Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 68 страниц)

Поначалу болеть ей даже понравилось. Все дни она лежала в своей постели, читала книги, перелистывала журналы об искусстве, рассматривала репродукции картин, откинувшись на подушки, наблюдала за тем, как медленно падал снег на дерево около ее окна. Она наблюдала за тем, как постепенно небо начинало белеть, и глубокой ночью улица казалась совсем-совсем светлой, а небольшой особняк напротив выглядел как заколдованный замок. По утрам она просыпалась от саднящего горла, но потом еще какое-то время лежала в полудреме и прислушивалась к своим мечтам, и тому, что они нашептывали. В сознательном состоянии Мадаленна даже бы думать об этом не посмела бы, но в полшестого утра весь мир был ненастоящим, и в ее воображении могли разворачиваться какие угодно картины.

А потом она поняла, что скука вместе со стыдом медленно нагоняли ее. Красивая комната вдруг стала сырой темницей, откуда ход был только до зала или до кухни, улицу Мадаленна видела только через окно, и как бы тоскливо она не смотрела на отца, который каждое утро куда-то выходил, он только грозил шутливо пальцем и настоятельно рекомендовал оставаться дома. Мадаленна глотала все книги, которые находила в библиотеке, рассматривала все картины, выучила, сколько ступеней от парадной лестнице до чердака и наконец определила, чему равен диаметр ее комнаты. Скука таилась в каждом сантиметре ее обоев, в каждой закладке книге, и каждая возможность обрубалась строгим воскликом Аньезы: «Ты никуда не пойдешь, пока не вылечишься!» Мадаленна пыталась объяснить, что ей почти двадцать один, и она сама может вылечить себя, но на это мама сложила руки на груди и посмотрела на нее так грозно, что ее дочь решила за лучшее ретироваться. А потом Мадаленне стало стыдно. В какой-то момент она уловила сходство с вечно больной Хильдой, которая точно так же лежала каждый день в постели, брюзжала на весь мир и постоянно жаловалась то на слабость, то на головную боль. И тогда домашний халат снова сменился на юбку и блузку, и, преодолев небольшой семейный скандал, она обосновалась на кухне. Целая неделя, но сколько в нее всего уместилось.

– Вот ты где! – перед ней хлопнули стопкой тетрадей, и Мадаленна моргнула – около нее стояла Дафни. – Я к тебе ненадолго. Только тетради отдать.

С мороза, румяная, с блестящими глазами, Дафни была настоящей Снежной Королевой с обложки нового журнала «Красивые картинки». По Дафни Мадаленна тоже успела соскучиться, ведь они за все это время даже и не поговорили – голос Мадаленны слишком сильно напоминал голос их трубочиста мистера Сэндуэйя, а он, по слухам, только один день в неделю оставался не в особо приподнятом настроении.

– Откуда ты их взяла? – Мадаленна разложила тетради для эссе по литературе и в стопке увидела свою. – Эффи так в них вцепилась, что я даже не успела их выхватить.

– Я их выкрала. – спокойно ответила Дафни и, сняв берет, взбила волосы. – Тетради нужно передавать только старосте, а не кому-то еще. И не надо так смотреть на меня, в твое отсутствие она совсем потеряла совесть, вела себя так, будто это ее в деканате назначили старостой.

– Дафни, подобные жертвы не останутся без внимания. – серьезно сдвинула брови Мадаленна и придвинула к подруге чашку с горячим шоколадом. – Прошу к пиршественному столу.

– Я бы с радостью, но меня ждет Марк, может быть завтра?

– И вот так дружбу приносят на алтарь великого чувства.

– Не обижайся, пожалуйста!

Она и не думала обижаться. Отношения ее подруги с Марком Дженсоном были удивительно трогательными и чуткими. Он всегда ждал ее после занятий, а если Дафни выходила вместе с Мадаленной, никогда не возражал против ее компании и провожал обоих до их домов. Марк был милым, обходительным, и если бы она все еще общалась с Джоном, то обязательно бы сказала ему, с кого стоит брать пример. Ее подруга быстро обняла ее, и так быстро выскользнула за дверь, что Мадаленна даже не успела ей сказать, как той шло новое синее пальто.

По университету Мадаленна соскучилась не меньше. Она всегда любила это строгое, монастырское здание с серыми стенами и высокими шпилями, протыкающими небо. Небо здесь зимой всегда было серым, а стены университета – бежевыми. Подобные краски при должном настроении могли вогнать в тоску или хотя бы в меланхолию, но в Мадаленне что-то пробуждалось, когда она смотрела на крючковатые деревья, изрезанные инеем, на полукруглые окна, мерцавшие в темноте наступавших сумерек, на каменные галереи, покрытые тонким слоем первого снега. Она скучала по занятиям, по запаху книг в университетской библиотеке, по легкому мандражу перед семинаром и контрольным опросом, а после – по прекрасному чувству победы. И потому, оставив легкую боль в горле, Мадаленна сбежала из дома на лекции, в первый раз опоздав.

Она взяла с полки книгу: «Одиссея капитана Блада» Сабатини и с удовольствием открыла первую страницу. Вообще, это был подарок отцу на Рождество, но у них напополам была страсть к приключенческим романам, да и потом, как она могла подарить ему книгу, не просмотрев тщательно каждую страницу – вдруг буквы были смазаны, или целая глава была выдрана; была необходима тщательная инспекция. Она придвинулась поближе к окну, предвкушая наслаждение от новой истории, и, стараясь его растянуть, она выглянула в окно. Там пошел снег, небо побелело, и едва заметные облака были красными и синими от вывесок. Лондон в рождественское время был прекрасен – повсюду люди появлялись с елями, везде висели красные и золотые ленты, а гимны Синатры и Комо звучали из каждого радиоприемника. Мадаленна даже успела заметить три красных машины с елками наверху. Постепенно книжный магазин погрузился в тишину, ненавязчиво прерываемую тихими разговорами и легким поскрипыванием пластинки в другом углу. В четыре часа дня здесь всегда становилось немноголюдно, толпа исчезала, и оставались только преданные любители книг и чая, неспеша ходившие от полки к полке, и устраивавшиеся за столиками около зеленых портьер. Наступала рождественская тишина – с долгими размышлениями, уютным одиночеством и стремлением к семье.

Мадаленна пристроила книгу у себя на коленях и почти погрузилась в мир рабовладельческого Барбадоса конца семнадцатого века, как колокольчики на входной двери снова звякнули, и в ее спину задул северный ветер. Пришел еще один гость, и Мадаленна даже не стала бы отвлекаться, если бы не услышала знакомый голос.

– Один черный чай, самый крепкий.

Нежеланная улыбка появилась на ее лице, быстрее чем она скорчилась и постаралась ее прогнать. По мистеру Гилберту она скучала больше всего. Мадаленна жила со своим чувством неделю, она просыпалась и ложилась с новым счастьем внутри – она любила человека и стремилась к нему изо всех сил. Ей хотелось ходить по тем улицам, по которым бродил он, ей хотелось прикасаться к тем книгам, которые были в его руках, в каждом прохожем ей было приятно видеть его, и каждое утро она выглядывала в окно в надежде увидеть мистера Гилберта, случайно проходившего мимо ее дома. Ей надоела ее болезнь сразу, как только Мадаленна поняла, что университет – единственное место, в котором она могла его видеть без угрызений стыда и совести, – был закрыт для нее на долгое время. Раньше так долго недели тянулись только во время ее простуд в Порстмуте; тогда долгие вечера рядом с брюзжащей старухой становились невыносимыми, но сейчас желание увидеть его все делало еще более невыносимым. Мадаленне очень хотелось увидеть его около кафедры – увлеченным, одухотворенным и, наверное, счастливым; мир университета и искусства они делили пополам.

Но сейчас он ведь мог просто уйти, даже не увидев ее, и она не сказала бы ему и пары слов. А Мадаленне хотелось поздороваться, ощутить знакомое тепло поддерживающей руки и увидеть долгожданную улыбку. Мистер Гилберт никуда не торопился, но все внутри подстегивало Мадаленну, и даже привычное упрямство не могло выиграть эту битву – против нового чувства пришлось сложить оружие. Мадаленна уже вскочила, но упрямство не хотело сдаваться, и она уселась обратно на место. В конце концов, она могла его отвлечь от важного дела, да и потом, если он все-таки соберется уходить, он все равно увидит ее, а ей на долгие разговоры оставаться времени не было – ее ждал мистер Смитон, который попросил заскочить ее в его лондонскую квартиру. И все же, когда она увидела, как знакомая фигура направляется прямо к двери, что-то больно кольнуло ее, и Мадаленна вскочила со своего места и подбежала к витрине. Она и сама не знала, что ей было нужно около этих марципановых херувимов и фруктовых кексов, но чувство подстегивало ее, и она на какое-то время она совсем перестала прислушиваться к голосу разума.

– Сэр, – девушка в дежурном переднике кивнула куда-то за плечо Мадаленны. – Ваш чай. Что вам, мисс?

Мадаленна почувствовала знакомый одеколон и вдруг оцепенела, но тут же себя одернула. Она часто читала о такой потери контроля над собой из-за нахлынувших чувств – героини белели, краснели, не могли связать и пары слов, падали в обморок, начинали нести бесвязную чушь, одним словом, вели себя как малахольные особы, не имеющие ни чувства достоинства, ни силы воли. Такой Мадаленна становиться не хотела; каким бы сильным не было ее чувство, терять самообладание она не стремилась. Она откашлялась, потом еще раз откашлялась, и, смирившись с тем, что ее голос стал звучать очень грозно, указала на фруктовый кекс. К мистеру Смитону нельзя было идти с пустыми руками.

– Мне этот кекс, но, пожалуйста, упакуйте его и украсьте оранжевой лентой. – Мадаленна присмотрелась к лентам и покачала головой. – Хотя нет, лучше пусть будет зеленая.

– Хорошо, мисс.

– Наш потерянный пилигримм все-таки нашелся. – знакомый голос прозвучал за ее спиной, и Мадаленна позволила себе широко улыбнуться, пока ее никто не видел. – Рад вас видеть.

– Здравствуйте, мистер Гилберт.

Она обернулась и сразу увидела знакомый серый шарф. Мадаленне казалось, что шелк для зимних шарфов не подходил, но кашне мистера Гилберта развеяло все ее сомнения – небрежно завязанное вместо галстука, оно походило на зимнее небо – не серое, а графитовое с черными вкраплениями, которые казались мелкими снежинками. Она боялась увидеть дежурную улыбку, которой он улыбался всем, но, подняв на него глаза, едва успела себя одернуть: мистер Гилберт улыбался ласково и приветливо, как улыбался ей с самого начала их знакомства.

– Значит, с вами все хорошо, и вы наконец-то выздоровели? – он крепко пожал ей руку, и Мадаленна не спешила разрывать пожатия. – Мы волновались за вас.

– Мы? – нечаянно брякнула Мадаленна.

– Я… Все преподаватели, – мистер Гилберт было смешался, но потом улыбнулся и комически развел руками. – Шутка ли, пропала самая старательная студентка и староста!

– Насколько я знаю, бразды правления были переданы в руки мисс Доусен.

– Ваши сведения не совсем точны, – отмел все сомнения Эйдин. – Возможно, активности мисс Доусен не занимать, но мало что может помешать преданности вашей подруги мисс Кру.

Мадаленна не удержалась от короткого смешка, когда представила, как воинственно настроенная Эффи пытается выхватить журнал старосты из рук верной Дафни. Последняя внезапно стала для Мадаленны хорошей подругой, и она даже не боялась это признать. Может быть не все, кого она любила, должны были уйти от нее?

– А вы уже были на лекции? – мистер Гилберт развязал шарф, и Мадаленна строго шикнула на желание коснуться шелка рукой. – Профессор Беччи?

– Нет, английская литература у мистера Лойтона.

– Значит, вы отдаете дань великим авторам и совсем забываете о прекрасных художниках? – с притворной горечью мистер Гилберт закатил глаза, и Мадаленна громко рассмеялась. – Это предательство я вряд ли смогу пережить.

– Сможете, вам еще принимать наши экзамены, – Мадаленна поправила кардиган и посмотрела, не испачкались ли ее брюки. – И потом, у нас не было сегодня ваших пар.

– Так и быть, ваш аргумент засчитан. Разве вы уже уходите? – его восклик заставил Мадаленну остановиться.

– Нет, просто я сижу за другим столом.

– Вы бы хотели побыть одна?

Вопрос застиг Мадаленну неожиданно, и она в недоумении посмотрела на своего собеседника. Мистер Гилберт снова был тем самым человеком, которого она встретила около теплиц, и с которым они вели подолгу беседы обо всем. Острое желание быть рядом с ним, говорить о чем угодно, о любой ерунде, просто слыша его голос, заставило ее медленно покачать головой, и в ответ на просиявшую улыбку сесть за стол.

– Прекрасно, – энергичными движениями он расправил скатерть и поставил перед ней чашку. – К тому же в вашем углу все равно сильно дует, а вам нельзя сидеть на сквозняке.

– Мистер Гилберт, благодарю, но я не буду чай, я вполне… – но она не успела закончить.

– Мисс Стоунбрук, – он внимательно посмотрел на нее, и она присмотрелась к зеленым портьерам. – Это моя гарантия, что вы снова не простудитесь и не исчезните на неделю из университета. Как вы вообще смогли простудиться?

– Прогулка в туфлях по снегу мало способствует здоровью.

– О, – нахмурился Эйдин. – Это все из-за того молодого человека. Я виноват, что, – на этот раз не договорить ему не дала Мадаленна.

– Не надо, мистер Гилберт, поговорите о чем-нибудь еще.

– Хорошо, – кивнул он и придвинул ей чашку с чаем. – Вы пропустили два контрольных опроса по Караваджо и одно эссе по раннему Ренессансу. И все это надо сдать до пятнадцатого декабря.

– До послезавтра? Меня же не было всего неделю. – пробурчала Мадаленна. – Мне кажется, сэр, – она отставила чашку и пристально посмотрела на него. – Вы преувеличиваете масштабы трагедии.

– Я? Ни за что. Ну, может быть немного. – он усмехнулся и взял с полки книгу. – Скоро начинаются экзамены, и эти работы будут как бы вашими регалиями. Кому-то я поставлю выше балл, кому-то вообще не придется сдавать экзамен.

– Тогда я вообще ничего не сдам. – мотнула головой Мадаленна и принялась разглядывать чаинки.

– Это еще почему? – удивился он. – Решили преподнести мне рождественский сюрприз?

– Нет. – одна из чаинок приняла форму цилиндра, и она встряхнула чашку. – Просто я не откажусь от возможности поспорить с вами об искусстве.

– Тогда для этого придется отводить отдельный день. Но думаю, для наших с вами споров экзамены не нужны.

Мадаленна вдруг почувствовала, как он прикоснулся к ее плечу и замерла.

– У вас нитка была на свитере, – просто пояснил он. – Извините.

– А у кого вы сегодня проводили занятие? – откашлялась она и посмотрела в окно. – У выпускников?

– Не угадали, у первокурсников.

– Вы же сказали, что больше не будете набирать курс. – нахмурилась Мадаленна. – Вы и на нас с трудом согласились.

– У вас просто замечательная память на мои глупые высказывания. – улыбнулся Эйдин и налил еще чая. – Я не отказываюсь от своих слов, просто меня попросили заменить моего коллегу на несколько недель. И потом, – он отвернулся к окну, и она присмотрелась к его прямому профилю. – Я подумал и решил, что это было несколько опрометчиво с моей стороны, вот так бросать своих студентов. Все же я в первую очередь преподаватель, а потом уже профессор и так далее по списку званий. Если взялся за эту работу, то, будь добр, закончи ее достойно.

– Хорошие слова.

– Но не мои. – он повернулся к ней, и Мадаленна почувствовала, как внутри медленно принялась подниматься теплая волна. – А одной сердитой и очень мудрой сеньорины.

– Я тогда была с вами резка, – медленно начала она, но он ее мягко прервал.

– Вовсе нет. Вы тогда сказали то, что мне нужно было услышать. Мои слова, наверное, звучат очень банально, но, знаете, – он неожиданно замолчал, рука его дернулась и неожиданно легла на ее руку. – Знаете иногда возникает такое чувство, будто нужный человек появляется в нужное время буквально из воздуха. Он может быть очень сердитым, очень неразговорчивым, но что-то внутри говорит – вот он может тебя спасти.

Он озвучивал ее слова, то, что давно крутилось у нее в голове. Эйдин стал ее спасением с того момента, как только заспорил с ней. Он заставил ее думать о том, что существует другой мир, где ее мнение слышат, где с ним готовы не соглашаться, и при этом уважать. Он вытащил ее из тьмы и поместил в свет, уверенно и мягко, не пытаясь слушать ее возражений, потому что понимал, для нее – это спасение. Мадаленна все это знала, но не могла даже предположить, что для кого-то она стала таким же человеком. Мистер Гилберт был умен, умудрен, он прожил гораздо больше ее, но она никогда не думала, что он тоже ищет спасение.

– Вы придаете моим словам слишком большую роль.

– Вовсе нет. Я не ошибся, когда назвал вас пилигриммом. Вы странствуете по свету, Мадаленна, и спасаете людей.

Его взгляд был слишком серьезным, его слова были слишком важными, и она не могла выдержать их при нем. Мадаленна почувствовала, как внутри все загорелось, и она пожалела, что с ней не было платка, чтобы приложить к пылающему лбу.

– Пока что мои услуги ограничивается одним островом, окруженным со всех сторон водой.

– Это легко исправить. Я как раз хотел поговорить с вами об Италии, мне наконец-то дали список тем. Что с вами? – внезапно воскликнул он, когда увидел, что она прижала руку ко лбу. – Вам нехорошо?

– Нет, все хорошо, просто немного болит голова.

– Голова? – он вдруг посмотрел на часы и улыбнулся. – Скажите, Мадаленна, куда вы собираетесь после?

– К мистеру Смитону. – она постаралась сосредоточиться на красочной обложке книги. – Он звал меня к себе в гости.

– Отлично! – махнул рукой Эйдин. – Значит, наши пути на этот раз совпали, Филип звал и меня, так что, если вы не против моей компании, мы могли бы пойти вместе.

– Конечно. – кивнула Мадаленна и уже встала за пальто, как мистер Гилберт заговорщически улыбнулся.

– Но сначала небольшое путешествие. Вы когда-нибудь были в Лондоне Диккенса?

– С того момента, как забросила «Оливера Твиста» – нет.

– Тогда я вас удивлю. Поверьте, это будет интересно, заодно и вашу голову вылечим. Пойдемте.

Мистер Гилберт подал ей пальто, открыл дверь, и Мадаленна вышла на морозный воздух. На улице пахло праздником: маслянистый запах еловых иголок смешивася с корицей, снегом и почему-то резиной от колес автомобилей. К трем часам почти уже стемнело, и все люди казались удивительными тенями, появляющимися на свете витрин и исчезающих в сумраке переулков. Она сама не заметила, как ее увесистая сумка вдруг оказалась на плече Эйдина, и ей не оставалось ничего другого, как просто идти по накатанному снегу и рассматривать проволочных ангелов с трубами на каждом фонаре. Они молчали, но тишина была приятной, она исчезала в общем гомоне, шуме клаксонов автомобилей и веселыми рождественскими песнями, раздававшимися из каждого угла. Иногда толпа разлучала их, и Мадаленна переводила дыхание, глядя на себя в кривое отражение стекол – белое пальто, белый берет, белые брюк и белые рукавицы; она напоминала снежный комок, и ей было приятно чувствовать себя румяной, свежей и красивой. Мистер Гилберт оказывался по другую сторону, и когда в потоке людей он терял ее, Мадаленна, не скрывая, рассматривала его со стороны. Он был красив, но той красотой, которая приобреталась за счет опыта, за счет прожитых лет, за счет потраченных иллюзий этого мира. Его улыбка всегда была немного ироничной, будто он подсмеивался над всеми, и, главынм образом, над собой, его глаза смотрели всегда лукаво, и посторонним трудно было понять, говорит ли он правду, его обаяние было неразборчивым, будто скука одолевала его с каждым собеседником, чтобы он делил его на важного и обычного. Таким мистер Гилберт был в своем привычном кругу, и совсем другим – на своей родной кафедре, и за это Мадаленна любила его еще больше.

– Вы потерялись. – рядом с ней раздался веселый голос. – Или это я плохо вас искал?

– Я думала. – задумчиво глядя на окна произнесла она. – Я думала об одной вещи, и никак не могла понять – глупая она или очень важная.

– Я заинтригован.

Они снова пошли, но на этот раз медленнее. Вся толпа куда-то испарилась, и на улице остались одни туристы, а их гомон был менее отвлекающим.

– Понимаете, когда я смотрю на освещенные окна, мне трудно представить, что за ними есть настоящие люди. Те, которые живут такой же жизнью, что и я, что они точно так же смотрят на себя в зеркало и чувствуют себя собой, а во всех остальных они видят просто прохожих. Мне трудно поверить, что и у них есть своя собственная история, и что они не… – Мадаленна замялась, когда заметила, что ее спутник с интересом прислушивался к ней. – Не персонажи в моей жизни.

– Это проблема чувства уникальности. – протаптывая свежий сугроб, проговорил мистер Гилберт. – Мы думаем, что наш мир существует исключительно для нас, а все другие – это только декорации.

– Я так не думала.

– Вы – нет. – улыбнулся он, подавая ей руку. – Зато я был в этом уверен. Я удивлен, что вы задумались об этом, обычно мы на это не обращаем внимания, а просто… – он задумался и пожал плечами. – Живем.

– Я задумываюсь об этом только тогда, когда вижу эти окна.

Они остановились около кирпичного дома и посмотрели на верхние окна. Внутри стояла огромная ель, вся увешанная игрушками: солдатики, мятные леденцы, паровозы и щелкунчики, все было таким ярким, как на картинке. Около елки стояла еще молодая женщина и развешивала гирлянды, около нее бегала маленькая девочка, и отблески свечей сияли на ее платье. А потом к ним присоединился мужчина в темном пиджаке. Они все были радостными, как на рекламном проспекте. Разве могла настоящая жизнь быть настолько счастливой?

– Прелесть жизни в том, что мы сами можем выбрать свой путь. – услышала Мадаленна его голос, и дурацкие слова сорвались с языка быстрее, чем она осеклась.

– Только не со мной. Мама говорит, что дочерям Медичи не везет в любви.

– Все это глупости. – она услышала его шепот так неожиданно, что вздрогнула. – И родовые предрассудки. Только безответственные люди готовы спихнуть все свои неудачи на судьбу. А разве вы безответственная?

– Нет. – отрезала Мадаленна; она наконец пришла в себя.

– Вот и докажите мне. Через десять лет, я уверяю вас, вы будете счастливы в браке, да и вообще, – он посмотрел по сторонам, и она заметила знакомую усмешку. – Кто сказал, что ваше счастье исключительно в любви? Может быть, вы сами определите себе дорогу? Вдруг вы станете научным работником?

– Это вы так ненавязчиво советуете мне идти в магистратуру?

– Вы читаете мои мысли. Зайдите со мной в эту лавку, буквально на секунду.

Мистер Гилберт потянул ее за собой, и через секунду они оказались в живописном переулке, где все дома были прижаты друг к другу, над каждой крышей вертелся флюгер, а дорожки были вымощены скользкой брусчаткой. Туристов здесь оказалось еще больше, чем на главной улице, и Мадаленна заслышала сдавленное ворчание. Быстро взяв ее за руку, он прошел сквозь толпу, и они оказались в небольшом магазине. На узких подоконниках были расставлены небольшие глиняные горшочки, по стенным полкам были раскиданы раритетные журналы, а под стеклянным куполом Мадаленна увидела настоящую сирень. Это была лавка волшебника, не иначе, и она только успевала оборачиваться вокруг себя и пораженно бормотать себе что-то неопределенное под нос.

– Я вижу, вы поражены. – рассмеялся Эйдин, рассматривая коллекцию пластинок. – Как думаете, что лучше Гершвин или Де Санс?

– С таким же успехом можно сравнить Вуда и Тернера.

– Намек понят, мне обе.

Все в магазине было удивительным, начиная от продавца – низкого пожилого мужчины с длинной белой бородой, заканчивая бумажными конфетти, свисающими с прозрачного потолка. Мадаленна была так поражена, что даже не заметила того, как Эйдин подошел к ней.

– Как вы нашли эту пещеру Тысячи и Одной Ночи? – обернулась она к нему.

– Вход открывается исключительно избранным. – загробным голосом проговорил он, но, заметив взгляды покупателей, откашлялся. – Не поверите, но случайно. Однажды попал под сильный ливень, а у Бассета был выходной. Нечаянно открыл дверь и очутился в этой пещере сюрпризов. – он дернул одну конфетти с потолка и привязал к рукаву ее пальто. – Так я вас точно увижу в толпе.

– Теперь я понимаю, про какое путешествие вы мне говорили.

– О, это еще не все! – с мальчишеским ликованием улыбнулся он. – Мне еще нужно вылечить вашу голову. Пойдемте за мной.

Они снова вышли на улицу, но на этот раз с толпой не смешались, а почти что сразу попали в небольшую кофейню. Она была совсем небольшой, даже крохотной, но от запаха свежего кофе и сливок Мадаленне сразу стало хорошо. Кремовые стены были украшены редкими картинами, под потолком крутился вытянутый торшер, а три окна были витражными, и улица снаружи стала совсем сказочной. По-хозяйски оглядевшись, Эйдин подвел ее к высокому столу и спросил:

– Вы кофе пьете?

– Иногда. Только некрепкий.

– Отлично.

Он сделал заказ так быстро, что Мадаленна даже не успела осмотреться. Откуда-то издалека доносилась легкая музыка, и Мадаленна узнала вальс из «Наберженой туманов». Эйдин присел напротив нее, и они снова замолчали. Подперев щеку рукой, она смотрела на то, как медленно падал снег на жестяной подоконник. Кто-то из детей на улице рисовал на свежих сугробах палкой, другие толкались, третьи, высунув язык, ловили снежинки. Все дышало умиротворением, и Мадаленна совсем не чувствовала скованности. Она сидела рядом с человеком, которого полюбила с первой встречи, в которого недавно влюбилась со всей своей горячностью, но она не краснела, не смущалась под его взглядом; она сидела и думала, что может просидеть так еще очень долго, хоть всю жизнь. А потом Эйдин заговорил; медленно, будто слова давались ему с трудом.

– Я понимаю вас. Когда вы смотрели на эти окна… – он взлохматил волосы и принялся крутить из салфетки журавля. – Иногда я чувствую то же самое. Когда вспоминаю об отце. Я вспоминаю себя ребенком, вспоминаю этот теплый свет из окон и понимаю, что был полным дураком, что не ценил этого. Извините.

Она его не прерывала.

– Ваш отец, – осторожно начала она. – Каким он был?

– Добрым. Умным. Справедливым. – отрывисто проговорил Гилберт. – В тысячу раз лучше, чем я сейчас. Он был последней ниткой, которая связывала меня с моим детством. Я не ценил его заботы, его стараний, отбрыкивался, как мог. А потом…

– А потом вы стали лучшим отцом для вашей дочери. – закончила за него Мадаленна и стойко выдержала его взгляд. – Вы взяли от него все хорошее, что могли.

– Вы же никогда его не знали. – усмешка вышла кривой.

– Зато я знаю вас.

– Знаете, – Эйдин улыбнулся и откинулся на спинку стула. – Я долго не мог принять то, что его больше нет. Долго думал, что он просто уехал, старался представлять его в Африке. А потом, – луч торшера метнулся в сторону, и его лицо осталось в тени. – Один раз, в другом городе, в Лионе, я вдруг пошел гулять один, ночью. Мы так часто любили ходить, когда я уже повзрослел. И стоя около крыльца одного дома я почувствовал, что он стоял сзади меня. Можете назвать меня идиотом, но я знал, что он стоит сзади меня и улыбается мне. Я видел, как он ушел в другой переулок, а потом помахал мне рукой. И мне стало очень легко, будто я…

– Простили себя?

Он резко обернулся, и Мадаленна была готова закричать от злости на саму себя. Какое право она имела лезть в жизнь этого человека, как можно было вот так беззастенчиво ворошить чужую боль. Мадаленна вся съежилась, готовая увидеть знакомую тень на его лице, она вдруг поняла, как ей будет больно, если тот свет, которым он постоянно освещал ее, навсегда потухнет, однако она почувствовала легкое касание своей руки. Мистер Гилберт не смотрел на нее и только бережно сжимал ее запястье.

– Мне вас не хватало.

– Мне тоже. Маяться от безделья оказалось не так приятно, как я думала. – вовремя спохватилась она. – Так что, вместо микстур я принимала искусство в небольших порциях.

– Вырезки из журналов?

– Нет, собрание «Итальянское искусство» за двадцать лет. У моего отца целая библиотека с этими журналами.

– Интересно, – на его лицо набежала рассеянность, и Мадаленна поняла, что сейчас он был где угодно, но только не здесь. – Я не видел это издание лет десять, наверное. О, а вот и мое лекарство!

На стол поставили два красивых стакана, такие Мадаленна видела, когда мама делала отцу пряный глинтвейн. Но сейчас она чувствовала не кардамон, а приятный запах кофе, который она пила так редко, что он для нее стал настоящим сокровищем, ванили и карамели, и на верхушке напитка балансировала воздушная пена. Острожно принюхавшись, Мадаленна отпила из чашки, и сразу почувствовала приятный вкус крем-брюле и тающих сливок. Кофе был некрепким, но слегка терпким, а молока было достаточно, чтобы головная боль сменилась приятным теплом внутри.

– Смею спросить, как? – мистер Гилберт разворошил свое облако сливок и лукаво взглянул на Мадаленну. – Лекарство помогло?

– Вы еще можете спрашивать! – воскликнула она, старательно высматривая крупицы ванили. – В чем секрет?

– Я и сам не знаю. – пожал он плечами.

– А если бы и знали, то не сказали, да?

– Да. – улыбнулся он. – Должно же хоть что-нибудь в нашем меняющемся мире быть загадочным. Кстати! – воскликнул он. – Я совсем забыл главное. – он протянул ей небольшой лист. – Это ваша программа для конференции.

– В Италии?

Мистер Гилберт кивнул, и Мадаленна придвинула лист к себе. На светло-голубой бумаге мягко посверкивал серебристый оттиск по форме напоминающий купол собора Санты-Марии-Дель-Фьоре, а наверху тонкими буквами было выведено: «Конференция по основам Возрождения, участвуют бакалавриат, магистратура». Она принюхалась ей показалось, что от бумаги вдруг потянуло Адриатическим морем.

– Значит, я участвую. Какая у меня тема?

– Минуту, – он открыл ежедневник и нашел нужную запись. – «Основы восприятия культуры Возрождения через призму современности». Не бойтесь, – на его лице снова появилась добрая улыбка. – Это только звучит так страшно, на деле очень интересно.

– Я не боюсь. – спокойно ответила Мадаленна. – Правда, не боюсь.

«Потому что вы будете там, рядом со мной.»

– Вот и замечательно.

– А у вас? – он размешала пену, и там осела вниз. – Что у вас с вашей работой? Вы ее не забросили?

– Нет, теперь уж точно. – он вдруг выпрямился, и сложил руки на груди. – Это странно, но после вашего вмешательства, она как будто бы посвежела. – Мадаленна улыбнулась. – Нет, правда, теперь и тема кажется особенной. Что вы с ней сделали?

– Проветривала каждое утро на подоконнике.

– Смейтесь, смейтесь, но я все равно не понимаю, как у вас это получилось.

– Очень просто. – время близилось к вечеру, и Мадаленна начала прикидывать, успеют ли они к мистеру Смитону. – Помните, вы как-то сказали, что студент возьмет самое лучшее от преподавателя? – он кивнул. – Так вот, могу вам сказать, что это абсолютно равноценный обмен.