Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 68 страниц)

– Конечно, мисс.

Из коридора повеяло свежестью, и Мадаленна надела халат. Ей нравились эти ночные пеньюары, ровно как у Скарлетт ОХары в «Унесенных ветром» или как у Джин Тирни в «Бог ей свидетель», но носить их в Стоунбрукмэноре на ночную рубашку означало околеть от холода, а когда она надела один из халатов на платье, то получилась такая нелепица, что пришлось запрятать все кружева на дальнюю полку – так они ей разонравились на себе. Но в лондонском доме халат стал необходимостью – в свитере по утрам было слишком жарко, а в одном белье слишком холодно.

Мадаленна открыла дверь и принялась спускаться по ступеням. Говорить отцу, что у нее мигрень она не хотела, следом за этим последовали бы стенания и забавные попытки найти лекарство от головы. Это выглядело очень мило, но волновать Эдварда лишний раз не хотелось, он и так был измучен. После того разговора с Бабушкой, внешний фасад дома был изумителен: все дышало благостью, в вазе каждый день менялись цветы, и однажды отец привел к себе в гости своего товарища с женой. Но когда дверь закрывалась, настоящее вылезало изо всех щелей, и не хватало никакой ветоши, чтобы прикрыть неприглядную картину. Эдвард почти совсем ушел в себя, изредка он общался с Аньезой, неизменно целовал Мадаленну в щеку перед университетом и после и не обращал никакого внимания на Хильду. Та отчаянно старалась привлечь к себе внимание, даже залегла на целых два дня в постель и не выходила ни к завтраку, ни к обеду, но ее сын оставался спокойным и безучастным и только просил Фарбера передать Старой Хозяйке, чтобы она не забывала гасить перед сном сигарету – ему не хотелось, чтобы вся семья погорела из-за обычной неосторожности.

В теплых чулках можно было ходить и без ночных туфель, и Мадаленна мысленно поблагодарила мистера Смитона за чудесный подарок. Она сняла тапки и прислушалась к разговорам в гостиной. Отец и мать теперь часто засиживались допоздна, что-то обсуждая про себя, и только глубокой ночью она слышала поскрипывание половиц под ногами Аньезы и легкое пение Эдварда под утро. Теперь они сидели на неудобном диване, склонив головы друг к другу, негромко посмеиваясь и потягивая нечто коричневое из высоких стаканов. Открывшаяся пастораль была настолько идиллической, что Мадаленна едва не прислонилась головой к деревянной балясине и не улыбнулась. Когда она была еще ребенком, ее мечты ограничивались одним единственным – счастливым детством. В ее мечтах родители укладывали бы ее спать, читали ей сказку, а потом она засыпала под отдаленный звук их смеха. И она обязательно проскальзывала в гостиную и смотрела на то, как Эдвард и Аньеза были счастливы в своем мире, куда не пускали никого другого. Можно было радоваться, что хоть какая-то часть ее мечты сбылась.

Громко топая, чтобы не создалось ощущения, что она подсматривала, Мадаленна спустилась по лестнице, и Эдвард обернулся на звук ее шагов. В гостиной было хорошо натоплено, и на темных стенах причудливо отображались тени огня, напоминая извивающихся приведений. Отец приветливо кивнул ей, и она устроилась около Аньезы. В объятиях мамы было хорошо всегда, независимо от того, сколько бы лет ей не было.

– Ты уже спала? – мама мягко расправила запутанный конец косы. – Мы тебя разбудили.

– Я только собиралась. – Мадаленна прильнула к ее плечу и почувствовала знакомый запах лимонной вербены; теперь она душилась почти такими же духами.

– Ты плохо себя чувствуешь? – всполошился Эдвард.

– Нет, просто хотела лечь спать пораньше. Завтра не особо приятный день.

– Что-то случилось?

– В понедельник культорология, а я так и не дописала доклад.

– Мадаленна! – комически всплеснул руками отец. – Как же так? Неужели моя дочь хоть раз в своей жизни умудрилась что-то не сделать?

Она улыбнулась и придвинулась поближе к огню. Странно, но сколько бы угля она не закидывала в камин, в ее комнате все равно было прохладно, а здесь дрова в камине горели так ярко и тепло, что по комнате можно было разгуливать в летнем платье.

– Вина? – вдруг появился около нее отец, и тут же осекся – грозный взгляд Аньезы мог протыкать насквозь.

– Эдвард!

– А что такого? Ей уже двадцать лет, скоро будет двадцать один, к тому же эти итальянские вина такие тонкие.

При упоминании Италии Мадаленна не удержалась от улыбки. Было далекая страна теперь оживала в ее воображении в каждом разговоре с мистером Гилбертом. Он не давал ей ни единого шанса отказаться от поездки, каждый раз описывая прелести ее родной Тосканы, начиная с зеленых садов, заканчивая тихими вечерами на веранде. В его рассказах не было ни единой фальшивой ноты туриста, который поехал в отпуск по рекламному проспекту. Нет, все его слова были наполнены искренностью, он с удивительной любовью говорил о том, что могло открыться только настоящему жителю – о бескрайней воде, о мягком говоре, о темных ночах с негромким шумом из туристического центра. И она проникалась еще большей любовью, но к чему или кому именно, старалась не думать.

– Эдвард! Вспомни причину, по которой ты позвал дочь, поговори и отпусти ее спать. – Аньеза прикоснулась губами к ее лбу и приложила к нему ниоткуда взявшийся прохладный платок – она всегда знала, когда у Мадаленны начинала болеть голова. – Девочке нужно идти спать.

– Ладно, как-нибудь в другой раз. – Эдвард переставил бокал, и его взгляд стал серьезным. – Дочка, я позвал тебя сюда ради одного разговора. Достаточно важного.

– Я слушаю.

Мадаленна заеразала на диване и пошире открыла глаза; головная боль почти прошла и теперь хотелось безудержно спать и зевать. Но Эдвард вдруг встал со своего места и подошел вплотную к камину, рискуя спалить тонкие брюки. Лицо его было повернуто к Мадаленне так, что она видела лишь блики на его щеках, и от неприятного чувства тревожно защемило внутри.

– Видишь ли, дорогая, в чем дело, – начал Эдвард. – Тебе уже двадцать лет, и в таком возрасте девушки… – он сбился, и хрустальный бокал опасно повис в его руке. – Девушки твоего возраста и твоего круга начинают задумываться об изменениях в своей жизни. Понимаешь, о чем я?

– Не уверена. – честно ответила Мадаленна.

– Так скажи, о чем ты думаешь, – улыбнулся Эдвард. – И мы узнаем.

Мадаленна призадумалась. Хотелось верить, что отец решил наконец поднять вопрос о ее переезде и нашел в себе силы отпустить ее в самостоятельную жизнь. Но верилось с трудом. Она все-таки отказалась тогда от такого содействия мистера Гилберта в ее жизнь после одного не совсем удачного визита в один дом, где их приняли не за преподавателя и ученицу, а за, смешно сказать, семью и улыбнулись. Сложно было сказать, кто тогда был смущен больше. Однако даже после этого мистер Гилберт пытался помочь ей, предлагая поговорить с Эдвардом и объяснить, почему студенты обязаны уже жить отдельно. У него был опыт в этих вопросах, в конце концов, он сам был отцом, и она почти согласилась, но потом отказалась. Нельзя было объяснить почему, но каждое упоминание о том, что у него была дочь и семья, кололо ее внутри так сильно, что все сворачивалось в узел и казалось, она задыхается. Но, наверное, у нее просто было несварение желудка на нервной почве.

– Возможно, ты хотел поговорить со мной о моем переезде?

– О переезде? – нахмурился отец, и Мадаленна поняла, что не угадала. – Нет, милая, боюсь, что об этом мы поговорим немного позже. Сейчас я бы хотел с тобой обсудить такую тему, как…

Эдвард снова запнулся, поглядел на фужер, потом на камин, а следом на Аньезу. Но та была невозмутима и молчалива, как зима, и, не будь обстановка такой напряженной, Мадаленна бы обязательно фыркнула. Поняв, что поддержки он не дождется, отец ринулся с головой в омут.

– Я хотел поговорить с тобой о браке. Как ты смотришь на это?

Книга в руках Мадаленны хлопнулась на колени и открылась ровно на той странице, где Бекки Шарп снова обманывала бедного Джоза. Она была готова к любому разговору – к тому, что им придется уехать обратно в поместье, о том, что Бабушка считает ее воровкой семейных бриллиантов, она была готова даже услышать шокирующую новость, что ей следует бросить университет. Но к такому она явно не была готова. Брак. Замужество. Дети. Мадаленна знала, что однажды придет день, и ей будет нужно выйти замуж и заняться хозяйством, но она надеялась, что все это случится к тому времени, когда ей уже исполнится тридцать лет, и за ее плечами будет ученая степень. И не то чтобы она не желала детей, но сейчас, когда Мадаленна сама не знала, что ждать от следующего дня… Не такого будущего она хотела своей плоти от плоти и крови от крови.

– Папа, я тебя не совсем понимаю. – она прочистила горло. – В каком смысле, как я смотрю на брак? Ты хочешь, чтобы я вышла замуж, прямо сейчас?

– Ну когда-то тебе придется это сделать.

Бабушка появилась внезапно; в проеме показался кусок ее красного бархатного платья, и Мадаленна почувствовала, как мама вдруг ее притянула к себе поближе. Хильда прошла в гостиную, но не села по-хозяйски на диван, расталкивая всех вокруг, а остановилась около журнального столика и поглядела на отца. Эдвард что-то пробормотал про себя и было хотел налить еще бурой жидкости в стакан, но рука Аньезы его остановила. После того конфликта Мадаленна с Бабушкой не пересекалась, и в который раз она познала всю прелесть большого дома – можно было жить в одном помещении с ненавистным человеком, но не видеть и не слышать его. Хильда тоже, в свою очередь, не искала встреч ни с ней, ни с мамой, и ее голос был слышен только тогда, когда ее лампочка начинала слишком сильно коптить.

– Разумеется, я не говорю о том, чтобы ты вышла замуж прямо сейчас. – от Мадаленны не ускользнуло то, что Эдвард отодвинулся от Хильды. – Но так как тебе уже двадцать, мне кажется, стоит подумать о твоем будущем.

– Я понимаю. – осторожно начала Мадаленна. – И я действительно хотела бы выйти когда-нибудь замуж, но не сейчас. Мне нужно окончить университет, устроиться на работу, стать более самостоятельной.

– Дочка, – отец ласково ее приобнял, и она ощутила знакомый запах табака. – Я уверен, что трудно найти кого-то самостоятельнее тебя. Но я бы вовсе не хотел, чтобы ты всю свою жизнь зарабатывала себе на жизнь трудом. Слава Небесам, тебе это пока что незнакомо. – Мадаленна было открыла рот, но почувствовала, как мама ее легко толкнула. – И потом, – отец гордо выпрямился. – Все-таки не стоит забывать о том, что ты Стоунбрук, твоя фамилия дает тебе право жить безбедно. Что же ты молчишь?

Мадаленне было что сказать, но мама так выразительно промолчала, что ей пришлось взять с нее пример. Разумеется, когда-нибудь отец должен был узнать и про ее уроки, и про то, как они экономили каждый цент, но Аньеза откладывала этот разговор каждый день, говоря, что это может ранить Эдварда. Конечно, ей хотелось крикнуть, задумывался ли кто-то о ее чувствах, но это было бы лишь проявлением инфантильности, и Мадаленна каждый раз прикусывала язык.

– Я все понимаю. – в горле отчего-то сильно пересохло. – Но в чем смысл такой поспешности? Почему я не могу подождать еще лет пять, и потом уже задумать о замужестве?

– Милая, – Эдвард снова переглянулся с Аньезой, и снова остался без поддержки. – Я не уверен, что после двадцати одного ты сможешь подобрать себе хорошую партию.

– Папа, ты мыслишь старомодно. – она улыбнулась. – Сейчас так думают только одни престарелые лорды и герцогини. Обычные люди спокойно женятся и в сорок, и в пятьдесят.

– Но ты не из этого круга.

Ответ отца ее удивил. Эдвард стоял за спиной Бабушки, и их тени почти что сливались в одно целое, только седая голова Хильды все равно возвышалась над своим сыном. Она всегда была там, куда Аньезе и Мадаленне были закрыты все пути. Отец мог говорить что угодно, мог убеждать своих «дорогих девочек», что он не хочет иметь ничего общего со своей матерью, но правда оставалась такой, что все его мысли становились мыслями Хильды, и этот процесс ничто не могло остановить.

– Я поясню. – он снова подошел к огню, и его лицо опять стало темным. – Мои слова могут коробить тебя, честно говоря, они и меня не меньше смущают, но это правда. Мадаленна, – он вдруг присел перед ней на колени. – Так случилось, что мы родились с этой фамилией, со всеми регалиями и со всеми недостатками. И сменить ее можно только посредством замужества.

«Чтобы стать как Хильда, выйти замуж по расчету и испортить жизнь себе, своему мужу и своим детям?» Злые слова уже хотели вырваться, но спокойная улыбка мистера Гилберта возникла перед ней так ярко, что она даже почувствовала легкое касание его руки на своем плече. Мадаленна должна была себя контролировать, чтобы не быть такой же, как ее Бабушка. Посильнее вцепившись в руку матери, она набрала побольше воздуха.

– За Джона я замуж не пойду.

– Я и не прошу, – махнул рукой отец. – Хотя, если честно, не могу понять, чем он тебя так не устраивает. – Мадаленна уже хотела рассказать историю про Пятнышко, но Эдвард ее перебил. – За исключением той истории на скачках, он вроде бы милый парень.

– Но он же не из нашего круга. – съязвила она и опять почувствовала легкий толчок в бок.

– Я слышал, его отец собирается баллотироваться в мэры Портсмута, так что, тут ты ошибаешься.

– Он мне не нравится.

– Это, конечно, аргумент. – кивнул отец, но Мадаленна не смогла понять: был он искренен или нет. – Но я сейчас говорю не про него. Поверь, дорогая, меньше всего я хочу, чтобы ты была несчастна в браке. Я всегда мечтал, чтобы твоя замужняя жизнь была счастливой, ну и… – он замялся. – Ну и богатой. К сожалению, в нужде редко кто бывает счастлив. Но для того, чтобы найти мужа, тебе нужно показаться в обществе. Общаться. Танцевать. Смеяться. Понимаешь?

– Понимаю.

Мадаленна, наверное, могла полюбить и танцы, и светские собрания; ей нравилось танцевать и улыбаться, и одно время она даже мечтала о том, чтобы надеть красивое платье и закружиться в лунном зале под Синатру или Кросби, но потом эта мечта стала блекнуть под бабушкиной идеей замужества. Какое бы событие не намечалось, везде Хильда умела приплести разговоры о правильном поиске мужа. Однако сначала ее внучка была слишком мала для таких сборищ, потом слишком невоспитанна, а потом сама Мадаленна поняла, что балы и благотворительные базары служат действительно одной цели – выгодному браку. От этого ей стало грустно.

– И на какие балы ты собираешься меня отправить?

Отец поежился и бросил быстрый взгляд на свою мать. Хильда сидела всю беседу молча, глядя в одну точку и не шевелилась. На мертвой лисе, которой был оторочен ее халат, изредка мелькали тени от огня, и тогда, казалось, животное оживало, а стеклянные глаза начинали поблескивать в темноте. Бабушка была старой, Мадаленна это вдруг поняла только сейчас. В молодости она была красивой настолько, что все бульварные издания сравнивали ее с чистым ангелом; настоящая суть умело скрывалась за длинными ресницами, за карими глазами и нежно очерченным ртом. Но с возрастом красота стала уступать место пресловутому внутреннему миру, и все его уродство не дало ей красиво постареть. Холодная красота стала страшной, скулы натянулись на кости, глаза стали слишком маленькими, и в них постоянно вспыхивала такая злость, что даже взрослым мужчинам становилось не по себе. Хильда молчала, и Мадаленна знала, как той было нелегко. Все, что происходило сейчас, для нее означало крах ее собственной империи. Вершился ее ночной кошмар – сын отвернулся от матери, а хозяйкой дома стала ненавистная итальянка. Но за все надо было платить, и старя женщина это осознавала.

– Нужно признать, – откашлялся отец. – Что многие решения, которые принимала моя мать, были ошибочными. – Бабушка попыталась что-то сказать, но Эдвард только поморщился. – Но в этот раз ее предложение, на мой взгляд, оказалось не таким уж и плохим. Бал дебютанток.

Это было забавно. Мадаленна знала, что пошла внешностью в свою мать и выглядела моложе своего настоящего возраста, но не до такой же степени. Свое посвящение в свет она пропустила еще четыре года назад. Признаться честно, тогда она ужасно хотела попасть в дом к миссис Ройтвуд – эта женина была одной из немногих, кто хорошо относился к ней и к ее матери, но Бабушка категорически запретила ей показываться в Лондоне и даже специально заперла внучку в день бала в особняке под предлогом, что в замочной скважине сломался ключ.

– Папа, мне кажется я немного старовата для дебютантки.

– Это чистая формальность. – отмахнулся Эдвард. – Я знал одну девушку, ты ее помнишь, дорогая, – он подмигнул Аньезе. – Так вот, она ходила на эти самые балы до тридцати лет.

– Патриция Дэвис. – улыбнулась Аньеза. – Она еще носила на голове такие забавные банты, то красный с синим узором, то золотой с фиолетовым…

– Ну да, так что, тебе, Мадаленна, самое время. К тому же, бал устраивают знакомые Хильды.

– Сомнительное преимущество. – пробормотала Мадаленна и услышала, как мама тихо хмыкнула.

– Между прочим, – подала голос Бабушка. – Это общие знакомые, Мадаленна, и ты их очень хорошо знаешь. Так что, твой сарказм неуместен.

– Единственный общий знакомый, который у нас есть, Бабушка, это мистер Смитон. – не смогла удержаться Мадаленна. – Но вряд ли он устраивает бал дебютанток.

– Должна заметить, – процедила Хильда. – Твое чувство юмора прямо пропорционально твоим ужасным манерам.

Мадаленна подпрыгнула на сиденье – так ей хотелось бросить в лицо Бабушке что-то обидное и колкое – таких вариантов было немало, но рука матери легла ей на плечо, и она посильнее сжала руки в кулаки.

«Не быть как Хильда. Не быть как Хильда.»

– Хватит, мама. – прервал ее Эдвард. – Мистер Смитон – достойный человек, и я рад, что моя дочка с ним общается. Разговор о другом. – он снова налил себе в стакан, и на этот раз рука жены его не остановила. – Я хочу, Мадаленна, чтобы ты понимала важность всех этих событий. Я знаю, как тебе не нравится светское общество, тебе это передалось от своей матери, поэтому все эти балы – только возможность выгодно выйти замуж.

– Как сентиментально. – послышался голос Аньезы.

– Перестань, дорогая, – в голосе отца появилось раздражение. – Я только озвучиваю прописные истины. Мадаленна всегда была слишком умна, чтобы видеть только одну обертку. Все прекрасно знают, зачем выезжают на эти мероприятия, и все равно продолжают придумывать разные отговорки, только чтобы позабыть про правду. Одним словом, Мадаленна, от тебя требуется только одно: делать вид, что тебе нравится присутствовать тут и там и улыбаться.

– Замечательно.

– И пооптимистичнее! – воскликнул Эдвард, когда увидел выражение ее лица. – Мы же готовимся не к похоронам, а к празднику.

– Это как сказать. – руки отчего-то замерзли, и Мадаленна сцепила их в замок.

– Мадаленна! – крикнула Хильда и сразу замолчала под гневным взглядом отца.

– Не стоит так волноваться, Бабушка. Иногда одни похороны веселее десятка свадеб.

Родители переглянулись и коротко рассмеялись. Брак в этих кругах всегда рассматривался в качестве выгодной сделка, и нельзя сказать, что Мадаленна горячо возражала против этого. Если сделка заключалась на равных правах и обязанностях, если будущие супруги хотя бы уважали друг друга, то тогда с полной уверенностью можно было сказать, что дальнейшая совместная жизнь обещала быть если не лучезарной, то хотя бы спокойной. Случай ее отца и матери был исключением из правил, и, несмотря на ту любовь, которая их связывала, Мадаленна понимала, что они слишком много поставили на риск, чтобы их чувство оставалось таким же горячим и всеобъемлющим. Они качались из стороны в сторону, крепко держась друг за друга, но в последнее время ей казалось, что нечто неопределенное вставало между ними и начинало отбрасывать тени и на остальных. Да, Мадаленна была согласна на подобную сделку при одном условии – жениха она выберет сама.

– Так ты согласна?

– Полагаю, в данном случае этот вопрос риторический.

– Ну, перестань, перестань, – отец ее потрепал по щеке. – Все не так уж и плохо, замуж ты выйдешь только за того, кого сама сочтешь нужным. Или я тебе помогу, – тише добавил Эдвард, но Мадаленна его услышала.

– И где же будет этот бал дебютанток? – непонятное раздражение росло все сильнее и сильнее, и она едва сдерживалась, чтобы не треснуть рукой по дивану. – Что за очередной дворец из белого мрамора и хрусталя?

– Дом мистера и миссис Гилберт.

– Джейн Гилберт прислала это приглашение, очень добрая и хорошая девушка, – с непонятным хвастовством говорила Бабушка. – Вежливая, воспитанная, родителям с ней повезло…

Слова досады замерли на языке, и рука безвольно выпустила нитки из обивки дивана. Мадаленна рассеянно посмотрела на поврежденную ткань – прямо посередине шелк был безнадежно испорчен, и вышитое розовое дерево превратилось в сваленный куст. «Бедное дерево,» – подумала она, а потом чей-то голос добавил: «Чтобы дерево росло здоровым и крепким, необходимо регулярно обрезать его ветки». Мысли забегали так быстро, не давая ей подумать о том, что ее действительно волновало – так случалось всегда, когда она начинала думать о чем-то неизбежном и важном. А потом Мадаленна услышала свой собственный голос:

– Я согласна.

– Правда? – отозвался отец. – Отлично. По-моему, это будет перед Рождеством.

– Хорошо.

Непонятное смирение одолело ее, и внезапная мысль заставила ее покраснеть – она была готова побывать в тысячи домах, чтобы только в одном услышать знакомый голос. Краска заливала ее щеки, шею, и внутри все похолодело, когда она почувствовала внимательный взгляд Аньезы. Мадаленна сжала руки в кулаки, чтобы неподобающие мысли исчезли из ее сознания, но те только замерли, а не ушли насовсем.

– У тебя есть платье? Пышное, длинное? – Эдвард замер, пытаясь представить, что носили в свете в этом сезоне. – Зеленое?

– Можно попросить миссис Бэсфорд сшить мне новое.

– Миссис Бэсфорд! – фыркнула Хильда. – Дорогая, ты идешь не на сельский праздник, а на светское мероприятие.

– Миссис Бэсфорд шьет прекрасные платья, – стояла на своем Мадаленна. – Ничуть не хуже, чем лондонские мастера. И сдается мне, что на сельский праздник надо одеваться куда приличнее, чем на Праздник Осени.

– Мадаленна!

– Кто такая миссис Бэсфорд? – беспомощно оглянулся Эдвард.

– Отличная портниха. – отозвалась Аньеза. – Но мы можем посмотреть что-нибудь и на Сэвил-Роу.

– Я не собираюсь одеваться в ателье, где обшивают королевскую семью. – проворчала Мадаленна.

– Ты стала вдруг коммунистом? – рассмеялась Аньеза и потрепала ее по волосам. – Это новость. Но я предлагаю отложить все разговоры до завтра, ужасно спать хочется. – она зевнула и растянулась на диване.

– Да, да, конечно, – засуетился Эдвард и хотел уже позвонить в колокольчик, как Хильда вдруг прошелестела нечленораздельное и повисла на руке отца.

– Мой дорогой, будь добр, проводи меня до второго этажа.

Эдвард было взглянул на жену, но та легко махнула рукой, и он, сжав зубы, предложил матери руку. Их шаги в унисон раздавались на лестнице, ступени поскрипывали под ногами, и Мадаленна почувствовала внезапную усталость – такая всегда появлялась, когда она проводила хоть сколько-то времени с Бабушкой. Она уже хотела уйти к себе в комнату, как мама вдруг подтянулась и поманила к себе. Мадаленне внезапно стало страшно. Аньеза могла читать ее мысли с самых ранних лет, она знала то, в чем ее дочь не признавалась сама себе. И раньше эта связь всегда радовала Мадаленну – она знала, что мама рассеет все ее страхи и сомнения, но сейчас все стремительно менялось. Она не хотела, чтобы Аньеза догадалась о том, что она сама прятала от себя. И, тем не менее, она состроила уставшую гримасу и присела к матери на диван.

– Начинает холодать. – заметила Мадаленна.

– Да, тебе стоит начать носить зеленое пальто. – ответила Аньеза.

– Мне кажется, его поела моль.

– Тогда нужно заштопать или купить новое.

– Мне нравится и старое. Я возьму у тебя нитки?

– Конечно.

Это была занимательная игра. Мадаленна пыталась оттянуть время экзекуции, а Аньеза делала вид, что не замечает смешных попыток. Временами Мадаленна завидовала сама себе – такие хорошие отношения у нее были с матерью, но иногда ее пугала способность той видеть все скрытое. Возможно, и она унаследовала такую же возможность, а может быть, это было особое свойство матери – видеть все мысли своего ребенка. Они молчали и смотрели на то, как огонь полыхал в каменном камине. Иногда дрова потрескивали, и с каждым сгорающим поленом, ее выдержка терялась. Наконец она не выдержала, но стоило ей повернуться к Аньезе, как та тихо проговорила:

– Как странно.

– Что странно?

Нервы Мадаленны были на пределе, и она едва удерживалась от того, чтобы не вскочить с места и не начать ходить по комнате. Руки затекли, оказывается они застыли так, будто держали шариковую ручку, и она встряхнула ими.

– Знаешь, я всю жизнь старалась уберечь тебя от всех опасностей. – задумчиво начала Аньеза. – Когда тебя еще не было, я думала только о том, как защитить тебя от того мира, в который ты попадешь. Я же знала, в какой дом мы идем. Но у меня не получилось.

Мама начинала клонить в другую сторону, и от этого та решительность, с которой Мадаленна решила опротестовывать каждое изречение, куда-то исчезла. Ей было знакомо это выражение лица, и каждый раз, когда оно появлялось, оно ее пугало. Тогда мама уходила в свои внутренние переживания и не позволяла никому себе помочь.

– Почему не получилось? – Мадаленна приобняла ее. – Мама, ты была единственным человеком, который спасал меня от этого ужаса. И я очень благодарна тебе.

– Да, – улыбнулась Аньеза, но улыбка вышла жуткой. – А должна была дать тебе лучшее. И не лучшее, что могла дать, а лучшее, что было во всем мире. Но я не смогла.

– Мама, – но та не дала ей договорить.

– Я надеялась, что ты заведешь себе друзей в этом Портсмуте, но случилось так, как случилось. И я ничуть не возражала против дружбы с мистером Смитоном, но должна была понимать, что одиночество может толкнуть на разные поступки.

Мадаленна хотела встать, но Аньеза сильнее сжала ее руку и пристально посмотрела на нее. Отчаянное решение – признаться во всем себе – возникло внезапно и так же внезапно ушло. Ей было не в чем признаваться, а если даже и было, то только не под таким давлением. Разговоры с самой собой всегда заставляли ее лежать ночи без сна, потому что, пока она скрывала от себя правду, ей было легче жить. Ее душа и сердце всегда контролировались ей самой, но только сейчас Мадаленна начинала понимать: так было оттого, что ей не выпадало никаких испытаний, требовавших компромиссов с собой и со своей совестью. Жить было легко и просто, ведь все трудности, которые ей выпадали требовали от нее только сил и стараний, но не колебаний между желанием и приниципом.

– Я не понимаю, о чем ты.

Поэтому легче всего было сделать вид, что она действительно не понимала, о чем говорит Аньеза. Может быть, это был трусливый, недостойный поступок, но Мадаленна понимала, как только она признается себе в том, что она уже давно чувствовала, начнется необратимый процесс. Ей не хотелось ни терять голову, ни чувствовать, что к ее сердцу кто-то подобрал ключ.

– Мадаленна, – остановила ее мама у лестницы. – Я не хочу быть нечестной с тобой, не хочу юлить и притворяться, поэтому скажу прямо. Я не одобряю подобные отношения.

– Какие отношения? – Мадаленна не рискнула поворачиваться к ней лицом. – О ком ты говоришь?

– Мистер Гилберт – твой преподаватель, он не может быть тебе другом.

– Это почему?

– Мадаленна, ты сама понимаешь, почему.

В ней проснулась непонятная злость. Она уже давно вышла из того возраста, когда ей могли говорить, с кем она должна дружить, а с кем – нет. Все свое детство она провела одна только по той причине, что все ее друзья из школы в Портсмуте были недостаточно хороши для Бабушки, и сейчас, когда наконец появился тот человек, который понимал ее, поддерживал и держал ее руку в своей, ей снова говорили, что эта дружба недопустима. И говорил ей это ее самый близкий человек.

– Нет, не понимаю. – пожала она плечами. – И не хочу понимать.

– Согласна, – вдруг сменила тон Аньеза. – Ты действительно не понимаешь. Ваши отношения… – но Мадаленна ее перебила.

– Нет никаких отношений, нет и быть не может! Просто он – единственный за долгое время, кому я стала небезразлична. Он – первый, в ком я увидела интерес к себе, хороший, добрый интерес. Он видит потенциал во мне, он верит в меня, он спасает меня! И подозревать мистера Гилберта в чем-то другом… Это подло и мерзко! – ее голос сорвался на крик, и она почувствовала, как в руки ей впилась деревянная балясина.

– Я не говорю ничего дурного о мистере Гилберте, – Аньеза тоже повысила голос. – Он действительно добрый, хороший и мудрый, и если так получилось, что вы познакомились раньше, чем оказались в одном университете – значит, так и должно быть, я согласна с этим. Но дружбы у вас быть не может.

– Дружба между мужчиной и женщиной есть!

– Разумеется, если только один из них не влюблен в другого.

– Мистер Гилберт – женатый человек. – запальчиво произнесла Мадаленна.

А потом увидела взгляд матери и осела на ступеньки. Все слова исчезли, и в голове оказалось так пусто, будто все заполнилось белым туманом. Сначала она не любила мистера Гилберта. Не любила потому, что ей казалось, он отнимает у нее мистера Смитона. Однако это оказалось обычной отговоркой – она не могла его принять из-за того, что с самой первой встречи он понял ее. Мадаленна не привыкла к тому, чтобы заглядывали к ней в душу, пусть даже так осторожно и с такой мягкостью. Но мистер Гилберт был так добр, так располагающе вежлив, что она сама даже не заметила, как ей стало не хватать его ласкового взгляда и его улыбки. У него была прекрасная улыбка, немного подтрунивающая, слегка дразнящая и так много обещавшая, что, не будь Мадаленна настолько твердо уверена в том, что ее сердце заперто, то потеряла бы голову. Только вот уверенность с каждым днем расшатывалась все сильнее. Джон тоже был добр, Джон тоже интересовался ее жизнью, но в каждом его слове была фальшь, а у мистера Гилберта одна безграничная забота, от которой хотелось упасть, зная, что ее поддержат сильные руки. Джон тоже был красив, но у него не было ни таких пронзительных синих глаз, где равнодушие в мгновение сменялось теплотой, не было усмешки, от которой внутри Мадаленны поселялся необъяснимый восторг, а от смущения хотелось спрятать лицо в руки, не было взгляда, в котором сквозило столько лукавства, отчего ей хотелось улыбаться. И она никогда не скучала по милому Джону так, как скучала по мистеру Гилберту. Это была настоящая тоска, кидающая из напускного равнодушия в глубокое отчаяние, прерывавшееся только на надежду новой встречи. Ответ на все эти чувства были на поверхности, но Мадаленна изо всех сил старалась не отвечать на него. Только не сейчас, только не того человека, который был так близок ей и так далек от нее одновременно. Ей хватало одного: когда он держал ее за руку, все было хорошо.