Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 68 страниц)

– А вот и наш славный умник. – его кто-то хлопнул по плечу, и, обернувшись, он увидел своего давнего товарища – Чарльза Мандерли. – Неужели наконец выбрался в свет?

– Ради оперы хоть в самое пекло. – усмехнулся Эйдин и обнял друга. – Ты какими судьбами?

– Лита захотела послушать Верди, а я был готов немного пострадать.

– Перестань, – послышался женский голос, и в ложу вошла красивая блондинка, чем-то немного похожая на Дебору Керр. – Сам же любит сидеть в опере, и сам же это отрицает. Здравствуй, мой дорогой. – его щеки коснулась другая щека, и он почувствовал запах Шалимара. – Ты здесь один?

– Нет, я со своми студентами.

– Студентами? – супруги сели на стулья и выглянули в партер. – Какая прелесть! Занимаешься интеллектуальным развитием нового поколения?

– Они и без меня с этим неплохо справляются. Кстати, Чарльз, как твои дела в газете? – Эйдин поспешил перевести тему. – Слышал, ты заведуешь теперь литературным «Таймсом»?

– Ну да, – лениво пожал плечами Мандерли. – А там уже рукой подать до самого «Таймса».

– Тври аппетиты просто поражают. – рассмеялся Гилберт и одобрительно хлопнул его по плечу. – Так держать.

– Кстати говоря, – плутовато улыбнулась Лита. – Про аппетиты, Эйдин. Линда говорила мне, что ты собирался идти в ректоры. Это правда?

Супруги выжидательно посмотрели на него, а Гилберт удержался от гримасы. Бог знает, что Линда успела рассказать про него и про его цели, оставалось наугад бродить по полю этих загадок и постараться не упасть на камни.

– Не уверен, что этот пункт есть в моих ближайших планах, надо будет проверить ежедневник. – отшутился он.

– Смотри, смотри, – покачал головой Чарльз. – Жены могут заставить пойти и не на такое. Кстати, а где Линда?

Уйти от вопроса не удалось, и, заметив, как Лита толкнула мужа локтем в бок, Эйдин поспешил ответить. Он не любил Линду, но вовсе не хотел, чтобы про нее начали ходить слухи.

– Она с Джейн на концерте классической музыки.

– О, это прекрасно! – воскликнула Лита. – Твоя Джейн – просто замечательная девочка!

– Согласен. – улыбнулся Эйдин, и в дверь его ложи вдруг постучали. – Войдите!

На свет выступила Дафни Кру, и Гилберт радушно махнул рукой. Мисс Кру немного смутилась перед любопытными взглядами светского семейства, но за Мандерли он был спокоен – они были единственными, чье воспитание оставалось всегда безукоризненным.

– Здравствуйте, сэр. Здравствуйте. – она почтительно кивнула, и Лита улыбнулась своей обезоруживающей улыбкой.

– Прошу знакомиться, – он поднялся и встал рядом с Дафни. – Одна из моих студенток – мисс Дафни Кру.

– Очень приятно. – Лита обняла девушку, и Эйдин уловил первое недоумение в глазах Дафни. – Какая вы хорошенькая!

– Спасибо. – смущенно улыбнулась Дафни. – Вы… Вы очень красивы.

– Правда? А мне все говорят, что я выгляжу на сорок лет!

– Лита, перестань, – прервал ее Эйдин. – Хватит ставить моих студентов в неудобное положение.

– Сэр, – начала Дафни. – Извините, если побеспокоила, просто я хотела сказать вам огромное спасибо за приглашение на оперу.

– Вам нравится?

– Очень! – улыбнулась Дафни. – А что мы не понимаем, нам переводит Мадаленна.

– А… – Эйдин повернулся к ложе, но Мадаленны там не было. – Мисс Стоунбрук с вами?

– Стоунбрук? – перебила его Лита. – Внучка той баронессы?

– Мисс Стоунбрук знаменита не своим происхождением, а своими заслугами. – серьезно сказал Эйдин. – Она, кстати говоря, выиграла литературный конкурс в газете твоего мужа.

– Да, – вступилась за подругу Дафни. – Мадаленна совсем не похожа на свою бабушку.

– Ну что вы, мисс Кру, – запротестовала Лита. – Я ничего подобного не говорила, просто интересуюсь. Я столько слышала об этой старухе, просто страшно представить, как бедная девушка живет в подобной обстановке.

– Мисс Стоунбрук достаточно сильная, чтобы справиться с подобным. Так, она не с вами, мисс Кру?

– Была с нами, но решила перейти в партер. – Дафни негодующе посмотрела на всех зрителей с биноклями. – Слишком много людей интересуются не оперой, а ей.

– Понимаю.

– А мы останемся с Эффи в ложе. – Дафни присмотрелась к бель-этажу и чуть подпрыгнула на месте. – Извините, сэр, мне пора, иначе Эффи займет мое место, она и так на него откровенно смотрела.

– Конечно.

– Ой, мисс Кру, подождите, – Лита встала с места, и шлейф платья потянулся за ней. – Вот что, не расходитесь после мероприятия, а пойдемте с нами в «Плющ». – Дафни быстро заморгала, и Эйдин недовольно посмотрел на нее. – Вы знаете ресторан «Плющ», это совсем недалеко, мы с мужем вам угостим, правда, дорогой? – Чарльз кивнул. – Эйдин, не надо меня прожигать взглядом. Пищу духовную можно сочетать и с обычной. Так что, вы согласны?

– Миссис Мандерли, я боюсь, это неудобно…

– Перестаньте, – отмахнулась Лита и просияла. – Значит, решено – обязательно приходите все в «Плющ» после спектакля, хорошо?

– Большое спасибо!

– Не за что, дорогая! Ну что ты так на меня смотришь? – обратилась она к Эйдину, когда Дафни вышла за дверь. – Ты замучаешь своих студентов этой оперой.

– Лита!

– Правильно, милый мой, мое имя – Лита Мандерли, а в девичестве была Гибсон.

– Лита, – дернул ее за рукав муж. – Ты их смущаешь.

– Ничего не смущаю. О, Господи, – свет снова погас, и она заметалась на месте. – Уже начинается! Эйдин, ты ведь не против, если мы тут просидим третье действие?

– Садись уже на место. – он пододвинул ей стул и снова закрыл глаза.

Третья картина разыгрывалась очень трагично – яростная встреча Виолетты со своим бывшим любовником проходила в декорациях притененных, и только в самые напряженные моменты те вспыхивали то черным, то красным. Эйдин старался слушать музыку, однако каждый раз ловил себя на том, что опускал взгляд в партер и искал знакомое лицо. Брать бинокль ему не хотелось – это жест ему казался очень пошлым, однако в свете прожекторов разыскать светлое платье оказалось не таким уж и трудным занятием. Мадаленна сидела в третьем ряду, и ее руки держались ровно за один подлокотник – как и было положено в свете. Почувствовав, что Лита внимательно смотрит на него, он нарочно медленно осмотрел весь партер и только потом вернулся к сцене. Божественная музыка уносила его вдаль, и ему только оставалось слушать прекрасную партитуру и пытаться разгадывать каждое слово. Итальяский как нарочно звучал еще мелодичнее, еще тоньше, чем все остальные языки, и Эйдин не смог представить, как Мадаленна могла бы слушать Вагнера с его тяжелой классической поступью. Хотя и старый немец, наверное, подошел бы ее мрачноватой тени. Когда свет снова заполнил собой пространство, Лита встала с места и выглянула за дверь.

– Кого ты ищешь? – он с подозрением посмотрел на нее.

– Никого.

Лита закрыла дверь и принялась нетерпеливо постукивать рукой по лакированному дереву. Чарльз завел с ним беседу про налоги, однако Эйдин слушал вполуха – Лита постоянно дергалась на месте, и его не отпускали смутные сомнения.

– Лита, если ты ищешь мисс Стоунбрук, то прошу – без лишних вопросов о семье. Ты меня поняла? – он строго посмотрел на нее, но она только фыркнула.

– За кого ты меня принимаешь? За светскую жабу? Мне просто интересно с ней познакомиться.

Гилберт старался не показывать виду, однако он тоже постоянно смотрел в сторону приоткрытой двери, надеясь увидеть там светлое платье и отблеск золотых волос. Однако мимо них проходили люди, слышались веселые голоса, а единственного, которого он так хотел услышать, так и не было. Из открытой двери повеяло свежим воздухом – кто-то в коридоре решил проветрить, – и Лита поежилась. Эйдин уже встал, чтобы закрыть дверь, однако остановился, когда почувствовал знакомый аромат персика и гвоздики. Слабое шуршание прорывалось сквозь шум, и вскоре он увидел Мадаленну – спокойно прохаживающуюся мимо зрителей, заложив руки за спину и присматриваясь к фрескам на стене. Простое платье выгодно выделяло ее среди остальных, и привычный задумчивый вид придавал ей сходство с героинями Милле – такими же немного отрешенными, существующими в другом мире и до жестокости прекрасными. Гилберт поймал себя на мысли, что любуется ею. Мадаленна вдруг поморщилась, поняв, что за ней наблюдают, и прежде чем ее лицо озарилось улыбкой, Эйдин заметил, каким жестким и холодным мог быть ее взгляд – так она смотрела на каждого, кто мешал ее покою. Однако вместо очередного журналиста был он, и тень ушла с лица, оставив вместо себя улыбку, немного робкую и светлую.

– Здравствуйте, Мадаленна. – он улыбнулся ей в ответ и хотел подойти, но он оказалась рядом с ней быстрее. – Как вам опера?

– Замечательно, мистер Гилберт.

– Мисс Кру сказала, что вы ей перевели все слова.

Мадаленна коротко рассмеялась.

– Дафни немного преувеличила, но, оказывается, половину я действительно смогла понять.

Он хотел добавить что-то еще, но тут из-за двери вышла миссис Мандерли, и лицо Мадаленны снова свела быстрая судорога. Свет в глазах погас, улыбка пропала и на место радушной приветливости пришла спокойная прохлада, ледяная, пресекающая все возможности свободного разговора. Гилберту стала невозможна мысль, что его друзья могли обидеть ее, и невольно он встал между Мадаленной и Литой, широко улыбающейся.

– Здравствуйте, мисс Стоунбрук! – она протянула ей руку, и Мадаленна едва ответила на пожатие.

– Добрый вечер.

– Прекрасный спектакль, правда?

– Да, очень.

– А у вас, между прочим, очень красивое платье!

Радушность Литы слегка убавило холодность Мадаленны, и она искоса взглянула на Эйдина, будто спрашивая, можно ли доверять этим людям. Он незаметно кивнул в ответ, и тень с лица медленно начала пропадать, позволяя теплу снова вернуться и в улыбку, и во взгляд. Она с опаской прислушивалась к щебетанию Литы, словно ожидая, когда красивая мелодия наконец сфальшивит, и вместе с комплиментами проскользнет шпилька в сторону ее семьи, однако когда Эйдин предложил зайти в ложу, она, помедлив, согласилась.

– Прошу знакомиться, мисс Стоунбрук, – проговорил Эйдин. – Мои очень хорошие друзья, единственные, на самом деле. Чарльз Мандерли – главный редактор «Литературного Таймса» и его жена Лита Мандерли – наш главный филантроп. – супруги синхронно поклонились и рассмеялись, чуть не стукнувшись лбами. – А это мисс Мадаленна Стоунбрук – студентка факультета искусствоведения. Лучшая на курсе.

Мадаленна вежливо и без смущения ответила на приветствие и аккуратно присела на край стула. Эйдин оперся рукой на его спинку так, что он мог беззастенчиво смотреть на нее и наблюдать за тем, как серебряная цепочка на руке постоянно падала с локтя на запястье, и он едва удерживался от того, чтобы не поправить ее. Разговор тек сам по себе, и Мадаленна говорила с вымуштрованным спокойствием, которое напоминало ему о викторианском воспитании – безукоризненная почтительность и некоторая отрешенность подходили ее сдержанному тону голоса. Она не смущалась этих людей, но и не стремилась открыть им душу.

– Простите мое любопытство, – в глазах Мадаленны снова появилась тревога. – Но где вы достали это прекрасное платье? На Пикадилли?

– Нет, на Пикадилли таких не шьют. Это ручная работа, – с гордостью пояснила Мадаленна. – Ателье Портсмута.

– Портсмут? – оживился Чарльз. – Хороший городок, небольшой, но уютный. А вы из Портсмута, мисс Стоунбрук?

– Да, сэр. Я там прожила большую часть своей жизни.

– Мадаленна, – снова встряла в разговор Лита. – Извините за назойливость, но можете дать адрес своей портнихи, а то в Лондоне просто невозможно найти хорошую портниху просто какой-то ужас!

– Боюсь, у меня нет с собой визитки.

– Не беда! Вот, – миссис Мандерли протянула ей небольшую бумажку. – Вот это мой номер телефона, если не сложно, позвоните на днях?

– Конечно, – Мадаленна открыла небольшую вышитую сумку. – Я обязательно позвоню.

– Да погоди ты со своей портнихой! – нетерпеливо мотнул головой Чарльз. – Тут тема есть и поважнее. Мисс Стоунбрук, вы же выиграли литературный конкурс в «Таймсе», так ведь?

– Да, сэр

– Я помню ваш рассказ, – защелкал пальцами в воздухе Чарльз. – Что-то про несчастную любовь… Да, да… И про Ирландию, да?

– Да, сэр. – ее щеки порозовели, и Гилберт заметил смутную улыбку.

– Хороший рассказ, – удовлетворенно покачал головой Мандерли. – Грустный, конечно, но хороший. Вы вроде бы еще один присылали, правда он не прошел.

– А какой был еще? – тихо поинтересовался Эйдин.

– Про маяк, вы его читали.

– Ты что, его не принял? – возмутился Гилберт. – Отличный рассказ, как ты мог его не напечатать?

– Профессоров к ответу не призывали, так что, успокойся! – проворчал Чарльз. – Конкурс был на тот рассказ, который привлечет больше внимания. Рассказ про маяк мне и самому понравился, но не читают у нас такое, понимаешь? Не продается!

– А тебе только на продажу, да?

– Мистер Гилберт, – Мадаленна коснулась его рукава. – Тот рассказ мне тоже нравился, не сердитесь.

– Да я говорю не об этом, – горячо начал Эйдин. – Если ты заведуешь литературной газетой, то ведь надо заботиться не только о деньгах, надо думать о том, как произведение повлияет на читателя.

– Успокойся, – махнул на него рукой Чарльз. – Ты не на кафедре.

– Ну Мандерли!..

– И вообще, дай мне договорить с мисс Стоунбрук, – важно поправил галстук Чарльз. – Вот что, если у вас будут какие-нибудь еще рассказы, вы приносите мне в редакцию, я посмотрю и напечатаю. Разумеется, за плату. Вы работаете?

– Да, сэр, я даю уроки. Большое спасибо.

– Но не век же вам по урокам бегать. Надо когда-нибудь будет остепениться и заняться серьезной профессией… Почему бы не писательством? Вот что, приходите ко мне дня через три…

– Через три дня мисс Стоунбрук будет в Тоскане. – отрезал Эйдин и проигнорировал гримасу Чарльза. – Ты хочешь, чтобы она там еще и работала?

– Так не надо своих студентов гонять до полусмерти, идейный ты мой!

– Сэр, сэр, – Мадаленна смотрела то на него, то на Мандерли. – Пожалуйста, не ругайтесь. Уверена, что в Италии я смогу почерпнуть что-нибудь для рассказа. Может быть, – на миг ее лицо вдруг стало другим, будто бы она вспомнила что-то неприятное. – Про английского офицера с несчастной судьбой и про итальянскую девушку, которые полюбили друг друга и тайно обвенчались. Да, – она смяла руками ткань платья. – Определенно, прекрасный сюжет.

– Да, неплохо, – согласился Чарльз. – А какой конец? Счастливый? Честно говоря, – доверительным тоном сказал он. – Счастливые сюжеты мало кто любит, почему-то читатели любят страдать.

– Не беспокойтесь, сэр, – улыбнулась Мадаленна, но улыбка получилась прохладной. – Конец будет самым что ни на есть несчастным. Они проживут двадцать лет, а потом поймут, что их брак был ошибкой.

Он помнил этот рассказ, помнил холм в Портсмуте, обдуваемый всеми ветрами, помнил последний летний день и тоску, смешанную с отчаянием, когда она рассказывала ему «историю». Все было про ее жизнь, все рассказы были смешаны наполовину с биографией, наверное, от этого они получались такими правдивыми и пронзительными. Однако настоящим чувствам Мадаленна воли не дала, и в следующую секунду ее лицо снова стало безмятежно-равнодушным.

– У вас хорошо получаются эти рассказы, в них почти что веришь. – с видом знатока заявил Чарльз. – Откуда вы их берете?

– Я лишь рассказываю те истории, которые знаю, сэр.

– А как же вымысел? – спросила Лита. – Как же художественная фантазия?

– Она определяется жестокостью финала, леди Мандерли. Чем лучше пишет автор, тем проще у него финал. Я пока такого мастерства не достигла.

– Ну, вам, наверное, скучно постоянно говорить о своей работе, – улыбнулась Лита. – И дома, и в университете, – она выразительно посмотрела на Эйдина. – И в обществе.

– Нет, леди Мандерли. – покачала головой Мадаленна. – Эта работа и искусство – единственное, что для меня имеет ценность. Разумеется, кроме моих близких людей, – оговорилась она. – Но искусство… – она замолчала, а потом вдохновенно закончила. – Как говорится, vita brevis ars longa («жизнь коротка, искусство вечно»).

– Понятно, – вздохнула Лита. – Вы – достойная ученица своего профессора. Два сапога пара. Боги, – она подскочила на месте, когда прозвенел звонок к последней картине. – Чарльз, пойдем, а то мы снова опоздаем! До свидания, мисс Стоунбрук, – она мило обняла ее и просияла. – Надеюсь, мы с вами еще сегодня увидимся.

Мадаленна осторожно улыбнулась в ответ и проводила взглядом супружескую чету; прежде чем закрылась дверь, Эйдин услышал отголоски смеха – мелодичному вторил басовитый тенор. Эйдин удовлетворенно улыбнулся и сел на стул. Эта семья была единственной, которую он уважал в свете. Мирные, дружелюбные, не пытающиеся угнаться за всеми веяниями – они уважали каждого, кто знакомился с ними, и Гилберт понял, что Мадаленна пришлась им по душе. Именно в общении с такими, как с Мандерли мог пригодиться ее живой ум, вежливость и склонность к меланхолии. Она сидела, задумавшись о чем-то своем, и Эйдин исподволь посмотрел на нее. Почти бежевое платье из полушерстяной ткани выгодно отличало ее от всего бархата и шелка, которые сливались с обивкой сидений; покрой был немного уже, чем того требовала мода, и талию ненавязчиво подчеркивал широкий красный пояс. Она была безукоризненна, но при этом удивительно естественна, как сама природа – как небо, солнце, дождь, и от этого еще более красива.

– Ваши друзья очень хорошие, – итальянская мягкость снова проступила на ее лице. – Они ведь ваши друзья?

– Да, Мандерли – да. С Чарльзом я знаком лет пятнадцать, он честный и благородный. Правда, иногда может что-нибудь ляпнуть невпопад, но это только из-за излишней робости.

– Робость – не порок, – она склонила голову набок, и несколько локонов из пучка коснулись ее шеи. – Особенно в свете.

– Согласен. Вы с ними хорошо поладили.

– Надеюсь. Я в последнее время с трудом схожусь с людьми, стала настоящей букой.

– Газетчики?

Мадаленна угрюмо кивнула в ответ, и зал снова стал стремительно темнеть. В глубине ложи мелькнул ее красный пояс, и она быстро поднялась со своего места, пытаясь найти дверь.

– Вы уходите? – он встал за ней. – Может быть, останетесь?

– Вряд ли это удобно, мистер Гилберт.

– Конечно, удобно. Намного удобнее, чем проходить через весь партер. Оставайтесь, обещаю о вас никто ничего не скажет.

Мадаленна остановилась у портьеры, и он видел, как она колебалась, однако мягкая улыбка осветила ее лицо, и она села на придвинутый стул. Инструменты только настраивались, и они успели занять свои места ровно тогда, когда зазвучали ноты последнего действия. Это был финал, безутешный – прекрасная куртизанка прощалась со своей единственной любовью, и ее несчастный возлюбленный оплакивал ту, которую любил больше всех. Трагедия была слышна в каждом жалобном тоне струны скрипки, в дрожащем сопрано партии Виолетты, в красной тени на стене от прожектора. Эйдин нечаянно взглянул на Мадаленну и не смог отвести взгляда. Она не знала, что лицо ее преобразилось с той секунды, как зазвучала музыка Верди. Все вокруг перестало существовать для нее, оставалась только музыка, и ее руки сами сложились в полумолитвенный жест. Ее глаза были широко раскрыты, губы беззвучно повторяли итальянские слова; она вся была захвачена великой силой искусства, и он неожиданно для себя осознал, что сидит, затаив дыхание, боясь потревожить ее в этом порыве. Она, так тонко понимавшая, ощущавшая каждый звук, каждую ноту, не могла не волновать его. Мадаленна так любившая искусство, сама стала тонкой работой живописца, звенящей арией, безукоризненной античной Галатеей, которая, однако, лепила себя сама. Она сама стала искусством. Оперный зал наполнился звуками последней песни любви, и когда сопрано замерло на последней ноте, прежде чем ринуться вниз, Гилберт почувствовал легкое касание. Маленькая рука легла на его ладонь едва осязаемо, слегка касаясь рукава его рубашки. И, не поворачивая головы, он ответил на этот жест, мягко сжав руку в ответ. Они сидели в ложе неестественно прямые, пока Виолетта умирала на руках своего любовника. Не поворачиваясь друг к другу, не разнимая рук, они глядели на то, как красные тени плясали по белым стенам. Эйдин слышал ее дыхание, видел, как неровный свет от прожектора падал на белое плечо, персик обволакивал его, и на этот раз это был не сон. Рубикон был перейден, и какая-то сладостная боль заполнила его грудь.

Их оглушили аплодисменты, и румяные они вскочили на ноги, аплодируя исполнителям. Оказалось, что на самом деле Виолетту пела Каллас, и Мадаленна несколько минут говорила, как восхищается хрустальным сопрано великой певицы. Эйдин слушал, слушал и старался не смотреть на развитый локон, который опускался на белую шею и на маленькие руки без перчаток, которые он минуту назад держал в своих руках.

– Наша знакомая, миссис Мандерли, просила вас подойти в ресторан.

– Это так необходимо?

Он пожал плечами, но, встретившись взглядами, они оба покраснели и вышли к гардеробу. Из двери дул свежий ветер, и Гилберт поспешил встать так, чтобы воздух хоть немного его отрезвил. У ресторана они оказались в душном плену тех же самых шелковых платьев и фраков; когда они вошли в жарко натопленный зал, Мадаленна вдруг дернулась и отступила в темноту. Эйдин не мог разглядеть ни одного знакомого лица, так сильно напугавшего ее, однако, стоило толпе рассеяться, он признал в одном шатающемся молодом человеке Джона Гэлбрейта. Мадаленна стояла, не шелохнувшись, однако к привычному холоду в ее глазах появилось еще и презрение, способное сбить с ног любого, кто осмелился бы подойти. Джон был достаточно напитан парами алкоголя, чтобы набраться смелости, улыбнуться и нагло помахать рукой. Она попыталась было продвинуться к выходу, но пробиться сквозь шляпы и шубы было невозможно. Только не Джон, только не этот глупый мальчишка, который даже толком не умел правильно общаться с леди. Им не стоило тут оставаться, в конце концов он мог проводить ее до дома. Эйдин набрал побольше воздуха, и, прежде чем Гэлбрейт оказался рядом с Мадаленной, встал около нее.

– Вы хотите здесь остаться? – шепнул он ей.

Мадаленна отчаянно замотала головой, и он помог ей отойти в сторону. Но только они взялись за ручку двери, как сзади него послышался голос:

– Мадаленна, я рад тебя видеть!

– Не могу сказать того же самого. – угрюмо проговорила она.

– Полагаю, мистер Гэлбрейт, мисс Стоунбрук не желает с вами общаться. – встрял в беседу Эйдин, и Джон недоуменно посмотрел на него.

– Очередной жених, Мадаленна? – рассмеялся он.

– Послушайте меня, мистер Гэлбрейт, – но Эйдин ее мягко перебил.

– Если вы не хотите, чтобы наше общение не превратилось в средневековую битву, советую отойти подальше.

В глазах у Стоунбрук загорелся гнев, и, тихо извинившись, он взял ее под руку и внимательно посмотрел на Джона. Гэлбрейт был достаточно высоким молодым человеком, но, как это часто бывало, достаточно нескладным. Разумеется, бороться за честь дамы было делом благородным, но Эйдин надеялся, что у того хватит ума не протестовать или выйти за дверь. Однако Джон ничего не сказал в ответ, а только пьяно моргнул и развел руками, что на его языке должно было обозначать и удивление, и растерянность, и что-то еще, доступное для понимания только в нетрезвом виде. Они вышли на улицу, когда часы Биг-Бена пробили ровно одиннадцать ночи. Мартовский ветер сменился снова февральским, и рукава бежевого пальто взлетели наверх, когда порыв воздухе залетел ей под воротник. Не зря он взял с собой шерстяную обузу.

– Возьмите, – он накинул ей на плечи черное пальто, и слегка согнулась под его тяжестью. – Сегодня слишком холодно.

– А вы? – в свете фонаря ее глаза казались огромными. – Вы же простудитесь!

– Вовсе не простужусь, – он беспечно пожал плечами. – Я закаленный.

– Нет, мистер Гилберт. – твердо заявила Мадаленна и сняла пальто с плеч. – Не хватало, чтобы еще и вы заболели. Как раз вовремя – перед поездкой! Немедленно наденьте пальто!

– Так вы думаете только о поездке? А я-то надеялся, что вы беспокоитесь за меня. Еще одна иллюзия разбита вдребезги.

Гилберт надеялся, что Мадаленна рассмеется в ответ или хотя бы улыбнется, но она молча смотрела на него, и даже в глазах не было привычных огоньков. «Ты ее обидел, идиот!» – пронеслось у него в голове, и он собрался произнести извинения, но Мадаленна немного приподнялась на носках ботинок и повесила на его плечи пальто, аккуратно расправляя воротник. Ее глаза были совсем близко с его, он чувствовал цветочный аромат пудры с ее щек; Эйдин старался понять, уловить ее взгляд, но она старательно смотрела на его пуговицы, а когда вдруг поглядела на него, тревога неприятно кольнула внутри – она была слишком серьезна, слишком печальна. Мог ли он надеяться хоть на самое малое?..

– Как я уже говорила, – пробурчала она. – Ваши шутки начинают быть банальными. Свет плохо влияет на вас.

– Согласен, – легко подтвердил он. – Я начинаю чувствовать себя самым большим идиотом в мире. Надеюсь, Италия меня наставит на путь истины.

– Это будет долгий путь, – она пошла вперед. – И вряд ли найдется умалишенный, который согласится на подобную работу.

– Я надеюсь найти праведника, – он шел за ней. – Который сможет поверить в меня и мое искреннее стремление исправиться. Действительно, Мадаленна, вечером стало слишком холодно, – он оказался перед ней. – Возьмите хотя бы пиджак!

– Мистер Гилберт, повторяю, мое шерстяное пальто защищает меня от всех ветров. – ее серьезность на секунду пропала, и она прищурилась. – Но если ваша душа так неспокойна…

– Именно! Это первое задание для того, кто встал на путь исправления! Держите, – он быстро расстегнул пиджак и взял ее пальто, пока она аккуратно просовывала руки в рукава; бежевая шерсть тоже отдавала персиком. – Вам очень идет.

– Спасибо. – скептически ответила Мадаленна и отчего-то отвернулась. – Разве вы собираетесь меня проводить?

– Лондон хоть и большой город, но все же не такой безопасный.

– А как же наши студенты?

– Я потом за ними вернусь.

Мадаленна хотела сказать что-то еще, но слова замерли, и она снова кивнула и тихо ответила:

– Благодарю.

Какое-то время они шли молча, рассматривая пустынные улицы и редких прохожих, спешивших домой и подозрительно оглядывающихся по сторонам. Это была та тишина, которую он любил, которой ему так не хватало. В его жизни происходила трагедия, должны были случиться страшные вещи, начинался процесс смерти, но Гилберт видел лишь одно начало и старался не думать, отчего ему было так тесно в груди, когда Мадаленна не отказалась от протянутой руки.

– Как вы думаете, – он нарушил молчание. – Куда может идти тот мужчина в сером плаще?

– С черным воротником? – отозвалась Мадаленна. – Домой. Или в подпольную лабораторию по производству водорода.

– Или он мечтает изобрести средство бессмертия.

– А вы бы хотели стать бессмертным? – она мельком посмотрела на него.

– Нет, – подумав, ответил Эйдин. – Это слишком большое несчастье, которое обернется в конце полным одиночеством. А вы?

Она ответила не сразу. Пнув камешек, Мадаленна посмотрела в темное небо, будто там мог быть написан ответ.

– Я бы разделила его с близкими. Бессмертие на одного – худшее наказание – видеть, как уходят близкие и не иметь возможность помочь… – у нее перехватило дыхание, и Гилберт покрепче сжал ее руку. – Хотя некоторые даже радуются этому. Так, что о нашем изобретателе?

– Он постоянно думает, что за ним идет хвост.

– И так и есть, просто хвост зашел в тот переулок, – она указала рукой влево, и рукав пальто коснулся его щеки. – И уже поджидает у двери.

– Но у нашего экспериментатора есть пистолет.

– А у хвоста – нож.

– Получается, нашему изобретателю суждено ужасно погибнуть?

– Ну, на его помощь могут ринуться профессор и его студентка.

– И насмерть заговорить фактами об искусстве? – его смех негромко раскатился по пустынной улице.

– Или латинскими афоризмами. – она улыбнулась, а потом неожиданно спросила. – Вам же не нравится Лондон?

Вопрос его озадачил, и он снова подумал о способностях Мадаленны к прорицанию.

– С чего вы так решили? – она пожала плечами. – В ваших предках Кассандры не числится?

– Нет, но Хильда утверждала, что она – потомок Мелюзины. – Мадаленна потерлась щекой о шерстяной ворс. – Это объясняет ее холодность и рыбьи повадки.

– Может быть, русалочьи?

– Рыбьи. – категоричный был ответ.

– Рыбьи так рыбьи. Но вы были недалеки от правды. Мне действительно здесь… – Эйдин запнулся, стараясь подобрать нужное слово. – Не то чтобы не нравится, но неуютно. Это красивый город, удобный, но, скажу банальность, сердце у меня в другом месте.

– Тогда почему вам не отправиться туда, куда вам хочется?

– У всех нас есть обязанности перед семьей.

– А что насчет обязанностей перед самим собой?

Он резко остановился и присмотрелся к той, что шла рука об руку с ним. Кассандра в живом обличье смотрела прямо, не старясь утаить от него взгляд светлых серых глаз. Она не смущалась, щеки ее не краснели, и Гилберту стало не по себе от мысли, что предложи сейчас все бросить и пойти куда глаза глядят, он бы пошел, не спрашивая. Вот оно – его приветствие, – стояло перед ним, и он был готов сделать все что угодно, только бы не расстаться с ним.

– Я сказала лишнее, – она хмуро отвернулась. – Извините меня.

– Нет, – медленно проговорил он. – Вы не можете сказать ничего лишнего, вы всегда говорите верно.

– И все же я не имела права…

– Вы – единственная, кто имеет на это право. – вырвалось у него, и, стараясь не смотреть на светлую улыбку, он продолжил. – Как думаете, что будет, если после Италии начать изучать культуру Ирландии?

– Думаю, это будет замечательно. Замки, долины, и, Небеса, – она всплеснула руками. – Тринити-колледж! Там же самая большая библиотека!

– В которой можно потеряться. – усмехнулся он. – Как-нибудь я расскажу вам историю, как заночевал прямо там в компании Гете.

– Вы пытались устроить спиритический сеанс?

– Нет, просто сидел рядом с его портретом. Кстати, – они почти свернули к бульвару Торрингтон, и ему захотелось, чтобы дорога шла не так быстро. – Хотел вас попросить стать моим экскурсоводом по Италии.

– По Италии? – звонко рассмеялась Мадаленна. – Я с радостью, но, боюсь, я мало что помню.

– Но что-то же вы помните?

– Да, – улыбнулась она, и взгляд ее затуманился – она была в своем родном месте. – Помню прохладный дом бабушки в летний зной, помню белые колонны, пустые залы с фресками на стенах, помню старый сундук с поломанным замком. Помню шум моря, такого синего, что оно казалось ненастоящим. Я покажу вам Италию, – ее улыбка стала до боли прекрасной. – Такой, какой помню ее я.

– Я надеюсь на это.

Дорога все-таки подвела их к каменному дому, и Мадаленна остановилась у крыльца. Ему не хотелось прощаться, ему хотелось идти, неважно куда и сколько часов, но идти и чувствовать тепло ее руки и закрывать глаза каждый раз, когда выбившийся из-под шляпы локон падал на его щеку. Сон постепенно оживал, но не терял своего очарования, потому что то, к чему он так отчаянно стремился, было около него – стоило только протянуть руку, посмотреть на нее и решиться потерять все в обмен на одну улыбку.