Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 68 страниц)

– Я говорила вам, сэр, что мисс Стоунбрук не очень исполнительна в обязанностях старосты. – пропела Эффи, и Мадаленне захотелось запустить в нее книгой.

– Ваша забота о группе похвальна, мисс Доусен, но, я полагаю, что в этом случае должность старосты ни при чем.

– Мистер Гилберт, – подала голос Дафни, все так же не открывая глаз. – Мадаленна сдает экзамен по латыни, думаю, что она скоро подойдет.

– Разве вы его уже не сдали?

– Мадаленна не любит, как она выражается, надуманных оценок. – в голосе Дафни послышалась гордость.

– Узнаю принципиальность мисс Стоунбрук. – усмехнулся мистер Гилберт. – Надеюсь, она его все же сдаст и придет вовремя.

– Благодарю, сэр. – гаркнула Мадаленна, и Дафни вскрикнула от неожиданности. – Прошу прощения, если я опоздала.

То, что она сглупила, Мадаленна поняла не сразу. Эффект от ее появления произведен был, и с минуту все в аудитории озадаченно смотрели на нее, изредка моргая, а потом она услышала добродушный смех. Ее присутствие разрядило волнение, и на немного все волнения были позабыты вместе с историей искусства, художниками, светом и тенью – все ушло, был только смех. Но мистер Гилберт не смеялся. Но и не сердился. Мадаленна наблюдала за тем, как он неторопливо спускался по лестнице, держа в руках белую папку. Наверное, там были все ее эссе. Ей было страшно посмотреть на него и не заметить привычного света в глазах и улыбки, которая стала ей так дорога. Но слова сами сорвались у нее с языка, и теперь Мадаленна понимала, почему ревность была такой опасной. Ревновать к Линде было бесполезно и в какой-то степени даже романтично – она все равно не могла ничего поменять, она была его женой, но вот Эффи… Доусен вызывала в ней жгучее желание забыть о своей английской сдержанности.

Она спокойно приняла папку и быстро просмотрела все свои работы. Тут лежало два первых эссе, и каждое было оценено высшим баллом, следом за ней шел реферат об архитектуре Вероны и несколько работ о художниках Возрождения. Теперь мистер Гилберт стоял и около ее пары, но Мадаленна невозмутимо перебирала работы и старалась вчитываться в каждую букву. На место белой рубашки пришел синий свитер, и она строго крикнула на себя, когда чуть не сняла с его рукава нитку. Суровое выражение лица, граничащее с вечной угрюмостью, мало красило ее, однако она продолжала хмурить брови. Наконец все работы были просмотрены, и она протянула папку обратно.

– Как ваш латинский?

Мадаленна резко вскинула голову. Тон его голоса был не таким, как она ожидала. Неприкрытая веселость не омрачалась преподавательской строгостью, и она подперла щеки руками – те снова предательски закраснели. Окно, она снова смотрела на то, как отражалась лампа в окне, и падающий снег не сразу, но верно успокаивал ее.

– Все хорошо, сэр. Спасибо.

– А к вам случайно мистер Кройт не заходил, а то я его ищу.

– Когда я уходила, то мистер Кройт начал сдавать слова.

– О, – протянул мистер Гилберт, и студенты сдавленно фыркнули. – Значит, можно будет сказать, что Рональд пал славной смертью.

Он почти спустился по лестнице, и Мадаленна почувствовала болезненный толчок в груди. Ей было бы легче, если он рассердился, сказал, что на его экзамен нельзя опаздывать, сказал, что ее эссе были не так уж и хороши, но только не эта дежурная приветливость, которой Эйдин встречал и провожал всех. Она сердито сложила учебники на парте, заново вытащила чистые листы, как мистер Гилберт остановился и повернулся к ее скамьи.

– А как вы так незаметно прошли мимо меня, мисс Стоунбрук?

Мадаленне захотелось откашляться – в аудитории был слишком сухой воздух.

– Я прошла, пока вы разговаривали с мисс Доусен.

– Понятно. – он кивнул и подошел к кафедре. – Ну что же, приступим к экзамену? – все зашуршали бумагами. – Не стоит так волноваться, все пройдет хорошо, не зря вы весь семестр учили и писали все, что я задал вам. А те, кто не учил и не писал, – он улыбнулся, и в аудитории послышались нервные смешки. – Получат второй шанс либо сейчас, либо в феврале у мистера Лассинга. Вы его помните, он меня уже заменял.

– А вы? – жалобно воскликнула Эффи. – Разве мы будем во второй раз сдавать не вам?

– Нет, мисс Доусен. В феврале мне нужно будет присутствовать на конференции в Италии, поэтому меня будут замещать. И потом, вам не стоит беспокоиться об экзамене, с вашими результатами я могу поставить «отлично» и так.

– О, нет, – кокетливо улыбнулась Эффи, и Мадаленну передернуло. – Я не люблю пустых оценок, сэр.

– Берете пример с мисс Стоунбрук? – улыбка Эффи исчезла, и Мадаленна услышала довольное хмыканье Дафни. – Похвально.

– А кто-то из нашей группы поедет вместе с вами?

– Да, мисс Доусен. Мисс Стоунбрук, – на секунду его взгляд задержался на ней; Мадаленна почувствовала как ее затолкала в бок Дафни. – Мистер Дженсон и мисс Шнайдер. И попрошу вас оставить все вопросы на потом, иначе нам просто не хватит времени на экзамен. Тогда начнем по алфавитному порядку. Мистер Аберкромби.

Молодой человек в роговых очках вышел из-за ряда скамей и уверенно сел за стол. Эйдин сразу предупредил, что готовых билетов не будет, и он станет спрашивать все, что они успели пройти за семестр, однако лекции его были настолько интересными, а объяснение – понятным, что весь материал запоминался сам по себе, и Мадаленна удовлетворенно заметила про себя, что могла бы ответить на вопрос мистера Аберкромби: «Основные аспекты метода Леонардо да Винчи». Тихий голос студента разносился под сводчатым потолком, а мистер Гилберт внимательно слушал его, не перебивая и изредка задавая вопросы. Мадаленна с опаской прислушивалась к стуку собственного сердца, которое то замедлялось, то ускорялось до такой степени, что в голове начинало шуметь. Она всегда волновалась перед экзаменами, но сейчас имело месть быть нечто другое. За мистером Аберкромби вышел мистер Андерсон, за ним мисс Аксон, после них мисс Баскервилл, мистер Бойер и мистер Грейнджер – все шли ровно по алфавиту, кого-то мистер Гилберт сразу отпускал, кому-то задавал дополнительные вопросы, но Мадаленна смотрела только на Эйдина. Что-то было не так. Он был неизменно оптимистичен, улыбался и не отвлекался на мелочи, пока слушал ответ студента, но какая-то тень легла на его лицо, и грустная задумчивость не сходила с него. Временами в его глазах вспыхивало что-то отдаленно знакомое, и Мадаленна прищуривалась, стараясь понять, что так расстроило его.

Она уже где-то видела эту тень, несомненно видела, но где… Картина из прошлого ускользала от нее, как бы она не старалась ухватить ее рассмотреть. Это было недавно, Мадаленна была в этом уверена. Лоб от волнения стал совсем горячим, и она склонилась над учебником; даже если бы кто и заметил ее румянец, все равно бы решили, что это только из-за волнения. Мадаленна вытащила платок, всегда пахнувший ментолом, и приложила ко лбу – еще чуть-чуть, и она станет совсем как та пуансетия, которую ей подарили мистер Гилберт. Пуансетия. Мадаленна выпрямилась и едва не воскликнула. Пуансетия. Его выражение лица в тот вечер, вот почему сегодня оно ей казалось таким знакомым. Танцевальный зал, котильон, библиотека, это было все не то, память после того вечера хранила в себе отпечаток чего-то недостойного и очень интимного, что было не для ее глаз. Миссис Гилберт. Тот поцелуй в его кабинете. Мадаленна так глубоко вздохнула, что Дафни с испугом взглянула на нее, а мистер Гилберт отвлекся от ответа мистера Грейнджера и внимательно посмотрел на нее.

«Все хорошо?»

«Не беспокойтесь, сэр, все в порядке.»

– Мисс Стоунбрук, может быть вам дать воды?

– Благодарю, сэр, со мной все хорошо.

Мадаленне хотелось скрыться, уйти в самую темную комнату и сидеть там, пока ее щеки не перестанут краснеть, но теперь от стыда. Как можно было быть такой эгоистичной и думать только о себе, исключительно о своих чувствах. Почему мистер Гилберт не поздоровался отдельно только с ней? Почему мистер Гилберт не улыбнулся ей по-особенному? Как можно было не понять, что у него, возможно, были проблемы в семье, о которых она не могла и подозревать. Стыд постепенно уходил, и на его место пришла злость на саму себя, на свою мелочность и эгоизм. Но тогда, разве она не могла ему помочь? Разве не могла утешить его, как хороший знакомый, как друг – разговором, взглядом, прогулкой? Критическое настроение взяло над ней верх, и Мадаленна поморщилась – а кем она приходилась ему, чтобы иметь право ворошить его личную жизнь, чтобы задавать вопросы, на которые он не должен был отвечать. Она была всего лишь его хорошим знакомым и только.

– Спасибо, мистер Грейнджер. Теперь попрошу мисс Дастин.

Разумеется, так и было, кивнула Мадаленна. Но, с другой стороны, мистер Гилберт и сам не раз говорил, что очень дорожит их знакомством, что считает ее своим другом, они делились в спонтанных разговорах тем, что никогда не рассказали бы кому-нибудь другому. И разве она стала бы требовать чего-нибудь большего, разве поставила бы его в неудобную ситуацию? Нет, Мадаленна просто бы взяла его за руку и держала так долго, как это было бы необходимо. «Господи, если бы вы только могли знать, как вас любят,» – проносилось у нее в голове, пока она смотрела, как его карандаш скользил по страницам эссе мистера Грейнджера. – «Если бы вы только захотели догадаться, насколько сильно вы нужны кому-то, что ваша улыбка может сложить или разрушить, если бы вы только могли догадаться.» Однако мистер Гилберт не догадывался и отстраненно смотрел в окно, вызывая нового студента и прислушиваясь к его ответу.

– Мисс Доусен, вы готовы отвечать?

– Нет, сэр, если позволите, я отвечу в самом конце.

– Вы уверены? – нахмурился Эйдин. – Повторяю, вы можете не отвечать, а сразу получить оценку.

– Нет, нет, сэр, я очень хочу ответить. Для меня это очень важно.

Мадаленна встрепенулась, посмотрела на последний ряд, и учебник с глухим стуком упал на стол. Все были увлечены одной подготовкой, никто не обращал внимания на Доусен, но Мадаленне хватило одного взгляда, чтобы внутри у нее болезненно заныло. Эффи вся преобразилась, она волновалась, но от этого она выглядела почти хорошенькой. Глаза ее блестели, а во взгляде читалась такая привязанность, что вся злость, вся ревность пропала. Эффи Доусен смотрела на мистера Гилберта так, будто была готова пойти за ним, куда бы он не сказал. Эффи Доусен была влюблена в своего преподавателя. Вероятно, она сама выглядела точно так же, когда смотрела на него, и даже привычное чувство превосходства над своей бывшей подругой не проснулось. Оставалось только надеяться, что вымуштровка Бабушки даром не прошла, и все ее чувства нельзя было прочитать по лицу. Мадаленна угрюмо посмотрела в окно и отвернулась. Эффи не нужно было ничего говорить, ее глаза и улыбка кричали куда громче всех слов. Мадаленна пыталась было злиться, пыталась даже воскликнуть: «Как же такое возможно! », но сил удивляться не было – происходило лишь то, на что она пыталась не обращать внимания.

Все взгляды, все вздохи, все улыбки и просьбы объяснить ей, Эффи, как писать так, чтобы не выходить за красную строку – все это лишь было свидетельством глупых чувств. Но ведь Эффи не имела никакого права любить мистера Гилберта, она не могла, потому что… Потому что… Ответа не было, мрачно перебирала листы Мадаленна. Взбудораженная ревность все еще трепыхалась, но медленно сдавалась под голосом разума. Доусен настигло лишь то, что не оставило и Мадаленну. В сущности, и она сама не имела права любить его. Он был женат, у него была дочь – он мог нравиться всем, но на любовь права ни у кого не было. Только у Линды. Сверкающей, беззаботной и такой ненавистной Линды, которая не видела ничего, кроме своего Джонни. Мадаленне вдруг захотелось рассмеяться: они соревновались с Эффи, глупенькие, не думая, что эта битва уже давно была выиграна девушкой с иссиня-черными волосами и певучим голосом. Забавно, наверное, было со стороны Линды смотреть на всю их мышиную возню.

– Мисс Кру, – Дафни выдохнула, и на минуту Мадаленна отвлеклась от своих размышлений. – Готовы отвечать?

– Да, сэр.

Голос ее приятельницы дрогнул, и Мадаленна тихо положила ей в карман собственные карточки с датами жизни всех художников – это была единственная подсказка, которую мистер Гилберт разрешал приносить с собой. Дафни несколько раз дернула стул, но тот не двинулся с места и в конце концов уронила учебник – ее подруга страшно волновалась перед каждым экзаменом, однако Эйдин только улыбнулся, отодвинул стул и ободряюще пожал руку. Они завели тихий разговор о Позднем Возрождении, а Мадаленна старалась унять мелкую дрожь, – вечный спутник всех ее волнений – от которой трясло все тело. Стул начал негромко звенеть под ней, и она стиснула руки так, чтобы боль немного отрезвила ее. Желание выйти наружу и вдохнуть побольше воздуха росло все сильнее и сильнее, но Мадаленна упорно сидела, склонившись над тетрадью, и дышала так глубоко, что у нее начало болеть в груди. Волнение перед экзаменами, скандал с Бабушкой переживания за мистера Гилберта, открытие чувств Эффи – все смешалось в ней и старалось вывести из себя. Но она сидела и дышала.

– Мисс Стоунбрук…

Эйдин не успел назвать ее имя, как Мадаленна выскочила из-за стола и подлетела к кафедре. Если бы можно только выпустить то напряжение, крепко скрутившее ее, она бы даже круг около университета пробежала бы, однако она сжала руки в кулаки и села на стул. Надо было слодить руки на коленях, но тогда те начинали дрожать так, что все вокруг начинало ходить ходуном. Мистер Гилберт пристально посмотрел на нее, но Мадаленна взяла листок и старательно вывела: «Экзамен по предмету искусствоведение». Надпись уехала вниз, и вместо аккуратного заголовка, вокруг букв расплылись большие кляксы. Возьми себя в руки, Мадаленна.

– С вами все хорошо? – тихо спросил ее он. – Может быть не стоит отвечать, я мог бы поставить вам оценку и так.

– Нет. – твердо ответила Мадаленна и мотнула головой. – Я готовилась, сэр, и могу отвечать.

Несколько секунд, которые он смотрел на нее молча, были короткими, но Мадаленне слышался грохот стрелок, которые неторопливо отсчитывали время, и она смотрела на часы, не веря, что секунды могут превратиться в вечность. Наконец он откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.

– Хорошо, тогда что вы можете мне рассказать про Андреа Паллади?

Нужная страница журнала «Архитектура итальянского Возрождения» открылась на нужной странице, и Мадаленна лихорадочно попыталась прочесть то, что было написано черными буквами. Те путались, скакали и обгоняли друг друга, но Мадаленна закрыла глаза и попыталась говорить не по заученному тексту. Про Андреа Паллади она и так знала достаточно.

– Андреа Паллади – итальянский архитектор позднего Возрождения, а также раннего маньеризма. Маньеризм – это, – воздуха с каждым словом не хватало, и Мадаленна старалась дышать глубже. – От латинского maniera – манера, вычурность. Это художественное течение в западноевропейском искусстве, охватывающее период с начала и до конца 16 века. Отличной чертой маньеризма является утрата…

Мысли сбились в кучу, и Мадаленне вдруг представились два ангела Рафаэля – кудрявые купидоны. Они улыбались ей, а потом вдруг в их глазах блеснуло что-то холодное, и они рассмеялись прямо ей в лицо. Она отшатнулась от стола и заметила, как мистер Гилберт с тревогой посмотрел на нее. Нет, нельзя было казаться слабой на экзамене, иначе за что ей тогда ставили такие хорошие баллы. Каждый балл надо было доказать отличным ответом, послышался голос Бабушки, и Мадаленна судорожно откинула волосы со лба.

– Отличная черта маньеризма – утрата гармонии Ренессанса между телесным и духовным, а также между природой и человеком.

– Замечательно. – мистер Гилберт вытащил ее папку, но Мадаленна вежливо его прервала.

– Извините, сэр, но я еще не рассказала о самом архитекторе.

– Мадаленна, – было тихо произнес он, но она уже вернулась к стройным итальянским паллацо. Кто, если не она, могла знать о них все?

– Андреа Паллади считается родоначальником первой фазы классицизма, которую назвали в его честь – палладианство. Основой этого стилевого течения является античность с ее строгим следованием композиционным принципам построения классической храмовой архитектуры. Паллади работал над…

Ее ответ вдруг прервали голоса из коридора. Дверь вдруг распахнулась, и на пороге показался Рональд Кройт – сияющий, словно преступник, который смог избежать экзекуции.

– Мистер Гилберт, извините, в деканате попросили пересчитать студентов, находящихся на экзамене.

– Иными словами, мистер Разерфорд решил послать сухопутную помощь моим несчастным. – улыбнулся Эйдин. – Хорошо, пересчитывайте.

В аудитории послышалось негромкое жужжание – все были рады передохнуть от экзамена, а Мадаленна снова постаралась вспомнить, о чем она только что говорила, но все мысли ускользали от нее, и ни одну она не могла поймать. Паллади мешался с Микеланджело, и она никак не могла перевести с итальянского имя Буанаротти. Что же значило это имя, и почему оно так переливисто звучало у нее в голове? Буанаротти. Буанаротти. Шариковая ручка дрожала у нее в руке и постоянно стукалась о железный бортик стола, от чего звон бил ей в уши, но ручка вся дрожала, дрожала… А потом Мадаленна вдруг почувствовала тепло. Она не понимала, от чего ей стало так хорошо, но звон ушел, и приятное спокойствие начало медленно подступать к ней. Уходили все волнения, уходили все лихорадочные мысли; она снова все ясно понимала, когда ее руку накрывала его рука. Он осторожно держал ее запястье и не отпустил, пока дрожь не прошла совсем.

– Сколько вы спали? – без обиняков спросил он.

– Много. Много часов.

– Понятно. – усмехнулся он. – Вот что, за экзамен я ставлю вам «отлично», – Мадаленна попыталась что-то возразить, но он строго покачал головой. – Идите, отдыхайте и набирайтесь сил.

– Но, сэр…

– Кстати, как ваша пуансетия? – внезапно спросил он, и Мадаленна почувствовала тепло.

– Распустилась на подоконнике. Правда, на нее заглядывается соседский кот.

– Только не это, пуансетия слишком хороша для соседского Энди.

– Его зовут Майкл.

– Хорошее имя. Он серый?

– Черный. А как мой подарок? – она не ожидала ответа, но Эйдин достал портфель, и она увидела его шарф.

– Всегда со мной.

Щеки ее снова стали в тон цветка на подоконнике, и Мадаленна нахмурилась еще сильнее. Нельзя было допустить никакого сходства с Доусен, иначе не смыть ей этого позора до конца жизни.

– А теперь я должен вас отправить домой. Это особая просьба вашего преподавателя. – серьезно сказал он. – Я не хочу, чтобы вы где-нибудь на лестнице упали в обморок от измождения. – и не дожидаясь возражений, окликнул Рональда. – Мистер Кройт, будьте добры, когда закончите со своим опросом, заберите с собой мисс Стоунбрук, она уже все сдала.

– Это нечестно, – проворчала Мадаленна, но мистер Гилберт только улыбнулся. – Я так и не дорассказала про Паллади.

– Расскажите в Тоскане. – лаконично заключил Эйдин. – И не забудьте, что через неделю у нас опера «Травиата».

– Не забуду, сэр. Сэр, – она обернулась у двери. – А можно я подожду вместе со всеми результатов экзамена?

– Зачем?

– За компанию. Поддержать, скажем, физически и морально мисс Кру.

Эйдин недовольно фыркнул, но Дафни широко улыбнулась, и он махнул рукой.

– Можете, только сидите тихо. Все, идите проветриваться!

Мадаленна вышла за дверь; в коридоре гулял ветер, еще холодный, но уже свободный, весенний. Мадаленна вдохнула побольше этого воздуха и отчего-то подпрыгнула на месте. С первого января она начинала жить новым годом, с каждым разом ей становилось легче дышать, когда небо чернело на одну минуту позже, чем прошлым вечером, ведь все говорило о том, что идет весна, цветущая, свежая, дарящая драгоценную свободу. И свой День Рождения Мадаленна воспринимала как особый подарок – шутка ли, родиться в последний день зимы. Она присела на скамью и прислушалась к ровному тону Эйдина, он спрашивал одного студента про Рафаэля, а тот сбивчиво пытался что-то ответить. Послышался легкий скрип двери, и из кабинета на цыпочках вышла Дафни.

– Ты меня испугала! – громким шепотом заявила она, присев к подруге. – Так тихо уселась, что я даже не заметила тебя.

– Знаешь, когда ты повторяешь материал, то очень похожа на заклинателя. – улыбнулась Мадаленна. – Словно кого-то заколдовать пытаешься.

– Ну так, – развела руками Кру. – Пока всех запомнишь, собьешься тысячу раз. Хоть бы «хорошо» поставил, и то большая радость.

– У тебя все будет отлично. Замечательно. Ты прекрасно отвечала, даже не сбилась ни разу.

– Правда? – Дафни дернула ее за руку. – Ты меня слушала?

– Слушала. Только, пожалуйста, ослабь хватку, а то у меня рука немеет.

Дафни кивнула и встала со скамьи, принявшись ходить кругами. Мистер Гилберт никогда не говорил балл при всех студентах, он полагал, что это только увеличивает ненужную конкуренцию, а все студенты после экзамена получали рабочую папку на руки с баллом и общей характеристикой. Мадаленне такая система нравилась, потому что все равно каждый раз, как бы она не готовилась, волнение не отступало от нее, и она боялась испортить общую статистику своей успеваемости. А хуже этого мог быть только публичный позор. Постепенно студенты выходили из кабинета, устраивались на скамьях, и беседа становилась то громче, то тише, напоминая собой улиный рой. Не вышла только Эффи Доусен. Волнение Мадаленны снова начало тихо пробуждаться. Улыбка мистера Гилберта всегда успокаивала ее, но само предположение, что подобная улыбка могла достаться и Эффи заставляла ее стискивать руки и чувствовать неприятное шевеление внутри желудка. Оставалось надеяться, что у нее просто была не в порядке печень.

– Алиса, – позвала она одну шатенку. – Ты когда выходила, там кто-то еще оставался?

– Вроде бы Эффи, – пожала плечами девушка. – Она все что-то бормотала себе под нос.

– Понятно, – угрюмо кивнула Мадаленна. – Спасибо.

– Мадаленна, – тронула ее за рукав Алиса. – Вы ведь с Дафни тут будете? – Мадаленна кивнула. – Позовете нас, когда результаты будут раздавать, пожалуйста? Мы будем в кофейне «Золотой слон».

– Конечно. – рассеянно ответила Мадаленна и подошла к окну.

Все еще зимние сумерки наползали на весенний закат, и она смотрела на то, как снег с деревьев медленно падал на пожухлую траву в саду. Снег в Лондоне редко оставался после Рождества, обильные снегопады приходили внезапно и так же внезапно таяли, оставляя за собой только лужи и серые сырые сугробы, одиноко лежащие на газонах. Но Мадаленна любила такую погоду, она напоминала ей весну, и каждый день в январе она торопила к февралю, а тот к марту. Подумать только, она присмотрелась к черному дереву, через месяц она будет уже в Италии. Теплое солнце, белый камень, красные черепичные крыши, из-за которых видны клочки гор и море. Синее-синее море, плещущее за поворотом улицы. Она будет срывать апельсины, достанет мамину шляпу и целыми днями будет писать об искусстве. И это будет совсем несложно, ведь вся Италия – от разноцветного зонта на витом балконе до голубой машины у зеленого дерева, – была искусством.

– Мадаленна, – услышала она голос Дафни и наморщилась – ей не нравилось, когда ее выдергивали из фантазий. – Хочешь послушать, как отвечает Эффи?

– О чем ты? – но ее уже потащили за собой, и она оказалась у приоткрытой двери кабинета. – Подслушивать нехорошо.

– Тогда пусть тот, кому нехорошо, и не подслушивает! – отпарировала миловидная блондинка, ее звали Мэйбл. – А нам интересно.

– Тихо! – шикнула на них другая девушка. – Нас сейчас услышат.

Мадаленна хотела отойти, хотела встать в позу и надменно сказать об их недостойном поведении. И не смогла. Она не могла отойти от двери, не могла перестать слушать голос Эффи, немного дребезжащий, не могла перестать смотреть на синий рукав свитера. Все внутри говорило, как нехорошо она себя ведет, но Мадаленна лишь тряхнула головой и прислушалась.

– Расскажите мне, пожалуйста, про Северное Возрождение в Германии.

– Северное Возрождение?

– Да.

– Секунду, – голос Эффи сорвался, и она откашлялась. – Самый известный художник этого времени – Альбрехт Дюрер. На его творчество оказало сильное влияние итальянское Возрождение. Его Адам и Ева с одноименной картины отличаются абсолютно естественными пропорциями и движениями, будто его герои – живые люди.

Деревянная ручка врезалась Мадаленне в лоб, ее тесно прижимали с двух сторон, и сумка съехала на правый бок, но ей было все равно. Она жадно слушала разговор студентки и преподавателя, заранее зная, что через несколько минут она не будет находить себе оправдания и станет считать себя самым недостойным человеком. Но все это должно было быть потом, а сейчас ее волновали только те слова, которые долетали до нее.

– Достаточно, мисс Досуен. – Гилберт вежливо прервал ее. – Ваша работа на моих занятиях была безукоризненной, и все ваши эссе оценены высшим баллом, поэтому, я полагаю, этого достаточно.

Мадаленна почувствовала укол ревности и отскочила от двери, когда услышала шум отодвигающегося стула. Что она скажет мистеру Гилберту, когда он увидит ее здесь, стоящую около двери и подслушивающую? Разочарование в его глазах было бы невыносимым. Мадаленна застыла на месте, не смея двинуться ни вперед, ни к скамейке. Что-то должно было произойти, слышался тихий голос, что-то должно было случиться.

– Подождите, сэр! – воскликнула Эффи, и Мадаленна застыла на месте. – Пожалуйста, не уходите. Мне нужно сказать вам… – черное пальто застыло у двери. – Мне нужно спросить у вас кое-что.

– Что именно? По предмету?

– Да. Нет!

– Мисс Доусен, вы меня тревожите. Уверяю вас, нет ни одного вопроса, на который бы вам не смог бы ответить мистер Лассинг.

– Но он не вы!

– Поверьте, опыта и знаний у него достаточно, чтобы ответить на интересующие вас вопросы.

– Но мне нужны только вы! – вырвалось тихо у Эффи, и Мадаленна почувствовала резкий толчок в спину.

Краска на ее щеках поблекла, и она машинально представила себе увядшую пуансетию. Она, наверное, должна была быть бледно-розовой с лепетсками, которых нельзя тронуть – те сразу рассыпались на руках.

– Мисс Доусен, я ценю вашу привязанность ко мне как к преподавателю, – начал было Эйдин; его голос был все таким же ровным, но его перебила Эффи.

– Нет, сэр, мне нужны только вы!

– Мисс Доусен, – мягко начал после паузы мистер Гилберт. – Если вы кому-нибудь проспорили подобный фант, – но его снова перебили.

– Как вы можете так говорить?

На какое-то время в кабинете воцарилось молчание, а потом послышались всхлипы, становившиеся все громче и громче. Мадаленна рассеянно похлопала себя по карманам, но носового платка нигде не было. Потом она услышала звон стакана и бульканье воды, и рыдания Доусен поутихли.

– Мисс Доусен, мне очень жаль, что я стал причиной ваших переживаний и страданий. – его голос успокаивал каждого. – Поверьте, я не хотел вас ни обидеть, ни расстроить. Ваши чувства замечательны, однако с их объектом вы немного ошиблись.

– Мистер Гилберт…

– Выслушайте меня, пожалуйста, до конца. Такое часто происходит, многие ошибаются с чувствами в вашем возрасте. У меня дочь вашего возраста, мне ли этого не знать. Но прошу вас, мисс Доусен, не забывайте, что я в первую очередь ваш преподаватель, и подобное… – он замолчал, старательно подбирая слова. – Проявление эмоций прекрасно, но очень опрометчиво. Вы еще найдете другого человека, для которого эти слова будут подходящими.

– Но мне нужно никого, кроме вас.

– Мисс Доусен, – его голос стал тверже. – Прошу вас, задумайтесь о том, в какую ситуацию вы ставите и себя, и меня. Боюсь, что это несколько неудобно. Я намного старше вас, я женат, моя дочь – ваша ровесница. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Но, сэр…

– Прошу вас, будьте осторожны с такими словами. Я не хочу, чтобы вы попали в неудобную ситуацию с кем-нибудь другим. Я женат, и больше чем вдвое старше вас.

– Вы ее любите?

– Кого?

– Вашу жену?

– Да.

Мадаленна почувствовала тупую боль; она собиралась около ключиц и опускалась к животу. Он любит Линду. Линда любит его. Счастливая семья со страниц журнала «семейная идиллия Вог». Про Мадаленну статей в таких журналах не писали, о ней говорили в готических романах. Ее героиням следовало сойти с ума в родовом поместье или остаться угрюмой старой девой. Но она этого не желала! Она желала быть счастливой с любимым человеком, а любила она только мистера Гилберта. Кто-то оттащил ее от двери, когда там послышались шаги, кто-то всунул ей в руки книгу, однако она все равно видела перед собой синий свитер и слышала голос Эффи. Дверь распахнулась, и из кабинета вышел Эйдин с листом.

– Мисс Стоунбрук, скажете всем, что оценки можно забрать в деканате?

– Да, сэр.

Из кабинета вылетела Эффи, вся заплаканная, и ее зеленое платье мелькнуло за поворотом. Блондинка Мэйбл пораженно переводила взгляд с Мадаленны на Дафни, а брюнетка шумно выдохнула и нервно рассмеялась.

– Да уж, вот и дела.

– Повезло Эффи, конечно. – пролепетала Мэйбл. – Как она теперь в университет придет?

– Обычно. – услышала Мадаленна свой голос. – Как всегда.

– Как это? – возразила брюнетка. – Ты же сама слышала, Мадаленна…

– Ничего не было. – отрезала она. – Эффи сдала последней экзамен и вышла из аудитории. Ничего не было. Никто ничего не расскажет.

– Но…

– Потому что если хоть одно слово просочится, мистера Гилберта сразу отстранят от занятий. Вы этого хотите? – жестко спросила она, и девушки, перглянувшись, замотали головой.

– Нет, он же не виноват, что Эффи решила признаться.

– Он хороший.

– Поэтому все будут молчать. – Мадаленна оправила брюки. – Никто слова не скажет. Ничего не было. Это приказ старосты. Дафни, я надеюсь на тебя. Передайте Алисе, что сведения надо будет забрать в деканате.

Дафни мрачно кивнула, и Мадаленна развернулась на каблуках. Злости не было, ревности не было. Эффи Доусен решилась на то, на что она сама не решилась бы никогда. Все долгое соперничество исчезло, теперь Мадаленна только понимала ее и не чувствовала ничего, кроме пустоты. За такую храбрость можно было награждать, но вот место и время Эффи выбрала неверное – так подставить преподавателя – это надо было суметь. Мадаленна равнодушно прислушивалась к стуку своих каблуков по натертому паркету – эхо было оглушительным, кроме них в университете больше не было. В сущности, после такого признания Эйдин вполне мог выбрать и Доусен – почему бы ответной любви не стать наградой. Тупая боль снова стукнула ее по животу, и она машинально приложила руку к кардигану. Эффи нашлась в открытой галерее; она сидела на каменной скамейке, и снег мокрыми хлопьями садился ей на платье. Носовой платок все-таки нашелся в кармане, и Мадаленна протянула его Доусен. Та всхлипнула, но платок взяла. Мадаленна посмотрела на бежевые камни и в первый раз увидела выгравированные инициалы «Б.М.». Бернард де Мандевиль. Она и не замечала, что здесь что-то было написано. Наверное, просто не присматривалась.