Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"
Автор книги: Ann Michaels
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 68 страниц)
Где-то сзади нее послышалось скрипение двери, но ей было уже все равно. Как долго в ней это копилось, как хотелось рассказать о всем, что наболело, и вдруг, она оказалась снова виноватой во всем, ее обвиняли в излишней избалованности, а папа, ее милый, добрый папа, верил этому и даже не пытался возразить. Гнев накипал в ней волнами, и Мадаленна совсем забыла о том, что стояла рядом со спальней Бабушки.
– Она испортила жизнь мне, тебе и теперь решила портить нам всем вместе. – Аньеза пыталась махнуть рукой, но Мадаленна продолжала. – Хильда постоянно врала, изворачивалась, для нее это нормально, а для отца? Как он может верить этой… Этой старухе? Даже мистер Смитон пытался ему сказать, но он сделал вид, что ничего не понимает!
– Мадаленна.
Это был достойный финал дня. Ей не нужно было поворачиваться, чтобы увидеть лицо отца. Наверняка оно было разочарованным, и на нем застыла маска боли, но сейчас больше всего хотелось расплакаться в его объятиях, и сказать, как долго она его ждала. Однако и маска боли, и разочарование, и гнев были бы лучше, чем то каменное безучастие в его глазах, недавно смотревших на нее с такой любовью.
– Да, отец.
Он молчал, и Мадаленне показалось, что это конец. Он никогда не смотрел на нее так. Так холодно, равнодушно, так по-чужому.
– Эдвард, – хотела вступить Аньеза, но тот мотнул головой.
– Я все понимаю, что ты устала, и только поэтому так говоришь.
– Я не устала. – отрезала Мадаленна. – И мои слова были абсолютно осознанными.
– Тогда это вдвойне жестоко. Бабушка уже немолода, и так говорить о ней – это неуважение.
– Жестоко – это то, как она обращалась с нами все это время. – угрюмо отозвалась Мадаленна. – И она вовсе не волновалась об уважении нас.
– Бабушка пережила два припадка; конечно, это не могло пройти просто так. – ровно произнес отец. – И необходимо понимать, что ее характер изменился.
– Ее характер был таким и до припадков. Я не замечала ангельской доброты, пока мы скитались по Италии десять лет. Или она была добра к нам, когда называла и меня, и маму «итальянской швалью»?
Мадаленна чувствовала, как рука матери сжала ее запястье, но не могла не произнести того, что сказала. Так долго сидело это в ней, так долго она оправдывалась за то, что родилась не чистокровной англичанкой, что нервы были готовы взвиться в любой момент. Мадаленна ожидала многого, она думала, что отец молча уйдет от нее громко хлопнет дверью, но не думала, что Эдвард побледнеет, а потом коротко прикажет:
– Довольно. Лучше подумай, что ты только что наговорила. Я не хочу разочаровываться в тебе, Мадаленна.
– Эдвард! – воскликнула Аньеза, но отец уже развернулся и пошел к лестнице. – Эдвард, пойми…
Дверь за ними закрылась, и Мадаленна осталась одна. Перед глазами все плыло, а ноги дрожали так сильно, что ей пришлось ухватиться за выступ стены. Услышанное не сразу дошло до ее понимания, а когда она поняла, почувствовала, что воздуха не хватает. Хотелось плакать; из-за того, что отец не поверил ей, что не понял и не услышал ее, что даже не попытался понять, как она жила все это время. Хотелось смеяться; все вокруг становилось таким абсурдным, что не могло быть похожим на правду. Ведь не мог отец действительно бросать ей в лицо такие холодные, жестокие слова! Мадаленна постаралась вдохнуть побольше, но пояс от юбки так сильно впивался ей в талию, что она с силой дернула его, и тот разорвался. Она недоумевающе смотрела то на юбку, то на остатки пояса, а потом вдруг услышала смех за стеной – хриплый, надсадный. Смеялась Бабушка, празднуя свою победу; смеялась, зная, что снова одержала верх над ними. Мадаленна попятилась от двери и бросилась бежать. Потому что понимала, еще немного, и он удушит эту женщину своими собственными руками.
***
Как бы это не было странно, но эту ночь Мадаленна спала крепко. Как только она добралась до своей спальни, сразу упала на кровать, и черная пелена закрыла все вокруг. На этот раз ей не снилось никаких кошмаров, вокруг все было темнотой, и она сама была продолжением этой темноты. Она даже не понимала, где находится, и что с ней происходит. Все тело налилось мгновенно тяжестью, и единственное на что у нее хватило сил – это подумать, что счета так и остались непроверенными. А потом все перестало существовать. Несколько раз она выныривала на поверхность, понимала, что лежит в своей новой постели, на мягкой подушке, но вместе с очертаниями знакомой комнаты приходило и осознание страшной ссоры, и Мадаленна снова приговаривала себе: «Спать, спать». Один раз, под утро, она проснулась от непонятного шума прямо около ее двери. Сонно потянувшись и чуть не запутавшись в пижаме, она подошла поближе к порогу и прислушалась к голосам.
– Ты не понимаешь, как нам сложно было без тебя, – шептал один голос. – И ты просто предпочитаешь закрывать на это глаза.
– Мадаленна – уже взрослый человек и должна понимать, что с некоторыми недостатками пожилых людей стоит просто смиряться. – отвечал другой голос.
– Но когда твоя мать запирала ее в десять лет в холодной комнате без еды и называла это воспитанием, ей тоже нужно было просто с этим смириться? Или это тоже просто процесс воспитания?
– Хильда натворила многого, признаю, но в это не верю.
– Тогда спроси Полли, она тебе расскажет, как носила тайком еду твоей дочери, пока та мерзла в темноте, а меня к ней даже не пускали!
– И спрошу! Но Мадаленна слишком взрослая, чтобы помнить о таком, ей нужно двигаться вперед, а не застревать на одном и том же.
– Да как ей двигаться вперед, если твоя мать даже в университет ее с трудом отпустила и запретила переезжать в общежитие?!
Разговор становился все более громким, и Мадаленна аккуратно прикрыла дверь и юркнула обратно в кровать. Обычно бы она даже не стала снова ложиться, а встала и просмотрела бы задания и принялась готовиться к новому дню, но сегодня ее обуял такой сон, что она все спала, спала и никак не могла насытиться. Родители спорили, и как и раньше от этого становилось не по себе, особенно сейчас, когда главной причиной для споров стала она, и чем больше она думала об этом, тем дальше от нее отходила спокойная темнота. Мадаленна натянула на голову одеяло и постаралась прислушаться к своему дыханию. Вдох-выдох, все будет хорошо; вдох-выдох, все будет хорошо когда-нибудь.
Когда она снова проснулась, солнечные пятна лежали на дощатом полу. Мадаленна потянулась и с наслаждением снова упала в подушки, и вдруг внутри что-то надсадно заверещало: «Случилось что-то плохое! Плохое!» Смутно перебирая со сна события прошедшего дня и вечера, она пыталась вспомнить, что же такого случилось. Она пошла в университет, забрала диссертацию мистера Гилберта, приехал отец… Отец. Они же поссорились! Первый раз за всю жизнь. Мадаленна резко приподнялась в кровати и посмотрела на будильник – было семь утра. Вчерашний конфликт в тот же час тяжело лег на нее, обнимая своими лапами, и ей захотелось очень сильно пить.
– Аньеза, спускайся завтракать! – снизу раздался голос Эдварда, и Мадаленна нахмурилась.
Больше всего ей хотелось сейчас невидимкой проскочить мимо отца и матери и отправиться в университет, а потом целый день слоняться по городу, заглядываясь на витрины и красивые манекены. Мадаленне не нравились затянутые конфликты, не нравилась мрачная обстановка в доме, когда возвращение из университета равнялось пытке молчания, но проживая с Бабушкой под одной крышей, она привыкла к такой атмосфере, а с мамой ссоры и вовсе прекратились. Но сейчас; сейчас злой дух восстал в ней, и, вскочив с постели, она быстро открыла дверцы шкафа и вытащила теплое платье. Папа наверняка ждал ее извинений, а она не могла заставить их произнести. Все знали, что Хильда врала, все знали, какой мукой была совместная жизнь с этой старухой, но отец решил поверить ей. Вот пусть и общается только с ней.
Мадаленна быстро застегнула платье на пуговицы и выглянула из своей двери. Насколько она помнила, ее пальто Фарбер повесил в гардеробную, а грязные осенние ботинки так и остались стоять в прихожей. Если можно было как-то умудриться пройти тихо мимо отца, тот все равно бы заметил ее, пока она застегивала крючки на пальто и пуговицы на ботинках. Будь неладны эти внутренние пуговицы тысячу раз! У нее были, конечно, и новое красное пальто и новые ботинки, черные, велюровые, но они были такими красивыми, что ей даже не хотелось лишний раз их трогать, пусть себе висят в шкафу и радуют глаз.
– Аньеза, а Мадаленна проснулась? – снова послышался голос отца, и она судорожно вцепилась в красную шерсть. Видимо, пришло время для новой одежды.
– Думаю, да. – послышался голос матери рядом с дверью, и Мадаленна подумала, не нырнуть ли ей снова в кровать в одежде. – Но она сама спуститься к завтраку, не входи.
Ее шаги стали постепенно удаляться, внизу послышались голос Фарбера и звяканье посуды. До ее комнаты долетел вкусный запах французских тостов, но Мадаленна равнодушно пожала плечами и накинула на себя пальто. Ноябрьские дни редко выдавались светлыми, но сегодня солнце светило сквозь серые тучи, и где-то над острой крышей виднелся лоскут голубого неба. Она старалась радоваться, старалась думать о хорошем, однако стоило ей подумать о чем-нибудь приятном, и память снова возвращала ее к вчерашнему разговору, и внутри что-то глухо падало. Ей нужен был чей-то ласковый взгляд, разговор на легкую, отвлеченную тему. Ей нужна была крепкая рука, чье пожатие мгновенно выдернуло ее из этого отчаяния и желания биться головой о толстую стену. Мадаленне был нужен мистер Гилберт. Воображение мгновенно воскресило и мягкие синие глаза, и лукавую улыбку, так и говорящую, что все печали временны, что все проходит в этом мире, и ее ссора – не исключение. И на этот раз Мадаленна не стала давить в себе внезапную улыбку, наоборот, она подошла к зеркалу и внимательно присмотрелась к сияющему выражению. Ей будет достаточно только одного ободряющего кивка и любой фразы, и тогда все станет хорошо.
Она бережно взяла диссертацию и невольно коснулась заголовка «Автор: профессор искусствоведения Эйдин Гилберт». Странно, но было приятно иметь ту вещь, которая когда-то лежала на его столе, около увесистого пресс-папье, рядом с его трубкой и ручкой; ту вещь, которую он так часто держал в руках, которая еще помнила его прикосновение и приятный аромат одеколона, немного отдававшего шишками. Аккуратно переложив ее на прикроватный столик, Мадаленна выдвинула ящик стола и положила диссертацию рядом к репродукции «Весны», а потом заперла ящик на ключ. Теперь она была готова встретиться с новым днем.
Закрыв за собой дверь, она моментально посерьезнела и быстро сбежала по ступенькам. Отец и мама сидели за столом и что-то обсуждали, но когда увидели Мадаленну, разговор сразу утих. Она прошла мимо своего стула, кивнула Фарберу и остановилась на пороге.
– Доброе утро, мама. Доброе утро, отец.
Аньеза молча ей кивнула и только указала на тарелку, но Мадаленна отрицательно помотала головой и принялась искать на всякий случай зонтик – ноябрьское солнце было слишком переменчиво.
– Мадаленна, – подал голос отец. – Может, присоединишься к завтраку?
– Нет, спасибо, я не голодна.
Наверное, папа посмотрел на маму, а та развела руками и покачала головой. Во всяком случае, Фарбер подошёл к Мадаленне поближе и подал знак, мол, он рядом, если что.
– У тебя новое пальто? – Эдвард предпринял еще одну попытку. – Очень красивое, тебе идет.
– Спасибо.
– Тебе его кто-то подарил?
– Нет, я сама его купила.
– Правда?
– Да.
Наконец зонтик был найден, Мадаленна повернулась к родителям и хотела попрощаться, как отец вдруг вскочил со своего места и подбежал к ней. Он старательно вглядывался в ее глаза, и ей было больно от того, что она не могла ответить ничем на эту искренность.
– Мадаленна, дочка, мне очень жаль, если я тебя вчера обидел. – изумление все-таки пробилось сквозь маску равнодушия, и она посмотрела на него. – Мне правда очень жаль, что я так резко вчера с тобой разговаривал. Я понимаю, что ты устала, что во многом Бабушка была неправа, но я… – он запнулся и развел руками. – Я… Мне невыносимо думать, что я обидел тебя.
Это было неожиданно, но в глубине души Мадаленна надеялась на эти слова. Ведь не мог ее папа действительно говорить и верить в то, что вчера было произнесено. Тяжесть не испарилась моментально, но стала потихоньку рассасываться, и та мучительная жажда в конце концов исчезла. Мадаленна глубоко вдохнула и быстро обняла отца. Они снова были вместе, снова было исчезнувшая связь начала неярко пробиваться.
– Спасибо. – она сконфуженно насупилась и отвернулась к стене. – Спасибо большое, папа. Но я правда не успеваю позавтракать, поговорим за обедом, хорошо?
– Конечно. – улыбнулся отец. – Только не задерживайся особо долго на беседы… С мистером Гилбертом.
Мадаленна грозно насупилась и, послав поцелуй маме, выбежала за дверь. День обещал быть неплохим.
***
Она стремительно пронеслась по галерее и даже покраснела от мысли, что в конце коридора замаячит знакомая фигура в черном пальто, и послышится веселый голос: «Здравствуйте, мисс Стоунбрук!» Мадаленна уселась на подоконник и размотала шарф, который уже был готов свалиться на пол. Она ничего не ждала от этой встречи, каждый день она видела мистера Гилберта в этих коридорах, каждый день здоровалась с ним, и только недавно стала замечать, что ее щеки начинали гореть, когда Эйдин внимательно смотрел на нее и жал ей руку. Это была не влюбленность; Мадаленна и так не влюблялась ни в кого, кроме как в Пола Ньюмана прошлой весной, а после Джона ей и вовсе стали противны мысли о чувствах. Просто ей было приятно с ним разговаривать; в его поведении не было ничего вызывающего, но сам мистер Гилберт обладал особым обаянием, которое располагало собеседника к нему, и тот оказывался в его безраздельной власти. В какой-то степени это даже немного кружило голову, что такой мудрый, умный и талантливый человек запросто общался с ней.
Но мистера Гилберта не было. Не было ни в конце коридора, ни около дверей деканата, даже профессор Лойтон стоял у дверей своего кабинета без своего вечного собеседника. Мадаленна знала, что профессор никогда не опаздывал, всегда приходил ровно за пятнадцать минут и подолгу разговаривал со своими коллегами и студентами у аудитории. Единственный раз, когда он пришел чуть позже своего обычного времени был несколько дней назад, но и тогда мистер Гилберт появился ровно к началу лекции. А сегодня его не было. Студенты постепенно начинали заполнять собой коридор, переговаривались, а она пристально всматривалась в каждого преподавателя. Мистер Гилберт никогда не опаздывал, если только не случалось нечто непредвиденное. У Мадаленны неприятно засосало под ложечкой, и она открыла тетрадь, стараясь сосредоточиться на лекции. Что если с ним действительно что-то произошло? Но ведь тогда обязательно позвонили бы ей, она же староста. Незнакомое напряжение росло в ней все больше и больше, и она принялась расхаживать по коридору, искоса заглядывая в приоткрытую дверь деканата. Можно было, конечно, там спросить будет ли сегодня мистер Гилберт, но такого Мадаленна себе позволить не могла.
– Мисс Стоунбрук, – окликнул ее профессор Лойтон, и она быстро обернулась. – Возьмите, пожалуйста, ключи от аудитории и запустите ваших коллег. Лекция скоро начнется.
– Конечно, сэр. Мистер Гилберт опаздывает? – голос ее вовсе не дрожал, и она сама удивилась своему спокойствию.
– Мистера Гилберта сегодня не будет, занятие вместо него проведет его бывший студент, мистер Лассинг.
– Вот как? – папка чуть не выпала из ее рук, и она прижала ее к себе покрепче. – Мистер Гилберт заболел? Следующее занятие будет вести тоже мистер Лассинг?
– Не знаю. – угрюмо ответил профессор. – Знаю только то, что его жена мне позвонила и попросила передать, что мистер Гилберт не в состоянии присутствовать на занятиях с этой пятницы до следующего понедельника. Я сказал, что обычно с такими сообщениями звонят старосте, то есть, вам, но получилось так, как получилось.
– Хорошо, сэр. – кивнула Мадаленна и направилась к аудитории.
Она рассеянно кинула сумку на стол и уставилась на пустую доску. Обычно мистер Гилберт всегда писал название темы перед самым началом занятия, а сегодня зеленая поверхность выглядела какой-то сиротливой. Значит, позвонила жена и сказала, что мистера Гилберта не будет. Было заснувшая боль снова проснулась и зло укусила ее своими острыми зубками так, что Мадаленна изо всех сил сжала тетрадь. Что если он действительно себя плохо чувствовал? Непонятное беспокойство обуревало ее все сильнее и сильнее при мысли, что Эйдин мог заболеть. Все могли болеть, все могли плохо себя чувствовать, но только не он. Мистер Гилберт должен был быть всегда тут, в университете, в блестящем учебном мире; маяком, который бережно сообщал, что все хорошо. А что, если он попал под машину, пронеслась новая мысль, и Мадаленна тоскливо взглянула на пустую кафедру. Он всегда так быстро носился по пешеходному переходу, иногда даже игнорируя светофор. Господи, пусть все это будет ошибкой, пусть мистер Лойтон или миссис Гилберт что-то напутали, и сейчас откроется дверь, прозвучит веселый голос, и все встанет на круги своя. Ей нужно было только это – только его присутствие, уверенность, что с ним все хорошо. Мадаленна судорожно оглянулась и заметила, что Эффи так же нервно посматривала на дверь, ожидая когда та отворится. На этот раз они обе были в одинаковом положении и даже не огрызнулись, а только пожали плечами.
Вдруг дверь распахнулась, и она затаила дыхание, ожидая услышать знакомый голос. Но чуда не произошло, и к кафедре быстро прошел молодой человеку, невысоко роста и быстро разложил учебники, даже не глядя на студентов.
– Добрый день, уважаемые студенты. – незнакомый голос неприятно разрезал тишину. – Меня зовут Эндрю Лассинг, сегодня я заменяю вашего преподавателя мистера Эйдина Гилберта. Кто у вас староста?
Мадаленна встала.
– Прекрасно, отметьте, пожалуйста, присутствующих и отсутствующих, а пока что мы перейдем к новой теме.
Она уже села обратно на место, как ей вдруг послышался знакомый смех, тихий, немного подтрунивающий, но сзади нее не было ничего, кроме уходящих под потолок сидений амфитеатра и пустоты. Без мистера Гилберта стало слишком пусто.
***
«Несмотря на то, что художников-прерафаэлитов достаточно часто называли подражателями искусству Реннессанса, они стали новаторами в своем деле. Моррис, Сэндис, Россети – их имена стали олицетворением того периода в середине девятнадцатого века, когда живопись вышла на первый план и затмила собой и архитектуру, и скульптуру. Мастера снова вывели на первое место культ женщины и ее женственность, но не созданную пытками технического прогресса, а природную – и высокий лоб, и широкие брови, и неидеальный нос становятся не признаками неидеального тела, а манифестацией здоровой красоты. Отличительным от стандартов красоты Возрождения и приближением к стандартам Средневековья было и то, что художники сурово относились к нравственной части и считали обнаженное тело неприемлемым для изображения. Женщина у прерафаэлитов – создание земное, телесное, ей не чужды никакие желания, но при этом сама по себе она неприкосновенна; ей можно любоваться, но желать ее нельзя.»
Мадаленна отложила ручку и посмотрела на книги, горой стоявшие на стеллажах. Отец пустил ее в библиотеку, предварительно снарядив связкой ключей от всех застекленных шкафов, и поначалу она закружилась на месте, пытаясь не потеряться среди лабиринтов полок и высоких потолков, которые так уходили в свою вышину, словно второго и третьих этажов не было. Библиотека тоже принадлежала Эдмунду, а потом Эдварду, и все здесь принадлежало двум хозяевам – и приглушенный свет, не бивший в глаза, и два больших кожаных дивана, которые были похожи на спящих зверей, и длинный письменный стол с синеватой лампой. Мадаленна пристроилась на жестком ковре, постоянно теряя то очки, то ручки, то бумаги. Работа сегодня шла туго.
Она редко когда признавалась в своих собственных слабостях, заставляла себя работать, несмотря ни на что, потому что от качественного выполнения заданий зависела ее стипендия, и еще потому, что искусство было единственным совершенным в ее мире. Мистер Гилберт часто подсмеивался над ее почти что фанатизмом, но у него в противовес университету, скульптурам и живописи был реальный мир, от которого он не старался сбежать. Мадаленна же так долго была одинока, что не могла представить себя без своих молчаливых товарищей. Скульптуры выслушивали ее жалобы, картины уносили в далекий мир, где все было идеально, пока рука мастера двигалась по холсту, а в книгах она черпала утешение, когда материнских советов оказывалось недостаточно. И никогда внешний мир не мог вторгнуться в ее работу. Но сегодняшний день оказался исключением.
Вчерашняя лекция прошла скудно. Молодой преподаватель был еще неопытен и не мог удержать внимание аудитории так мастерски, как это делал его наставник. Мистера Гилберта всегда все слушали чуть ли не с открытым ртом, так он мог выстроить приятное общение между студентами, при этом сохраняя субординацию. Его лекции никогда не походили друг на друга, и он никогда их не читал, а рассказывал как интересную историю. Оттого связь с искусством становилась еще прочнее, и великие мастера не смотрели с немых картин так угрожающе. Но вчера Мадаленна едва улавливала, о чем говорил практикант, к счастью, тема гения Караваджо уже была пройдена ей лично, еще летом. Все полтора часа она машинально листала тетрадь, копошась в своих мыслях, то и дело возвращаясь к одному и тому же вопросу: что случилось с мистером Гилбертом? Иногда голос лектора вторгался в ее мысли, и тогда она досадливо морщилась – тот звучал непривычным диссонансом. Несколько раз она даже порывалась взять и позвонить Эйдину, спросить, что случилось, но подобный вариант сразу же отвергался, и Мадаленна ругала себя за излишнюю назойливость.
В который раз поймав себя на том, что она смотрит на висящий гобелен и пытается посчитать, сколько собак у охотников, Мадаленна кинула подушку в дверь, а та вдруг отворилась, и в полумраке показался Фарбер.
– Ой, Фарбер! – воскликнула она и вскочила на ноги. – Я не хотела.
– Ничего страшного, мисс. – дворецкий поклонился и улыбнулся. – Я хотел доложить, что к вам пришел один… – он запнулся и посмотрел себе за плечо. – Один джентльмен.
Джентльмен? Мистер Гилберт? Сумасшедшая мысль проскочила, и Мадаленна лихорадочно пригладила волосы. Откуда тут можно было взяться мистеру Гилберту, пожурила себя она и быстро вышла за дверь. Наверняка Марк или еще один однокурсник решил узнать, как у нее дела с докладом. Но фигура, гордо стоявшая около дверей в столовую, никак не напоминала ее приятелей.
– Сэр? – Мадаленна выступила на свет. – Вы к моему отцу?
Фигура повернулась, и она узнала в черном сюртуке дворецкого Бассета. «Святая Мария, » – у нее упало сердце. – «Неужели с ним все-таки что-то случилось?», и внутри у нее так сильно заныло, что захотелось поморщиться.
– Мисс Стоунбрук. – Бассет повернулся к ней и протянул какой-то сверток. – Вам просил передать мистер Гилберт.
– Что это?
– Ваши перчатки. Вы забыли их несколько дней в его кабинете, и он попросил меня вернуть их.
– Ах, да, – машинально пробормотала Мадаленна, разворачивая пакет. – Спасибо, мистер Бассет.
Она действительно потеряла свои перчатки, но полагала, что забыла их в Портсмуте, а оказалось, что все это время они лежали в другом доме. Но когда она пригляделась, заметила, что это были не ее собственные. Эти перчатки были новее и около самого запястья закрывались на несколько пуговиц.
– Боюсь, ваш хозяин что-то перепутал. – она протянула сверток Бассету. – Это не моя пара.
– Я знаю, мисс. Но дело в том, что миссис Гилберт пролила на них чернила, и сэр приказал их поменять.
– О, – пробормотала Мадаленна. – Спасибо, но меня вполне бы устроили и мои, я могла бы их постирать.
– Хорошо, мисс. Я передам это мистеру Гилберту, когда они с мадам вернутся.
– Вернутся? – обернулась она. – Разве они уехали?
– Да, мисс. Миссис Гилберт и мистер Гилберт уехали на несколько дней в горы.
Мадаленна промолчала и кивнула.
– До свидания, мисс. – дворецкий поклонился, и она рассеянно закрыла за ним дверь. Потом медленно прошла в библиотеку, задернула портьеры и опустилась на диван. С ней что-то творилось: странная эйфория от того, что с мистером Гилбертом все было хорошо, сменялась каким-то темным, тягучим чувством, и она не могла сдержать ни улыбки, ни раздосадованной гримасы. Процесс пробуждения в ней нового и опасного начинался каждый день, но сейчас Мадаленна почувствовала, как сильная волна обрушилась на нее, и она едва нашла в себе силы снова сесть за работу. Однако все буквы путались, бегали друг за другом, так и норовя выскочить со страниц тетради. Разумеется, было бы странно, если такой талантливый, умный и обаятельный человек был один, и она была почти рада, что в спутницы жизни ему досталась такая красивая женщина. Линда. Даже имя у нее было особенным, таким изящным, приятным. Но другое чувство начинало вязать из ее обычной сдержанности и прочности узлы, и вся она то краснела, то бледнела от осознания надвигающегося события. Мадаленна легла на ковер, закрыла лицо руками, и те сами нашли новые перчатки. Нет, пока она еще в здравом уме, ничто не пошатнет ее принципов, ее выдержки.
Маленькая пуговка на запястье едва пролезла в петельку, и приятная ткань обвила руку.
Комментарий к Глава 16
буду благодарна вашим комментариям и впечатлениям от главы).
p.s. я вот что подумала, может к следующей главе прикрепить список моих любимых песен 50-60х годов прошлого века для большей атмосферности? отзовитесь, как вам такая идея!
========== Глава 17 ==========
Комментарий к Глава 17
Обещанный список будет пополняться)
“Fever” – Peggy Lee
“You Deserve” – Peggy Lee
“Bang Bang” – Frank Sinatra
“At Last” – Etta James
“Cry Me A River” – Julie London
“Moon River” – Frank Sinatra
“Take Five” – Dave Brubeck
“Summertime” – Ella Fitzegerald
«Сдается квартира, на юго-востоке Лондона, на Дептфорд-авеню. Старый дом, недалеко от нового метро, до центра – двадцать минут пешком. Пять комнат, новая мебелировка, теплая вода и кухня включены в цену. Обращаться по телефону: 4АВ4567»
«Сдается квартира, на юго-востоке Лондона, Нью-Кросс, 69. Новый дом, три комнаты, без мебелировки, холодная вода. Тридцать минут до Гринвичского университета, проживание одиночное. Обращаться по адресу: Керто-авеню, 31.»
«Сдается дом, два этажа, на северо-западе Лондона, Кемдон. Новый дом, три этажа, мебелировка не включена в сумму, действующий камин, бойлер. Пять минут до центра города. Обращаться по телефону: 127FH3490.»
Мадаленна уже все утро сидела над объявлениями сдачи квартир и домов внаем, и все серые газетные листки были перечеркнуты красным и зеленым. То одна квартира была чистой, небольшой и светлой и стоила, как ее шестимесячная стипендия за один день, либо попадались старые, сырые и темные особняки, находившиеся там, куда не ступали даже герои Диккенса в свое время. Сама она спокойно могла бы переехать и в обшежитие, как раз было хорошее место около университета, вместе с другими студентками, одна была из Лингвистического, другая – из Исторического, либо же Мадаленна могла и вовсе переехать в тот же жилой кампус, где обитала Дафни – приятельница уже давно ей говорила, что там тепло, светло и уютно. Но стоило ей об этом упомянуть на первом семейном совете, как отец резко закачал головой и категорически отказал. По его словам, это было ужасно для девушки из такой чистой и благовоспитанной семьи обитать в подобном «улье разврата». Она поморщилась, но проглотила пассаж подобный Бабушки и задала резонный вопрос: куда же ей переезжать. Эдвард удивленно на нее посмотрел, будто она спросила что-то слишком простое и махнул рукой – разумеется нужно искать квартиру или мебелированные комнаты. Мадаленна мотнула головой в ответ, посмотрела на маму, но та сидела, спрятавшись за газетой, и плечи ее иногда вздрагивал – то ли ей было холодно, то ли она не могла сдержать смех.
Однако факт оставался фактом – Мадаленне нужно было переехать, и чем раньше, тем лучше. Отец не дал сразу положительного ответа, но и не отказал, и это ее хоть немного, но подбодрило. В конце концов, у нее были собственные деньги, она зарабатывала уроками, получала стипендию и могла снять за эту сумму что-нибудь достойное. К тому же, она принялась высчитывать, если взять еще три урока в понедельник, два урока в субботу и добавить к ним одно занятие в воскресенье, ее заработок увеличится ровно на сто восемьдесят фунтов, а это не такие уж и мелкие деньги. Мадаленна заерзала на кресле и посмотрела на часы – первую пару у них сегодня отменили, профессор Беччи спешно уехал на очередной симпозиум в Марсель, и запретил кому-либо его замещать. Он удивительно ревностно относился к своим студентам и предпочитал лучше остановить учебный процесс, чем отдать его на растерзание молодым практикантам. В деканате такое отношение не всегда одобряли, но смирялись, так как профессор был мастером своего дела, и его ученики никогда не подводили своего преподавателя. «Некоторым бы не помешало поучиться.» – недовольно сложила прочитанные газеты Мадаленна и устроилась поудобнее. Мистер Гилберт все же вспомнил о ее обязанностях старосты и позвонил, но, к счастью, не она ответила. Фарбер голосом строгого дворецкого проговорил в трубку, что «мисс Мадаленна не может подойти к телефону, так как на данный момент отсутствует в городе, что ей нужно передать?», пока сама она пряталась за альковом и напряженно следила, не упустил ли чего Фарбер.
Мадаленна могла ответить на звонок, могла даже спокойно выслушать, почему профессор не мог присутствовать на занятиях, но тогда было воскресенье, и она вовсе не была обязана дежурить возле телефона и ждать звонка от мистера Гилберта. Ее начал пугать его голос. Подобная перемена произошла в один час, перед сном. Когда Мадаленна уже сидела в пижаме и читала диссертацию, она вдруг услышала голос, так чисто и звонко, будто его обладатель сидел прямо около нее, в тени ниши перед окном. «Главный и единственный центр фламандского искусства – Антверпен; именно тут жил Питер Пауль Рубенс, чье имя стало обозначением фламандского искусства семнадцатого века. Уже в свое время художник стал притчей во языцах – его академия рисунка стала центром притяжения для всех, кто мечтал познать таинство рисунка; с мастерской были связаны все крупные живописцы того времени. Рубенс стал первым, кто начал писать в «кабинетном» жанре, его картины выходили небольшого и среднего размера, и в отличии от монументальных полотен, предназначались они не для особого, конкретного помещения, а для продажи и небольших «кунсткамер» – первых прототипов частных собраний и галерей.» Она читала эти строки и слышала его – доброго, чистого, зовущего за собой. И когда Мадаленна едва не улыбнулась, то захлопнула папку и отбросила ее в сторону. В темноте она чувствовала, как горят у нее щеки и осторожно искала на столе ключ – чтобы запереть то, что в ней открылось само по себе. Но ключа не оказалось, то ли он сам исчез, то ли был выброшен заботливой рукой, однако теперь запертая так долго душа начала жить по своему собственному велению, и она мало что тут могла поделать. «Ну, кое-что я могу сделать.» – подумала Мадаленна и легла спать. А утром у нее нашлись другие заботы
