашем месте, миссис Гилберт, я бы присматривал за мужем!

– О, в этом нет нужды, поверьте, – рассмеялась Линда и взяла под руку Эйдина. – Мой муж удивительно равнодушен к чарам всех девушек. Даже самых умных, – она улыбнулась Мадаленне, и та почувствовала, как ее снова замутило.

– У вас просто замечательный брак. Самый крепкий в нашем кругу.

– Да, это так! – с сияющим видом подтвердила Линда, и Эйдин аккуратно снял ее руку.

– Как говорится, ничто не вечно под луной. – он усмехнулся, и Мадаленна отчаянно замотала головой.

Только не здесь, только не сейчас, когда все его так хвалили!

– О, нет, милый мой, – замахал руками другой профессор. – Только не развод.

– На самом деле мы давно решили развестись, – пошутила Линда. – Но за завтраком все как-то само решается.

Хотя нет, пусть здесь и сейчас. Пусть они всем объявят то, что любят друг друга, и будь что будет!

– Так вот, насчет развода, – продолжил мужчина. – Был у меня один знакомый Эдуард Барни, Эйдин, ты его помнишь, ну, которого еще в Оксфорд определили, а он оттуда сбежал. – Гилберт кивнул. – Так вот, что вы думаете, развелся год назад и женился на девушке, которая на пятнадцать лет его младше, да еще к тому же сестра его студентки!

– И что же? – вырвалось у Мадаленны.

– Конечно, вы и сами понимаете, что это означает, – развел руками профессор. – По голове его никто за это не погладил, да пока что особо дел иметь не хотят. Ну, сами подумайте, вроде бы умный мужчина, и вдруг такое! И, главное, такой хороший был брак, столько лет они прожили мирно и хорошо, и на тебе!

– А что, – язвительно отозвался Эйдин. – Лучше было бы, если девушка оставалась любовницей? Лучше встречаться с ней в ресторанах, в мотелях, не уважать ее, себя? Так?

– Эйдин! Не при дамах будет сказано, – Дитерли указал взглядом на Линду, и снова раздался серебристый смех. – Но при нашем положении должны быть жены…