Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 68 страниц)

– Это площадь Дель Кампо. – торжественно объявила Мадаленна и вышла вперед. – Проходите, не стесняйтесь.

– Благодарю.

Площадь напоминала все итальянские площади разом. Построенная кругом и обсаженная миниатюрными зданиями с арочными окнами, она, однако, была меньше Миланской и для Гилберта куда более уютной. Он вполне мог себе вообразить, как в Средние века здесь бегали лавочники, кричали шуты, и распевались песни. Он запрокинул голову, рассматривая башню Торре-Дель-Мандже. Большие белые часы показывали начало двенадцати, и, вероятно, они пропустили тот момент, когда били в большой колокол, возвещая начало нового часа. Они недолго задержались на площади, рассматривая высокую башню и сразу направились в еще один переулок. Улицы, фонтаны, кусты гелиотропа и всюду тонкий аромат апельсина – в этом и была Сиена. Гилберт рассматривал старинные фрески, спрятанные в углах домов, прикасался к тысячелетним камням и не мог прогнать мысли, что все было именно так, как и должно было быть.

– Куда вы меня ведете? – поинтересовался Гилберт, наблюдая за тем, как Мадаленна куда-то целеустремленно шла.

– Увидите. – она повернулась, и он заметил огоньки в ее глазах. – Поверьте, вы оцените.

Несколько раз они свернули по брусчатым улицам, задержались, пропуская повозку с цветами и яблоками, а потом они повернули в какой-то переулок и оказались около небольшого охрового здания, простой постройки с двумя миндалевидными арками. Всего несколько секунд назад они были на оживленной улице, наполненной туристами, экскурсоводами, а сейчас он стоял под тихими сводами, и тишину нарушал только шелест молодой листвы. Мадаленна выпустила его руку и молча прошла в одну из арок. Гилберт последовал за ней. Спустившись по каменным ступеням, он отряхнул брюки, а когда выпрямился, восторженно выдохнул. Это было искусство в чистом виде. Мраморный бассейн, наполненный светло-голубой водой, был вырыт прямо посередине квадратного зала. Светло-серые колонны уходили под своды потолка, выложенного мозаикой, изображавшую Мадонну. Синие, темно-зеленые, красные кусочки сливались в гармоничную картину. Сколько мастеров было в этой Италии, в этой Тоскане, который так и остались неизвестными? Поднялся ветер, и вода, было бледно-голубая, вдруг стала зеленой. Лучи солнца сверкали на белом мраморе – это было настоящее искусство, передать которое не мог ни один художник.

– Как вы нашли это место? – он повернулся к Мадаленне; та рассматривала что-то в воде.

– Не я. – ответила она. – Это мой отец. Он как-то раз показал мне его, когда мне было пять, и с тех пор я прибегала сюда во все наши поездки. Здесь слишком красиво, правда?

– Правда. Теперь я понимаю, почему… – начал он и сбился.

– Почему что?

– Почему вы стали такой, какая есть. – закончил Гилберт; он боялся, что его комплимент смутит Мадаленну, но она только стала еще серьезнее и посмотрела на воду.

– Значит, во всем виноват «Новый Овиль». Это название источника, – пояснила она.

Он не знал, сколько времени они просидели около мраморного бассейна, но когда по всему городу разнесся звон колокола, она вдруг подскочила на месте и взяла его за руку. Осоловело мигая, Эйдин посмотрел на нее, но Мадаленна только поправила его галстук и рассмеялась.

– Пойдемте. Вы же обещали довериться моему выбору.

Они вышли снова на оживленную улицу, и, покрутившись на месте, Мадаленна довольно сказала что-то на итальянском и вошла в небольшой магазин. По виду, там продавали ткани, и не было никакого намека на готовые галстуки и бабочки. Однако ее это нисколько не смутило, и, подойдя к прилавку, она поздоровалась с продавцом и серьезно взглянула на цветные ткани. Мужчина средних лет, в белой рубашке и черном жилете как-то плутовато взглянул на Гилберта и попросил его подойти к зеркалу.

– Вот, – в отражении показалась Мадаленна. – Повернитесь ко мне, пожалуйста. Святые Небеса, – пробурчала она, развязывая галстук. – Кто так вам завязал узел?

– Я. – не без гордости ответил Эйдин.

– Понятно. – проворчав, она привстала на носки и искусно накинула отрез оливковой ткани на шею.

– Вы знаете, что в дружеских объятиях умереть гораздо легче? – пошутил Эйдин, но Мадаленна опять фыркнула.

– Язвительность кардинала Ришелье вам не идет. – она прилежно разгладила складки на ткани и завязала еще один узел.

– Это не язвительность Ришелье, это предусмотрительность Макиавелли.

– Эти господа не особо ценили дружбу.

– Ваша правда.

Ему нравилось следить за тем, как она точными движениями завязывала и развязывала конец ткани, чтобы галстук выглядел еще более элегантно, нравилось чувствовать тепло ее рук, видеть так близко, что можно было разглядеть отражение стекла в серых глазах, и, наверное, его взгляд был слишком пристальным, потому что Мадаленна мельком взглянула на него и отошла обратно к витрине.

– Как вам?

– А мне нравится. – на удивление галстук отлично сел.

Хозяин лавки о чем-то принялся разговаривать с Мадаленной, и Гилберт присмотрелся к своему отражению. Перед ним стоял все тот же идиот, который глупо улыбался этим же утром, но на этот раз он ничего не желал менять. Как бы это ужасно и безнравственно не было, но счастливым он начал чувствовать себя только сейчас.

– No, no, l’hai frainteso. («Нет, нет, вы неправильно поняли.») – донесся до него голос Мадаленны, и он обернулся.

– Что-то случилось?

– Нет, просто, – она почему-то покраснела, и Гилберт достаточно грозно посмотрел на продавца. – Нет, просто этот мужчина решил, что мы…

– Ho solo detto che sua moglie ha un buon gusto. («Я лишь сказал, что у вашей жены прекрасный вкус.») – развел руками продавец, и Гилберт не сдержал усмешки.

Жена. Он знал, что, возможно, выше его и кто-то и может слышать, но чтобы настолько. Судьба, Небеса – он не знал во что верить, когда его разговоры с самим собой так быстро передавались.

– Grazie, è vero. («Спасибо, это правда.»)

Продавец улыбнулся и отошел к кассе, и Эйдин почувствовал, как его толкнули в бок. Мадаленна возмущенно посмотрела на него, но он увидел, что она не рассердилась.

– Мистер Гилберт, что за чепуха?

– Ну, лучше пусть он думает, что вы – моя жена, чем… – он оборвал сам себя и виновато посмотрел на нее. Та только снова что-то пробормотала и отошла в сторону.

Когда они вышли на улицу, солнце так заливало мозаику на тротуарах, что пришлось зажмуриться. Они стояли на перекрестке, когда Гилберт повернулся к ней и спросил:

– Ну что?

– Думаю, – начала Мадаленна и в ту же минуту хлопнула себя по лбу. – Господи, я совсем забыла!

– Вам нужно срочно вернуться в Милан, потому что вы взяли в библиотеке еще одну книгу, которую забыли вернуть?

– Очень смешно, – с упреком поглядела на него она и махнула в сторону небольшого магазина. – Я совсем забыла, что обещала Полли – это наша горничная, очень милая женщина, – небольшой подарок, подвеску. Вы сможете меня подождать?

– Конечно.

– Спасибо. – улыбнулась она. – Обещаю, это всего на несколько минут.

Когда Мадаленна отошла к лавке, Эйдин оглянулся и закрыл автомобиль на ключ. В Италии все знали друг друга, ничье имя не могло ускользнуть от общего внимания, и все родословные переплетались друг с другом, опутывая все города семейными связями. А это была Сиена – небольшой городок, здесь не могли не знать семейство Медичи. Гилберт не знал, поступает ли он хорошо, решая это за Мадаленну, но он помнил, с какой тоской она говорила каждый раз о Марии, и какая счастливая улыбка появлялась на ее лице, когда она вспоминала о своем доме. Он мог поклясться, что эта конференция стала только предолгом, чтобы приехать в родные края и наконец встретиться с долгожданным прошлым. Но Эйдин даже и не думал ее осуждать, ведь если ему хоть на минуту предложили бы оказаться в родном Гэлвее, в родительском доме, хоть на кусок кирпичной стены с кружевной кладкой – разве он отказался бы. Светило солнце, день был в самом разгаре, а ему казалось, что все звуки исчезли, и повисла тишина. Встреча с прошлым иногда превращалась в столкновение, и воспоминания били хлестко, не щадя, заставляя думать, что человек потерял, и тогда вместо долгожданного и выстраданного удовлетворения наступала страшная пустота, словно силой отбирали то, что так долго держало на поверхности. И все-таки неизвестность была еще хуже.

Эйдин хлопнул себя по колену и присмотрелся к небольшой компании пожилых мужчин, сидящих за столиком уличного кафе. На вид им было около семидесяти, однако это им не мешало громко смеяться, рассказывая что-то на быстром итальянском, и постоянно жестикулировать. Его итальянский был не так хорош, но Гилберт надеялся, что знаний ему будет достаточно, чтобы суметь объясниться. Подходить и спрашивать напрямик было неудобно, и он подсел за свободный столик. Плетеное кресло гармонировало с небольшим зонтиком, нависающим над деревянной столешницей, отчего солнце переставало преследовать, и можно было отдохнуть в теньке. Эйдин заказал порцию апельсинового сока и стал ждать. Он заметил, что итальянцы, будучи сами очень эмоциональными, не любили, когда посторонние прерывали их разговор или перехватывали инициативу в беседе. Итальянцы, а в особенности старой закалки, предпочитали осторожно присматриваться к новому собеседнику и только потом приглашать его в свою компанию. Гилберт улыбнулся при мысли, что Мадаленна была большей итальянкой, чем сама могла предполагать. Он никуда не торопился, и Мадаленна пока не выходила из лавки, и он спокойно смотрел на верхушки апельсиновых деревьев и наблюдал за тем, как дневная дымка ложится на синюю воду. Наконец около его компании послышалось какое-то движение, и он выверенным жестом посмотрел в их сторону. Ленивый турист, который просто наблюдает за жизнью. Шляпы у соседнего столика синхронно задвигались, и он расслышал что-то на ломаном английском. Гилберт усмехнулся и покрутил в руках стакан.

– Зря взяли апельсиновый сок, – послышался рядом с ним хриплый голос, и Эйдин увидел, как стул рядом с ним медленно отъехал в сторону. – Чинзано пошло бы лучше.

– Я за рулем. – он кивнул в сторону голубого «Форда», и мужчина удрученно помотал головой. – Так что, вынужден лишить себя такого удовольствия.

– Вы же турист? – мужчина щелкнул пальцами, к ним подбежал официант и проворно налил в стакан что-то красноватое. – Англичанин или француз?

– Ирландец.

– О, – его собеседник ему улыбнулся и отсалютовал бокалом. – Тот самый гордый народ. Тогда за вас.

Эйдин поднял свой бокал, и стекло издало опасный звон. С моря подул ветер, разнося запах апельсина и винограда над крышами домов, и Гилберт запрокинул голову, надеясь, что его пиджак пропитается этим цветочным запахом. Осенью, когда он будет снова в Лондоне, можно будет сидеть около огня и вспоминать, как они ехали по извилистой дороге, а за голубым капотом оставались красные поля мака, казавшиеся красным морем, а над головой висело голубое небо, которое было так высоко и при этом так близко, что можно было залезть на вершину горы и дотронуться до него рукой.

– Вы так хорошо говорите по-английски, – заметил Эйдин, сминая салфетку под стаканом. – В чем секрет?

– Служил две войны подряд рядом с вашими соотечественниками, вот и навострился, – мужчина помотал стаканом, и красная жидкость на секунду выползла за бортик и снова вернулась обратно. – А вы служили?

– Служил, в двадцатом полку, в тридцать девятом.

– И сколько вам было? – мужчина потряс дерево, и один апельсин упал прямо в шляпу. – Наверное, совсем мальчишкой пошли записываться?

– Двадцать шесть.

– Хороший возраст, – взгляд потеплел. – Еще не крайняя степень цинизма, но и глупой отваги уже нет. И как, обошлось без ранений?

– Война без ранений – не война. В ногу, – стул заскрипел, и Эйдин качнул правой ногой. – В мою любимую.

– Бывает, бывает. А меня ранило в бедро, в кость. Святая Екатерина, – он закатил глаза, и уголки губ дернулись – то ли от смеха, то ли от горечи. – Мне казалось, там я и помру, в этой грязной яме – болело так, что было легче кость отрезать. А у вас, кстати, красивый галстук. – мужчина резко переменил тему. – Сами выбрали?

– Нет, – помолчав, ответил Эйдин; ему захотелось подхватить ту игру. – Жена.

– Жена. – довольно протянул его собеседник и лукаво посмотрел на него. – Значит, недавно поженились?

– Можно сказать и так, – усмехнулся Эйдин; этот мужчина был настоящим провидцем. – Как вы угадали?

– Очень просто, – тот пожал плечами. – В первое время ты по-особому смотришь на нее, это видно. И у вас стал другой взгляд, когда заговорили о ней. Ну, ничего, это потом пройдет.

– Не пройдет, – задумчиво возразил Гилберт. – Это со мной уже навсегда.

– Так уж и навсегда? – насмешливо сдвинул брови мужчина. – Вы же не первый раз женаты, так ведь?

Эйдин кивнул.

– Так вот, – удовлетворенно вздохнул. – Вас, кстати, как зовут?

– Эйдин.

– Меня – Фабио. – они обменялись рукопожатием. – Я вас старше лет на двадцать или тридцать, и поверьте мне… Вы ведь скажете, – вдруг он резко оборвал сам себя. – Что очень любите ее?

– Нет, не скажу.

Он всегда не терпел подобных фраз. «Я очень люблю тебя», «Ты мне очень нравишься» – красивые слова, сколько раз их произносили в этом мире, но приставка «очень» портила сразу все. Как можно было любить человека «очень»? А если любить «не очень», то какая же тогда это была любовь? Нет, у этого чувства не могло быть мер измерений, мог быть только положительный ответ или отрицательный. И если не хотелось прибавить эту приставку, то тогда можно было смело сказать, что с этим чувством человеку предстояло прожить всю жизнь и умереть.

– Я люблю ее.

Эйдин произнес эти слова, и… Ничего не произошло. Ничего не изменилось: в груди было то же самое тепло, а на губах сразу появлялась знакомая улыбка, стоило ему подумать о Мадаленне. С этим чувством ему предстояло жить, дышать и умереть. И смерть перестала казаться такой унылой и страшной, когда ему подумалось, что у него будет возможность умереть с ее именем на губах. Фабио пристально смотрел на него, однако Гилберт взгляда не отвел, и мужчина выпрямился, торжествующе улыбаясь.

– В таком случае признаю свою ошибку. И как же ее зовут?

– Мадаленна. – он произнес ее имя и удивился тому, как приятно было его выговаривать.

– Красивое имя. Она – итальянка?

– Да. Мы приехали, чтобы найти наших родственников. – Гилберт выпрямился и выпил залпом сок. – Ее бабушку, Марию Медичи.

– Медичи, – пробормотал Фабио. – Медичи… Не Флавио ли Медичи? Джакомо? – он крикнул в сторону, и из-за другого столика поднялся мужчина в соломенной шляпе. – Ricordi che Flavio Medici aveva una figlia che si chiamava Maria, vero? («Ты помнишь, у Флавио Медичи дочь звали Марией, так?»)

– Cosa? («Что?») – откликнулся Джакомо, и Фабио нетерпеливо топнул ногой.

– Cosa, cosa! Vieni qui! («Подойди сюда!») Когда не надо – слышит все, – Фабио повернулся к Эйдину. – А когда нужно что-то важное спросить, так не дозовешься. Te lo chiedo, Flavio Medici ha una figlia che si chiamava Maria? («Я тебя спрашиваю, у Флавио Медичи дочь звали Марией?»)

Джакомо посмотрел сначала на Фабио, потом на Эйдина и затряс головой, будто не понимая, о чем его спрашивают. Фабио раздраженно цокнул языком и поглядел на Гилберта, мол, что с него взять?

– Ricordi quel Flavio a cui hai rotto la vetrina per il primo maggio? («Ну помнишь, того Флавио, которому ты еще нечаянно витрину разбил на Первое мая?»)

– Oh, è Flavio! Sì, sì, mi ricordo che mi ha inseguito con i furti. Era un uomo, ve lo dico io, molto scintillante. («Ах, этого Флавио! Да, да, помню, он же еще потом за мной с граблями гонялся! Склочный был мужчина, скажу я вам, очень склочный.») – повернулся Джакомо к Эйдину и доверительно закивал; тот старательно пытался не засмеяться.

– llora perché sei entrato nella sua vetrina?! («Так зачем ты в его витрину полез?!») – воскликнул Фабио, но потом махнул рукой. – Ok, non è questo il punto. Ti ricordi di sua figlia Maria? («Не в этом дело, ты помнишь его дочь Марию?»)

– Mi ricordo che è stata così bella, ma non è stata fortunata a sposarsi. («Помню, такая хорошая была, правда в браке ей не повезло.») – грустно закивал Джакомо.

Эйдин понимал многое из сказанного, и что-то неприятно дернуло его в воспоминаниях. Зима, декабрь, освещенные витрины… Мадаленна тогда еще говорила, что в их семье женщинам нельзя найти счастья. Он тогда посоветовал ей не думать о предрассудках, сказал, что это все глупости, но то ли итальянцы все были слишком суеверны, либо он слишком легкомысленно отнесся к ее страхам.

– Dai, Luca è stato un brav’uomo. Di chi è la colpa? («Да перестань, Лука был хорошим мужчиной, кто виноват, что все так получилось?»)

Что так получилось? Что случилось с мужем Марии? Эйдин понимал, что находится в одном шаге от семейной тайны той, чьей семьей он никогда не был и не мог быть. Мадаленна вряд ли бы обрадовалась, если бы узнала, что он сидит и обсуждает ее семью. Это было некрасиво, и Эйдин поморщился; ему надо было только узнать адрес и дом Медичи.

– Può aiutarci? («Может быть, вы помогли бы нам?») – вступил он в беседу. – Vorremmo vedere la casa dove è passata l’infanzia di mia moglie. («Нам бы хотелось посмотреть дом, где прошло детство моей жены.»)

– Конечно, – отозвался Фабио и вытащил из кармана рубашки карандаш. – Дайте салфетку, я начерчу вам план. Дом сторожат, насколько я знаю, да и сейчас еще сиеста должна начаться, но, полагаю, для внучки Марии они найдут время.

Гилберт подал ему салфетку, и мужчина бодро принялся рисовать какие-то черточки, и Эйдину оставалось надеяться, что он сможет разобраться в этих хитрых дорогах. Карандаш скользил по концу бумаги, когда дверь соседнего магазина хлопнула, и сквозь ветки деревьев Эйдин увидел светлый пиджак. Он кивнул Фабио и подошел к Мадаленне. Она улыбалась, стоя у витрины и рассматривая маленькую подвеску в виде закрытого зонта. Рыжие волосы обрамляли ее лицо аккуратными волнами на манер начала двадцатого века, кожа казалась еще светлее, и на лице было то выражение тихой радости, от которой он затаил дыхание. Она была прекрасна, и Гилберт невольно залюбовался ей.

– Это закрытый зонтик, – она взяла его за руку и вложила подвеску. – В Италии зонты всегда сушат закрытыми, это к удаче.

– Спасибо. – он положил подарок в карман. – Теперь у нас хватит удачи на двоих. Кстати, я начинаю налаживать отношения с вашими соотечественниками. – он взял ее за руку, и они подошли к кафе. – Я завел разговор, и меня, кажется, поняли. Правда, пришлось снова приврать, так что, для этих милых мужчин, – он указал в сторону Фабио и Джакомо. – Мы – опять семейная пара.

– Вам никак не надоест эта игра? – усмехнулась Мадаленна, открывая дверь автомобиля.

Гилберт неопределенно пожал плечами и подошел к Фабио. Тот стоял в стороне, о чем-то разговаривая со своими товарищами, и, казалось, про своего недавнего знакомого он совсем уже позабыл. Эйдин мог поклясться, что после их разговора прошло несколько минут, но плетеные зонтики теперь уже стояли сложенными, а за столами осталось всего трое мужчин, и те уже собирались уходить, лениво допивая остатки кальвадоса и раскатывая на руке листочки мяты. Гилберт был в Италии несколько раз, разумеется, слышал о сиесте, но то ли он все время оказывался на Севере, где традиции соблюдались не так строго, то ли его коллеги по работе всегда были так заняты своими диссертациями, что не находили время для дневного сна, но так или иначе, такими пустыми улицы в Италии Гилберт не видел никогда. Он осторожно окликнул Фабио, и мужчина протянул ему листок.

– Вот, поезжайте, по этому пути и не заблудитесь, – солнце было в зените, и Фабио обмахнул лицо шляпой. – Правда, если все-таки потеряетесь, спросите дорогу у местных. Здесь все знают дом Флавио Медичи. О, – вдруг Фабио улыбнулся и приподнял шляпу. – Так это и есть ваша жена?

Гилберт оглянулся. Мадаленна осторожно заворачивала фигуру дельфина в носовой платок, и солнце играло ее волосами, постоянно путаясь в рыжих локонах. Она прищуренно посмотрела в сторону, и Гилберт заметил, каким теплом вспыхнули ее глаза, когда она улыбнулась Фабио. Если вся Италия была для нее домом, то Тоскана – родной, прохладной комнатой, где можно было спрятаться от жары. Она улыбалась каждому прохожему, в каждом она видела своего друга, и наконец она была счастлива.

– Вам очень повезло. – похлопал его по плечу Фабио. – Ваша жена очень красива.

– Не поверите, – Гилберт осторожно свернул карту и положил в карман. – Но я ее полюбил не из-за красоты.

– Почему? – развел руками его знакомый. – Охотно верю. Человек вообще не может любить другого человека из-за красоты. Восхищаться – да, влюбиться – да! Но любить… – он замолчал и решительно помотал головой. – Нет, так не бывает. Что ж, – он встряхнул головой и пожал руку Эйдину. – Buona strada! («Хорошего пути!»)

– Grazia! («Спасибо!»)

Он подошел к машине, и мотор на этот раз завелся не сразу. Мадаленна спокойно сидела на переднем сиденье, читая очередные итальянские новости, а Гилберт все никак не мог завести автомобиль. Сказать сейчас, куда они едут, и Мадаленна могла сразу замотать головой и отказаться. Он бы в ту же секунду повернул бы обратно в город, и весь путь смотрел бы не на дорогу, а на то, как она, стараясь не привлекать внимания, оборачивалась бы назад, что-то шептала про себя и мотала головой, отгоняя дурные мысли. Мадаленна жила всю жизнь в Англии только ради того, чтобы однажды вырваться и приехать туда, где ей всегда хотелось быть. Эйдин знал это чувство – ожидание счастья, большого, глубокого; понимание, что все станет таким, каким должно было быть, однако он знал и то, что временами ожидание этого счастья было гораздо радостнее, чем его получение. Как подарок на День Рождения – по-настоящему счастливым был момент ожидания таинственного нечто внутри, осторожное развязывание лент и срывание оберточной бумаги – вот это и было настоящим волшебством, а потом все как-то блекло. Но ведь для Мадаленны это было гораздо важнее, это не было обычной мечтой; она жила только благодаря мысли, что когда-нибудь Англия позабудется как страшный сон, и на ее место придет Италия – вечно цветущая, веселая, материнская. Надо было ехать.

– Куда сейчас? – Мадаленна расправила газету и развернула путеводитель. – Мы с вами еще не видели фонтан Фонтебранда, помните, о нем еще упоминал Данте в своей «Священной комедии»?

– Да, конечно, – Гилберт осторожно вывернул руль, и колеса мягко покатились по земле. – Но я хотел бы устроить небольшой сюрприз.

– Сюрприз? – она сняла очки и удивленно посмотрела на него. – Что вы задумали, мистер Гилберт, учитывая, что скоро начнется сиеста? Мы же никуда не попадем?

– Немного терпения, и вы все узнаете. – он несколько раз повторил про себя, что не совершает ошибки. – Я расспросил местных жителей, и они посоветовали мне одно замечательное место.

– Какое?

– Положитесь на меня. – помолчав, ответил Эйдин и сжал ее руку. – Пожалуйста.

Мадаленна ничего не сказала; ему показалось, что в глазах у нее промелькнуло знакомое выражение, но потом на лицо упала тень от газеты, то снова стало непроницаемым. Возможно, она почти догадалась, но не хотела, чтобы ее надежды действительно стали настоящими – тогда от них никуда нельзя было деться и пришлось бы смотреть на них без того приятного света, который подсвечивал все иллюзии. Но Мадаленна кивнула, и автомобиль тронулся. Гилберт махнул на прощание мужчинам за столиком, улыбнулся Фабио, и машина въехала в тенистую улицу.

План, который нарисовал его новый знакомый, оказался вполне понятным. Две параллельные друг другу палочки обозначали дорогу, а стрелки куда надо было поворачивать, и через несколько минут они без плутаний выехали на дорогу. Их путь из Милана в Сиену проходил мимо моря, и они смотрели на синий залив, голубое небо и пытались найти точку, где небо и море расходились, но напрасно – они сливались воедино. Дорога к дому Флавио Медичи была другой. Песочно-желтая, она поднималась извилинами к высоким горам, откуда было видно и оранжевые крыши домов, и белый камень стен, и солнце, по утрам светящее в каждое окно дома, а по вечерам, садившееся в эркерах на втором этаже. Поля вспаханных виноградников тянулись длинными полосами светло и темно-зеленого далеко-далеко и тянули за собой запах молодого вина. Здесь все было зеленым, все переливалось этим цветом, все начиналось от него и заканчивалось, даже желтый песок и красные маки светили опалово-зеленым на свету, и от этого дышалось как будто бы легче. Старые развалины часовен и крепостей зияли своими дырами на каждой мили дороги, и они присматривались к этим свидетелям, которые, возможно, стояли тут уже тысячу лет. А вдалеке все окаймляли собой горы, казавшиеся черными на голубом небе. Они стояли не в ряд, некоторые выпирали вперед, другие оставались позади – как зубцы на садовых граблях, но куда бы Гилберт не посмотрел, он везде видел темные пики гор, и он сам не мог понять, что чувствовал – восторг или необъянимое волнение.

Мадаленна ничего не говорила, она только смотрела на дорогу и мяла в руках платок. С ее лица не сходила все та же мечтательная улыбка, которой он радовался с той минуты, как их машина въехала в Сиену. Ее улыбка была другой, она была даже не похожа на ту, которая сияла в Милане – Мадаленна наконец вернулась домой, и Эйдину оставалось только догадываться, как нужно было ломать ее, чтобы это сияние пропало, и на все в мире она принялась смотреть с угрюмой мрачностью. Мадаленна глядела на каждый поворот дороги, трогала мягкие листья, а когда автомобиль останавливался на несколько секунд, аккуратно срывала ветки деревьев и прикрепляла их к платью. Когда автомобиль остановился, пропуская стадо овец, Эйдин почувствовал легкое прикосновение к воротнику своей рубашки, и в следующую секунду там уже невызывающе клонилась к пуговице оливковая ветвь.

Когда, судя по плану, они почти подъехали к холму, после которого шла дорога к дому Медичи, Эйдин остановил автомобиль и машинально сорвал лист кипариса. Он не мог просто привезти ее к дому ее бабушки, открыть дверь и попросить пройти вперед. Это было слишком жестоко, и, честно говоря, он не имел на это никакого права. Гилберт надеялся, что Мадаленна узнает родные места, но она только смотрела на цветущие холмы невидящим взглядом и улыбалась. Гилберту показалось, что вместо карты у него в руках нож. Но ей нужно было сказать, ее нужно было подготовить, чтобы она не упала в обморок, когда увидит знакомые стены и почувствует один запах – дома, который у нее отняли. Эйдин подобрался и повернулся к ней.

– Мадаленна, я хотел вам кое-что сказать.

– Что случилось? Вы все-таки заплутали?

– Нет, я… – но Эйдин не договорил.

– Как странно, – перебила она его, смотря вдаль и заплетая из длинных травинок косичку. – В Тоскане все так похоже друг на друга. И холмы, и дома, и даже те виноградники, – она махнула рукой вправо. – Правда, ведь они все похожи, словно вылеплены из пластилина? Такие маленькие, такие миниатюрные.

Эйдин кивнул.

– И виноградники точь в точь такие же, какие были у прадедушки. У прадедушки Флавио, – она начала увлеченно рассказывать. – Было свое большое хозяйство и дом, белый, длинный, высокий, похожий на тот… – она указала на край особняка, высовавывшийся из-за угла.

А потом вдруг ее улыбка пропала. Мадаленна сначала взглянула на него, а потом в глазах появилась тревога. Она вся подобралась, словно готовилась отразить удар и провела рукой по лицу, будто снимая надоевшую вуаль. На минуту она вся одеревенела, и руки сжали газету так сильно, что Гилберт услышал треск порванных страниц. Мадаленна не смотрела на него, не смотрела на дома, она глядела вперед, и, казалось, видела нечто, скрытое от посторонних глаз. Она видела себя ребенком, видела своих близких, он попала в свое прошлое, но как бы себя Гилберт не ругал, Эйдин бы не позволил ей там застрять – он мог вытащить ее наружу. Над ними пели птицы, стрекотали жаворонки, а автомобиль все так и стоял на горе, балансируя. Одно ее слово, и он повернет назад.

– Я пойму, если вы не захотите со мной общаться, – начал он. – Я пойму, если возненавидите. И я прошу прощения за то, что самовольно принял такое решение.

Мадаленна дернулась и что-то тихо проговорила на итальянском; он и правда совершил ужасную ошибку, и исправить ее было никак нельзя. Он снова завел мотор, однако почти повернул руль в обратную сторону, на его запястье легла ее рука, и он услышал негромкий голос:

– Не поворачивайте.

***

Подъездная аллея к дому была обсажена все теми же кипарисами и засыпана желтым сухим песком, который хрустел под колесами. Тонкие кованые ворота были открыты, и на секунду Эйдин позволил себе подумать, что они могли ошибиться с адресом, но взгляд Мадаленны говорил, что они в правильном месте. Дом, казавшийся белым из-за холма, оказался на самом деле бледно-желтым. Настоящее итальянское палаццо, не такое огромное и безвкусное, как дом Хильды Стоунбрук в Порсмуте, но достаточно большое, чтобы здесь могла жить счастливая семья. Аллея заканчивалась высокими апельсиновыми и яблочными деревьями, и хотя еще не был плодовой сезон, запах фруктов стоял на все поместье. Сухим гравием была посыпана дорожка, ведущая к дому, однако бледно-желтый фасад не показывал никаких семейных тайн – все было скрыто за еще одними воротами, ведущими в сад. Дом стоял на возвышении, и с веранды наверняка открывался прекрасный вид на все долины. Аккуратные римские колонны поддерживали барочные балконы, а те были обвиты наполовину плющем. Гилберт вполне мог себе вообразить, как по этим дорожкам бегали дети, срывали лимоны и яблоки с веток деревьев, а потом на веранде варили варенье. Мадаленна, вероятно, вспоминала то же самое, и улыбка боролась со слезами, отчего ее глаза блестели как вода. Она медленно смотрела по сторонам, дотрагиваясь до плетеного кружева ворот, касаясь длинных деревьев и улыбаясь магнолиям, которые сгибались над одним столом, стоявшим прямо посередине с одним стулом.

– Пойдемте? – он предложил ей руку, и Мадаленна рассеянно приняла ее.

– Я помню этот стол. – ее шаг было немного неровным – она постоянно оборачивалась. – Дедушка Флавио всегда сидел за ним, когда строгал что-то из дерева. А за тем балконом, – она указала наверх. – Всегда была комната мамы, она никогда не была закрыта на ключ. У дедушки вообще все комнаты были открыты.

Он толкнул ворота, и те со скрежетом отворились. Две каменные плиты соединялись в брусчатую узкую дорогу, ведущую к беседке. Это был прекрасный сад, и Эйдин начал понимать, откуда у Мадаленна была такая любовь к цветам: те были повсюду. Плющ обвивал мраморный фонтан, уже не бьющий, просто стоявший посередине внутреннего двора, маленькие розы росли у каждого мраморного портика наверху, перемешиваясь с привычной геранью, а ярко-красная бегония росла около клумб с очаровательным в своей дикости гибискусом. Один цветок гибискуса слегка надломился, и Мадаленна перевязала стебель носовым платком. Гилберт огляделся – высокие открытые балконы обрамлялись цветочными гирляндами, и у каждой арки стояло высокое кресло с мягкими подлокотниками. Тисовые двери комнат открывались прямо на веранды, однако из всех была открыта только одна дверь. Светло-голубые занавески легко трепетали от ветра, и, присмотревшись, Эйдин заметил белые стены и очертания туалетного столика.