Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 67 (всего у книги 68 страниц)

– Я видела вас недавно в кофейне, вы смотрелись друг с другом замечательно.

Эйдин помолчал, а потом смутно улыбнулся. Мадаленна почувствовала подступавшую дурноту; если он сейчас объявит о том, что они снова счастливы, она упадет, непременно упадет на пол. Однако улыбка пропала, и Гилберт что-то подчеркнул на листе.

– Мы подписывали бумаги о разводе.

– Не смею вмешиваться в вашу личную жизнь. – быстро ответила Мадаленна; нельзя было задумываться над этим. – Я могу идти?

Он молчал и все смотрел на заявление. Теперь она ни в чем не могла ошибиться, теперь ее могли отпустить домой, и эта пытка должна была закончиться. Однако Эйдин напряженно глядел на лист и ничего не говорил. Быть не могло такого, чтобы Гилберт не желал ее отчисления, он ведь так спокойно говорил о том, что она собирается сажать цветы.

– Ой, как нехорошо. – наконец выговорил он.

– Что случилось?

– Ошибка.

– Снова? – Мадаленна не пыталась скрывать раздражения. – Неужели я опять ошиблась в написании вашего имени?

– Нет, в написании причины, фраза получилась слишком смазанной.

– Снова переписывать все заново?

– Зачем? Просто зачеркните и напишите на другой строчке. А потом напишите заявление на имя декана, что уж тут тянуть.

Видимо, он все-таки мечтал, чтобы она ушла. Пожалуйста, Мадаленна могла доставить ему такое удовольствие. Она с грохотом повернула стул и так резко вытянула листок из общей кучи, что та чуть не поехала. Гилберт успел подхватить стопку бумаг; когда его рука накрыла ее, Мадаленна дернулась и отодвинулась на другой край стола. Усмешка с его лица пропала, но она только буркнула себе что-то под нос и сказала не задумываясь.

– Пожалуйста, не разносите кабинет.

– Прошу прощения, сэр, это я от нетерпения.

– Так хотите быть агрономом и сажать цветы? – он снова улыбался, но весь ее яд пропал, когда она вспомнила о мистере Смитоне.

– Для меня это многое значит, – глухо ответила она и уткнулась в листок.

– Да, я знаю.

Голос его прозвучал так знакомо, так мягко, что внутри шевельнулось что-то отдаленно похожее на надежду, но Мадаленна снова строго прикрикнула на себя. Ничего не было, ничего быть не могло, это обычный жест вежливости. Она знала, что за ней наблюдают и старалась поверить в то, что ей хотелось скрыться от этого взгляда, но это была неправда. Было приятно – чувствовать снова на себе знакомый взгляд, так не напоминавший прошлый холодный. Но тот был, и Гилберт позволял себе так на нее смотреть, и это стоило запомнить. Он обиделся на нее, потому что она отослала ему это письмо. Гилберт обиделся, потому что она сказала ему: «Я не люблю вас.» Гилберт обиделся, потому что ему было не все равно?.. Впервые за все это время Мадаленна вдруг подумала об этом и поглядела на него. И тут же сразу взглянула на заявление. Он должен был догадаться, что ей эти строчки не принадлежали, он должен был подумать что угодно, но не это.

– Вот, возьмите, я все написала.

Мадаленна надеялась, что он возьмет листы, поставит подпись и отпустит ее, но Гилберт вдруг легко смахнул заявления, быстро обошел стол и поставил стул около нее так, что смотреть не на него было бы откровенной грубостью. Так она и поступила. Мадаленна смотрела на шкаф, на потолок, на стены. Кабинет был очень красивым, вдруг отметила она про себя, и очень похожим на кабинет отца. Такой же большой, обшитый деревянными панелями, с глубокими креслами, длинным столом и темными шторами. Он напоминал ей кабинет директора из старых рассказов о пансионах. Лучше думать о кабинетах, чем о голубых глазах.

– Можно всего один вопрос? – формальности в его голосе больше не было, осталось одно напряжение, близкое к отчаянию. – Всего один?

– Я опять что-то не так написала в заявлении?

– О, нет. Праздный вопрос, не по теме.

– Сэр…

– Поверьте, всего один праздный вопрос эти стены выдержат.

Началось. Мадаленну пробрала дрожь, и она посмотрела в окно – на улице был жаркий апрель, а ей было холодно в шерстяном костюме. Этого она боялась, это она старалась оттянуть – откровенный разговор, будь он неладен. Случись он неделей раньше, откинь Эйдин всю свою холодность неделю назад, и она, не слушая его, все рассказала бы, но сейчас – это было слишком. Мадаленна так долго говорила себе, что все закончилось, так долго внушала себе, что теряет всех, кого любит, что уехала далеко, чтобы не потерять еще и родителей. Она никого не любила! Она не знала никакого Эйдина Гилберта!

– Сэр, пожалуйста, побыстрее, я должна успеть на поезд до Портсмута.

Ничего, все можно выдержать, можно стать снова Хильдой и закрыться так, чтобы никто не мог достучаться. НЕ зря Бабушка долго воспитывала ее, не зря Аньеза говорила ей, что она похожа на старуху Стоунбрук. У нее получится.

– Вы снова живете в этом старом особняке? – в его глазах было волнение.

– Сэр, извините, но вас не касается, где я живу.

– Что я сделал не так? – выпалил он. – Где я ошибся?

– Боюсь, что я не понимаю вас, сэр.

– Что вас заставило так долго притворяться, будто вы любите меня?

Мадаленна так широко распахнула глаза, что те даже заболели. Притворство? Она притворялась, будто любит его? Да пусть пропадет пропадом этот мистер Гилберт, кабинет и все искусство вместе с ним! Комната закружилась вокруг нее, и Мадаленна ухватилась за спинку стула; не хватало ей только еще упасть в обморок перед ним. Она быстро схватила заявление и шагнула вперед, но он оказался перед ней.

– Пропустите меня.

– Вы так и не ответили на мой вопрос.

– Я не обязана отвечать на ваши дурацкие вопросы.

Любимое лицо; голубые глаза, глубокие, бездонные, теперь она в них могла утонуть и больше никогда не всплыть. Мадаленна любила его и знала это так же точно, как в декабрьский вечер, когда осознала, что дороже его больше никого нет. Она любила его лицо, его глаза, даже костюм, который он носил – она любила все, к чему Эйдин прикасался. И ненавидела. Потому что раньше нужно было спрашивать и раньше останавливать, не давая ей уйти.

– Всего один вопрос, это не так много, – он стоял перед ней, и Мадаленна пыталась понять, как можно было пройти мимо него. – Что успело произойти за тот вечер, чтобы вы решили написать это письмо?

– Вы не отвечали на мои вопросы, почему я должна?

– Я слишком редко говорил, что люблю вас?

– Дайте мне пройти!

– Неужели я был недостаточно нежен?

Мадаленна чувствовала, что запас терпения на исходе. Она слышала свое сдавленное дыхание, чувствовала давящую тяжесть; все вокруг стало туманом, и она сама едва стояла. Больше не было ничего устойчивого, постоянного, все кружилось, вертелось вокруг нее. Мадаленна ошиблась, когда посмотрела на его лицо – голубые глаза снова потемнели, и в них были опасные огоньки – их она видела только раз, на котильоне в библиотеке, когда почувствовала первый отголосок ревности. Почему он раньше не мог ее спросить об этом?

– Перестаньте, – она попыталась его оттолкнуть, но Гилберт поймал ее руку.

– Может, я никогда не стоял перед вами на коленях?

Прежде чем Мадаленна успела что-то возразить, он опустился перед ней на колени, сжимая ее руку. Она не знала, что делать – то ли мир сошел с ума, то ли только Гилберт, но как бы она не пыталась высвободить свою руку, все было напрасно. Снова было тепло, знакомое, долгожданное, от которого она так успела отвыкнуть, снова был взгляд, не ледяной; этому трудно было противостоять, в нем снова было то, о чем Мадаленна старалась забыть. Она никогда не видела, чтобы он так на нее глядел. Как можно было быть таким идиотом?

– Прекратите этот балаган, немедленно встаньте!

– Так что же было не так?

– Сэр!..

– Перестаньте меня называть этим отвратительным званием.

– Я не собираюсь называть вас никак по-другому, – прошипела Мадаленна, выдергивая руку. – Перестаньте вести себя так глупо! Хватит! Вы ведете себя, как…

– Ну же, – огоньки только сильнее разгорались. – Скажите мне, какой я ужасный!

– Вы не ужасный, вы глупый! – выкрикнула Мадаленна. – Где же ваша холодность, где же ваша выдержанность, которой вы меня так долго угощали!

– Разве вы не знали, что ирландцы удивительно страстные натуры?

– Знала! – вырвалось у нее. – Мне сказала об этом ваша жена!

А потом тот звон усилился. Все дни она слышала, как в ней что-то ломалось, медленно, неспеша; тонкие железные прутики постепенно подгибались под ней и наконец рухнули с такой силой, что Мадаленна зажала уши, только не слышать этот страшный звон. Как она любила его, как ждала его, как не хотела отпускать, потому что знала – если уйдет, то лучше не станет. Но ее крик не услышали, апрельским вечером ушли от нее. Она старалась, она так старалась никого не задеть, не подставить под удар, что в результате упала сама как подкошенная. Мадаленна не могла никому ничего рассказать, потому что последний, кто мог ее понять – лежал в сырой земле и больше ее не слышал, а любимый, ее дорогой больше не любил.

– Вы и правда думали, что я сама могла написать это письмо? – она так старалась все держать в секрете, но сил больше не было. – Вы решили, что я, как последний человек, использовала вас, вы поверили в то, что я написала? Линда, ваша жена приходила ко мне! Она представилась профессором из университета, и ее впустили в дом! Она сказала, чтобы я я отдала вас, а я сказала, что вы не вещь, чтобы отдавать! Она сказала, сделает все: разрушит вашу карьеру, обвинит в ужасных вещах, разлучит с дочерью, и во всем этом виновата буду я! – Эйдин быстро поднялся и хотел подойти к ней, но она дернулась в сторону. – Она сказала, что вы возненавидете меня, а я боялась этого, я так не хотела, чтобы вы меня разлюбили. Я думала, что вы поймете, я же сказала вам, что смогу сделать ради вас что угодно, даже отказаться.

– Когда она приходила к вам?

Мадаленна посмотрела на него, огоньков больше не было, только один холод, ужасный и мертвый. Все, к чему прикасался Эйдин – жило, все, к чему прикасалась она – умирало. Разумеется, он не поверил ей, этого стоило ожидать.

– В тот же день, когда был вечер. Я жила с этим весь день, я думала, что так будет лучше для вас, я не хотела, чтобы вы пострадали, но в конце пострадала я!

Она снова вспомнила, каким холодом обдал ее Эйдин в ее первый день в университете, снова вспомнила, как она мечтала сбежать, только чтобы не видеть этого ужасного взгляда – равнодушного, циничного, прохладного.

– Я не могла прийти в этот проклятый университет, я боялась увидеть вас и сказать, как все было на самом деле. А когда я пришла, то вы, уважаемый профессор, такой прекрасный профессор, – она чувствовала, что подходит к грани. – О, вы были неподражаемы! Так холодно, так ровно, нет, вы ни разу не оскорбили меня, вы просто отказались меня знать! Так вот, я тоже не желаю вас знать, я не люблю вас, я никогда не любила и не буду любить, потому что я устала постоянно все терять, я устала постоянно болеть, я хочу быть счастлива!

– Я не знал, где ты была все эти дни, – медленно говоря, он осторожно подошел к ней, но руки она ему больше не дала. – Я не знал, что с тобой, где ты, как ты. Я не знал, что мне думать.

– И подумали самое отвратительное! И вы правильно сделали, – болезненная улыбка исказила ее черты. – Я устала быть такой, в какую верили все: родители, мистер Смитон, вы! Сколько счастья я получила в ответ? Нисколько. Теперь я буду как Хильда, и это наконец принесет мне и гармонию, и мир, и какого-нибудь мужа, с которым я проживу всю жизнь.

Еще немного, и тогда бы Мадаленна сорвалась окончательно. Ей нужно было уйти, а заявление она напишет после. Только бы добраться до дома, запереться и не слышать и не видеть ничего и никого. Она обошла Гилберта стороной и открыла дверь, когда вспомнила, что оставила исписанные листы на столе. Мадаленна потянулась к ним, как Эйдин в одну секунду оказался рядом с ней и взял листы. Она только вытянула руку, чтобы забрать, как Эйдин разорвал первый на два лоскута, и те опустились на стол. Мадаленна пораженно смотрела на то, как и вторая бумажка превращалась в лоскуты в его руках, и тогда возмущение поднялось в ней с большей силой.

– Что вы делаете?

– Я не намерен прощаться со своим лучшим студентом и надеждой всего университета, – она спокойно дорвал их на мелкие куски и, не смущаясь, посмотрел прямо на нее. – Вы слишком нужны нам.

– Значит, вот так, да? Вы – провокатор! Вы сами сказали, что не станете препятствовать решению студента выбрать другую специальность!

– Я наговорил массу глупостей.

– Ах так? Хорошо, я напишу еще одно. И еще одно. Столько, сколько угодно!

– И всех их будет ждать такая же судьба. Я не могу вас отпустить.

Это было невыносимо. Как можно было быть таким жестоким, как можно было смотреть на нее с такой мягкостью после всего, что произошло? Почему он не мог раньше сказать этого? Все напряжение прошлых недель наконец прорвалось; Мадаленна почувствовала, как злые слезы потекли по ее лицу, и она даже не успевала их вытирать. Она сорвалась с места и почти успела выхватить стопку бумаг, как ее осторожно перехватили, и она снова оказалась в чьих-то руках. Нельзя было так на нее смотреть, нельзя было показывать, будто ему было больно; для этого было столько недель. Она отвела поддерживающие объятия и сделала шаг назад.

– Вы – авантюрист!

Шаг назад; его голос звучал слишком мягко.

– Конечно, – кивнул он.

– Наглый, бессердечный человек!

Еще один шаг назад.

– Разумеется.

– В вас нет ничего хорошего, ничего!

– Конечно.

– Я ненавижу вас и никогда не любила!

– Я знаю.

Она мало что помнила, после того, как его руки обвились вокруг нее. Помнила спасительное тепло, нежность, заботу – все, на что так надеялась, к чему так успела привыкнуть, все это на короткое мгновение вернулось к ней, и Мадаленна вдруг забыла, что этих ужасных дней не было. Был поцелуй, внезапный, втайне желанный, болезненный – она старалась отвернуться, надеясь, что ее все же поцелуют, что она сможет снова почувствовать приятную горячую волну внутри, как было всегда, когда она чувствовала его прикосновение. Эйдин целовал ее, и теперь Мадаленна понимала, о какой страсти говорила Линда; не было робости, не было застенчивости; теперь он обнимал ее так, будто ее могли отобрать у него. А потом вспомнился холод, Линда. Голубая глыба встала перед ней, и наваждение пропало, осталось только отчаяние и воспоминание, как она сидела у потухшего камина, смотря на фотографию в газете.

Звук пощечины гулко разнесся по кабинету, и Мадаленна отошла назад. Она ожидала, что снова увидит прохладу в голубых глазах, но там не было ничего, кроме неуемной радости. Она любила его, это правда, но страдать и вспоминать больше не собиралась.

– Спасибо, – Гилберт улыбнулся и поклонился. – Это лучший подарок. Даже лучше того шарфа.

Мадаленна неспеша сложила обрывки листов и взяла из стопки новые. Она не собиралась менять своего решения.

– Я все равно уйду, сэр. Если не отпустите меня вы, я пойду к декану Ройтону. И все равно уйду.

Мадаленна видела, как тень пробежала по его лицу; прежде чем закрылась дверь, она услышала его голос:

– Я люблю тебя, Мадаленна. Я скучаю по тебе.

Дверь громко хлопнула, и Мадаленна сбежала вниз по лестнице, не оборачиваясь. У нее было ощущение, будто она попала в странную книгу, и та никак не могла закончиться.

***

Она влетела в дом так быстро, что прищемила себе жакет дверью. Она же от всего отказалась, она же сделала все, что от нее просили. Так почему теперь ее душу снова начинали растравливать, причем с такой изощренностью. Нет, мотала головой Мадаленна, нет, больше такого волнения она не допустит. Она уедет, уплывет, сделает все что угодно, но вот этого не допустит. Она ходила из угла в угол, стараясь не касаться рукой губ. Какую надо было иметь наглость, чтобы сначала встать перед ней на колени, разорвать все ее заявления, а потом еще и поцеловать! Если Гилберт думал, что она не уйдет после всего этого, то он плохо знал ее. Мадаленна фыркнула и отогнала воспоминание о теплых объятиях.

В дверь постучали, но она не обратила на это внимания. Как он мог вообще подойти к ней после всего, что наговорил? После того, как отвратительно-холодно смотрел на нее? Он скучал по ней! Но Мадаленне было все равно. Она так старалась отогнать все воспоминания, она внушала себе, что теперь она одна, и никто не должен помогать ей. Она столько раз теряла всех, кого любила, и ведь Эйдин знал это, она рассказывала ему обо всем, но он решил поговорить об этом тогда, когда ему было удобно об этом говорить. Наплевать, что она любит его; наплевать, что всю жизнь хотела заниматься искусством. Теперь ее мечта – цветы и теплицы. В дверь снова застучали еще настойчивее, и Мадаленна воскликнула:

– Да что вам от меня всем нужно?!

Ругаясь, Мадаленна подошла к двери. Больше всего она желала, чтобы на пороге ее встретил призрак мистера Смитона или дедушки, вот тогда она с ними с удовольствием бы поговорила. Она рывком потянула тяжелую дверь на себя и застыла. Это были не призраки, это был не Джон, это даже были не акционеры из Бабушкиного клуба. На пороге стояла девушка в широкополой шляпе и нервно мяла в руках платок. Мадаленна подумала, что это была родственница мистера Смитона, но когда гостья подняла голову, Мадаленна отшатнулась – это была Джейн Гилберт. Еще немного, и в ее доме могло собраться полное семейство Эйдина; с какой-то стороны это было даже забавно. В любое другое время она бы посмеялась и пригласила бы девушку на чай, чтобы обсудить сложившееся положение, но сейчас – с Мадаленны было довольно всего того, что произошло за этот день, не хватало только нежданных визитов. Мадаленна оперлась на косяк и неприветливо посмотрела на Джейн.

– Мисс Гилберт, чем обязана?

Джейн сняла шляпу и возмущенно посмотрела на Мадаленну. Вероятно, этот взгляд должен был прожечь дыру в Мадаленне, но она сама была готова поджечь что угодно и кого угодно вокруг, поэтому осталась безучастной и только посмотрела за спину гостьи – после дождя старая бочка совсем расщепилась, и Фарбер забыл ее покрасить.

– Как вы могли? – гневно выпалила Джейн, и Мадаленна почувствовала отголоски прошлого возмущения – опять вопросы, опять обвинения, как же ей все это надоело!

– Что вы имеете в виду?

– Вы прекрасно знаете, о чем я говорю! Как вы могли так поступить с моей семьей, как вы могли забрать моего отца?! Он же вам самой годится в отцы!

Мир сошел с ума – другого объяснения не было, иначе она не могла понять, почему все приходили к ней с обвинениями, даже после того, как она сделала все, что требовалось от нее. Мадаленна ощущала, как раздражение, медленно копившееся в ней, постепенно все нарастало, и в конце грозило вылиться в большой скандал. И упаси Небеса всех, кто мог попасться ей под руку.

– Мисс Гилберт, вашего отца здесь нет, его нет за дверью, его нет в коридоре и нет в кухне, – гаркнула Мадаленна, и, раскрыв дверь, обвела холл рукой. – Так почему вы решили, что я вообще его забрала? И что это за странная привычка говорить о людях, как о вещах? Почему вы говорите о нем так, будто он – чемодан или шляпа? Как я вообще могла забрать то, что мне не принадлежит?

– Вот именно! – выкрикнула Джейн, чуть ли не заливаясь слезами. – Он вам не принадлежал, так, почему вы решили, что можете забрать его?

– Мисс Гилберт, мы топчемся на одном и том же месте! – не выдержала Мадаленна. – Я никого не забирала, понимаете? Никого и никогда!

– Вы не понимаете, о чем говорите! – Джейн уже плакала, но Мадаленну это никак не трогало – она сама была готова в любую минуту зарыдать. – Вы разбили счастливую семью, вы нагло вмешались в нее, и теперь говорите, что ни в чем не виноваты!

– Господи, – прошептала Мадаленна. – Как же вы все мне надоели. Постоянные обвинения, постоянные упреки… Послушайте меня, мисс Гилберт! – крикнула она, не заботясь о том, как выглядело ее поведение со стороны. – Можете больше не стараться, ваша матушка уже побывала в моем доме и уже дала подробные указания, что и как делать, так что вам еще надо от меня?

Мадаленна ждала нового всплеска негодования и собиралась закрыть перед Джейн дверь, но та вдруг вздрогнула и заплакала в носовой платок. Мадаленна не была готова утешать и подбодрять, но раздражение испарилось, когда она увидела, как горько плакала ее гостья. Ее плечи постоянно вздрагивали, она всхлипывала и постоянно что-то бормотала себе под нос, давясь слезами. Мадаленна вдруг посмотрела на нее так, как это выглядело со стороны; она могла ее понять – ее родители тоже разводились и было не менее неприятно от мысли, что они все больше не будут вместе. А у Джейн еще появилась коварная разлучница, которая отвлекла приличного отца семейства с намеченнного и ровного пути, так, ко всему прочему, эта ужасная девушка была ее ровесницей. Вряд ли сама Мадаленна могла спокойного есть, спать и говорить, если бы такое случилось и с ней. Она устала, но отпускать дочь Эйдина в подобном состоянии было невозможно; нужно было хоть как-то успокоить и удостовериться, что от избытка чувств она не попадет под машину. Гилберт был бы рад, если бы она позаботилась о его дочери.

– Проходите, – Мадаленна устало отодвинулась и распахнула дверь. – Не стойте на пороге. Будете чай?

– Нет! – всхлипнула Джейн и хотела уткнуться в платок, но расписной потолок особняка перетянул на нее все внимание. – Господи, – она проморгалась. – Какой огромный дом!

– Да, не одно поколение Стоунбруков строило его.

– И как вы только спите здесь?

В том, как она удивленно щурила глаза, Мадаленна видела ее отца, и это заставляло ее улыбаться.

– Плохо, – честно ответила она и пошла дальше по коридору, открывая высокие двери. – Смотрите, не заблудитесь

– А тут есть призраки?

– К сожалению, нет, иначе мне было бы с кем поговорить.

Эйдин рассказывал ей о дочери, но Мадаленна и подумать не могла, что рассказы будут так реалистичны. Джейн легко забывала о печалях, когда ее что-то увлекало. Мадаленна помнила ее только со встречи в доме Гилберта, но сейчас она казалась ей куда приятнее. Они шли по длинным коридорам, и всхлипы ее гостьи раздавались все реже и реже; Мадаленна не знала, чем закончится весь их разговор, но надеялась, что этот пройдет куда лучше. Во всяком случае на конфликты у нее не было сил. Наконец они дошли до второй половины дома, и Джейн удивленно закружилась на месте.

– У вас что, два дома?

– Можно и так сказать, – Мадаленна распахнула дверь кухни. – Дедушка сделал пристрой к основному особняку, и мы с мамой жили здесь.

– И вам не одиноко в таком большом доме?

– Нет, – Мадаленна достала с полки чайник и принялась перебирать пакеты с чаем – некоторые были привезены из Китая, другие из Индии. – Какой вам чай? Или вы будете кофе?

– Мне чай, пожалуйста. Черный. Так, вам здесь совсем нескучно?

– Нет, почему мне должно быть скучно. У меня есть книги, радио, я люблю быть одна.

– И у вас совсем нет слуг? – Джейн, вероятно, совсем позабыла цель своего визита и теперь любопытно осматривалась по сторонам. – Ни дворецкого, ни кого?

– Почему? Дворецкий в лондонском доме, и горничные тоже там. Я приучена сама заниматься домом и своим гардеробом. – она подумала и решила, что чашки из русского фарфора не будут слишком торжественными. – Хотя, и признаю, что помощники облегчают заботу о доме.

– О, – Джейн неожиданно сконфузилась. – Я, кстати, помню вашу бабушку, миссис Хильду Стоунбрук. Где она сейчас?

– В психиатрической лечебнице.

Джейн замолчала, озираясь по сторонам, а потом решила еще раз попытаться поддержать светскую беседу.

– А папа рассказывал мне, что с вами по соседству жил один садовник.

– Мистер Филип Смитон?

– Да, он, что с ним?

– Умер.

– Так вы совсем одна?

Одна. Одна. Одна. Мадаленна теряла всех, кого любила, и даже посторонние стали замечать. Ей внезапно показалось, что воздух в этом особняке стал слишком тяжелым, и она едва могла дышать им. Все-таки жизнь была иногда достаточно ироничная – она снова была в том доме, из которого желала сбежать, который мечтала сжечь. Здесь она переживала все самое тяжелое; здесь прощалась с Марией, с Эдмундом, тут же она попрощалась и с садовником. Из белого каменного особняка дом превратился в серый камень, пожиравший своего хозяина, и этим хозяином стала теперь она. Мадаленна снова была одна.

– Да, – кивнула она, с трудом улыбаясь. – Но мне здесь хорошо.

– Мой папа тоже любит быть один, – беззаботно откликнулась Джейн, а потом вдруг вздрогнула, когда увидела причину всех несчастий в ее семье. – Он никогда не любил светских мероприятий, не любил быть на виду. Ему все это было неинтересно.

– Джейн, – выпрямилась Мадаленна; видимо, приносить извинения – ее вечная участь. – Мне жаль, что все так получилось. Я не стану извиняться за свои чувства, но я прошу прощения за то, что позволила себе влезть в вашу семью.

Джейн долго молчала, разглядывая ее. Но взгляд ей достался не материнский; Мадаленна видела Эйдина, во многом Джейн была его дочерью, и ей открылась горькая правда – она поступила правильно хотя бы потому, что Гилберт вряд ли смог бы справиться с потерей дочери. Он бы зачах, если Линда не разрешила им видеться, и тут даже Мадаленна не смогла бы помочь.

– Я по-другому вас представляла, когда мама сказала, что у отца завелась любовница. – выговорила она и жестом остановила ее, когда Мадаленна хотела ее прервать. – Не надо, пожалуйста, я знаю, что ваши отношения были более чем невинны. Даже я, – усмехнулась она. – Целовалась больше, чем мой отец.

– И как же вы меня представляли?

– Я почему-то думала, что это кто-то из света, но потом вспомнила про вас, вспомнила, что у отца всегда был хороший вкус, и все сложилось.

– Как-то вы слишком спокойно восприняли этот факт, – Мадаленна подозрительно посмотрела на нее, и Джейн улыбнулась – а вот улыбка была Линды.

– Я знала, что этим все закончится. Он должен был когда-то не выдержать. Вы сказали, – она встала со стула и подошла к окну. – Что моя мама уже была тут?

– Не тут, но была.

– Представляю, что она могла наговорить, – мрачно тряхнула головой Джейн. – Не подумайте, – она повернулась к ней. – Я не в восторге, что отец ушел из семьи, да еще и к, – она смерила ее оценочным взглядом. – К той, кто младше меня.

– Всего на несколько месяцев.

– Это малоутешительно. – Мадаленна кивнула. – Но я предполагала, что этим все и завершится. Он так долго терпел все эти выходки, всех Джонни, Джорджей. И я терпела. Мы всегда с ним были особенно близки, он всегда понимал меня. Вы понимаете меня?

Мадаленна кивнула. Она знала, как это. Только вот ее отец сбежал, и так больше не спрашивал, как она, что с ней. Он просто соглашался со всем, что делала его дочь, не пытаясь этого оспорить. Мадаленна давно не было так одиноко.

– Впрочем, вам меня не понять, – вздохнула Джейн. – Ваши родители счастливы, и они вместе.

– Они разводятся.

Стоило это наконец-то признать. И Аньеза, и Эдвард все равно бы тянули до последнего, а в конце ничего не смогли бы произнести, и ей пришлось бы додумывать за них. Самая счастлива пара рассталась, просто никак не могли это признать. И во всем был виноват этот проклятый дом, который разлучил. Мадаленна с ненавистью посмотрела на стены веселой кухни – сколько бессонных ночей она провела тут, пока отец носился по командировкам? Сколько кругов намотала Аньеза, борясь с тревогой?

– Тоже? – нахмурилась Джейн; Мадаленна кивнула и допила остатки чая. – А из-за чего?

– Не хотят быть вместе.

– Не любят, да?

– Нет, – покачала головой Мадаленна. – Это другое. Просто не хотят быть вместе.

– Ого.

– Знаете, – Мадаленна вплотную придвинулась к столу. – Мне было бы легче понимать, что они расстались из-за кого-то вроде меня. Чтобы тоже была причина, а не пустота.

– Почему вы расстались с ним? – после долгой паузы спросила Джейн. – Что такого сказала моя мама, чтобы вы бросили его?

Мадаленна посмотрела на Джейн. Она могла знать об изменах своей матери, могла быть ближе к отцу, но какой бы не была правда, она все равно не поверила бы ей. Потому что Линда была ей матерью, близким человеком, а любимых можно было оправдать даже за убийство. Она ничего не сказала и снова посмотрела в чашку – на дне плавали чаинки и складывались в забавные фигурки.

– Боитесь сказать правду о моей матери? – Джейн усмехнулась, и Мадаленна удивленно посмотрела на нее. – Не бойтесь. Я представляю, какой она может быть в гневе. Она сказала, что расскажет про вас в свете?

– И не даст ему видеться с вами.

– И вы поверили? – с сомнением поглядела на нее Джейн. – Почему это вас так заботило – будем мы видеться с отцом или нет?

– Он любит вас и волнуется. Когда вы сбежали с вашим поклонником… – ее перебили.

– Откуда вы это знаете? – резко спросила гостья. – Отец вам рассказал?

– Нет, я слышала, как он говорил по телефону с вашей мамой. – Джейн немного успокоилась. – Он сильно волновался за вас. Вы для него много значите.

– А вас-то как волнует, что я для него значу?

Джейн начинала закипать, но Мадаленна не чувствовала раздражения, была тяжесть и усталость.

– Он не был бы счастлив без вас, а для меня его счастье значит все.

– Даже если это счастье без вас? – едко спросила Джейн.

– Да.

Снова повисла тишина, а потом Джейн с досадой хлопнула рукой по столу и отошла снова к окну. Мадаленна отодвинула занавески и посмотрела на небо – там собиралась гроза, и серые тучи повисли над трубами Стоунбрукмэнора. Было что-то страшное и красивое в том, как грязно-синие облака плыли с запада, становясь на солнце совсем черными.

– Что вы за любовница такая, – проворчала Джейн, – Что вас даже не в чем обвинить. Любили вы его тихо, встречались с ним тихо, даже расстались тихо. Тьфу ты, – выругалась она. – Ни скандалов, ни криков.

– А вам так нужны громкие представления?

– Мне нужно на чем-то отвести душу, – буркнула Гилберт. – И я надеялась, что вы станете идеальным вариантом, а в результате – расплакалась перед дверями, вы напоили меня чаем, и как, по-вашему, я теперь должна с вами ругаться?

– Ну уж как-нибудь.

– Вы его любите? – внезапно спросила она ее.

– Да.

– Только не думайте, что вы мне нравитесь! – она воинственно выпятила подбородок и выпрямилась; Мадаленна усмехнулась.

– Я так и не думаю.

– У мамы было много увлечений, – трудно проговорила Джейн, перебирая тесемку от фартука. – Знаете Джонни Лорда?

Мадаленна знала, но сочла за лучшее соврать.

– Нет, не знаю.

– Вы с ним танцевали на котильоне.

– Я много с кем танцевала.

– Да, – рассеянно дернула тесьму Джейн. – Вы имели успех. Так вот, этот Джонни, он… Он отвратительный тип, он ужасный, скользкий мерзкий, но мама говорила, что все это игра света. – Мадаленна видела, как дается это признание и не останавливала ее. – Я думала, что это правда… Господи, – она топнула ногой. – Как же мне хотелось, чтобы и отец был таким же, чтобы у него тоже было какое-то увлечение, но с вами… Нет, – забормотала она. – С вами все как-то чище, по-другому. Я никогда не видела его таким счастливым. Я жутко ревновала, что это не из-за меня он ходил таким светящимся. – Джейн внимательно посмотрела на Мадаленну, и та стойко выдержала этот взгляд. – Я ненавидела вас.