Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"
Автор книги: Ann Michaels
сообщить о нарушении
Текущая страница: 58 (всего у книги 68 страниц)
***
Колесо велосипеда вывернулось, и она с грохотом свалилась на землю. Ей и раньше случалось падать с сиденья, но чаще всего удача оказывалась на ее стороне, и она падала прямиком на мягкий мох или на притоптанный ил; после этого немного болел бок, она хныкала, и дедушка, уговаривая ее, дарил снова несколько шоколадок. Но на этот раз удача, вероятно, была у кого-то в гостях, потому что она упала ровно на квадрат асфальта перед красной дверью Волшебника. Она крикнула от боли – камень вонзился ей в ногу до крови, но из сторожки никто не вышел. Она крикнула еще раз – дедушка всегда помогал ей, когда она падала, – но и во второй раз никто на помощь ей не пришел. Она хотела заплакать, но, посмотрев по сторонам, раздумала. Какой смысл был плакать, если тебя никто не слышал? Да и вообще плакать ей не нравилось – от этого всегда наливалась тяжестью голова, да и строгая бабушка могла дать несколько оплеух, если ее голос был слишком громким. И, в конце концов, ей было уже семь лет – в это возрасте уже не плакали. Можно было посопеть, пообижаться на несчастный руль, на плохое сиденье велосипеда, но плакать – нет. Ее бы засмеяли все в городе. Она немного посидела на корточках, сжав зубы, чтобы попривыкнуть к боли в колене, а потом зажала небольшую ранку рукой и отодвинула велосипед в сторону. Красная дверь вдруг открылась.
– Молодец. – прозвучал рядом с ней спокойный голос. Она посмотрела наверх.
Около нее стоял Волшебник с небольшим пузырьком в руках и пакетом с бинтами. Его строгое лицо сегодня было мягким, он снова улыбался, и она потерла опять занывшую ногу.
– Это все новый велосипед, – она кивнула в сторону синего руля. – Это из-за него я упала.
– Я бы не сваливал все на велосипед. – серьезно посмотрел на нее Волшебник. – Просто тебе нужно больше практики, а велосипед тут не виноват.
– Может, – она пожала плечами и пискнула, когда щипучая жидкость коснулась ранки; из глаз брызнули слезы. – Больно!
– Неприятно. – подтвердил Волшебник. – Но вовсе не стоит твоих слез. Поверь мне, Мадаленна, в этом мире надо плакать только из-за очень страшных вещей. На пустяки надо просто пожимать плечами. Понимаешь?
Она кивнула. Волшебник хлопнул ее по плечу и исчез в домике, но дверь не закрыл. Она не была уверена, что ей следовало оставаться на этой поляне, и она не знала, выйдет ли Волшебник еще раз, но что-то удерживало ее на месте, и ноги никак не могли сдвинуться. В домике что-то упало, и она подпрыгнула на месте от неожиданности. В двери все-таки показалась седая голова, и Волшебник вышел с небольшим свертком в руках.
– Открывай.
– А можно?
Бабушка никогда не дарила подарков, даже запрещала дедушке и маме; говорила, что все это – баловство. А если подарки и случались, то ей приходилось ждать кивка суровой бабушки, прежде чем потянуть за красивые ленточки. Но Волшебник кивнул раз десять, и она спросила его еще ровно десять раз, и только на одиннадцатый потянула на себя бархатную ленточку. Из мешочка выпал небольшой камешек, прозрачный с одного бока, голубой – с другого. Она читала о таких камнях в большой книге в золотой обложке. Там говорилось, что такие драгоценности прятали в одной вечно зеленой стране, где радуга раскидывалась с одного берега реки на другой, и странные существа в больших шляпах прятали эти камни в большие глиняные горшки.
– Красивый… – прошептала она, разглядывая сокровище.
– Когда тебе исполнится двадцать, у тебя будет целый набор украшений из таких камней. – в глаза Волшебника что-то заблестело, и он отвернулся. – А теперь иди, иначе твоя суровая бабушка будет тебя искать.
Он подтолкнул ее велосипед, и она проехала всю дорогу до дома, не останавливаясь и ни разу не упав. Все ее мысли были заняты только одним – если он настоящий Волшебник, и у него есть все, то, что она может ему подарить?
***
Больно стало ночью. Ей пришлось остановиться в старом доме, Стоунбрукмэноре, потому что было начало весеннего сезона, и все гостиницы в Портсмуте были заняты. Дом был пустой – Полли снова вернулась на бульвар Торрингтон, и Мадаленна осталась в темном особняке одна. Холодный, пустынный, темный – все воспоминания детства нападали на нее, но отталкивались от той боли, которая обнесла ее собой. Она поставила чемодан на пол и найдя спички, зажгла одну свечу. Темные силуэты кружились на гобеленах, обоях и хрустальных вазах, и сразу же смешивались в одну большую тень, когда луч света падал на них. Мадаленна не боялась ни теней, ни призраков. Она охотно бы поговорила с призраком первого Стоунбрука, расспросила – как это сражаться с подступавшей болью и не находить отчаянного выхода. Она бы с удовольствием посмотрела бы на дедушку и спросила, как ему живется без нее и не ответила бы на вопрос, как ей живется без него. Потому что единственная нитка с ее счастливым прошлым была обрезана.
Мадаленна поднялась наверх, в свою старую комнату, где на белом потолке все так же желтело пятно из-за сильного ливня. Не раздеваясь, она легла на прохладную кровать и так сжала глаза, что ее замутило. Под темнотой расплывались цветные пятна, а Мадаленна надеялась почувствовать жжение в глазах и щипание в носу – тогда слезы могли бы пролиться, и ей стало бы намного легче. Но ничего. Глаза были сухими, она не валялась в истерике, и мозг работал отлажено. Нужно будет зайти в теплицы; проверить цветы, навести порядок в сторожке – в комнатах она так и не была, и заняться завещанием. Мозг работал лучше, чем прежде, однако Мадаленна все равно стала засыпать. Глаза закрылись, и она оказалась в спасительной черноте.
А потом наступила боль. Первая. Неприятная. Она появилась не оглушительно, а как бы потягивая. Мадаленна крепко спала под звук начавшегося дождя, как вдруг что-то будто зацепило ее за нерв и начало этот нерв постепенно наматывать. Она все еще крепко спала, а боль уже появилась, неспеша сообщая о своем приходе. Мадаленна старалась удержаться в своем сне, старалась не просыпаться, но сны становились обрывочными, и она слышала только одно слово: «Одна.». Оно повторялось в ее голове голосами нараспев; голоса были страшными, мелодичными; они все пели и пели, а она старалась закрыть уши руками, только чтобы их не слышать. Мадаленна села в кровати и огляделась вокруг – темная комната, темный дом, темный лес. И одна, одна, одна. Рядом не было никого, кто мог защитить, обогреть, улыбнуться. Рядом не было никого, кого она могла защитить, обогреть, улыбнуться. Одна. Голоса стали такими громкими, что она вскочила с постели и открыла окно. Мадаленна всегда чувствовала запах цветов из теплиц, но сейчас все запахи исчезли, кроме одного – сырая земля. Мистера Смитона не было. Он не уехал, он умер, и больше никогда не вернется. Но если она была бы здесь хоть за день до этого, он бы все еще был, он бы все еще сидел в своем кресле-качалке с чашкой чая в руках. Он бы еще был. Боль стала нестерпимая, ей показалось, что она задыхается, и тогда Мадаленна закричала во все горло. Она кричала, кричала так, что верхушки деревьев гнулись. Но вокруг была тишина, и Мадаленна подумала, что оглохла. Но оказалось, что она не кричала; она просто стояла в окне с раскрытым ртом. Мадаленна теряла всех, кого любила. Всегда.
***
У Волшебника тоже был День Рождения, она не сомневалась в этом, а еще Волшебник был очень одинок – это ей по секрету шепнул дедушка. Она часто думала, почему у Волшебника не было ни бабушки, как у ее дедушки, ни такой девочки ее возраста, с которой можно было бы играть. Иногда она представляла, как открывает красноватую дверь, а на пороге ее встречает такая же девочка в розовом платье. Или голубом. У нее могла бы появиться подруга, ведь с соседскими детьми бабушка ей играть не разрешала и каждый раз громко кричала на нее, когда она убегала в город. Но все оставалось неизменным – Волшебник был один, и ей приходилось играть только с ним. Но играть с ним было даже интересно. Он всегда придумывал интересные загадки, помогал ей находить таинственные сокровища и даже сделал ей настоящий жезл фей – длинная палка блестела на солнце и переливалась всеми цветами радуги. Но что можно было подарить самому Волшебнику, у которого было все?
Она долго думала и разбирала свои драгоценности. Сначала она решила, что можно подарить коллекцию камней – ее она собирала целый год, и как бы не жаль было с ней расставаться, она решила, что для Волшебника это будет самый подходящий подарок – камешки лежали в коробке из-под датских леденцов и всегда сверкали, когда она приоткрывала крышку. Но дедушка сказал, что у Волшебника уже был похожий ларец с сокровищами, и чтобы она оставила их себе. Тогда она решила расстаться с большой коллекцией журналов про природу. Папа выписал ей их из Европы, из самого Корка, и она с удовольствием рассматривала цветные картинки, на которых были изображены далекие города и страны; она всегда размышляла, в какой из них может оказаться сам папа. Но оказалось, что на нескольких страницах расползлись предательские пятна от слез, и она отложила журналы в ящик. Тогда пришел черед большой книги в фиолетовой шелковой обложке с золотым обрезом. Это была ее любимая книга сказок, мама всегда читала ее перед сном, но она никогда не засыпала, прежде чем сказка заканчивалась, ей всегда было интересно дослушать, чем закончится борьба принца с драконом, или выйдет ли наконец принцесса из своего заточения. Книга была любимой, но ей вдруг захотелось, чтобы она лежала на полке у Волшебника, ведь где еще ей было место, как не в зачарованном домике?
Она собралась рано утром и вышла из дома. Обычно ее не пускали гулять одной, но в семь утра все еще спали, и ее никто не заметил. Она точно не знала, когда именно у Волшебника было День Рождения, дедушка сказал, что в конце июля, но она и не выпытывала – волшебники вообще отличались большой скрытностью. Быстро пробежав мимо узкой реки по мосту, она вышла к полю и ровно через несколько минут уже была у домика. А вдруг Волшебника не было дома, мелькнула страшная мысль, вдруг он куда-то ушел, и теперь она вообще его больше не найдет? Такие случаи были; волшебники исчезали, никому слова не сказав и больше уже не появлялись. Но не успела она задрожать от страха, как дверь распахнулась, и на пороге появился Волшебник.
– Мадаленна! – улыбнулся он. – Что ты здесь делаешь так рано?
– Это вам. – она протянула ему книгу, и Волшебник недоуменно посмотрел на нее. – Это подарок.
– Подарок? Мне?
– Да. – кивнула она. – Дедушка сказал, что у вас было День Рождения, только не сказал когда, а День Рождения всегда получается плохим, когда нет подарков.
– Это точно. – тихо ответил Волшебник.
Она улыбнулась и сразу нахмурилась, когда увидела, что Волшебник достал из кармана носовой платок и приложил к глазам. Ей тоже захотелось плакать. Неужели ему не понравился подарок?! Она так и знала, что нужно было дарить коллекцию камней, но ведь книга была самой красивой, и у нее была такая хорошенькая золотая закладка…
– Вам не нравится? – она старалась не плакать.
– Очень, мне очень нравится. – теперь он снова улыбался, и ей стало легче. – Очень красивый подарок, спасибо тебе большое. Мне просто жаль, что тебя не видит Грейс.
– А кто такая Грейс?
– Моя жена.
– А разве у волшебников есть жены? – удивилась она; в книге сказок про это нигде не было написано.
– Есть, – в глазах у Волшебника снова что-то блеснуло. – Просто их отбирают у них слишком рано. Заходи, Мадаленна, я тебя напою чаем.
Она зашла в волшебный домик и впервые почувствовала неприятное ощущение. Ей стало стыдно, но ощущение повисло в ней и никак не уходило. Она не хотела возвращаться в свой дом. Она не хотела возвращаться в свою комнату, к своим игрушкам и плюшевому ослу, которого ей подарила мама. Ерзая на табуретке, она подтянулась к столу и взяла в руки чашку сливового цвета. Ей хотелось остаться в домике Волшебника.
***
Мадаленна не смогла зайти в сторожку. Она ходила вокруг нее третий день и не могла открыть дверь. Та блестела на солнце все той же красной краской, и где-то в глубине чернел замок, но Мадаленна не могла взять ключ из-под коврика и открыть дверь. Она знала, что не выдержит этого и скорее упадет в обморок прямо на ступеньках, чем вдохнет знакомый запах кофе, газет и чернил и не сможет позвать больше мистера Смитона. Внутри ее начинало разрывать на части; боль была и никак не хотела ухолить. И самое страшное было в том, что Мадаленна начинала понимать, какой безвозвратностью отдавала смерть. Уход дедушки был легче, когда она беззвучно плакала на тахте садовника, а он сидел рядом и спокойно гладил ее по волосам; смерть Марии растаяла в заботах по дому, которые сразу переложила ей на плечи Хильда. Теперь Мадаленна была одна, и у нее не было даже сил на то, чтобы оплакать Филипа Смитона.
Третий день подряд она выходила из Стоунбрукмэнора и шла по дороге, потом переходила ручей и выходила в поле. Несколько минут, и она оказывалась у знакомой таблички, а потом поворачивала обратно. Ей было невыносим вид большой дороги, ей был ненавистен лес, Мадаленна хотела разломать теплицы, потому что человека, ради которого она приходила туда – его больше не было. Филип Смитон все в своей жизни делал правильно и верно. Его единственной ошибкой стала собственная смерть. Она хотела заплакать, хотела разрыдаться до головной боли, но единственное, что она делала – останавливалась у ворот и смотрела на дверь, ожидая, что из трубы пойдет дымок, и знакомый голос позовет ее по имени. Тишина. Она теперь окружала ее и не давала дышать. Мадаленна собиралась свыкнуться с мыслью, что она теряет всех, кого любит, но это было не так просто. Ей хотелось, чтобы хоть раз эта заклятая закономерность прервалась.
Камни в туфлях мешали ей идти, но она не останавливалась. Приветственная табличка все так же болталась на ветру, и Мадаленна мельком взглянула на нее. Нужно было зайти в дом, нужно было удостовериться, что все хорошо, но она застыла у двери. Когда дедушка привел ее сюда первый раз, она тоже стояла у этих ступеней. Стояла и думала, что, наверное, в этой комнате живет настоящий Волшебник. Потом дверь открылась, и она чуть не упала от потрясения. Тогда маленькая Мадаленна действительно поняла, что волшебство существует, и вот тогда от дома Филипа ее уже было не оттащить. Она улыбнулась, когда вспомнила, как притащила целую коробку с живыми жуками Волшебнику, потому что бабушка раскричалась на весь дом, стоило ей показать этих замечательных личностей, и снова отвесила оплеуху. Даже мама отказалась смотреть на короедов и майских и попросила отнести их куда-нибудь подальше. Воспоминания о прошлом так перемешались с настоящим, что Мадаленна почти видела эту коробку, стоявшую на ступеньках и садовника, улыбавшегося, когда она показывала жуков с блестящей спиной.
В теплицах что-то упало, и она вздрогнула. Там, наверное, был большой непорядок после вчерашнего дождя, мистеру Смитоно стоило там убраться.
– Мистер Смитон, у вас что-то упало! – крикнула она.
И только когда пустота ответила ей тишиной, Мадаленна потрясенно оглянулась, и осознание произошедшего ясно представилось ей. Она была одна. Одна. Одна. Одна. Слез не было, была только боль, и она осела на землю, закрыв глаза руками. Отчаяние остро дергало ее из стороны в сторону, и Мадаленна так сильно вцепилась в волосы, что чуть не вырвала прядь. Теперь она была одна.
***
Ничего не предвещало беды. Он ушел так быстро и так рано, что она сама не поняла, как смогла его потерять. Дедушки больше не было, и с этим нужно было как-то жить. Она ходила по дому как потерянная, заглядывала в комнаты, надеясь, что дедушка просто спрятался и обязательно найдется. Но все это было детской чепухой. Дедушка умер, а, значит больше никогда не вернется. Несколько дней она все еще просыпалась по утрам с мыслью, что надо подбежать к нему, обнять, рассказать все, что успело ей присниться, но потом она вспоминала, что дедушки больше не было и останавливалась на пороге его комнаты, не смея туда войти.
Все сразу изменилось. Бабушка стала злая, как осенняя муха и постоянно кричала на них с мамой. Говорила, что они бесполезно занимают место, что им нужно было остаться там, откуда они были родом. А еще Бабушка стала очень радостная. Она не знала, как это объяснить, но Бабушка теперь постоянно звонко смеялась, бегала по дому, и в ее глазах загорались особенные, злые огоньки. Бабушка теперь все время звала ее «Мэдди», и это имя было настолько противным, что ей хотелось закрыть уши, только чтобы не слышать его. Бабушка говорила, что они – итальянское отродье и обязаны быть благодарны ей за то, что она пустила их на порог. Но всякую благодарность нужно отрабатывать, поэтому им придется работать точно так же, как и все прислуге. Бабушка была нехорошей, но мама дрожащим шепотом говорила, что все это – последствия ухода дедушки. Но она не верила.
– Ты теперь живешь в моем доме, – сказала Бабушка, протягивая ей серое платье. – И должна быть благодарна мне за это, слышишь?
Она смотрела на эту женщину и не чувствовала ничего, кроме глухой ненависти. Это была не ее бабушка. Бабушкой была Мария – добрая, милая, заботливая, хорошая, которую она любила, и к которой она очень хотела попасть. А эта напоминала старую ведьму из фиолетовой Книги Сказок. Но она не собиралась бояться этой ведьмы. Она посмотрела прямо на нее и сурово свела брови. Лицо Бабушки исказила судорога, и она тряхнула свою внучку за плечо.
– И не смей на меня так глядеть, мерзкая девчонка! Думаешь, что можешь вести себя так же, как твоя мать? Так нет, – ее голос стал еще громче. – Твой дедушка, твой вечный заступник, тебя слишком сильно избаловал, но его больше нет! Он умер и заруби себе на носу – в моем доме ты обязана вести себя прилично! Поняла?
Бабушка снова толкнула ее, но она только моргнула и ничего не ответила. Бабушка вручила ей ведро с тряпкой и велела вымыть полы в своей комнате. Она не стала возражать. Мама говорила в том, чтобы убирать за собой нет ничего плохого. А потом она вспомнила о сказке «Золушка». Там принцесса, правда, жила со своей мачехой, но бабушка мало чем отличалась от этой злобной мегеры. Она терла пол, скребла стены, вытирала окна, а когда вспоминала о дедушке, сразу закрывала глаза – так было легче. Она представляла, что он просто далеко уехал, но вскоре должен вернуться. Так было немного легче. Сначала она думала, что Бабушке понравится, как чисто она вытерла всю пыль и вычистила серебро, но та просто пожала плечами и брезгливо посмотрела на внучку.
– Посмотри на кого ты похожа. Иди, немедленно переоденься. Стыдно ходить всей в пыли.
Заданий становилось все больше, а потом она вдруг поняла, что они не облегчают боль. Она часто вспоминала о дедушке, и мысли не уходили просто потому, что она старалась подумать о чем-то другом. Мысли становились похожими на ворон. Они клубились над ней, махали своими черными крыльями, каркали и больно щипали за кожу. Она хотела заплакать, но не смогла. Ей было очень больно, в груди постоянно тянуло, когда она видела фотокарточку дедушки, но Бабушка говорила, что все это глупые россказни, и ее внучка просто отлынивает от работы. А потом появился Волшебник. Он пришел без предупреждения, открыл дверь столовой, где она старательно перетирала посуду и выставил без слов за дверь. Она знала, что подслушивать нехорошо, но все равно прислонялась ухом к двери. Бабушка что-то очень громко кричала, а Волшебник молчал. Потом раздался звон битой посуды, и он вышел из притихшей столовой, взял ее за руку, и они вышли из особняка. Они шли молча, Волшебник ни о чем не говорил, а когда пришли в домик, мягко подтолкнул ее к стулу и налил чая. Она держала в руках знакомую чашку сливового цвета и пыталась понять, почему ей так плохо. В соседней комнате раздались шаги, и ей показалось, что наконец-то пришел дедушка. Она вскочила с места, зацепив за собой за стул, но застыла на месте, когда увидела в дверях Волшебника. Дедушки больше не было. Напряжение внутри ее лопнуло, и слезы брызнули из ее глаз. Она помнила, как очень долго плакала, но ее никто не обрывал, никто не кричал, только гладил по волосам и молчал. У нее больше не было дедушки, но она все еще не была одна.
***
На четвертый раз Мадаленна все-таки не убежала. Напившись предварительно капель, она вышла рано утром на дорогу и, стараясь не задумываться, прошла снова мимо поля и подошла к сторожке. Ключ был все так же под ковриком; Мадаленна вставила его в дверь, и та отворилась. У садовника петли всегда скрипели, и она привыкла слышать в этом скрипе особую музыку. В этот раз ей показалось, что тишина стала оглушительной. Мадаленна застыла на пороге, не касаясь дверей в комнаты. Еще перед походом она строго приказала себе не вспоминать, не думать о том, что было, но здесь, в том месте, где воспоминания накидывались на нее, она не могла не представлять себе ребёнком, которая только-только начинала понимать, что и как устроено в этом мире и своего Волшебника, мирно объяснявшего все, что ей было непонятно. Мдаленна любила свою маму, она не смогла бы выжить, если бы не Аньеза, но мистер Смитон… Мадаленна не смогла бы стать собой, если в нужное время рядом с ней не появился этот садовник и не привел в свои теплицы.
Глубоко вздохнув, Мадаленна рывком распахнула первую дверь и сразу же зажмурилась. В голову ей ударил аромат лимонной вербены – саше с этой травой садовник всегда прятал в уголках своего домика, и тот благоухал не хуже, чем все теплицы. Она ожидала найти здесь беспорядок, но все сияло исключительной чистотой. Кровать была свежезастеленной, около стола стояли его тапочки, и Мадаленна почувствовала, как у сердца затянуло, когда увидела лист бумаги, на котором знакомым почерком было написано: «Тринадцатое марта, 1961, позвонить миссис Ноубл, переслать посылку, собрать семена для Уилтора, приготовить чемодан Мадаленны». Она так и не прислала ей этот чемодан, и тот стоял в углу комнаты; коричневый, с золотой застежкой – он сиял, словно его только начистили. Мадаленна машинально смахнула несколько крошек со стола и вдруг осела на пол. Если бы он только сказал ей, что так тоскует по Грейс, если бы только хоть словом подсказал, что ему так плохо! Она чувствовала его, но не могла читать мысли! Почему он, почему Филип Смитон, который лучше всех знал, как ей было бы сложно без него, решил оставить одну? Мадаленна чувствовала, как внутри у нее все горело от невыплаканных слез, но как бы она не старалась, те не выдавливались.
Тоска была по нему такой, что Мадаленна почувствовала острую обиду. Ее всегда все оставляли! Все уходили, не спрашивая, хочет она этого или нет, а когда она приезжала, всегда заставала одно пепелище, и теплые слова говорила она призракам, которые не могли ее обнять, которые не могли ее выслушать – одно молчание, одна тишина и пустота. Ее уже тошнило от этого спокойствия, от этого вечного спокойствия! Мадаленна встала с пола и поправила покрывало на постели. Потом сложила в ровную стопку книги, но те и так были в идеальном порядке. Он все сделал так, чтобы ей не о чем было беспокоиться. Он только не оставил себя. В груди было так горячо, что Мадаленна почувствовала легкое головокружение. Мистер Смитон, добрый мистер Смитон, понимающий мистер Смитон – так почему он ушел от нее, если так был нужен? Мадаленна бросилась к письменному столу, но и там был абсолютный порядок – чернила были налиты в чернильницу, бумага была сложена в ровные стопки, а ей так было нужно хоть что-то исправить, хоть что-нибудь убрать, только не думать, будто садовник вышел всего на секунду, а потом снова вернется. Мадаленна дергалась, но все было идеально. И наконец! Ее любимая чашка сливового цвета стояла на полке ручкой назад, а не вперед. Хоть что-нибудь. Она потянулась за ней и застыла на месте. Сколько она помнила себя, столько лет и было этой чашке. Он сам ее специально выбрал для нее, как оказалось, перед самим знакомством.
– Почему? – ее бормотание было едва слышным. – Почему вы ушли? Почему вы оставили меня? Разве я сделала что-то не так? – Мадаленна села на табуретку и положила чашку на стол. – Почему вы ушли, не предупредив? Разве я бы не приехала, если могла? Разве это честно?
Сзади раздался какой-то шум, и она резко встала, потянув за собой стул. Но это был ветер. Мадаленна Стоунбрук была одна.
***
– Посмотри на эту картину, Мадаленна. Это «Мона Лиза» Да Винчи.
– Я не люблю портреты.
– А это не портрет, это произведение искусства. Посмотри.
Она нетерпеливо сидела на месте, пока Волшебник переворачивал страницы журнала «Мир искусства». Он решил, что ей обязательно нужно показать портрет этой красивой женщины, но ей портреты не нравились никогда. Все женщины на них напоминали Бабушку, такую же грозную и неприятную. Хильда тоже решила заказать себе картину, чтобы повесить ее в один ряд вместе с предками Эдмунда Стоунбрука. Мама критически посмотрела на эту затею, но возразить не решилась. И каждый раз, когда она смотрела на эти холодные глаза, неживые лица, ей казалось, что она видит Хильду Стоунбрук. Тогда она старалась побыстрее закрыть глаза и вспомнить любимые пейзажи. Больше всех ей нравился Тернер с его расплывчатыми кораблями и морем, таким буйным и таким далеким. Так было интересно думать, что и отец мог где-то точно так же плыть и сражаться со стихией. Не меньше ее привлекали Коул и Чёрч, но мистер Смитон упорно пытался приучить ее к тому, чтобы смотреть на портреты.
– Ну, как тебе? – он встал за ее спиной. – Впечатляет?
– Впечатляет. Но мне у Да Винчи нравятся и другие работы. – не отступала она. – У него был один пейзаж…
Она принялась рыться в стопке журналов, но Волшебник взял ее за руку и снова подвел к репродукции Моны Лизы. Он повесил ее в своих теплицах, и портрет молодой женщины висел между веток магнолий и дубов. Приглушенные краски казались более выпуклыми при свете, льющемся через просветы листьев, и ей показалось, что эта красивая женщина смотрит на нее. Она читала об этом эффекте в одной из статей; оказалось, что это было не так страшно, как она представляла себе.
– Ты еще научишься любить портреты. – задумчиво произнес Волшебник. – Обязательно найдется тот человек, который подведет тебя к ним за руку и будет стоять с тобой столько, сколько потребуется.
– Это вы про себя говорите? – она повернулась к нему, надеясь увидеть улыбку, но Волшебник серьезно смотрел сквозь картину.
– Нет, кто-нибудь другой. Знаешь, тебе ведь будет сложно найти себе мужа. – внезапно заявил он.
– Бабушка тоже так говорит. – угрюмо подтвердила она.
– Ну нет, – отмахнулся Волшебник. – Твоя бабушка, уж извини меня, большим умом не отличается, болтает всякую чепуху. Я говорю, что тебе будет слишком сложно его найти, потому что ты у меня слишком самостоятельная.
– Я вообще замуж не выйду.
– Конечно! – саркастично воскликнул он. – Выйдешь. Обязательно выйдешь. Я самостоятельно тебе сосватаю хорошего человека.
– Вот еще, – фыркнула она. – Найдете кого-нибудь непонятного.
– Ты меня обижаешь, Мадаленна, – Волшебник обиженно посмотрел на нее. – Нет, моим выбором ты останешься довольна, обещаю. И потом, тебе уже четырнадцать, пора задумать если не о браке, то о взрослой жизни. Куда ты собираешь поступать?
– Не знаю. – она облизнула ложку варенья и посмотрела на картину.
Искууство – так это называлось ее спасение от всей жизни. Она падала в этот мир с наслаждением, как падали жарой в холодную воду. Все, что окружало ее там, было прекрасным и совершенным, и можно было забыть обо всем, что творилось в ее доме. Но она не всегда понимала картины, не всегда могла осознать, что высеченный камень – это волшебство. И тогда оказывался рядом Волшебник; он неспеша объяснял ей, почему картины бессмертны, почему художник обретает вторую жизнь. Она посмотрела на Волшебника; он аккуратно перебирал упавшие лепестки магнолии, вкладывая их в страницы. Одного взгляда ей хватило, чтобы понять – она будет совсем одна, когда Волшебник уйдет.
***
Ей показалось, что она слышала шум колес, но она так и не разогнулась. Теперь ее миром стала эта сторожка, и Мадаленна не собиралась ее покидать. Она всегда принадлежала к миру прошлого – прошлой радости, прошлого счастья и прошлой семьи. Теперь ее родители разводились, скрывали от нее все, что думали, ее мистер Смитон ушел навсегда, а мистер Гилберт был очень далеко. Лондон был не таким большим городом, университет был все так же открыт для встреч, но теперь он был так от нее далек, что Мадаленна и думать не могла о встрече. Колеса прошуршали по гравию, хлопнула чья-то дверь; она не стала оборачиваться – наверняка это был Эдвард, или Аньеза сорвалась из Парижа, сейчас ей никого не хотелось видеть, сейчас она бы прогнала любого, кто захотел нарушить ее покой. Чьи-то шаги раздались в коридоре, а потом Мадаленне показалось, что она почувствовала знакомый запах – ель, лаванда и апельсин. Она потрясла головой: все это было иллюзией, игрой воспаленного воображения. Мистер Гилберт был в Лондоне, рядом со своей семьей, он не мог приехать сюда. Едва различимая тень появилась в окне, и Мадаленна узнала бледно-зеленый галстук. Сиена, магазин тканей, улица, где стояли дома из желтого камня. Господи, как давно все это было, да и было ли вообще?
– Пойдемте.
Куда ей было идти? В Стоунбрукмэнор, где не было ничего живого, по ночам дул ветер в пустых комнатах, а двери открывали ее призраки? На бульвар Торрингтон, к разрушенной семье, где родители начали бы друг другу улыбаться, лгать, и опять началась эта отвратительная игра? Мадаленна снова бы закричала, и ее снова никто не смог бы услышать. У нее больше не было дома, если только снова вернуться в Италию и начать искать родственников там, но и в старом особняке она не могла видеть постоянный белый шарф Марии, чувствовать запах лимонной вербены; все это сводило ее с ума, заставляло мечтать о семье. Ей хотелось собственную семью. Мадаленне вдруг остро захотелось иметь собственный дом, мужа, детей; ей захотелось быть любимой и любить, и она закрыла лицо руками, чтобы спрятаться в собственной иллюзии от всех страхов и невзгод. Может быть, у нее получится выдумать свой счастливый мир? Может быть, стоит всегда держать глаза закрытыми, и тогда все воображаемое станет настоящим.
– Мадаленна, вам нельзя здесь оставаться.
Кто сказал, что ей нельзя здесь оставаться? Она повернулась и посмотрела на Гилберта; он был словно частью ее иллюзорного мира – в красивом костюме, в отглаженной рубашке. Он был идеальным, а ее место было в этом домике, знакомо ей с детства. Она знала каждый метр, знала, что, где и как лежит, так зачем покидать выверенный, теплый дом? Ей было хорошо, а то что болело – ничего, все переживали подобное и выживали. Она была частью изломанного мира, и сама она была такой же поломанной, с медленно отказывающим механизмом.
