Текст книги "Магнолии были свежи (СИ)"

Автор книги: Ann Michaels

сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 68 страниц)

Дверь в спальню отца распахнулась, и в комнату вошла Аньеза. Она тихо прошла вглубь и остановилась около дочери. Мадаленна понимала, что мама чувствовала вину, но внутри все еще так болело, что она не могла просто улыбнуться и сказать, что с ней все хорошо. Она и сама не знала, что с ней. Ей не хотелось, чтобы Аньеза не волновалась, но и не желала, чтобы она думала, будто отчаяние дочери не имело к ней никакого отношения. Мадаленна осознавала, что бьет по самому больному, но что бы на это ответила Хильда? Внутри все похолодело, когда она спокойно задала этот вопрос. Всю сознательную жизнь она ненавидела Бабушку и считала самым большим оскорблением, когда кто-то говорил, что она похожа на нее, но сейчас больше всего ей хотелось стать такой же холодной и бездушной. Аньеза присела рядом с ней на ковер, но Мадаленна не пододвинулась к ней и не обняла.

– Хильда в молодости была очень красивой. – произнесла Мадаленна, и мама кивнула. – Я не удивлена, что дедушка заинтересовался ей.

– И кто же знал, что у нее такая ужасная душа. – покачала головой Аньеза, рассматривая портрет свекрови.

– Душа? – Мадаленне захотелось язвительно улыбнуться; она так и сделала. – А зачем нужна эта душа? Разве она может принести много счастья?

– Мадаленна, – настороженно посмотрела на нее мама. – Не надо так говорить. Я понимаю, что ты страдаешь…

– Я не страдаю. – отрезала она и резко встала с пола. – Не хватало еще слезы лить. Ушло и ушло. Мне все равно.

– Дорогая, – мама встала за ней и поправила воротник халата; Мадаленна отстранилась. – Я все понимаю, но тебе будет гораздо легче, если…

– Ты говорила мне, что станет гораздо легче, если я отпущу Гилберта, – прямо посмотрела на нее ее дочь. – Но мне не стало. Ты говорила, что моим утешением станет то, что я поступила правильно. Это меня не утешило. Я больше не верю чужому опыту, только своему.

– И решила во всем подражать Хильде? – вышла из себя Аньеза. – Хочешь стать такой же, как она?

Мадаленна остановилась у порога комнаты и посмотрела в окно. В комнате должна была остаться ее бледная тень, а из дома выйти настоящая внучка Хильды Стоунбрук. Бабушка, наверное, упала бы, если услышала, как Мадаленна оспаривала ее право на подобное поведение.

– Она – моя Бабушка, – Мадаленна прошла в свою комнату, Аньеза направилась за ней. – Ты сама всегда говорила, что я на нее слишком похожа.

– Я лишь говорила, что ты похожа характером на своего отца, а тот пошел в Хильду!

– По-моему, – Мадаленна зашла за дверку шкафа. – Это одно и то же.

– Мадаленна, – твердо начала Аньеза. – Ты росла с Хильдой, ты видела, как ужасно она ведет себя со всеми, даже с теми, кого любит! Как ты можешь вообще равняться на нее?

– И ведь она получала то, что желала и была счастлива, да?

Аньеза замолчала и пораженно посмотрела на нее. Мадаленна пожала плечами и посмотрела на платья. Серое, черное, белое – нет, она не собирается выглядеть как несчастный призрак! Ей не о чем жалеть, ей не о чем рыдать, она все равно будет счастливой! В глазах что-то защипало, и Мадаленна решительно ткнула пальцем в красный шерстяной костюм. На улице было не так тепло для апреля, и жакет с юбкой спокойно можно было надеть без пальто. Она помнила, как отец привез ей этот наряд после того, как вернулся из командировки. После Египта он останавливался в Марокко и Париже, и из последнего привез Аньезе колье из изумрудов, а Мадаленне как раз этот костюм. Тогда она его отложила, решила, что тот слишком яркий для нее, но сейчас его время пришло. Мадаленна смело сняла его с вешалки и принялась стаскивать халат. Аньеза с удивлением смотрела на то, как ее дочь с исступлением закрывала пуговицы на пиджаке, но ничего не сказала, только покачала головой и махнула рукой, когда Мадаленна дернула заевшую молнию.

– Ты ее совсем оторвешь, дай помогу.

– Папа сегодня снова не ночевал дома, – заметила Мадаленна, поворачиваясь боком. – Он совсем теперь здесь не живет?

– Просто твой отец встречается с друзьями…

– Мама, – резко повернулась к ней Мадаленна, и Аньеза отвела взгляд. – Вы уже развелись? Не подумай, я тебя не обвиняю, мне просто хочется знать точно.

– Когда мы точно решим, то тебе обязательно сообщим, – сухо ответила Аньеза и повернула ее боком. – Вот, теперь готово. Тебе очень идет этот цвет.

– Спасибо.

Мадаленна посмотрела на себя в зеркало и постаралась не отшатнуться, когда увидела, как Хильда взглянула на нее из отражения и подмигнула. Это все равно когда-то должно было произойти – она должна была стать копией своей Бабушки, ведь все к этому располагало. Ее замкнутость, мрачность, холодность – наверняка Хильда была такой же в ее годы, просто потом это стало прогрессировать и закончилось тем, что закончилось. Мадаленне осталось только выгодно выйти замуж и затоптать Мадаленну Стоунбрук, в которую влюбился мистер Гилберт, навсегда. Она легким движением отерла насевшую пыль с плечей и взяла сумку с кровати.

– Я так понимаю, завтракать ты не будешь

Аньеза внимательно смотрела на нее, но Мадаленна проигнорировала немое предложение разговора и помотала головой. Она не собирала книги в университет несколько дней и уже совсем позабыла, как это делается. Как нарочно, учебник по искусствоведению находиться никак не хотел.

– Ты мне так не расскажешь из-за чего все это случилось?

– Что это? – бросила через плечо Мадаленна.

– Я имею в виду мистера Гилберта, твоего профессора. Что у вас с ним произошло?

– Он не мой профессор. – яростно затянула ремешок Мадаленна. – И у нас ничего не произошло. Ничего не было. Съездили в Италию, посмотрели на древний город, вернулись в Лондон.

Мама молчала, крутив в руках пояс. Мадаленна понимала, что она беспокоится, но ведь она сама говорила ей, что нельзя уводить его из семьи. Она сама говорила, что так она счастья Эйдину не принесет. А теперь она стояла, молчала и крутила пояс! Напряжение снова начало нарастать в ней, и Мадаленна раздраженно стукнула сумкой по стулу – несколько карандашей никак не хотели засовываться в карман. Аньеза хотела погладить ее по плечу, но она дернулась и недовольно посмотрела в сторону.

– Мадаленна, вы поссорились? – неуверенно спросила она. – Что-то произошло, пока меня тут не было.

– Да. Произошло.

– Что случилось?

– Я поняла, что не люблю его! – зло крикнула Мадаленна, и слезы выступили сами на глазах. – Никогда не любила и не собираюсь любить. А на самом деле всегда хотела быть с Джоном.

– О, Господи, – пробормотала Аньеза. – Я сначала решила, что ты говоришь серьезно.

– Мама, – повернулась к ней Мадаленна; голос ее все-таки дрожал. – Не мучай меня, пожалуйста. Я и так сделала, что просила Линда, и если ты будешь напоминать мне…

– Что ты сделала такого, что просила Линда, – встревоженно взяла ее за руку мама. – Она была в этом доме? Она приходила и говорила с тобой?

Легче всего было рассказать маме про тот диалог, но Мадаленна не могла. Когда она вспоминала о том разговоре, ей становилось так стыдно, что было трудно смотреть Аньезе в глаза. А потом становилось больно; в груди начинало что-то тянуть, и рука сама пыталась найти тот башмак, который Гилберт подарил ей на удачу. Она, вероятно, и правда была не такой уж и умной, если решила, что убедить себя в том, что она его никогда не любила – проще простого. Линда говорила, что первая любовь редко когда была удачной и счастливой, но если повезло ей, то почему не повезло Мадаленне? Достаточно. Она нетерпеливо дернула плечами и вспомнила желание быть хладнокровной и спокойной. На любви все пути не сходились, она вполне могла быть счастлива и без чувств, переживаний – все это было пустое. Главное, чаще напоминать себе об этом.

– Я пообещала Линде, что не разобью ее брак, – частично это была правда. – Я стараюсь всегда держать свои обещания.

Аньеза как-то поникла, но утешать ее у Мадаленны не было сил. Она приобняла маму за плечо и вышла из комнаты. Они молча спустились по лестнице, и когда Мадаленна уже хотела выйти на улицу, мама тихо спросила:

– Это в том числе из-за меня?

Хотелось ответить: «Нет.»; она и должна была это сказать, однако Мадаленна знала, будь Аньеза на ее стороне в то время, сказала бы она ей, что у нее все получится преодолеть, и их счастье будет стоить этого, то все случилось бы по-другому. Но Мадаленна решила быть взрослой, она сама принимала все решения и несла за них ответственность, хоть ей и иногда казалось, что точно сойдет с ума, если начнет думать о том, что натворила. Ничего, она сможет со всем справиться и сможет все пережить. Главное, не думать о том, что потеряно. Мадаленна посмотрела на Аньезу, та напряженно ждала ее ответа. Ей очень хотелось сказать: «Нет.», но она помотала головой и вышла за дверь.

***

В этот раз дорога до университета казалась ей незнакомой. Несколько раз Мадаленна останавливалась и думала – не пересидеть ли ей это время в каком-нибудь кафе или библиотеке. Но потом снова возвращалась на обратный путь и шла, считая, сколько домов ей попадется по пути. Когда она наткнулась на дом Гилберта, осторожно выступавшего из почти зеленого дерева, Мадаленна споткнулась и чуть не упала. Она хотела побыстрее пробежать мимо, закрыв глаза, но ноги приклеились к тому месту, где была табличка «Бэдфорд-стрит», и она подошла к ограде. За все их время знакомства Мадаленна была в его доме всего два раза – когда приходила за заданием и на котильоне, однако она могла видеть Гилберта, сидевшего за столом в кабинете или в своей библиотеке за книгой. Она почти видела его лицо, руки, державшие книгу, и все объятия и поцелуи вдруг стали такими далекими, что Мадаленна с трудом представляла их. Невольно вспомнилось его лицо, и она улыбнулась, как улыбалась всегда, когда видела его, но потом вспомнилось все, что произошло за эту неделю, и Мадаленна почувствовала горечь на языке. Нельзя было так изводить себя, ей еще как-то следовало доучиваться год в университете, поступать в магистратуру, и очень хорошо, если к тому времени Эйдин перестанет занимать должность их профессора. В окне шевельнулась чья-то тень, и она, как вор, бросилась на другую сторону улицы. Потом Мадаленна подумала, что оттуда ее будет отлично видно и завернула в переулок – оттуда до университета было добираться дольше, но лучше так, если ее увидит Гилберт и спросит, что она тут делает. Если вообще спросит, а не пройдет мимо, будто ее и не существовало никогда.

Мадаленна провела руками по лицу, словно умываясь, и, постояв минуту около забора, зашагала по улице. Стук каблуков по асфальту придал ей сил, и она вспомнила, что сегодня была пятница, снова в воздухе была какая-то праздность, тем более, что скоро должно было начаться лето, и Мадаленна попыталась приободрить себя видом цветущих деревьев. Она смотрела на расцветавшие садовые розы, на полураскрытые листья на деревьях, на зеленые кроны дубов в городском парке, а в голове была только одна мысль: «Как ей смотреть на него?» Мадаленна была старостой, и такое долгое отсутствие на лекциях могло быть оправдано исключительно длинной простудой или переломом ноги. Можно было конечно сломать последнюю по дороге, и она, скорее бы так и поступила, но дорога к университету закончилась слишком быстро, и каменная арка выросла перед ней быстрее, чем она успела моргнуть. Мадаленна прижала руку к груди и постаралась не думать о том, как хорошо было бы сбежать сейчас в Портсмут, запереться в теплицах и не выходить оттуда никогда. Казалось, что все проходившие студенты смотрели на нее с осуждением и насмешкой, как будто бы она была преступницей, и ей захотелось спрятаться в тень. На самом деле никому не была дела до нее, а смотрели странно потому, что она встала посередине прохода. Но Мадаленну мутило как перед сложным экзаменом, и она не могла заставить себя войти в коридоры.

Когда она всерьез подумывала о том, чтобы сбежать, ее подхватила студенческая толпа, и они все вместе оказались в коридоре. Мадаленна оглядывалась, пытаясь найти в общей массе знакомое лицо; она не хотела видеть Гилберта, и при этом пришла на занятия только для того, чтобы посмотреть на него. Его нигде не было, студенты говорили о чем-то своем, и Мадаленна волей-неволей раскрыла тетрадь и принялась повторять материал про все Возрождение. За то время, пока ее не было, Эйдин успел закончить читать курс по Позднему Возрождению, и сегодня должна была быть завершающий письменный опрос. Но напрасно. Она видела строчки, но не могла понять ни одного слова. Буквы складывались в какофонию, и Мадаленна не слышала ничего, кроме имени профессора, проскальзывавшего в разговоре одногруппников.

– А ведь он и правда развелся, – сказал кто-то, и она подскочила на месте. – Такая жена красивая у него была, и все равно, – послышался протяжный вздох. – Развод.

– Ну она недолго будет свободной, – заметил кто-то другой. – Такая яркая, может, выйдет за кого-то.

– Да и он очень даже симпатичный, – Мадаленна почувствовала острую ревность. – Вдруг влюбится в какую-то студентку?

– Мечтай, мечтай, Эллисон, скорее всего женится на ком-нибудь из света, вот и все.

Мадаленна резко вскочила с места. Это было сложнее, чем она думала – слышать разговоры про него и понимать, что она потеряла. В висках запульсировала тупая боль, и она сжала голову руками, чтобы оттуда наконец-то исчезла мягкая улыбка.

– Готова к опросу, Мадаленна? – ее кто-то хлопнул по плечу.

– Да, готова. – машинально ответила она.

– Пожалуйста, заходите все в аудиторию, я скоро подойду.

Она была должна упасть в обморок. Иначе Мадаленна не понимала, почему стены закружились хороводом, и пол поплыл у нее из-под ног. Услышать любимый голос – вот, что ей так было нужно. Она говорила, что разлюбит его, говорила, что никогда не любила – чушь, чушь! На минуту Мадаленна позабыла про ужасный вечер, про долгие телефонные звонки и ее ложь, от которой она неделю пролежала на постели. Она слышала его голос и понимала, как сильно тосковала по нему все это время, как ей не хватало его. Она скучала по нему! Лихорадочная радость от того, что можно было видеть Гилберта, чувствовать еловый одеколон и почти протянуть руку накрыла ее, и Мадаленна сама не заметила, как заулыбалась. Гилберт был рядом с ней, он о чем-то говорил с темноволосой девушкой. Потом отметил в ее записях. Потом улыбнулся. Не Мадаленне. Пожал руку. Не Мадаленне. Оставалось несколько шагов, чтобы оказаться около нее, и… Гилберт прошел мимо. Будто ее не существовало никогда. Ни в университете, ни в Италии, ни в жизни. Повеяло холодом, и она посильнее сжала тетрадь в руках. Все происходило так, как должно было.

– Мистер Гилберт, а опрос будет сложным?

– Нет, все вопросы достаточно легкие.

Она сказала в письме, что не любит его. Он поверил. Она сказала, что сделает все ради него, даже откажется. Он не понял. Так часто бывало. Не они первые, не они последние. Мадаленна ведь так сильно хотела, чтобы он поверил в это, он так и сделал. В чем его вина? В том, что не прочитал между строк, или в том, что не оттолкнул Фарбера и не прошел в ее комнату? Мистер Гилберт был джентльменом, а джентльмены никогда никого не оскорбляли, а просто молча уходили. Все произошло так, как и должно было быть. Но почему ей было так плохо?

– Мистер Гилберт, а конспектами можно пользоваться?

– Да, можно.

– Мадаленна, а можно у тебя взять конспект?

Кто-то хотел отобрать у нее последнее, за что она держалась, и Мадаленна непонимающе посмотрела на свою тетрадь – почему у нее забирали все, что ей так было нужно. Почему-то все вокруг замолчали и посмотрели на нее. Потом зашептались. Не глядел только он. Мадаленна почувствовала, как руки стали такими холодными, что сразу же могли заморозить все вокруг. А еще в голове не было ничего, кроме странного звона и переливающихся колокольчиков. Если выставить счет Линде за все, что она потеряла, она могла ей подобрать хорошего доктора?

– Господи, Мадаленна, ты вся белая!

Белая, конечно, она белая, разве ей нужно быть красной?

– Мистер Гилберт, ей нужно к медсестре.

– Разумеется, если студенту нужна помощь, пожалуйста.

Он даже не желал произносить ее имя. Не смотрел в ее сторону, а что-то помечал в большой папке, а когда оглядывался по сторонам, она могла видеть, как весь коридор отражается в прохладных голубых глазах. В теплицах, в теплый августовский вечер она впервые увидела его улыбку. И тогда же подумала, как будет сложно переносить его холодный взгляд. А эти голубые глаза могли быть холодными, могли быть равнодушными. Голубое озеро превращалось в глыбы льда, и те резали как ножи. Он глядел сквозь нее, и от этого Мадаленне стало так плохо, что ей показалось – не обморок с ней случится, а смерть. Прямо в университетском коридоре. Наверное, со стороны это было бы патетично – упасть в красном костюме на желтые плиты и ждать, пока все начнут носиться около нее. Первый раз в жизни Хильда Стоунбрук решил прийти на помощь своей внучке. Мадаленна вдруг представила себя лежащей на полу и почувствовала холодный взгляд. Он бы оценил это представление. Она бы никогда в жизни так не унизила себя. Мадаленна выпрямилась и вспомнила, как Бабушка смотрела на тех, кого не знала.

– Благодарю, со мной все хорошо. Я просто немного устала. Если вы не возражаете, сэр, я хотела бы попросить у вас ключи, чтобы открыть кабинет.

– Разве он не открыт?

– Нет, сэр.

– В таком случае возьмите их в деканате.

И голос был холодным. Он сам будто бы превратился в большую глыбу льда – в голубоватой рубашке, с синими запонками и таким же галстуком. Мадаленна могла бы крикнуть – как можно с ней так разговаривать, она могла бы умолять его не мучить ее, она бы пошла за ним, куда бы пошел он и не оставляла его ни на минуту, потому что понимала – если Гилберт уйдет, то она снова окажется в той белой комнате, где не было ничего и никого. Почему мистер Смитон не предупредил ее, как важно было уметь сохранять лицо, когда все вокруг рушилось, становилось зыбким и хвататься было не за что? Мадаленна выпрямилась и расправила плечи. Пусть ей будет больно, пусть вечером она снова станет лежать на кровати и смотреть в потолок, а потом схватится за снотворное, но сейчас, здесь ничем нельзя было выдать своих чувств. Пусть он ее больше не любит, пусть он ее ненавидит, но уважать ее Гилберт был обязан. Как студента, как подающего надежды будущего научного работника. Ей не нужны жалость, внимание, Мадаленне было нужно, чтобы ее уважали. А все остальное – ерунда.

– Спасибо, сэр. – она повернулась к одногруппникам. – Я сейчас схожу за ключом, кто-нибудь видел мистера Дженсена?

– По-моему, он был в сто девятой аудитории.

– Пожалуйста, найдите его и сообщите, что начинается опрос.

Дженсен нашелся, Мадаленна забрала нужные ведомости, и всю дорогу от деканата до аудитории она разговаривала сама с собой. Надо было забрать папин костюм из химчистки, заказать несколько штук брюссельской капусты для Фарбера – у мамы планировался небольшой вечер, а у дворецкого всегда прекрасно получалась сладкая капуста. Еще надо было обязательно зайти в книжный и купить побольше белой бумаги и чернил для шариковой ручки, те у нее стали заканчиваться. И еще следовало… О, ей много чего следовало. У Мадаленны было так много дел, что ей совсем некогда было сидеть и оплакивать какую-то ерунду, она и позабыла из-за чего так расстроилась. Можно было переживать из-за смерти любимых людей, но никак не из-за разбитого сердца. Так вот, ей еще следовало зайти в ателье и… Она вдруг резко остановилась посередине коридора и присела на скамейку, свесив голову вниз, словно у нее резко разболелся живот. В горле все горело, внутри все горело, но она снова не могла заплакать. В глазах щипало, но они были сухими. Боли не было, оставалось глухое отчаяние и понимание того, что она натворила.

– Мисс Стоунбрук, я хотел попросить вас, – Эйдин вышел из кабинета, но Мадаленна не видела его лица; она и так знала, что то было равнодушным. – Что с вами?

– Я потеряла, ручку, сэр и стараюсь ее найти.

– Если вам так нехорошо, обратитесь к врачу. Не стоит срывать опрос для всей группы.

Мадаленна слышала этот равнодушный голос, и почувствовала, как внезапный гнев загородил собой все остальные чувства. Она его ненавидит. Никогда не любила и не будет любить. Чтоб его вообще никогда не было рядом с ней, и лучше, чтобы она в тот агустовский вечер прошла мимо него! Этот равнодушный тон голоса можно было оставить для своей жены, для дворецкого, в конце концов, но не для нее. Откинув волосы со лба, она посмотрела на него и отчеканила:

– Я благодарю вас за заботу, сэр, но со мной все хорошо. Я прекрасно себя чувствую и не имею никаких причин, чтобы жаловаться на свое самочувствие.

Ничего не проскользнуло во взгляде, Эйдин смотрел холодно и равнодушно, как мог смотреть бы на стену или на лягушку, сидевшую в траве. Мадаленна не собиралась вспоминать, но память сама услужливо подкинула ей воспоминание, сколько тепла и заботы было в его взгляде, когда он смотрел на нее в теплицах совсем недавно. Как все смогло так быстро измениться, как он смог поверить всему тому, что она написала? Чувствуя, что в глазах снова появляется знакомое выражение, она небрежно смахнула с плеча пылинку и невозмутимо поклонилась. Ноги немного дрожали, когда Мадаленна входила в аудиторию, но она напомнила себе, что не завтракала, поэтому подобная слабость была вполне объяснимой.

Она не стала садиться с Дафни, та и так встревоженно смотрела на нее, а объяснять, почему Гилберт так холодно общался с ней, у Мадаленны не было никакого желания. Кивнув подруге, она села на первый ряд и выложила листок бумаги, ручку и принялась ждать. Можно было попытаться вспомнить даты, имена, стили и направления, но в голове не было ничего, кроме заевшей фразы: «Фламандское искусство». Мадаленна помотала головой и посильнее сжала ручку. Ничего необычного, просто контрольный опрос, сколько она таких уже успела написать. А что до мистера Гилберта? А что с ним не так? Она потянулась, стараясь унять тянущую боль в руках и ногах; с мистером Гилбертом ничего особенного не произошло. Обычная влюбленность в профессора – сколько их таких было? Вот, Эффи, тоже все еще была влюблена в него и смотрела на него говорящим взглядом, стоило Эйдину пройти мимо нее. Святые Небеса, сколько еще его можно ждать?!

Дверь все-таки скрипнула, и Гилберт вошел в аудиторию. Улыбнулся всем студентам и совсем не заметил того, что она пересела. Поднялся небольшой гомон, все нервно стали вспоминать, сколько эссе они успели сдать, чтобы оценка за опрос была выше, а Мадаленна глядела на доску и пыталась не думать, как особенно хорошо шел Гилберту этот костюм. Наверное, его тоже выбрала Линда, у нее был отличный вкус на вещи. К Гилберту подошла одна из студенток, они о чем-то негромко поговорили, а потом он пересчитал всех студентов и, не глядя, подозвал Мадаленну.

– Я попрошу старосту раздать контрольные вопросы.

Она тоже могла бить боль и в самую цель. Мадаленна не смотрела на него, пока спускалась, не смотрела, когда стояла и ждала, пока он выберет нужные задания; она даже специально так выгнула руку, чтобы невзначай не коснуться ни его руки, ни рукава рубашки, когда будет забирать листы. Последнее оказалось самым точным, и она почувствовала пристальный взгляд, но, может быть, дочери Аньезы и было больно, а вот внучка Хильды не чувствовала ничего. Мадаленна почувствовала странное спокойствие и, не глядя по сторонам, разложила все варианты. Она все помнила, все даты и имена, она могла написать все, что требовалось. Да даже больше! Спроси ее, в каком году была написана фреска «Благовещение» Леонардо да Винчи, она бы и то ответила – с 1472 по 1475. Она все могла ответить! Гилберт сел за стол и принялся спокойно наблюдать за своими студентами. Кто-то пользовался конспектами, кто-то что-то вспоминал, кто-то нервно оглядывался, а Мадаленна знай себе строчила, заканчивая первый лист. Ее вопросы были несложными, и она была уверена в них: «В чем заключается своеобразие работы Рафаэля», «Перечислите несколько признаков Раннего Возрождения», «Определите все этапы развития эпохи Возрождения и определите примерные временные рамки». Она не стала поворачиваться, когда ее аккуратно потрепали по плечу – она обещала отдать конспект. Мадаленна осторожно протянула свою папку, когда услышала спокойный голос:

– Мисс Стоунбрук, еще раз повернетесь в сторону, и я сниму вам балл с работы.

Мадаленна замерла и возмущенно посмотрела на профессора; это было уже слишком. Он прекрасно видел, что она не списывала, а пыталась помочь, и все равно продолжал вести себя так отвратительно-равнодушно. Она обидела его? А разве он не обидел ее тем, что поверил в это письмо и не попытался спросить, почему и как она его написала? Почему он не повернулся или хотя бы не остановился, когда она кричала в окно, стараясь быть услышанной? Мадаленна скучала по нему, тосковала так же, как по тем, кого безвозвратно теряла. Но о ее боли никто не спрашивал, все считали, что она поступила благородно.

– Мистер Гилберт, это я… – залепетала было бедная Энн Мантел. – Я попросила…

– Мисс Мантел, пожалуйста, не отвлекайтесь. – прервал ее Гилберт. – А вы, мисс Стоунбрук, если готовы, можете идти отвечать.

Мадаленна так брякнула ручкой о парту, что несколько человек вздрогнуло. Гилберт смотрел на нее, и на секунду ей показалось, что он улыбнулся. Ну ничего, она тоже еще посмеется. Мадаленна решительно пробралась мимо длинных скамеек и громко отодвинула стул.

– Если говорить об общем понятии своеобразия творчества Рафаэля, то можно отметить абсолютную гармонию линий, чистоту красок, – она хотела продолжить, но Гилберт взял листок из ее рук и прервал.

– Благодарю за ответ, но эти работы я проверяю письменно. – Мадаленна хотела встать, но он мельком взглянул на нее и попросил остаться. – Не уходите, это не займет много времени.

В аудитории поднялся негромкий гул, всегда сопровождавший проверку чужих работ, и Мадаленна поймала себя на мысли, что наблюдает за Эйдином. Он неторопливо искал ручку с красными чернилами, потом также неспеша проверял, пишет ли та, а та смотрела на легкое движение его рук, и никак не могла осознать, что все несколько дней назад она искала в них спасения и утешения. Мадаленна пыталась поймать его взгляд, но Эйдин так же невозмутимо смотрел на ее листок, а потом тень упала на его лицо, и, не проверяя, он вывел четкое «Очень хорошо». Она подтянулась на стуле и вгляделась в работу. Та была абсолютно чиста, он даже не стал проверять ее, просто поставил красивый росчерк и протянул ее обратно.

– Сэр, вы не проверили ее.

– Вы сомневаетесь в моей компетенции? – саркастично улыбнулся Гилберт, и Мадаленна отшатнулась от него. – Или вы недовольны оценкой работы?

– Я недовольна тем, что вы поставили эту оценку авансом, не проверяя.

– Вы же сами написали, что волнуетесь о возможности спокойно продолжать обучение, разве не так? Вот, пожалуйста. Можете не волноваться.

Мадаленна подумала, что ослышалась. Он не мог сказать такое ей. Не мог! Вероятно, мир сходил с ума, или она сама медленно становилась сумасшедшей, ведь такие слова нельзя было произносить. Может быть, Эйдин шутил? Мадаленна заглянула в его глаза, но те были такими же холодными и спокойными. Нет, Эйдин не шутил. Он отлично понимал, какую боль приносит своими словами и все равно продолжал, не задумываясь. В груди болезненно дернуло, и Мадаленна постаралась глубоко вздохнуть, но вместо этого услышала только хрип. Она посильнее вцепилась в стул и быстро заморгала. Она знала, что написала письмо; знала, что не ответила на звонок и не спустилась, когда он пришел. Но она не была виновата! Не была! Потому что могло пройти еще несколько лет, а за ними еще, и все равно Мадаленна продолжала бы сидеть одна в запертой комнате потому, что не было никого, кроме него.

– Значит, вы поверили, – невольно вырвалось у нее, и впервые за этот долгий день Мадаленна увидела что-то знакомое в его лице.

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Вас устраивает оценка?

– Вы поверили во все то, что я написала, – тихо сказала она; ее все равно никто не слышал. – Вы даже не задумались, почему я это написала.

По лицу Гилберта пробежала судорога, и он переложил бумаги на другое место. Мадаленна видела, как в его глазах мелькало что-то знакомое, но она не обращала на это внимание – вместо всего осталось одно глухое отчаяние с болью, и она никак не могла раздышаться.

– Почему же, я задумался. Все предельно ясно. Так вас устраивает оценка?

– Значит, вы такого мнения обо мне.

– Мне очень жаль, но все разговоры на отвлеченную тему ведутся не в учебное время и не в стенах этого кабинета. Спрашиваю последний раз: вас устраивает оценка?

Так ее еще никто не оскорблял. А это было занятно – наблюдать, как любовь медленно превращалась в ненависть. Плакать расхотелось, захотелось рассмеяться. Очень громко, очень заливисто и звонко. Как Линда? И как только у нее получалось так прекрасно смеяться, будто колокольчики звенели, всем сразу хотелось подхватить этот смех и не задумываться, что под ним скрывалось. Может, если постараться, то у нее тоже получится? Но не только Линда умела красиво смеяться, Бабушка тоже могла подражать серебристому звону на манер Лины Кавальери, когда была молодой, так что же сделала бы Хильда Стоунбрук, если бы ее так оскорбили? Повернулась и ушла бы? Заплакала и сказала, что нельзя быть таким жестоким? Нет, выпрямилась Мадаленна, Хильда Стоунбрук никогда бы до такого не опустилась. Если ее считали таким ужасным человеком, она старалась не разочаровывать людей в их убеждении. И ее внучка не станет. Она вся разом подтянулась, отчаяние перешло в исступление, и в глазах загорелись опасные огоньки. Она заметила, что Гилберт наблюдал за ней, и, сложив руки на груди, оттолкнула листок.

– Нет, не устраивает. Ставьте «отлично», мне не хочется, чтобы пострадал общий балл.

Эйдин откинулся на спинку стула и ничего не сказал, только внимательно смотрел на нее; она не отводила взгляд. Снова что-то знакомое промелькнуло в его глазах, но прежде чем он что-то сказал, понимание ее слов пришло к ней, и Мадаленна почувствовала мелкую дрожь. Отвращение к самой себе, ненависть к нему, к Линде, к Хильде, даже к мистеру Смитону заполонило собой все, и, оттолкнувшись от стула, она встала и смяла свою работу.

– Ставьте, сэр. Вы ведь такого мнения обо мне.

***

Она сама не помнила, как вышла из аудитории. Ноги сами вынесли ее в коридор, а Мадаленна все шла, шла, никак не понимая, куда в принципе она вообще идет. Нельзя было думать о том, что она успела наговорить, иначе она точно сойдет с ума и бросится в реку. Сердце билось очень странно – то замирало, то начинало отсчитывать удары с такой скоростью, что Мадаленна не могла стоять на месте. Хотелось нестись куда угодно, только не оставаться в этом здании. Она переведется, конечно, переведется. Не станет заканчивать курс и перейдет на агрономический факультет. Мистер Смитон все равно оставил ей теплицы, ей как раз понадобится должное образование, чтобы правильно ухаживать за цветами. А потом Мадаленна закроется в его сторожке и опустит занавески, чтобы кто-нибудь не подумал, будто в домике кто-то мог жить. Да, ей надо было ехать в Порстмут. Сейчас, прямо сейчас вскочить в поезд и уехать. Запереться в старом особняке, без слуг, без родителей и жить там одной. Она станет ухаживать за садом, растить розы и по утрам варить овсянку, а потом каждое утро будет навещать мистера Смитона и вспоминать, как хорошо ей было, когда в жизни не было ни любви, ни приезжего профессора, готового поверить во все, что она скажет.