Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 68 страниц)

– Мне всегда казалось, что о таком можно было читать только в книгах. – говорила Мадаленна. – Долгие путешествия, семейные тайны, ненастоящие фамилии… Настоящее приключение.

– Не хватает только хромого прохожего, который всунет нам какой-нибудь конверт и сразу же исчезнет за поворотом. – подхватил Эйдин.

– Не надо, – рассмеялась она. – Тайн мне, пожалуй, на сегодня хватит. Мистер Гилберт, вы верите в проклятья? – внезапно спросила она его.

– Нет, не верю. – он мотнул головой. – Не верю и вам не советую.

– А как же злой рок и фатум?

– Все это предрассудки, и вбивание в голову дурацких мыслей. Просто человек сам начинает невольно верить в то, что ему как будто бы напророчили и начинает этого неосознанно хотеть. – подул ветер, и его галстук съехал в сторону. – Наш мозг – самое странное явление в природе.

– В таком случае я бы хотела быть собакой. – заявила Мадаленна.

Она остановилась и легким движением приподняла его подбородок вверх. Искусно развязывая узел и завязывая его снова, она касалась пальцами его шеи, и чтобы согнать теплую волну, Гилберт посмотрел на афишу. Феллини выпускал новый фильм, и на окне кинотеатра развевалась афиша с Анитой Экберг в главной роли.

– Какие прекрасные итальянские имена у героев, – он подошел поближе. – Силвиа, Марчелло, Маддалена! – Гилберт повернулся к ней. – Это же другое имя, так ведь?

– Совершенно. – твердо сказала Мадаленна. – Это точно так же, как если бы вас звали Эйданом, а не Эйдином.

– Да, согласен, разница есть. – подтвердил он и снова взял ее за руку. – У вас очень красивое имя, но я это уже говорил.

– У вас тоже красивое имя, но я этого еще не говорила.

Она смотрела на другую сторону улицы, однако Эйдин видел, что она улыбалась. У нее была чудесная улыбка – добрая, мягкая, светящаяся изнутри. Гилберт поймал себя на мысли, что был готов хоть всю жизнь смотреть на нее.

– Мне правда жаль, что мы сегодня не попадем в Милан.

– А мне нет. – неожиданно для себя ответил Эйдин. – Мне не жаль, что мы с вами оказались в Сиене, мне не жаль, что я увидел ваш дом, мне не жаль, что наконец-то я смог хоть чуть узнать вас. И мне не жаль, – тише добавил он. – Что мы стали мистером и миссис Гатри.

– Мне тоже. – произнесла она и, прежде чем он что-то ответил, взяла его за руку. – Кажется, нам машет ваш официант.

***

Итальянская ночь оказалась темной и быстрой, и когда уже принесли лимонный щербет, вокруг их столика зажглись белые фонари, и оркестр затянул какую-то лирическую национальную композицию. Они сидели друг напротив друга и изредка перебрасывались какими-то фразами, ненужными, неважными, но приятными. Гилберт заметил, что на их пару поглядывали некоторые туристы и что-то шептали на ухо своим друзьям, но его это мало волновало.

– Мистер Смитон обещал мне прислать особый чемодан. – первой нарушила тишину Мадаленна. – Почта слишком странно работает.

– И что это за чемодан?

– Вы наверняка видели его. Коричневый, с золотой ручкой, на вид очень маленький, но на деле туда влезает все собрание Пруста.

Гилберт нахмурился, а потом и правда вспомнил. Он видел этот чемодан несколько раз, стоящим у стены. Филип говорил, что там лежат его мечты, и он отдаст его самому дорогому человеку, когда поймет, что пришло его время. Эйдин посмотрел на Мадаленну – в этом свете она казалась какой-то прозрачной, и рыжие волосы были озарены призрачным сиянием. Его охватило дурное предчувствие. Садовник был крепким мужчиной и не мог умереть из-за простого сердечного приступа. Если бы только его тоска по Грейс не оказалась в один день невыносимой, и он сам не принял бы одно решение.

– Да, я его помню. – он откинул салфетку. – Наверное, просто перебои на станции. Вы меня извините, мне надо отойти на минуту, позвонить в Англию.

Мадаленна кивнула, решив, наверное, что ему надо позвонить своей семье, а он быстро попросил оператора соединить его с Портсмутом, деревней Стоунбруквилладж, теплицы Смитона. Холодный голос оператора сначала сообщил, что не может найти такого адреса, а потом попросил его подождать. Наконец соединение было установлено, и Гилберт принялся ждать ответа. Гудки все ныли и ныли, а он ждал, когда на том конце трубка привычно крякнет, и он услышит знакомый голос. Но ответа не было, не подходила даже привычная миссис Раттид, которая всегда приходила по субботам. В груди неприятно затянуло, когда он вспомнил, что Филип перед самым его отъездом решил отпустить миссис Раттид на несколько месяцев. «Смерть – это не всегда прощание, мой дорогой. Иногда это открытие нового мира.» Мадаленне об этом говорить было нельзя. Он посмотрел на себя в зеркало и постарался придать лицу беспечный вид, получилось не очень, но Эйдин понадеялся, что в неровном свете это не будет особо заметно.

– Там занято. – возвестил он, возвращаясь на место.

По лицу Мадаленны скользнуло облегчение.

– Правда?

– Да. – он продолжил беспардонно врать. – Оператор сказал, что разговор очень долгий, и вряд ли мне ответят раньше десяти вечера.

– Ну, многие любят поболтать по вечерам.

Эйдин кивнул, соглашаясь и вынул из подставки хлебную палочку. Та разломилась на несколько кусочков, и он смел крошки со скатерти. Мадаленна знала, что он врет, он знал, что она это знает, и все равно они делали вид, что верят друг другу. Смерть и жизнь всегда переплетались, и никогда нельзя было понять, где начало, а где – конец. Оркестр заново вдохнул, и он расслышал знакомые ноты – «Два сольди». Эта итальянская песня звучала уже тринадцать лет, и все никак не теряла своей известности. Мадаленна вдруг дернулась и повернулась к нему.

– Потанцуйте со мной, пожалуйста.

В любом другом времени эта просьбы была бы необычной, но под темно-синим небом в Сиене все было так естественно и просто, что Гилберт кивнул и взял ее за руку. Кроме них были еще танцующие, они замечали их, люди все еще существовали, окружая их чужими духами и одеколонами. Но это было незначимо, когда он вежливо придерживал ее за талию, а ее руки смыкались вокруг его шеи. Гилберт чувствовал лимонную вербену, смешанную с запахом «Воздуха времени», легкое, почти невесомое прикосновение ее щеки к воротнику своей рубашки.

Это простая песенка за два сольди, которая поётся на улицах пригородов, для тех, кто надеется, любит и мечтает, это вечная история любви.

Он смотрел на синее небо, там медленно загорались мелкие звезды, такие же как блестки на праздничном платье. А потом он поглядел на нее и увидел серое озеро, глубокое, прозрачное, чистое. Но то, что должно было умереть для короткого прикосновения к этому озеру, еще не умерло, и Гилберт позволил себе только прикоснуться губами к щеке. На секунду Мадаленна замерла, а потом он почувствовал, как ее ладонь легла ему на щеку, и он осторожно, боясь причинить боль, обнял ее еще крепче.

Песня за два сольди, два сольди счастья.

Когда они вернулись в гостиницу, оказалось, что их номера были смежными, и он слышал, как Мадаленна отодвинула стул, потом положила что-то тяжелое на стол – она всегда брала с собой Гессе. Гилберт включил приемник, чтобы заглушить собственные мысли, но когда услышал снова «Два сольди», выключил и переключил на новостную сводку. Творилось безумие, но вот в чем была шутка – он ни на минуту не задумывался, чтобы все это прекратить. Он почти вчитался в какую-то книгу на итальянском, объяснявшую суть метода Данте, когда в его стену глухо постучали. Помедлив секунду, он подошел.

– Мистер Гилберт, – послышался голос Мадаленны. – Я вас не отвлекаю?

– Нет, нисколько, – будничный тон отчаянно фальшивил.

– Я хотела сказать вам «спасибо». – она замолчала и продолжила. – Спасибо, что были со мной сегодня. Одна… – она коротко вздохнула. – Одна я бы осталась там навсегда.

– Я рад. – сказал Гилберт. – Правда, рад.

– Спокойной ночи, – сказала Мадаленна, и он услышал, что она улыбнулась. – Мистер Гатри.

– Спокойной ночи, миссис Гатри.

Послышалось шуршание одеяла и, и кто-то выключил ночник. Эйдин открыл высокое окно и вслушался в звуки Италии – громкие голоса раздавались, казалось, из высоких гор, скрипка и кларнет смешались в единую мелодию. Гилберт выключил свет и лег на кровать. Он был безнадежно влюблен.

Комментарий к Глава 28

спасибо за прочтение! буду очень рада вашим комментариям и впечатлениям!

а теперь к еще одной “простыне”, эхех. эта история посвящена реальному человеку. одному актеру, которого я встретила в театре нашего города в очень сложный для себе период. человека я встретила в ноябре и еще не знала, что в декабре мне придется попрощаться со своим близким. этот человек стал для меня всем (очень надеюсь, что сейчас он это не читает). он стал моим спасением, моей любовью, но он был и, собственно говоря, и сейчас женат. за 4 года я не любила никого (да и не люблю все еще), вообще, вплоть до марта 2019 года. НО. за каким-то лешим я решила посмотреть “острые козырьки”, досмотрела до 4 сезона, нашла невероятного персонажа, чью смерть оплакала горькими слезами. потом я решила посмотреть “игру престолов” вместе с моей подругой, которая клятвенно обещала, что никаких смертей я там не найду (!!!), оплакала еще одного персонажа, который помер в конце 7 сезона, а потом я вообще попала с племянницей на “бегущего в лабиринте”. там я была уже готова ругаться нецензурно, потому что третий раз подряд помирать – это, пардон, некрасиво. в январе этого года появились первые главы этой истории, но образа, к которому я могла прикипеть всей душой так и не было. мне нужен был кто-то интеллигентный, добрый, прекрасный человек, от одного вида которого хотелось улыбаться. в апреле он нашелся сам. Айзекс, Мерфи, Файнс – я рада всем. Мой мистер Гилберт – мистер Гиллен. сия тайна раскрыта, надеюсь, все ок!

========== Глава 29 ==========

Комментарий к Глава 29

я буду очень рада, если вместе с кнопкой “жду продолжения”, вы напишите пару слов о главе. огромное спасибо и приятного прочтения!

Солнце заливало белую комнату, и когда солнечный луч скользнул по простыни, Мадаленна чихнула и перевернулась на другой бок. Она уже давно не спала – проснулась, когда часы на главной площади прозвонили семь утра, – но вставать совершенно не хотелось. Она знала, что как только откроет глаза, ей придется рывком сесть на кровати, пригладить волосы, подойти к туалетному столику, и, посмотрев на себя в отражении, признать, что она – Мадаленна Стоунбрук. А что было у Мадаленны Стоунбрук? Карьера искусствоведа, удачный доклад в Милане, английская фамилия и лондонская семья, которой она, в сущности, не была нужна. У Мадаленны Гатри было все, о чем мечтала Мадаленна Стоунбрук, лежала под протекающей крышей в старом особняке около Портсмута. У Мадаленны Гатри был дом посреди зеленых виноградников, у Мадаленны Гатри была добрая бабушка, которая оставила ей большой сундук с теплыми воспоминаниями, у Мадаленны Гатри был любящий супруг, не оставлявший ее ни на минуту с этими воспоминаниями, готовый ее всегда защищать, и в завершение всего, Мадаленна Гатри была красавицей, и ей не приходилось думать о том, как бы скрыть свои итальянские корни. Так зачем вообще быть Мадаленной Стоунбрук?

Из открытого окна послышался голос мороженщика, и Мадаленна потерла нос. Она вовсе не собиралась красть жизнь Линды Гилберт, она не собиралась вставать на ее место, ей это было не нужно. Линда Гилберт была красавицей, о которой писали все светские журналы, ей посвящали оды и засыпали комплиментами, Линда Гилберт владела Лондоном, а, значит, владела почти что всем миром. Мадаленне это было не нужно. Она вполне могла ограничиться одной Сиеной, с ее неспешными днями, когда оливковые ветки гнулись под солнцем к желтой земле, с ее темными ночами, когда небо касалось бархатным и можно было лежать на постели, глядеть на потолок с лепниной в одном из номеров и чувствовать запахи хлеба, лимонов и теплой земли. Мадаленна с радостью осталась бы в Сиене в прошлом вечере и никогда бы не возвратилась в Лондон, потому что понимала – там, в промозглой Англии, ее будет ждать что-то страшное, неприятное, движущееся на нее со страшной силой. Солнечный луч упал ей на волосы, и она повернулась на спину, смотря в темноте за яркими пятнами, мелькавшими у нее перед глазами. Быть замужней дамой оказалось очень интересно, и опасная мысль появилась быстрее, чем она смогла за ней уследить. Она бы стала неплохой настоящей миссис Гатри. Ведь чем Мадаленна была хуже Линды? Ничем. То, что она была моложе ее – так, подобное часто случалось, и в этом не было ничего предосудительного. Вести дом Мадаленна умела, к этому она была приучена с самого детства, мистера Гилберта она любила и понимала и больше всего ей хотелось быть рядом с ним, говорить о том, что им было интересно. Так, почему она сама не могла быть прекрасной миссис Гатри. Что было такого ужасного, если она встретила человека, уважавшего ее, понимающего ее и, Мадаленна улыбнулась, которому она возможно была симпатична? Находиться рядом с любимым человеком, помогать ему, быть всегда друг другу поддержкой и опорой – их семейный путь действительно мог быть очень светлым, если бы мистер Гилберт не был женат.

Дремота прошла, и Мадаленна рывком села на постели, потянувшись руками к краю одеяла. Глаза открывать не хотелось, но, строго прикрикнув на себя, она решительно провела руками по лица и огляделась. Все та же комната в гостинице – охровые стены с просветами белой краски, кованый балкон, большие окна с зелеными ставнями, старинная кровать и туалетный столик у двери балкона, – в этой комнате миссис Гатри появилась, в этой комнате ей суждено было и пропасть. Мадаленна сурово посмотрела на свое отражение в зеркале и помотала головой. Миссис Гатри была выдумкой, обычной иллюзией, а со сколькими иллюзиями Мадаленне пришлось попрощаться? Ничего, и с этой она точно так же сможет справиться. Мистер Гилберт был женат, хорошо относился к своей жене и безумно любил свою дочь. То, о чем думала Мадаленна называлось несколькими словами, и одно было хуже другого: «измена», «адюльтер», «связь»; последнее оказалось особенно гадким. И она слишком сильно уважала мистера Гилберта, чтобы позволить подобному случиться.

Она быстро сняла одежду и критически посмотрела на складки. Разумеется, никакого сменного платья с собой Мадаленна не брала, и приходилось как-то искать выход, чтобы пиджак и брюки не были такими мятыми. Вспомнив старинный мамин способ, Мадаленна открыла горячую воду в ванной, повесила пиджак и брюки на вешалку и закрыла дверь, а сама снова села перед зеркалом. Ей надо было уяснить, что она снова стала Мадаленной Стоунбрук. Забавная игра была очень интересной, но всякому веселью приходит конец, особенно когда хочешь нацепить чужую жизнь на свою собственную. Подобное никогда ничего хорошего не приносило – только страдания, бол и разочарование, потому что всякому притворству приходил конец, а потом наступал момент, когда в отражении был чужой человек, и его глаза смотрели из зеркального мира пусто и холодно. Она была студенткой, любящего своего профессора – история, вечная и при неправильном истолковании – пошлая. И, как бы ее не уверял Эйдин, в пророчества Мадаленна все еще верила, а потому, тихо вздохнув, она напомнила себе, что в любви женщинам Медичи никогда не везло. И пример ее матери был показателен. Она еще раз посмотрела на себя, серьезно погрозила своему отражению пальцем и вытащила одежду из ванной. Разумеется, с профессиональной глажкой этот процесс сравнить было нельзя, но отвратительные складки на спине и коленях исчезли, и выглядела Мадаленна вполне прилично.

Из коридора доносились чьи-то голоса; была суббота, и ожидалось очень много туристов, но ей это даже нравилось. Она ни разу не путешествовала сама, и в том, чтобы идти одной по ковровой дорожке, отдавать чаевые и смотреться в высокое зеркало было что-то очень будничное и вместе с этим притягательное. Мадаленна машинально провела рукой по волосам, приглаживая непослушные завитки у ушей и остановилась у двери мистера Гилберта. Она не знала, стоило ли стучать и как-то сообщать о своем присутствии, и уже несколько минут топталась у двери, то приближаясь к ней, то отходя на несколько шагов. Вчерашний поцелуй был очень целомудренным и легким, Мадаленна почувствовала только тонкий аромат оливы и касание ветра, но забыть тепло и нежности, окутывающие ее, располагавшие к себе, она не могла. Мадаленна могла повторять себе сколько угодно раз, что это некрасиво, неэтично и нехорошо – мечтать об объятиях женатого человека, но разве это что-то могло поменять. Но на подобное чувство имела право только туманная миссис Гатри, мисс Стоунбрук же приходилось довольствоваться строгим выговором и обвинением в эгоизме и недопустимом поведении. Выговор был принят и одобрен, и Мадаленна Стоунбрук была уже готова спуститься вниз к завтраку, как услышала знакомый голос и остановилась. Голос прерывался, мистер Гилберт, наверное, ходил из стороны в сторону с телефоном в руках, но стены были достаточно тонкие, чтобы она могла расслышать все слова. Подслушивать в коридоре незнакомой гостиницы, притворяясь чужой женой и делая вид, что она поправляет пуговицы на пиджаке – ее падение и так было низко, так почему нельзя было хоть на секунду упасть еще ниже. Мадаленна остановилась у приоткрытой двери и принялась неспеша разматывать пояс.

– Линда, я не понимаю логику твоих обвинений. – его голос звучал очень глухо, и Мадаленна едва не прильнула ухом к дверной скважине. – Значит, ты считаешь, что я должен был остаться в Милане только потому, что ты едешь на Ривьеру, и тебе не с кем оставить Джейн? Великолепная логика, дорогая. Я предлагал, нет, – он громко хлопнул ладонью по столу, и она едва не отшатнулась. – Я настаивал, чтобы девочка поехала со мной, но ты решила, что ей нужно быть в Лондоне, разве не так?

Джейн Гилберт Мадаленна хорошо помнила – красивая девушка часто появлялась на обложках журналов, с глянцевитых страниц которых она улыбалась загадочной улыбкой светской львицы. Мадаленна часто разглядывала эти фотографии и искренне не понимала, как две сверстницы получались на фотографиях такими разными – она хоть и не любила фотографов и фотогеничной себя не считала, фотографироваться любила, но не умела. В ней не было той раскованности, бьющей в глаза и располагающей к себе каждого, кто видел снимки, а Джейн приковывала к себе внимание своим сиянием и глазами. Глаза у нее были отца. Мадаленна не так хорошо знала Джейн Гилберт. Они едва пересеклись на котильоне в декабре, а предшествующее этому знакомство в октябре и вообще симпатии не прибавило, но она этому была рада. Чувство вины ее не так мучило, когда Мадаленна думала, что рушит счастье целой семьи.

– Нет, Линда, я не собираюсь срываться из Тосканы прямиком в Лондон. Потому что не хочу. Да, это мой ответ. И не надо вмешивать сюда мисс Стоунбрук.

Мадаленна отшатнулась от двери и прижала руки к щекам; те покраснели так, будто дверь внезапно распахнулась и ударила собой со всей силой. Разумеется, Линда должна была о ней знать. Разумеется, она ей не нравилась. Однако Мадаленна, как бы не старалась, удивиться не могла. Она тоже не питала особой симпатии к Линде и не мучилась чувством вины перед этой женщиной. Последнее чувство стыда исчезло тогда, когда она увидела ее в кабинете мистера Гилберта с Джонни, и уважение ушло тогда же. Но все-таки Линда говорила о ней, думала о ней. Мадаленне стало интересно, что могло подумать Линда Гилберт, когда смотрела на мистера и миссис Стоунбрук, изредка появлявшихся в свете. Что представляла собой Мадаленна Стоунбрук, если некоторым приходилось смотреть на нее с другой стороны зеркала? Наверняка она раздражала некоторых, может быть, о ней говорили, и мало кто хотел бы с ней дружить. Она их не осуждала, с лондонской Мадаленной было не так уж и просто.

– Хочешь верить в дурацкие сплетни? Пожалуйста, сколько угодно. Только, будь добра, не затаскивай в это болото и ее.

Кого именно не надо было затаскивать в болото, Мадаленна слушать не стала. Чувство совести и порядочности успело вовремя пробудиться и оттащило ее от входной двери. «Подслушивать нехорошо», – внушала себе она, спускаясь по лестнице в кафе. Она и так подслушала достаточно, чтобы еще несколько ночей вспоминать об этом перед сном и заливаться краской стыда, понимая, каким дурацким был поступок. Мадаленна и так знала, о чем могли быть супружеские разговоры, она достаточно наслушалась их, когда была ребенком, однако начавшееся пробуждаться чувство ревности это притупить не могло. Линда все еще оставалась его женой, настоящей, носящей его фамилию, и как бы Мадаленна не держала себя в руках, не старалась быть благоразумной, все равно ревность начинала медленно выпускать свои острые зубы и кусать так сильно и неожиданно, что она вздрагивала, ловя себя на том, что сжимает руки в кулаки. Заботливо выбранный галстук, носовой платок, золотые запонки – везде была заботливая рука, и от этого ее еще сильнее хотелось скинуть. Мадаленна подошла к открытой двери на веранду, когда метрдотель ее окликнул и, вежливо улыбаясь, подошел поближе.

– Signora Guthrie, mi dispiace, ma è stata chiamata più volte da Londra. («Сеньора Гатри, прошу прощения, но вам уже несколько раз звонили из Лондона.»)

Мадаленна не ждала никаких звонков, в особенности из Лондона. Отец и мать не могли знать, где она находится, она специально не стала говорить, куда уезжает. Наверняка Аньеза сначала бы долго молчала в трубку, а потом Мадаленна услышала бы, как мама старательно пытается не заплакать. О Марии они говорили очень редко, смерть бабушки сильно ударила Аньезу, и с тех пор одно ее имя вызывало сдавленные слезы. Отец мог волноваться, однако если в начале Мадаленне не хотелось брать трубку из-за принципа, то теперь желание услышать родной голос исчезло само по себе, оставив после неприятное равнодушие. Мог звонить еще и мистер Смитон, но о нем Мадаленна просто старалась не думать; неприятное предчувствие давило на нее каждый раз, когда она вспоминала про чемодан и его просьбу не звонить ему. Старая привычка не думать о плохом и закрыть глаза снова дала о себе знать, и Мадаленна силой заставляла себя смотреть на желтые дома и петь про себя «Песню за два сольди».

– Chi me l’ha chiesto? («Кто меня спрашивал?»)

– L’uomo che ha chiamato si chiamava Baron Stonebrook. Suo marito ha ordinato il numero ieri sera, ma ha chiamato stamattina. Non volevamo svegliare la signora, quindi abbiamo deciso di aspettare. Mi richiamerà? («Звонивший назвал себя бароном Стоунбруком. Ваш муж заказал этот номер еще вчера вечером, однако позвонили сегодня утром. Мы не хотели будить мадам, поэтому решили подождать. Вы перезвоните?»)

Она едва не вбежала обратно по лестнице на второй этаж и подавила в себе желание забарабанить по двери, крикнув, какое право мистер Гилберт имеет так запросто распоряжаться ее решениями. Она ничего не рассказывала ему об Эдварде, даже тогда в поезде словом не обмолвилась, что так и не дождалась его прибытия, но она совсем забыла, что Эйдин обладал удивительной способностью чувствовать ее переживания и без слов. Мадаленна наивно полагала, что являет собой образец спокойного равнодушия, когда разговор в их компании заходил о семье, но, вероятно, что-то ушло от ее внимания – легкая судорога, едва заметная гримаса, – а Эйдин все это подмечал, не оставляя ей выбора. Надо было отказаться от разговора, ей нечего было обсуждать с отцом. Мадаленна отрывисто написала на линованном листе: «не беспокоить», как вдруг наяву услышала родной голос, и тоска по отцу заставила ее остановиться на месте с бумагой в руке. Сколько она уже не слышала его голос, сколько дней ждала, как он назовет ее своей «дорогой дочкой», и она сможет рассказать ему все, что ее беспокоило, все, что ее радовало. Ведь Тоскана всегда была связана с ним – они вместе уходили в горы, вместе собирали виноград, вместе сидели на покатой крыше, тайком смотря на звезды. Все было об отце и ее семье. И Мадаленна, кивнув, взяла трубку. Послышались длинные гудки, и на другом конце провода она услышала знакомый голос:

– Да, Эдвард Стоунбрук слушает.

В горле отчего-то пересохло, и все слова забылись сами по себе. В голове вертелась только одна глупая песня про то, что у какой-то Труди нет бананов, и Мадаленна едва удерживала себя от того, чтобы не пропеть ее в трубку. Они не разговаривали несколько недель. Несколько недель она не слышала его привычных ободряющих слов, не чувствовала знакомого запаха табака и виски, не знала, чем живет отец, не знала, в какие клубы ходит и с какими людьми встречается. Знала только то, что мама теперь с ним рядом не жили, и он был один. Чувство тоски и стыда захлестнуло ее, и, теребя телефонный провод, Мадаленна хрипло проговорила:

– Здравствуй.

На том конце повисло молчание, и Мадаленна пыталась понять, что так свистит: чайник, или это отец не мог никак раздышаться. Эдвард молчал, и она ждала, что он положит трубку, однако прощальных гудков так и не было слышно, а сама она трубку класть не хотела. Неожиданно ей было приятно слушать даже дыхание отца; жизнь в Лондоне казалась такой далекой, что ей казалось – там, в Англии она и не жила никогда, а начала только сейчас, здесь, в том городе, откуда и пошла ее история. Метрдотель непонимающе взглянул на нее, однако ничего не сказал и отошел к своей стойке. Наконец Эдвард все-таки откашлялся и заговорил; голос его звучал непринужденно, но Мадаленна знала – это притворство.

– Мадаленна, дочка, я рад, что ты позвонила, – на фоне что-то скворчало; она не помнила, чтобы отец умел готовить. – Фарбер передал мне, что ты пыталась дозвониться до меня несколько дней назад, но я… – отец замялся. – Я был занят.

– Да, Фарбер мне сообщил. – Мадаленна чуть не сказала, что дворецкий передал ей и другую информацию, но вовремя передумала – за такие разговоры дворецкого могли лишить работы. – Он сказал, что ты ушел на встречу с другом.

– Да, – радостно подхватил Эдвард. – Это мой старинный товарищ из Оксфорда, мы служили в соседних полках, потом встретились, разговорились… Впрочем, ты и сама понимаешь.

– Понимаю. А где мама? – спросила Мадаленна, не сдержавшись – от Аньезы она получила только короткую телеграмму о ее прибытии в Париж, но ей больше хотелось, чтобы мама ей позвонила. – Почему она не смогла ответить?

– Мама… – трубка замолчала, и Мадаленна снова услышала дыхание отца; ей было интересно, сможет ли он сказать ей правду. – Она уехала, дорогая. Мама слишком устала, поэтому решила съездить к подруге на несколько дней в Париж. Кстати, – перевел он тему. – Я звонил несколько раз в миланскую гостиницу, но тебя там не оказалось, а вчера выяснилось, что ты в Тоскане. Ты решила переехать?

– Не совсем, – она натянула провод, и телефон чуть съехал с гладкого дерева. – Я тут тоже по учебе.

– Одна?

– Нет.

– Вот как? – голос стал совсем неестественным. – Кстати, хотел спросить: почему тебя представили миссис Гатри? Ты успела выйти замуж?

Отец рассмеялся, но смех был таким же фальшивым, как и его непринужденный тон. Он страшился узнать правду, однако Мадаленна и подумать не могла, что Эдвард может заподозрить ее в чем-то нехорошем. Она ждала, что он ее спросит о чем-то еще, но отец молчал, и тишина была напряженной.

– Не совсем, просто так удобнее путешествовать по Италии, ты же знаешь, как здесь относятся, если мужчина и девушка путешествуют просто так. – она постаралась ответить в тон ему.

– Мужчина? Ты там не одна? – вся естественность слетела. – Но с кем?

– С одним преподавателем.

– Каким преподавателем?

– Очень хорошим. – она не собиралась открывать его имя. – Не беспокойся, живем мы в разных комнатах.

– Еще бы я начал об этом беспокоиться! – раздраженно фыркнули на том конце провода. – Твоя мама воспитала тебя достаточно хорошо, чтобы ты не заводила никаких пустых связей. Но как ты там оказалась? Что ты делаешь в Сиене?

– Мы съездили в наш дом. – после паузы сказала Мадаленна. – Там ничего не изменилось, все так же. Помнишь, – неуверенно начала она. – Как мы с тобой лазили за виноградом, а потом Флавио нас поймал и лишил тебя сладкого пирога? Я потом прокралась к тебе в комнату, принесла тебе пирог на белом блюдце. Помнишь это тарелку, там еще в углу была нарисована синяя птичка?

– Это Гилберт. – перебил ее Эдвард, и Мадаленна лихорадочно дернула провод телефона. – Это ведь он?

Теперь пришла пора молчать Мадаленне. Она надеялась, что отец поймет ее, надеялась, что он не воспримет ситуацию так, как можно было ее понять в обычной пошлости, ведь они всегда по-особому чувствовали друг друга. Оказывается, в глубине души она все еще надеялась, что отец вспомнит о своем обещании свозить ее в Италию, но он обратил внимание на то, на что обращали внимание все. Но не мог же он действительно подумать самое отвратительное, самое ужасное! Не он, который всегда понимал ее с полуслова, читал все ее мысли, как открытую книгу! И как могла та прочная, сильная связь исчезнуть, стоило ей вернуться в то место, где был их дом?

– Я не собираюсь отвечать на подобные вопросы.

– Мадаленна!

– Скажи, пожалуйста, сколько раз мы с тобой писали наш «итальянский маршрут»? – вопрос вырвался из нее сам. – Сколько раз ты обещал, что мы вернемся в Тоскану все вместе, сколько раз я верила этому?

– Мадаленна, так было нужно. – вяло ответила трубка.

– Я понимаю, – кивнула она. – Это действительно было нужно, иначе те дни в доме Хильды я бы не перенесла. Но сейчас, когда мне двадцать один год, когда я наконец-то счастлива, ты не имеешь права задавать подобные вопросы. – отец хотел что-то добавить, но она его прервала. – Я в Тоскане с благородным, замечательным человеком, которого, скрывать не буду, люблю. Я счастлива в этой поездке, и я не хочу, чтобы на его месте был кто-то другой.

– Ты еще слишком мала, чтобы жить… – он запнулся, и Мадаленна как на киноэкране увидела, что он машет рукой, пытаясь подобрать нужное слово. – Вот так! Быть в каких-то гостиницах, называться дурацкими именами! Ты – Мадаленна Стоунбрук, ты не можешь просто слоняться по Италии в сопровождении непонятного типа!

– Во-первых, он не тип. – твердо проговорила она. – Во-вторых, не надо ставить мне в упрек это имя, я и так старалась поддерживать его авторитет всю жизнь, пока мы с мамой задыхались в этом сыром поместье. А касательно того, что я слишком мала, – она замолчала, и обидные воспоминания прошлого роем полетели и окружили ее со всех сторон. – Почему-то ты не думал об этом, когда оставил нас с мамой одних в этом проклятом доме. Я не была слишком мала, чтобы выслушивать все упреки, я не была слишком мала, чтобы прислуживать Хильде, но тебя это не волновало, ты просто уезжал.