355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ann Michaels » Магнолии были свежи (СИ) » Текст книги (страница 12)
Магнолии были свежи (СИ)
  • Текст добавлен: 28 декабря 2021, 22:32

Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"


Автор книги: Ann Michaels



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 68 страниц)

«Может быть это знак?»

«Может быть ты слишком труслива?»

Еще раз сердито пнув ножку стола, Мадаленна решительно взяла груду бумаг, намеренно перебирая сначала газеты и журналы. Это была игра с подсознанием – она делала вид, что ей все равно, есть ли там письмо или нет, втайне надеясь увидеть знакомый корешок, а подсознание делало вид, что верило ей; в выигрыше оставались все. Но журналы и газеты полетели на стол, загибаясь цветными страницами, роняя прозрачные закладки на пол, когда родной почерк бросился ей в глаза, и послание прокричало: «Мисс Мадаленне Стоунбрук, Портсмут, Дорнбек, собственный дом» Этот почерк она узнавала всегда; отец мог разлить все чернила на бумагу, и все равно бы длинный хвост у буквы «А» и две точки над «И» выдавали бы его. Мадаленна аккуратно разорвала бумагу и вытащила немного смятую бумагу. В горле невовремя встал комок, и, налив воды из графина, она принялась за чтение.

«Дочка. Сколько раз я представлял себе этот момент, когда я бы взял в руки вечное перо и написал то, что я хотел бы больше всего увидеть. Здесь в Египте, слишком жарко, слишком душно. Тебе бы здесь не понравилось, да и твоей маме тоже. И все равно каждый час, что я провожу здесь, я вижу твою фигуру около песка, я вижу твою маму, которая неспеша разливает чай. Я слишком сильно по вам скучал, чтобы здесь оставаться даже на несколько дней. Я еду домой, доченька. В тот момент, когда ты будешь держать в руках это письмо, я буду сидеть в своей палатке и собирать вещи. Я еду домой, к вам, милая, и надеюсь, что на этот раз надолго, навсегда. Я знаю, что тебе было нелегко, моя дорогая, смелая, умная Мадаленна. Я знаю, что все это время ты была хозяйкой, но обещаю, все изменится, как только я приеду. Только вот, боюсь, мне скоро придётся отпустить тебе на свободу, моя птичка, мой дорогой пересмешник, так ведь?.. Не думаю, что я готов, но что поделать, ты ведь совсем взрослая. Только подумать, что тебе скоро будет двадцать один, а потом и до тридцати недалеко… Впрочем, прости, что-то я потерял нить моего повествования… Я возвращаюсь домой, mia carra! Только вот что, Мадаленна, прошу, не говори пока никому, что я еду. Пусть это будет нашим небольшим секретом. Поездка может сорваться, но я все равно приеду, даже если мне придется добираться вплавь, но я знаю, что ты это известие выдержишь стоически, а мама… Не надо ее пока обнадеживать, я сам ей напишу, точнее, я уже ей пишу, прямо тут, и когда все точно станет известно, я наклею марку и отправлю его путешествовать по морям. Но знай, если ты читаешь это, я уже в пути. Да будет мне твой свет озарять путь, моя дорогая. Крепко обнимаю и целую сто и три раза. P.S. Что там у тебя с университетом? Надеюсь, ты не забросила учёбу и не решила пойти учиться агрономом? Нет, это, конечно, очень хорошо, но все же твоя стезя – искусство. Кстати, как там поживает мистер Смитон? Передавай ему привет!»

Мадаленна не плакала. Она никогда не плакала от радости и счастья. Новый огонек зажегся в ее груди, и все начало притягиваться к ней на этот свет. Осень больше не была меланхоличной и ужасной; для нее это было лучшее время года, и ей снова хотелось петь и кричать так, чтобы ее слышали и в Лондоне, и в Манчестере. Папа едет! Один круг по кухне! Папа едет! И еще несколько прыжков до люстры, чтобы потолок разошелся над ней, и она смогла достать рукой до неба. Отец скоро будет здесь, а, значит, все будет по-другому, все будет по-старому. Она будет в тепле, заботе; Аньеза будет счастлива и больше не будет плакать, потому что отец, ее милый, добрый, заботливый папа возвращается. Мадаленна вдруг остановилась, высунулась в окно, и в следующую минуту вся окрестность огласилась радостным криком – такого в старом Стоунбрукмэноре не слышали давно. Она кружилась по комнате, била в ладоши, кричала что-то на итальянском, вовсе не заботясь о том, что ее могут услышать, да и ей было все равно. Отец едет! Минута эйфории перешла в головокружительный вальс, когда на кухне появилась старая Полли.

– Боже мой, мисс! Что случилось? – перепуганно зашептала она. – Вы поранились? Я говорила Фарберу, что нельзя так остро точить ножи, но он…

– Полли, папа едет! – не дала ей закончить Мадаленна и закружила горничную в каком-то странном вихре. – Папа, мой папа едет! Он приедет, он будет сидеть здесь! Полли, милая Полли!

Старая служанка ничего не говорила, и только смеялась сквозь слезы. Она тоже скучала по милому мистеру Эдварду, которого помнила совсем еще юным мальчиком, который ушел на войну, а потом привел такую же маленькую невесту, такую крошечную, что она терялась в колоннах и робко смотрела на миссис Стоунбрук. Тогда-то она и поклялась опекать каждого из новых Стоунбруков, не отпускать их от себя, пока те не вырастут. А мисс Аньеза была такой ранимой, что это означало одно – Полли здесь осталась навсегда. И теперь она старалась стереть поскорее слезы, чтобы их не заметила маленькая хозяйка, повзрослевшая гораздо раньше положенного.

– Не надо плакать, Полли. – Мадаленна обняла ее и с наслаждением вдохнула знакомый запах теста и лимонного порошка; Полли всегда пахла домом. – Надо радоваться. Обещай мне, что будешь радоваться, хорошо?

– Хорошо, хорошо, мисс. – закачала головой Полли и сразу же вскочила с места. – А что же, когда приезжает мистер Эдвард? Мне же надо подготовить комнаты!

– Он напишет об этом маме, Полли, а пока что это секрет, да?

– Конечно, мисс, – горничная важно кивнула; хранить секреты от Большой Хозяйки она умела как никто другой. – Секрет, так секрет.

– О, Полли! – снова воскликнула Мадаленна и резко повернулась к стулу с большим чаном.

То, что кипяток нечаянно пролился на пол и попал ей на руку, Мадаленна поняла не сразу. Восторг от письма был еще слишком сильным, слишком пьянящим, и только крик Полли привел ее в чувство, и она с нескрываемым удивлением уставилась на свою покрасневшую руку. Горничная зажала себе рот – все знали, что будить Большую Хозяйку раньше времени опасно – и шепотом запричитала. Полли была удивительно талантливой и в минуты опасности хладнокровной горничной – за это ее все в доме любили, уважали, и за это Хильда никак не могла найти предлог выгнать ее. И пока ее молодая хозяйка трясла рукой, она быстро вытащила небольшой короб из-под сахара. Бинты и мазь завертелись в ловких руках Полли, и через секунду она уже держала руку Мадаленны и осторожно мазала маленькое красное пятно.

– Болит, Полли, – позволила себе покапризничать Мадаленна. – И щипает!

– Ну а как же по-вашему, мисс Мадаленна, это не должно не щипать? Это ведь лекарство! И надоумило вас именно около чана крутиться… Впрочем, это Полли виновата. Сама поставила, а вы ручку поранили…

– И нисколько ты не виновата, – улыбнулась Мадаленна; письмо оказало неожиданную анестезию, и она почти совсем не чувствовала боли. – Я сама тут закрутилась, хорошо, что еще не все вылила!

– Господь с вами! Мне бы от вашей мамы так влетело. Она ведь и так все время переживает, нервничает, а тут еще и это…

– Ничего страшного, милая Полли. Рука не болит, и вообще почти все прошло! Ты можешь представить, что папа приезжает?!

– Да, да, мисс, – опасливо обернулась Полли; в верхних комнатах раздался шорох, предупреждавший, что Бабушка проснулась. – Прошу вас, мисс, идите переоденьтесь! Вы же знаете, как старая миссис не любит, когда вы опаздываете в церковь.

Мадаленна вдруг будто бы очнулась. Она все еще была здесь, и отца пока не было в этих пустых комнатах, половина из которых вечно была заперта на ключ. Но он скоро приедет, появится, и вот тогда… Мадаленна не смогла придумать, что тогда будет, со второго этажа раздался раскатистый голос Хильды, и испуганная Полли поспешила ей навстречу. Ничего, прошептала про себя молодая хозяйка Стоунбрукмэнор, все изменится в лучшую сторону. Нужно просто немного подождать, и, поцеловав последний раз письмо, она ринулась наверх.

***

Руку действительно немного щипало, и когда Мадаленна продевала ее в рукав платья, она зашипела от боли, когда ожог соприкоснулся с атласной лентой. В церковь они ходили всегда вместе, и всегда перед этим назревал большой скандал. Бабушка была убежденной англиканкой, а Аньеза с дочерью – католичками, от чего Хильда всегда называла их «нехристями», даже не слушая доводы того, что обе веры во многом похожи. К слову, ни Мадаленна, ни Аньеза нисколько не протестовали против похода на службы, они обе дружили с местным пастором – преподобием Финеасом, а он, в свою очередь, был всегда рад им и никогда не спрашивал, с какими намерениями они пришли в этот храм и собираются ли они стать истинными прихожанина ми. Мадаленна даже помогала ему по ходу службы, и временами, когда не было подходящего сопрано, пела в хоре. Но Бабушку все это не устраивало, и каждое воскресенье начиналось с того, что она ворчала, начиная с того, что Аньеза совсем распустила свою дочь, и, заканчивая тем, что вся молодежь стоит на пороге полного падения в ад. Одним словом, воскресенья были занимательными. Но сегодня должен был быть совершенно другой день; Мадаленна с наслаждением вдохнула запах свежей почты и чуть не крикнула от восторга, когда в ее пазл добавилась еще одна недостающая деталь – вот, еще один запах уходящего лета: запах свежих чернил и сухой серой бумаги. Пришлось прикусить щеку, чтобы во все горло не запеть «У Салли было двое розовых поросят», и еще раз подпрыгнув на месте, Мадаленна оправила на себе платье и принялась степенно спускаться по лестнице. Надо было держаться, надо было делать вид, что все идет своим чередом – нужно было быть угрюмой, задумчивой и немного сгорбленной, и как же трудно это было делать, когда в сердце наконец поселилась радость, и так и тянуло выкинуть что-нибудь этакое, например, подкинуть букет камелий или прокричать со второй ступеньки: «Финальное очко!» Лицо Бабушки, удивленной и пораженной, со съехавшими на нос очками так ярко ей представилось, что смех поднялся изнутри и бурляще вырвался наружу. Аньеза и Хильда обернулись сразу же; добрый Фарбер несколько раз хлопнул ее по спине, и Мадаленна постаралась закашляться так натурально, чтобы у Бабушки пропали все подозрения на ее счет.

– Надеюсь, ты не думаешь, что я поверю в это представление? – ехидно улыбнулась Хильда. – Хочешь убедить меня в том, что больна и не идти на мессу?

– Доброе утро, Бабушка. Нет, со мной все хорошо, просто подавилась водой. Доброе утро, мама.

Мадаленна быстро обняла маму, развернула несколько газет, налила чай в фарфоровые чашки, и спокойно села за свой стул. В комнате стояла тишина, даже Фарбер не сказал ни слова, а только изредка посматривал в сторону молодой хозяйки и подумывал, не пошел ли в августе снег, раз воскресный завтрак проходил так тихо и спокойно, без обычных криков и истерик.

– Почитать вам газету, Бабушка?

На этот раз чаем подавилась Аньеза, а Хильда недоуменно посмотрела на свою внучку из-под очков. Такое странное превращение всего за одну ночь не могло радовать, учитывая бешеный нрав Мадаленны; значит, определенно что-то случилось, и откуда-то нужно было ждать беды. Однако ее внучка сидела свежая как ландыш и терпеливо ела овсянку, иногда отпивая чай. Во взгляде была священная пустота, и Хильда с торжеством решила, что наконец ей удалось надломить этот стойкий стебелек.

– Что ж, будем считать, что ты взялась за ум. Возьми «Санди Таймс» и прочитай мне все новости. Только не тарахти и читай погромче, а то тебя слышишь хуже сверчка.

– В чем дело? – прошептала Аньеза, когда Мадаленна проходила мимо нее, однако ее дочка только сверкнула глазами и мотнула головой. Значит, действительно что-то произошло, и, наверняка, что-то хорошее, подумала про себя Аньеза, и у нее немного отлегло от сердца.

– Что вам почитать, Бабушка?

– Начни с городских новостей. С происшествий.

У Хильды была какая-то нездоровая любовь к тому, чтобы читать о несчастьях других. Она как будто бы восполнялась силами, когда узнавала, что где-то в городе сгорел дом, или у кого-то ограбили лавку. Тогда Бабушка приосанивалась и повторяла: «А я говорила, что доверие Гейла к хорошему не доведет!», а после этого она еще скупее отсчитывала деньги на оплату прислуги и ставила около своей двери ведро с водой, на случай того, что если ее придут грабить, она обязательно бы это услышала. Мадаленна подобные колонки терпеть не могла, и каждый раз она старалась обойти их стороной, но Хильда неизменно вспоминала об их существовании и приказывала не пропускать ни строчки.

– Бабушка, может быть начать с чего-нибудь еще?

– Мэдди, будь добра, читай и не мешай мне своими глупыми идеями!

– Хорошо, Бабушка. – Мадаленна пролистала в самый конец газеты и постаралась не смотреть на колонку «Убийства»; это было слишком даже для Хильды. – Что ж, известия сообщают, что дом Диллингвелов был ограблен сегодня ночью.

– Ага! – торжествующе воскликнула Хильда.

– Ничего ценного воры унести не смогли, пропали только кухонные принадлежности.

– Тоже мне, – фыркнула Бабушка, – У этих нищих и красть-то нечего.

– Другое дело, наш дом, да, Бабушка? – хмуро отозвалась из-за газеты Мадаленна, и Хильда почти кивнула головой, но осеклась и бросила в сторону внучки грозный взгляд.

– Будь добра, не порти чтение своими комментариями. Читай дальше.

Мадаленна переглянулась с Аньезой и молча заключили соглашение зайти к Диллингвелам после службы. Это была милая семья, лет двадцать назад перебравшаяся в Портсмут из Шотландии, но так и не сумевшая осесть здесь окончательно. Аньеза чувствовала с ними особое родство, и каждый раз, когда представлялась возможность, заходила в гости и дарила маленькие подарки – льняные салфетки, серебряные ложки, и, судя по всему, на последние как раз и загляделись бессовестные воры.

– Читаю дальше. Магазин «У Кроксли» снова пропали деревянные коробки. Предположительно, их унес черноволосый мужчина в рубашке с красными манжетами. Интересно, – пробормотала Мадаленна. – Как они смогли узнать, что у него была красная рубашка?

– Может с него сыпались нитки? – так же тихо ответила Аньеза.

– Бедолага. Продолжаю, у молочного магазина Сиддонса украли несколько коробок молока. Укравшего просят объявиться и вернуть вместо двух – четыре коробки. Как он сможет вернуть четыре, если у него и на две-то денег не было? – задумчиво проговорила Мадаленна.

– Мэдди! – раздраженно ответила Хильда. – Уж не собираешься ли ты жалеть грабителя? Впрочем, Сиддонс сам это заслужил. Сколько раз я ему говорила, что не надо привечать под своей крышей всякий сброд? Так нет же, он хочет быть самой добротой! Ладно, там есть что-нибудь еще интересное?

– Нет, Бабушка. – Мадаленна соврала; на страницах было еще штук пять подобной ерунды, но у нее уже не было сил это читать. – Что дальше?

– Давай интересные события.

– Хорошо. – Мадаленна откашлялась и принялась за большие заголовки. – На следующей неделе планируется открытие новой библиотеки на улице Сэйнт-Кловер. Приглашаются все желающие.

– Еще одни альтруисты нашлись. – проворчала Хильда. – Что там еще?

– Ежегодное открытие музыкального клуба планируется в эту среду. Будут исполнены классические произведения и что-то новое.

– Как всегда, принимаются за старое. Еще, наверное, опять будут собирать пожертвования. Читай дальше, Мэдди.

– Собрание клуба книголюбов переносится со вторника на пятницу, оно состоится в здании Национального музея.

– О, – воскликнула Аньеза. – Значит, они все же отремонтировали крышу!

– Лучше бы они эти деньги вложили во что-нибудь стоящее. – пробурчала Хильда. – Дальше, Мэдди.

– Хорошо, – Мадаленна слегка съехала с кресла; стрелки часов приближались к девяти, скоро им нужно было выходить. – Ученое сообщество города Портсмута радо сообщить, что на днях к ним заглянул профессор искусствоведения и риторики Гринвичского университета мистер Эйдин Гилберт… – Мадаленна запнулась и посмотрела на маму.

Аньеза знала, что произошло на скачках, и сейчас она отчаянно старалась спрятать улыбку за чашкой чая. Ее дочка была тогда слишком взволнована, и все время говорила о своем бесчестном поступке по отношению к своему новому знакому. Из сбивчивых рассуждение Аньеза мало что смогла понять, но одно оставалось неизменным – Мадаленна переживала. И последний раз такой живой она ее видела лет пять назад, когда она выиграла олимпиаду в последних классах школы. Что-то новое загорелось внутри ее дочери. И Аньеза была этому только рада. Волнения Мадаленны были очень милы, это стало понятно немногим позже, она искреннее волновалась, что таким образом предала общение мистера Гилберта, раз не рассказала ему, в каком университете она учится. Значит, она его обманула, ввела в заблуждение. И первый раз ее дочь захлебывалась от того, что она могла потерять общение того, кто ей стал неожиданно близок, ведь какое общение может быть между преподавателем и студентом? Это была еще не дружеская привязанность, но Аньеза сияла и ничего не могла с этим поделать. Ее ребенок, ее милая Мадаленна впервые за долгое время нашла близкого по духу человека, и Аньеза вовсе не стремилась объяснять, что подобное единение не зависело ни от возраста, ни от положения; ее Мадаленна должна была сама прийти к этому.

– Ну же, Мэдди, что ты застыла? – послышался раздраженный голос Хильды. – Читай дальше!

– Извините, Бабушка. – Мадаленна тряхнула головой и еще раз посмотрела на страницу, где чернело знакомое имя. – Профессор прочел лекцию об основе Венецианской архитектуры, после которой все желающие могли задать ему вопросы. – она снова остановилась и присмотрелась к черно-белой фотографии. Все та же улыбка, открытая и мягкая, но в глазах было что-то другое – серьезное, что-то от тех мудрецов на картинах старых мастеров. Она все пыталась представить, как этот человек войдет к ним в аудиторию, откроет тетрадь, и что-то неприятно начинало колоть в груди при мысли, что она не сможет задать любой вопрос. Теперь отрицать не получалось, она слишком привыкла к этим спонтанным разговорам. – Мистер Гилберт прибыл в город не один, а со своей семьей. По словам мистера Гилберта, Портсмут замечательный город, и он был счастлив здесь побывать в очередной раз. Также профессор упомянул, что чуть не заблудился в свой последний раз, но благодаря помощи своего хорошего знакомого, – тут голос Мадаленны сорвался окончательно, и она чуть не смахнула рукой чашку со стола. – Но благодаря помощи своего хорошего знакомого, он смог найти выход из леса и насладился прекрасными пейзажами. На данный момент мистер Гилберт крайне заинтересован в старинных фресках собора Святой Агнессы.

– Ты его знаешь, Мэдди?

На этот раз Мадаленна была почти даже рада оклику Бабушки; из-за него она не успела погрузиться в опасные размышления, и, моргнув, посмотрела на Хильду. Та не сводила с нее взгляда, как кобра смотрела на кролика. Но Мадаленна больше не была кроликом.

– Немного, Бабушка. Мне рассказывали о нем в университете.

– Ты не врешь мне, девочка?

– Нет, Бабушка.

– Дай мне газету.

Мадаленна протянула издание Хильде и низко склонилась над тостом. Она не должна была переживать из-за своего поведения; она ждала, когда негодование, насчет того, что ей придется видеть этого человека каждый день, накроет ее, однако ничего не происходило, и она не чувствовала ничего, кроме незнакомой радости и сожаления – она обрела хорошего собеседника и должна была его потерять. Может, ей и правда стоит перевестись на агрономический?

– И что же говорят об этом мистере Гилберте? – вдруг отозвалась Бабушка. – Он шотландец?

– Ирландец.

Подобный интерес был необычен. Обычно хильда не питала особой любви к ученым и профессорам, а к составу из университета Мадаленны и вовсе относилась с плохо скрываемым пренебрежением, а тут, такая искренняя заинтересованность… Прошло уже пять минут, а Хильда ни разу не фыркнула и не обозвала мистера Гилберта «грамотеем». Мадаленна была этому рада; она чувствовала, что не сдержалась бы, если бы Бабушка сказала хоть слово об Эйдине. Подобное желание заступничества было не менее странным, и рука Мадаленны застыла с чашкой чая. «Только не думай, Мадаленна, только не думай, прошу тебя!» – кричала она про себя, и чай опасно закачался в тонкой чашке, грозясь пролиться на скатерть.

– И что же, он хороший преподаватель?

– Говорят, что да.

– Вот оно как, – протянула Хильда и быстро встала из-за стола. – А не позвать ли мне его на осенний прием? Миссис Энсо как раз хотела с кем-то поговорить об искусстве…

– Нет! – воскликнула Мадаленна.

Это было слишком. Она не могла позволить ему познакомиться с Бабушкой, тогда бы это означало, что она потеряла бы его навсегда. Мадаленна старалась не думать, почему ей внезапно стало важно, чтобы мистер Гилберт думал о ней хорошо, да и вообще почему ей вдруг стал важен мистер Гилберт – на подобное самоистязание у нее были отведены бессонные ночи – но она знала точно, что если он перешагнет порог Стоунбрукмэнор, произойдет нечто ужасное и необратимое.

– Как будто я тебя спрашивала, – фыркнула Хильда. – Напомню, моя дорогая, что твое мнение не нужно. Был бы здесь Эдвард, он бы напомнил, как тебе нужно вести со старшими.

Облик мистера Гилберта и грядущей катастрофы растаял перед наступавшим счастьем, и Мадаленне пришлось отвернуться, чтобы скрыть просиявшую улыбку. Пусть Хильда сейчас ворчит, пусть говорит что угодно, но Эдвард, ее отец, скоро приедет, и тогда все станет хорошо. Счастье так захлестнуло ее, что она едва не выпалила свой секрет Аньезе, но вовремя остановилась и снова прикусила щеку.

– Мэдди, ты садишься в машину? – проскрипела Бабушка, и Аньеза распахнула входную дверь.

Нет, как бы Мадаленна не любила маму и не понимала, она не могла сейчас сесть в это старый «Роллс-Ройс» и медленно трястись по дороге, стараясь не рассказать то, что грело ее, пыталось

грело ее, пыталось выпрыгнуть наружу. Ей нужно было как следует пробежаться, напрыгаться там, где ее никто не увидит. И вряд ли Хильда позволит ей скакать около автомобиля.

– Бабушка, я должна немного задержаться, чтобы все проверить. Вы идите, я вас догоню.

– Что? – Хильда подозрительно сдвинула очки на нос. – Это еще зачем?

– Я всегда проверяю дом перед уходом. Вдруг кто-то забыл выключить газовую плиту?

– Конечно, – подхватила Аньеза и незаметно ей подмигнула. – Это слишком опасно.

– Ну, ладно, ладно, – сварливо прикрикнула Бабушка. – Останься и все проверь. Только смотри, если ты опоздаешь, простоишь всю службу у двери!

– Я не опоздаю, Бабушка.

Миссис Стоунбрук махнула рукой и с трудом залезла на высокое сиденье, а Аньеза с переднего места украдкой махнула дочери рукой. Мадаленна послала воздушный поцелуй, и, смотря, как удаляется машина по каменистой аллее, высоко подпрыгнула и дотянулась до веток старого дуба. Теперь ее ждала приятная дорога до города, а отца – домой. Они снова были едины. Она дернула себя за подол платья, ринулась бегом по направлению к лесу, и, если бы кто-то ее сейчас видел из знакомых, то никто не смог узнать в этой счастливой и веселой девушке ту степенную и строгую особу. Мадаленна становилась собой.

***

Собор в городе был один – величавый, готический, он возвышался над всеми домами и, как и положено своему предназначению, устремлялся шпилем вверх – к звездам, к вечному счастью. Мадаленна любили гулять около него, ей нравилось то спокойствие, которое исходило от разноцветных окон и красивых песнопений, но в этот раз она не остановилась ни около витражей, ни около резной двери; она старалась пройти побыстрее внутрь, чтобы ее никто не заметил. Газеты была свежей, и возможность встретить мистера Гилберта становилась более реальной, а от этого у нее пересыхало в горле и хотелось сбежать туда, где нет ни университетов и красивых разговоров. Раньше она могла сбежать к отцу, но корабль, но сейчас Эдвард возвращался, и путей отхода становилось все меньше. Образ отца так ярко возник в ее голове, что на какой-то момент ей показалось – еще немного, и она сможет коснуться его рукой. Но Мадаленна открыла глаза, и иллюзия пропала – она снова стояла в шумной толпе около церкви, синело небо все смеялись, шумно обсуждали недельные новости и готовились к еще шести дням труда и безраздельной лености; все здесь было по-особому, во всем чувствовалось праздничное настроение, и она сама не заметила, как улыбнулась. Ее родных нигде не было, даже пастор Финнеас нигде не пробегал – он, вечно занятый; около нее прошла старая миссис О’Хара, после нее Мадаленне отвесил поклон преклонный сэр Сподери, и наконец она завидела Аньезу – в легком, розоватом платье она казалась сошедшей с картины, и Мадаленна невольно залюбовалась. Хильды рядом с ней не было, но мама оказалась не одна. Рядом была мисс Синклер – главное сопрано города, а спиной к Мадаленне стояли трое, одного из них она знала, вроде бы это был Тедди Форд – местный журналист, пять лет уговаривавший Хильду вложиться в их газету и получивший достойный отпор, и, пожалуй, это был единственный раз, когда внучка была полностью согласна с Бабушкой. А вот еще двоих Мадаленна не знала, но еще чуть-чуть, и тогда бы ей точно показался знакомым этот покрой пиджака у мужчины, и эти роскошные черные кудри у его спутницы; да, она их отлично знала, только не хотела в этом признаваться. Мадаленна прикрыла рукой глаза, и только тогда заметила, что Аньеза видела ее и улыбалась. Мама такое редко себе позволяла, но сейчас улыбка была какой-то странной – не дружеской, а материнской, словно она знала неприятную вещь, а Мадаленне только предстояло ее открыть для себя, и милосердная мать всеми старалась уберечь свое дитя от подобного удара судьбы. Мадаленна, конечно, была храброй, но не настолько; она была согласна даже на то, чтобы встать первой в хоре. До лестницы оставалось совсем немного, но вот серое платье невольно мелькнуло ярким пятном среди темных одеяний, и восклик Тедди Форда застиг ее прямо около двери.

– Мадаленна! Ты не подойдешь к нам? Одну секунду, миссис Гилберт, я ее сейчас позову.

Не было смысла прятаться и убегать, это все равно настигло бы. Не будь Мадаленна так счастлива, она, наверное, не смогла и с места сдвинуться, увидев она своего недавнего знакомого и его прекрасную жену. Ранняя неприязнь ушла, и оставила после себя глубокое смущение, которое всегда сопровождало ее по жизни, а уверенность в том, что она предала их знакомство ложью, и вовсе могло бы превратить ее в соляной столб. Но все это меркло по сравнению с близким счастьем, и попытка свести улыбку с лица провалилась – возможно, впервые за долгое время в их жизни наконец произошло что-то радостное.

– Не надо меня звать, Тедди. Я сама в состоянии подойти.

Семейная чета была прекрасна, отметила про себя Мадаленна. Миссис Гилберт немного щурилась на солнце без очков, но это не делало ее менее прекрасной. Она была замужем, и закрытое платье красило ее так же, как это платье нелепо смотрелось бы на Мадаленне. Миссис Гилберт была красива; со своими иссиня-черными кудрями, со слегка раскосыми глазами и блестящей улыбкой, но вот, что удивительно, мистер Гилберт нисколько не терялся на ее фоне – в синем летнем костюме, с папкой в руках и вечной мягкой улыбкой. Такие пары обычно появлялись на первых страницах толстых журналов, о них не писались захватывающие истории, им только отводили главные рамки в альманахах счастливых семей. А вот про Мадаленну можно было написать отличный готический роман.

– Мисс Стоунбрук! – голос у миссис Гилберт был низким, грудным, от этого она еще сильнее напоминала то Хеди Ламарр, то Элизабет Тейлор. – Рада с вами наконец познакомиться. Мой муж много рассказывал о вас.

– Вас, должно быть, сильно утомили эти рассказы. – Мадаленна пожала в ответ руку и спряталась в материнских объятиях; могли случаться любые бури, но одно она знала точно – мама всегда будет ее спасением.

– Это комплимент вашей скромности или оскорбление меня как рассказчика? – раздался голос мистера Гилберта, и Мадаленна хмуро усмехнулась.

– Полагаю, все вместе, сэр.

– О, вы угадали со вторым, – рассмеялась миссис Гилберт. – Мой муж – ужасный рассказчик, но ваш облик от этого нисколько не пострадал. Вы точно такая же, как я себе и представляла.

– Вот как? – Мадаленна наконец взглянула на семейную пару, и ей показалось, что те беседы с мистером Гилбертом были так давно, что она едва ли сможет вспомнить, о чем они говорили.

– Да, – миссис Гилберт снова улыбнулась. – Ваша красота ровно соответствует вашему уму.

– Вряд ли это можно назвать комплиментом, миссис Гилберт.

Все рассмеялись, и один мистер Гилберт покачал головой. Мадаленна не могла разобрать выражение его лица, может от того, что смотрела на него мельком, стараясь не задерживаться взглядом, а может от того, что теперь оно было еще более непроницаемым, чем всегда.

– Прошу вас, называйте меня Линдой, хорошо? – женщина улыбнулась и снова пожала Мадаленне руку. – А я, если вы, конечно, не против, буду называть вас Мэдди. Просто ваше итальянское имя слишком длинное, я боюсь его не выговорить.

– Как вам будет удобно.

– Нет, Линда, – неожиданно встрял в беседу мистер Гилберт, и Мадаленна вдруг заметила, что кроны деревьев стали красноватыми; ее всегда удивляло то, как листва умудрялась перемениться за одну ночь. – Это не совсем красиво, все же имя моей знакомой – мисс Мадаленна Стоунбрук, а не Мэдди. Так что, уж постарайся, моя дорогая.

– Удивительно принципиальный джентльмен. – нежно улыбнулась миссис Гилберт и позволила себя поцеловать в щеку.

Все присутствующие переглянулись, замелькали улыбки, всегда сопутствующие счастливой паре, и где-то даже блеснула вспышка фотоаппарата – у Тедди никогда не было никаких понятий о такте и приличиях. На лицо мистера Гилберта упала серая тень, а его жена смотрела еще более уверенно и ослепительно – она была приучена к такому вниманию, и нисколько его не смущалась.

– Миссис Гилберт, – поспешила на помощь Мадаленна. – Как вам понравился Портсмут?

– О, очень милый город! – живо отозвалась женщина. – Замечательный, но больше трех дней я бы тут не выдержала.

– Вот как? – Мадаленна изо всех сил старалась поддерживать светскую беседу, но получалось с трудом. – Мне казалось, вы, наоборот, часто здесь бываете. В газете написали, что…

– Газеты слишком часто врут, – рассмеялась Линда. – Нет, это Эйдин любит всякие провинциальные уголки, я же без ума от Лондона. А что же вы? Сколько вы еще планирует здесь в этом диком местечке?

– Полагаю, что всю жизнь.

– Как, всю свою жизнь? Но вам же еще нет и двадцати, как же выходы в свет, скачки, замужество, в конце концов? Нет, не подумайте, я вполне современна, – спохватилась миссис Гилберт, когда Эйдин легко нахмурил брови. – Однако с вашей фамилией и вашим наследием… Согласитесь, трудно будет пойти против устоев.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю