Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"
Автор книги: Ann Michaels
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 68 страниц)
Мадаленна пропустила последние слова и осторожно прикоснулась к темно-синему футляру, на котором золотыми буквами было выведено «Гарри Винстон», Она слышала об этом магазине, видела невероятные серьги и колье из бриллиантов на страницах дорогих каталогов, но их блеск казался ей холодным. Однако Аньеза должна была выбрать что-то особенное, подумала Мадаленна, и без лишних колебаний сняла крышку. На бархатной подушке лежали самые красивые ожерелье и серьги, которые ей доводилось видеть. Это были не бриллианты, это был берилл – любимый камень мамы. Бледно-голубой, переливающийся зеленым, он поблескивал на синем бархате, и Мадаленна вдруг поняла, что смотрит, затаив дыхание, на игру света.
– Полагаю, тебе понравилось. – проворчала Хильда. – В таком случае, забирай, это твое. Полли! – крикнула она горничной, и та через секунду появилась около хозяйки. – Все готово?
– Да, мадам.
– Хорошо. Аньеза, – крикнула она. – Ради всего святого, пойди оденься, или ты решила шокировать моих гостей смелым нарядом? Бога ради, побереги их нервы!
– Иду, Бабушка. Тебе понравилось? – улыбнулась миссис Стоунбрук и обняла дочку.
– Это прекрасно. Мама, – рассмеялась Мадаленна сквозь слезы. – Я даже не думала, что мне сегодня так будет хорошо.
– Ну так что же ты плачешь, глупенькая? Иди лучше застегни колье и иди встречать гостей. Тебе уже двадцать. Ты стала хозяйкой.
Мадаленна поцеловала маму и подошла к зеркалу. Она не любила эти приемы столько, сколько жила в этом поместье. Но сегодня все было немного иначе. Ее приятно грело счастливое материнское платье, а отцовская весточка придавала уверенности и заставляла поднять голову вверх. Дрожащими пальцами она закрыла трудный замок и повернулась на мраморном полу. Время близилось к началу, и Мадаленна заслышала тяжелые шаги Бабушки. В этот вечер она уже не боялась стоять с ней рядом; она знала, что сможет защитить свое имя и не упасть. Она сама не знала, что в ней смогло измениться за такое короткое время, но что-то грело ее изнутри и подсказывало, что на этот раз все пройдет прекрасно. Отец хотел, чтобы ее двадцатилетие в свете было особенным, и она возьмет на себя эту миссию, и не опозорится. Мадаленна всегда выполняла обещания, данные отцу.
Гравий у дороги зашуршал, и голос Фарбера возвестил о гостях. Мадаленна выпрямилась, и заметила удивленный взгляд Хильды.
– Мистер и миссис Белл. Сэр Сомерсет Разерфорд и сэр Эйдин Гилберт.
Мадаленна улыбнулась под звуки настраиваемого оркестра в саду. Она не подведет отца.
Комментарий к Глава 11
буду очень рада вашим комментариям).
========== Глава 12 ==========
– Дорогая, я не видела тебя с прошлого сезона! Где ты была?
– А потом он закрутил роман с той актрисой! Ну, помните… Такая белобрысая…
– Монако был прекрасен, ровно два дня, а потом мы поехали в Баден-Баден! Или в Монте-Карло…
Свечи в хрустальных подсвечниках сияли словно электрические, чьи-то лакированные башмаки путались в бархатных портьерах и шелковых платьях, а из гостиной и сада доносились звуки скрипки и саксофона. Вечер был блестящим, но вполне привычным. Гилберт полагал, что за те три года, за которые он особо не появлялся в обществе, званые вечеринки хоть как-то изменились, но все так же тут были золотые канделябры и все те же люди, просто немного постаревшие и погрустневшие. Хотя, Эйдин усмехнулся и отказался от коктейля, про него самого можно было сказать то же самое. Все сплетничали, смеялись, обнимали и расцеловывали друг друга в щеки; делали вид, будто страшно рады видеть каждого, и все равно, минуту спустя, парчовая накидка сменялась другой, с более богатой вышивкой, и разговор начинал идти о той, которая теперь мелькала среди других. Сплетни соединялись, клубились и раздувались до таких масштабов, что непонятно было, где заканчивалась правда, и начинался вымысел. Хотя была ли здесь вообще правда?
И во всем этом странным островком порядочной жизни царили Мадаленна и Аньеза. Старой миссис Стоунбрук Гилберта еще не представили, и, честно говоря, он не горел желанием. Как только они вошли, Разерфорда сразу подхватила пестрая толпа, а сам он подошел к Мадаленне и подал ей руку. Ее бабушка куда-то исчезла, и он смог увидеть только грузную фигуру в бордовом платье, но стоило ее голосу снова раздаться под потолком, как Мадаленна отдернула руку и улыбнулась новым гостям. Она была лишней на этом празднике жизни в самом хорошем смысле этого слова. Ее серое платье – элегантное, строгое, – сделало сразу Мадаленну старше своих лет, но не добавило спеси. Она была очень естественной в своей природной сдержанности и отстраненности. Защищенная прохладной улыбкой, она не слышала ни одной непристойности; ни один слух не долетал до нее, а если случалось так, то Мадаленна легко мотала головой, и сплетня, как осенняя муха, улетала обратно. И все же были минуты, когда тщательно продуманная маска спадала с нее, и настоящие чувства брали в ней верх. Тогда Гилберт с трудом удерживался от смеха, глядя на то, как гости опешивают, видя мрачный, саркастичный взгляд Младшей Хозяйки. Да, Мадаленна жила в том же обществе, что и он, и Линда, и его Джейн, но вот в чем была загвоздка – она не любила этот мир и не наслаждалась пребыванием в нем. Она только принимала тот факт, что ей нужно окунуться в него на какое-то время, и задерживала дыхание, как опытный купальщик, уходя под воду, чтобы потом, с особым наслаждением вынырнуть на воздух и раздышаться. Когда терпение Мадаленны иссякало, на смену ей приходила Аньеза. Дочь и мать были похожи, но если у матери итальянские черты били в глаза – большие глаза, мелодичный голос, широкая улыбка, – то у дочери на всем этом была вуаль английской сдержанности. Аньеза ловко вела беседу, о чем-то смеясь, о чем-то молча, а Мадаленна переходила в другой круг, и так происходило, пока удар гонга не созывал всех на ужин.
Странным было место этот высший свет. Билеты сюда можно было купить кому угодно, но бедного заблудшего путника все равно бы не пустили в самый центр, потому что его кровь была недостаточно чистой. Все эти люди в накрахмаленных жилетах, шелковых платьях и шалях были только лоскутами того света, который когда-то мог претендовать на звание высшего лишь только потому, что там действительно царили чистота и благородность, отличавшиеся от того, что можно было увидеть в лондонских трущобах. Но сейчас… Сейчас эти же благородные дамы и господа не имели ничего общего с чистотой и порядочностью, прикрывали свои пошлые связи, скрывали всю грязь, причем не всегда успешно, и надевали маски с такой быстротой, что никто не мог разглядеть их настоящие лица.
Эйдин не пересекался с Мадаленной с самого начала вечера. Он все еще помнил ее просьбу не приходить, но не обижался, а просто не понимал, из-за чего она вдруг решила его попросить об этом. Прием был как прием – ничего необычного. Но просьба была озвучена, и Гилберт пребывал в небольшом недоумении. Что такого хотела скрыть Мадаленна, из-за чего она так сильно не хотела его видеть – он старался не задаваться этим вопросом, и все равно разные версии всплывали в его голове в самый неподходящий момент. Он решил прогуляться по залу. В каждом углу он встречал своих знакомых. Кого-то он видел три года назад, кого-то он встречал каждый день в своем доме – Линда любила приглашать в гости всех своих знакомых. Но ни к кому он не испытывал личной симпатии, и даже с трудом мог вспомнить имена. А его помнили, и, наверное, часто обсуждали. Каждая компания встречала его с улыбкой, все стремились пожать ему руку, приобнять и спросить, как жизнь. Впрочем, сам ответ редко кого интересовал. Эйдин улыбался в ответ, вспоминал все, чему его учила Линда, и, тем не менее, не мог понять правила этой игры. Стоило кому-то завести настоящий, серьезный разговор, как другой намеренно перебивал его громким смехом, и диалог повисал в воздухе нелепым облаком, а потом все снова начинали смеяться и болтать о театре и музыке. Гилберт старался не смотреть в сторону мисс Стоунбрук, но его взгляд то и дело выхватывал ее строгую улыбку, будто она изо всех сил держалась и старалась не сбежать с этого праздника жизни. Временами, когда в очередной компании кто-то взрывался смехом от очередной не самой потребной шутки, в ней мелькало негодование и едва сдерживаемая ярость, но момент проходил, и на поверхности снова была спокойная прохлада.
– Дорогая, как поживает ваша мама?
– С ней все в порядке, благодарю.
Круг должен был вскоре замкнуться; Эйдин стоял рядом с компанией Мадаленны. Он старался изо всех сил не прислушиваться к чужому разговору, однако получалось это плохо. Его скучная знакомая отчаянно утверждала, что встречалась с ним на прошлом зимнем балу, а он старался поддержать светскую беседу.
– Дорогой мистер Гилберт, ну, неужели вы меня не помните?
– Разумеется, моя жена много рассказывала мне о вас.
– Ага! – ликующе воскликнула его собеседница, и он постарался присмотреть угол в глубине зала, где его никто не сможет найти. – А вы помните, где именно мы с вами встречались?
– Нет, к сожалению, не помню. – игра ему надоела, и он отступил. – Извините.
Идти больше было некуда, и он осторожно присоединился к компании около него. Он старался скрыть свое появление, специально выбрал момент, когда мелодия оркестра наберет свой темп, и его никто не заметит, но одна из подруг Линды вдруг повернулась, и за ней последовали все остальные. В этот момент он ненавидел всю компанию. Кто-то его сразу затормошил, начал обнимать и громогласно представлять «милочке мисс Стоунбрук». Эйдин заметил, как лицо Мадаленны подернулось небольшой судорогой, когда она услышала свое прозвище, и он невольно улыбнулся. Она непонимающе нахмурилась, однако дружеская признательность победила, и Гилберт заметил слабую улыбку в ответ – улыбались только ее глаза, но рот оставался таким же сурово сжатым.
– Мэдди, – начал один мужчина; его Эйдин знал не очень хорошо, помнил только его имя, фамилию, и то, что они каждый раз встречались на приеме у семьи Харриэт. – Хочу познакомить тебя с одним человеком. Он специфический, конечно, но в принципе неплохой. Эйдин, – он было махнул рукой, но Гилберт его остановил.
– Мы уже знакомы, Роберт, не старайся. Здравствуйте, мисс Стоунбрук.
– Здравствуйте, сэр.
Они пожали друг другу руки, и он в который раз удивился тому, каким по-мужски крепким выходило пожатие этих маленьких рук. Кто-то удивленно рассмеялся, и Эйдин понял, что сейчас будет клубиться новая сплетня. Мадаленна хотела было что-то сказать, но он вовремя вспомнил, что он джентльмен.
– Я преподаватель в группе мисс Стоунбрук. – он оглядел всю компанию и заметил несколько разочарованных лиц; сплетня распалась, не успев собраться. – Преподаю искусствоведение.
– Ничего нового. – вздохнул Роберт и потянулся за новой порцией джина. – Ты нисколько не меняешься, Эйдин. Вот возьми пример с меня, я постоянно говорю всем, что перемены – самая важная частьв нашей жизни, без них мы просто увязнем в колее нашей обычной рутины…
– Было бы хорошо, если бы твои разговоры не ограничивались одними словами.
– Боже мой, – картинно закатила глаза дама по имени Адрианн; в свет она попала случайно, но после того, как вышла замуж за мэра Ливерпуля, не приглашать ее на приемы равнялось самоубийству. – Как так можно, приглашать на приемы своих преподавателей! Мэдди, дорогая, вы должно быть умираете от скуки, только смотря на Эйдина.
– Мистер Гилберт – очень хороший преподаватель. – твердо произнесла Мадаленна, и Гилберт удивленно взглянул на нее. – Для меня большое удовольствие разговаривать с ним.
– Могу ответить тем же, мисс Стоунбрук. – Эйдин улыбнулся и отвесил небольшой поклон. – Очень рад, что в этом наши мнения сходятся.
В компании повисла тишина, и все неуверенно переглянулись. Мадаленну пытались вовлечь в разговор, однако она отвечала ровно столько, сколько было положено по правилам приличия, и ни словом больше. Она мало смеялась, не реагировала на низкие шутки, и временами на ее лицо падала тень, от которой весь ее облик казался еще торжественнее и мрачнее.
– О, Мэдди, как раз хотела сказать, – спохватилась одна брюнетка. – Как ты смотришь на то, чтобы завтра поехать с нами в Лондон? Тебе бы не помешало развеяться!
– Спасибо, но, боюсь, у меня много дел.
– Эйдин, – Адрианн игриво толкнула его в бок, и нелицеприятные слова чуть не сорвались. – Это твоя вина, так загоняешь своих студентов! Дай девушке хоть один выходной!
– Если у студента есть тяга к знаниям, грех противодействовать этому.
– Знаешь, Мэдди, он ведь не всегда был таким. – усмехнулась брюнетка; если он не ошибался, ее звали Мари Как-То-Там. – Да-да! Поверь мне, в твоем возрасте его было не узнать! Знаешь…
– Прошу прощения, миссис Кэррол. – вежливо прервала ее Мадаленна. – Я редко интересуюсь чужой личной жизнью.
– Вот как! Ну ладно. – Мари замолчала, и какое-то время Эйдин прислушивался к редкому гулу беседы. – А! – снова воскликнула она, и он заметил страдальческий взгляд Мадаленны. – Кстати, дорогая, я очень хотела бы, чтобы вы написали своему отцу, что наша компания скучает по нему. И чтобы он почаще нам выписывал красивые карточки из Египта, там говорят, прекрасные виды, не правда ли?
– Наверное, однако мой отец все время проводит на раскопках, и редко бывает в городе.
– Говорят, там вполне мило! Не так уж и жарко…
– Не уверена. Только по ночам температура опускается до двадцати градусов. Но, полагаю, что он справляется.
– Над чем он сейчас работает? – Эйдин подошел слегка ближе, чтобы не перекрикивать всех веселых личностей. – Над чем-то особенным?
– Да. Его экспедиция надеется, что они смогут перевести текст на остатках пирамиды Унаса.
– Неплохо. Я слышал, что это единственная пирамида, на котором текст сохранился в сохранности.
– Да, вы абсолютно правы.
Он старался разговорить Мадаленну, но волшебная шкатулка захлопнулась, и свет перестал литься. Не эта компания ей была нужна, с отчанияем подумал Гилберт, в этом мире она была похожа на цветок в пустыне, который усердно старался выжить, пока его засыпали с ног до головы песком и пылью. Нет, она бы не погибла, не для этого в ней были соединены итальянская горячность и английская прилежность, но сколько сил она потратила бы, пока вырывала себя из этой губительной почвы, стремясь перенестись в целебную землю?
– Милая, – ее снова кто-то затормошил, – А когда твой отец собирается возвращаться?
– Он пока не писал ничего точного, миссис Мэлливен.
– Тогда напишите ему еще, чтобы он обязательно привез нам те очаровательные шали!
– Сара, – вступил в разговор Эйдин. – Тебе не кажется, что это уже слишком?
– А что такого? – рассмеялась Сара. – Я знаю, что для душечки-Мэдди это ничего не стоит!
– Боюсь, что я не смогу исполнить вашу просьбу, миссис Мэлливен. Сейчас все письма к отцу пишет моя мама, думаю, с этим вам стоит обратиться к ней.
– Еще бы ему спешить домой! – гаркнул Роберт. – Возвращаться из такого края снова в свой дом, да к тому же от таких прелестных египтянок…
Он закатил глаза, и его по плечу хлопнул кто-то из дам, а потом все залились смехом. Мадаленна молчала, и Эйдин видел только, как она еще сильнее побледнела, и руки сжались в кулаки. И он вдруг понял, понял, почему ей так не хотелось, чтобы он приходил сюда. Стыд, в глазах у нее был только он один. Она страдала каждую минуту из-за того, что пустила этих людей сюда, в свой дом, чтобы они распускали подобные отвратительные слухи про ее собственного отца. Только ни ей, ни ее матери стыдиться было нечего – все это была огромная ошибка; они никогда не принадлежали к этому кругу, и грязь этого окружения не могла оставить на них ни следа. Мадаленна отвернулась от толпы, но он все еще мог видеть ее глаза; там плескалось отвращение, смешанное с ненавистью. Ему захотелось как следует дать по лицу Роберту. Но скандал… Это было первым табу на всех приемах, и даже он не мог не следовать этому правилу.
– Роберт, – он незаметно, будто желая поправить галстук, ткнул его под дых, но и этого хватило, чтобы тот выпучил глаза и уставился на него. – Следи за языком.
– Но…
– Мистер Сандерс, – внезапно произнесла Мадаленна, и ее голос звенел от гнева. – Мой отец усердно работает, все свое время он тратит на раскопки. Говоря такое про него, вы оскорбляете, но не его, а себя. Если вы еще раз так отзоветесь о моем отце, я попрошу дворецкого проводить вас до двери. – и резко кивнув, она вышла из зала.
Все загалдели, кто-то бросил укоризненный взгляд в сторону Роберта, кто-то сказал про «совсем расшатанные нервы бедной девочки», но никто не сказал Роберту, как он неприлично повел себя, ему не приказали извиниться, все просто пожали плечами и принялись поглядывать в сторону заветного гонга. Но в нем, Гилберте, кровь все еще бурлила, и он не мог просто так уйти. Одно дело – рассказывать вульгарные анекдоты и спускать это с рук, и совсем другое – оскорблять светлого и чистого человека. И в этот мир так просилась Джейн! Нет, он запрет ее на сто замков, и пусть она его возненавидит, но он ей не даст превратиться вот в это.
– Роберт, – он резко одернул своего знакомого, уже улыбающегося. – Ты подойдешь к мисс Стоунбрук в моем присутствии и извинишься.
– Что? – взбеленился Роберт. – С чего вдруг? Это просто безобидная шутка, и это ее беда, что она не привыкла к ним!
– Ее беда в том, – с едва сдерживаемым бешенством проговорил Эйдин. – Что она очутилась в этом пошлом обществе, среди нас. И ты извинишься.
Может быть в его глазах было что-то новое, но Роберт испуганно моргнул, посмотрел на окружающих его друзей, но те молчали и старательно рассматривали оливки в своих коктейлях. Эйдин давно не был в свете, но управлять этими людьми было так же просто, как и некоторыми наглыми студентами – побольше металла в голосе и яростного взгляда.
– Хорошо, хорошо, – суетливо согласился Роберт, поглядывая в сторону столовой. – Не знаю, что на тебя нашло, честное слово…
Эйдин ничего не ответил, лишь оправил на своем приятеле галстук и хлопнул его по плечу. В это время раздался удар гонга, и на пороге столовой появилась Хильда Стоунбрук.
– Дорогие гости, прошу вас.
***
Обед протекал спокойно, ровно так же, как и всегда. Скатерть хрустела от крахмала и чуть ли не рвалась от каждого лишнего движения – такими были тонкими кружева, на тарелках лежало что-то полуживое-полумертвое – то ли омары, то ли устрицы, над головами гостей опасно раскачивались люстры с горящими свечами, а где-то в стороне громыхал оркестр. Зачем надо было ставить два оркестра – и в саду, и в столовой, – Эйдин не знал, и, пожалуй, это было единственное новшевство на его опыте. Его посадили рядом с Хильдой, и он был вполне готов поддержать светскую беседу, не задев при этом самолюбие взбалмошной старухи, но разговор не задавался; то Хильда все время общалась с полуглухим бывшим министром, и успевала только приторно улыбнуться Эйдину, то бросала грозные взгляды на свою внучку, которая их не замечала. Мадаленна сидела как изваяние – белая и ледяная. Она редко с кем-то общалась, иногда только кивала своей соседке или соседу, или холодно улыбалась, и ничего не ела. Тарелка ее была наполнена едой, и по указанию Бабушки, официант каждый раз добавлял еще. Гилберт как-то заметил, что дворецкий Фарбер, проходя мимо, спрятал жирный кусок мяса в салфетку, а вместо вина налил воды. Но подобное провернуть удалось только один раз, и в следующую минуту рядом с Мадаленной бессменно стоял официант. Эйдин хотел с ней заговорить, но так и не придумал, что именно сказать и промолчал. Вокруг него шум нарастал все сильнее и сильнее, и ему захотелось уйти отсюда куда-нибудь подальше. Он с приятной тоской вспомнил о своем доме, о своем кабинете, и внезапное отторжение ко всем гостям и подобным приемам проснулось в нем. Чтобы он еще раз хоть кого-то из них пустил на порог! Все, можно считать, карьеру он сделал, теперь никому не надо говорить приятные слова и улыбаться фальшивыми улыбками. Теперь можно прогонять любого, кто ему придется не по вкусу. Свобода. Он попытался удобнее усесться в кресле, но то совсем не располагало к комфорту, и ему пришлось довольствоваться скрежетанием ножек стула по полу.
– Мадаленна! – воскликнула Адрианн; мисс Стоунбрук повезло оказаться с не по соседству. – Ты совсем ничего не ешь!
– Ничего страшного, – возразила громовым голосом Бабушка. – Она и так поправилась на пару фунтов, ей не помешает легкая диета.
Эйдин не хотел смотреть на Мадаленну, он знал, что его взгляд истолкуют неправильно, и все же посмотрел. Он хотел спросить, не нужна ли ей помощь. Он хотел спросить, как она может жить здесь так долго, в этом ужасном доме с этими ужасными людьми и не сойти при этом с ума. Он хотел о многом ее расспросить, хотел встать на ее защиту, но Аньеза пристально посмотрела на него, незаметно махнула вилкой, и он уселся обратно. Мадаленна нисколько не изменилась в лице, только нож в руке сжался сильнее.
– Как видите, Адрианн, мне нельзя съесть ни одной лишней крошки.
Шутка, по мнению Эйдина, вышла вовсе несмешной, но остальных это нисколько не смутило, и все дружно подхватили общий хохот. Постепенно внимание с внучки Хильда перенесла на своих соседей, но взгляды так и летели в ее сторону, а Мадаленна, не прекращая, смотрела на стену, то и дело, касаясь тонкого бериллового ожерелья на шее. Благородные камни красиво блестели, переливаясь под неровным светом, и резко контрастировали с кричащими изумрудами и сапфирами на головах и шеях других дам. Эйдин пытался представить, каково это – жить каждый день в подобном окружении, и никак не мог. Почему отец так редко появлялся в ее жизни, как он мог взять и бросить семью, а сам уехать в Египет на раскопки? Разве мало было той страшной войны, которая и так разделила всех близких, и некоторых навсегда? Хотя, Гилберт покосился в сторону Хильды, от такой матери кто бы не уехал. В конце концов ужин подошел к концу, и все начали разбредать по комнатам перед кофе, сигарами и танцами. Эйдину совсем не хотелось идти со всеми в очередные кабинеты, он куда охотнее посмотрел бы сад, но на все была воля хозяйки, а она пока никого наружу не звала. Он почти уже вышел из двери, когда его шнурок зацепился за дверь, и он остановился.
– Миссис Стоунбрук, – услышал он голос одного из официантов. – Тут есть счета…
– Нет, нет! – запротестовала Хильда. – Даже не смейте меня отвлекать от гостей! Все к моей внучке… Мадаленна!
Послышалось легкое шуршание платья, и немного уставший голос ответил:
– Да, Бабушка.
– Разберись с официантом. А потом обязательно зайти на кухню и посмотри, что там Полли. И еще…
– Я все помню, Бабушка.
В двери показалось красное платье, и Эйдин снова присел, расшнуровывая второй ботинок. Хильда Стоунбрук величественно выплыла из столовой, он успел заметить спесивое выражение лица, и поразился тому, как то быстро сменилось сладким, стоило старухе увидеть своего гостя. Эйдин быстро улыбнулся в ответ, надеясь, что презрение во взгляде было не слишком видно. Он уже сталкивался с подобными дамами. Линда как-то захотела разыскать свою сбежавшую мать, но встреча закончилась неудачно – бывшая миссис Кларк смотрела на свою дочь как на нечто непонятное и неприятное и только на секунду прикоснулась губами к щеке дочки. Он потом долго успокаивал свою Линду, пока она плакала как ребенок.
– Мистер Гилберт, пойдемте со мной, я вас провожу. – она уже хотела подхватить его под руку, но он не встал со своего места и все так же улыбался.
– Прошу прощения, миссис Стоунбрук, боюсь вам стоит найти другого галантного кавалера – у меня слегка запутался шнурок.
– О, так обратитесь к Фарберу, нашему дворецкому! Я могу вас проводить, – старуха покосилась в другую сторону – из Зеленой гостиной отчетливо слышался смех.
– Не стоит. – церемонно поклонился Эйдин. – Я не смею отрывать вас от роли хозяйки. Справлюсь сам.
– Прекрасно! – просияла старуха. – Тогда вам стоит повернуть направо и идти до конца коридора.
Гилберт кивнул, и, увидев, что старуха скрылась за поворотом, наконец выпрямился. Определенно, надо было почаще выхолить играть в футбол, иначе такими темпами года через два он станет самым настоящим деревом. Эйдин покрутил руками, согнул и разогнул спину и наконец выпрямился. Со шнурками все было в порядке, но возвращаться обратно в шумную компанию ему совсем не хотелось. Снова слушать очередные сплетни, терпеть разговоры про Линду и Джонни… Нет, он поморщился и осторожно заглянул в столовую, еще несколько часов такого ужаса он не вытерпит. А если еще и начнутся танцы, и его пригласит Адриан или кто-нибудь, похожая на нее, он и вовсе предпочтет выпрыгнуть с балкона. Он тихо зашел в столовую, но никого, кроме снующих официантов не было. Шуршание платья и слабый аромат лимонной вербены все еще невидимо присутствовали тут, но самой Мадаленны не было. Гилберт остановился посередине холла. Все было в дереве и в мраморе. Мраморный пол, деревянные панели; мраморные вазы и деревянные стулья; мраморные аквариумы и деревянные двери – все гасило звуки, и казалось, что человек заперт в чем-то глухом и непробиваемом. Вокруг стояла тишина, и изредка из-за толстых стен доносились взрывы хохота. Нет, не туда ему хотелось попасть. Он одернул на себе пиджак и направился вглубь дома. Может быть, его и могли посчитать невежливым гостем, но в конце концов у него было веская причина – попросить новые шнурки.
Он шел по длинному коридору, но стены становились еще темнее и аляпистее – на каждой висели какие-то вышивки, выцветшие, подписанные то неуклюжей детской рукой, то дрожащей старческой, медные таблички, сообщавшие о каком-то важном госте, ночевавшем тут триста лет назад, старые картины, в основном только пейзажи. Эйдин остановился около одной – это оказался подлинник пейзажа Тернера. Немного блеклый корабль выплывал из сероватого рассвета, и на вершине скалы сиял маяк. Вечный знак хорошего будущего; он кричал, что еще не все потеряно. Гилберт вдруг припомнил, что Мадаленна рассказывала о выброшенной на задний двор картине, которую потом она подобрала и с тех пор не могла жить без искусства. Он присмотрелся; картина была в дорогой рамке и стекло было чистым, блестевшим. Может быть, для нее этот пейзаж был действительно маяком. Иначе как прожить в этом мире?
Он шел дальше, но коридор никак не заканчивался, и сотни комнат манили к себе открытыми дверями. Из некоторых пахло дорогими духами – тут кто-то собирался остаться на ночлег, из некоторых – пылью и чем-то старым, но ни в одну из них Эйдин не заходил. Это было бы совсем грубым нарушением правил хорошего тона. Он уже хотел повернуть обратно, когда коридор вдруг закончился большой дубовой дверью. Из тонкой щели бился свет, и он осторожно взялся за дверь, опасаясь, что та заскрепит, и он потревожит невидимого хозяина, который все еще обитал тут. Но дверь не закрипела и легко поддалась. Он прикрыл ее за собой, а когда повернулся, ему показалось, что он попал в совершенно другой дом – старый коттедж, где-то на берегу его родного залива. Тут все было другим, словно кто-то присоединил два разных здания друг к другу. Все было как в приличном доме, но здесь веяло из каждого угла теплом и уютом, и не было начищенного серебра, мраморных пастушек и удушающего красного дерева. Светло-сливочные стены приятно гармонировали с темноватой мебелью, на верх вела винтовая деревянная лестница, а из глубины пахло чем-то вкусным. Озираясь, он вышел в очередной коридор, и, толкнув дверь, очутился в светлой комнате. Это была кухня. Тут пахло ровно так же как в его родном доме – немного жареным картофелем, немного речной водой в вазах и сладким пирогом. Его воспоминаниям хватило этих запахов, и в голове сразу возник образ мамы в сухом переднике, который отдавал лавандой и тестом, а где-то недалеко от отца сидел Джеймс – вечно веселый, подтрунивающий. Его не хватало, и иногда внезапное желание позвать брата по имени и рассказать о своем дне возникало так внезапно, что он едва успевал себя одернуть. Прошло больше двадцати лет, но ему все еще казалось, что это было совсем недавно. Эйдин вздохнул и решительно повернул ручку двери, но сзади послышались шаги.
– Сэр?
Он обернулся. Мадаленна была все в том же платье, но вокруг талии был обернут цветной фартук с вышитыми цветами, а рукава были закатаны, словно она что-то готовила. Вероятно, он вторгся в чье-то личное пространство, вероятно, у него не было на это никакого права. Эйдин приготовился выслушать гневную отповедь о том, что не стоит залезать в чужие комнаты и раскрывать чьи-то секреты, и в голове машинально начали крутиться отговорки, будто ему снова было три года, его поймали на краже маминого пирога с поличным, он разбил банку с вареньем… Но ему же не три года, приосанился Гилберт. Он вполне уважаемый джентльмен, профессор… Который залез в чужую кухню, и, к своему стыду, совершенно не хотел оттуда уходить. Но Мадаленна не сердилась; в глазах было что-то теплое, она почти улыбалась, и Гилберт вдруг вспомнил про шнурки.
– Здравствуйте, мисс Стоунбрук. Я искал вашего дворецкого.
– Фарбера? Что-то случилось с гостями?
– Нет, что вы, – улыбнулся Эйдин. – Просто у меня порвались шнурки, и ваша бабушка сказала, что он может мне дать новые.
Энтузиазм угасал с каждым словом под внимательным взглядом Мадаленны, и в конце он снова почувствовал себя провинившимся ребенком. Только на этот раз ему было семь лет, и он пытался найти оправдание тому, что принес в школу белку. Но внимательный взгляд мисс Стоунбрук все теплел, и он увидел, как в глубине появились веселые огоньки. Она внезапно рассмеялась, и он улыбнулся ей в ответ.
– Вы не умеете врать, сэр.
– Врун из меня никакой, я согласен. Просто я искал предлог сбежать из гостиной, но я не хотел вам мешать, поэтому ухожу.
Он уже открыл дверь, когда Мадаленна внезапно воскликнула:
– Что вы, сэр, я вовсе вас не прогоняю! Можете остаться, если хотите. Присаживайтесь. – она пододвинула стул, и он заметил, что на сиденье лежала красивая вышитая подушка.
По всем правила хорошего тона в свете он не должен был соглашаться и был обязан ретироваться немедленно, но, с другой стороны, по правилам хорошего тона он не должен был даже и заходить на кухню. Да и потом, махнул рукой Эйдин, высший свет и хороший тон были антонимами, и никто в здравом уме не стал бы следовать этим правилам. Он захлопнул дверь и с удовольствием присел за стол. Кухня действительно была прелестной – в меру большая, сошедшая словно с иллюстрации к «Сельскому дому». На деревянном полу повсюду были разбросаны коврики из лоскутов, над фаянсовой раковиной болтались медные кастрюли, ковши и соусники, а на подоконнике аккуратно свернулись светло-зеленые миткалевые шторы. Все здесь дышало спокойствием и теплом, даже на полке над камином было спрятано несколько книг. Все располагало к уютным беседам и неспешным мыслям, и под пыхтение чайника на плите хотелось размышлять только о чем-то приятном.
