Текст книги "Сквозь замочную скважину (СИ)"

Автор книги: Angie Smith

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 61 страниц)

Засыпая, Ева сравнивала ожидания от встречи с тем самым великим и ужасным Труманом с впечатлениями после неё, и ей хотелось истерически смеяться от абсурдности и противоречий.

Утром она совершенно точно была уверена, что опоздает, ведь впервые за последние несколько лет ей пришлось выехать, не рассчитав времени поездки. Пробки были неминуемым спутником каждого утра, по крайней мере, так всегда казалось Еве. Вопреки ожиданиям, она добралась до Монте-Карло уже через полчаса, и, когда на часах было без десяти минут восемь, Ева уже стояла у двери дома номер 13 по бульвару Монтье. Это сооружение было весьма заурядным и выделялось среди других однотипных построек лишь блестящей металлической вывеской «Accademia Fine Art». Глупо было полагать, что здесь будет открыто в такую рань, но Ева таки решилась дёрнуть большую стеклянную дверь. И вновь она пришла в изумление, осознав, что эта галерея или какой-то арт-центр уже открыт.

Старушка на входе одарила её задумчивым взглядом и, глянув в свой большой блокнот, сказала:

– Мисс Доуз, верно?

– Да, – ответила Ева.

– Вам туда, – она указала в сторону коридора. – Идите прямо и никуда не сворачивайте. «Гитарист» будет в самом конце, рядом с другими картинами Пикассо.

Ева миновала несколько огромных и совершенно незнакомых ей работ, отмечая для себя, что всё это место выглядит до боли пустынным. Её шаги громким эхом проносились по коридору, отчего пространство начинало казаться бесконечным. От белого цвета стен уже начинали болеть глаза, а запах сырости и недавнего ремонта вызывал лишь желание удрать оттуда в куда более уютное место. В конце коридора был длинный зал, который венчал большой стенд: «Пикассо. Выставка частной коллекции месье М. Д.». Если и был в этих картинах хоть малейший смысл, то Ева просто не хотела его понимать – искусство было для неё сродни ядерной физике: титаническая работа и на выходе впечатляющий результат, который едва ли понятен хоть десятой доле людей. Художники пусть остаются художниками, а шпионы – шпионами, у всех своё ремесло. Ева могла лишь расслаблено прогуливаться мимо картин и читать их незамысловатые названия. «Старый гитарист» был в самом конце зала, и Ева предпочла не гнать во весь опор, ведь Трумана все равно ещё не было, а возможность мирно пройтись мимо таких картин выпадает не так часто. Были весьма странные, на её вкус, полотна, а имелись и вовсе мрачные. На одном из таких были изображены силуэты людей, окутанные глубоким мраком. Название оказалось ещё страннее, чем картина:

«Хоть ___________не осилишь тьму,

Во мгле____________________ лучей

Не уходи ______________во тьму».

Нечто знакомое было в этих строчках. Ева все всматривалась в них и не могла понять, что это – причуда Пикассо или ошибка галереи. Название странное, слишком уж обрывчатое. Присмотревшись к надписи, Ева заметила, что, в отличие от других табличек, где надпись была выгравирована на металле, эта была приклеена, причём весьма неумело. Поддавшись мгновенному порыву, она дёрнула за уголок тонкой бумаги и отклеила её от таблички, на которой было написано: «Les Noces de Pierrette». Это было похоже на дежавю. Глядя на последнюю строчку, Ева вспомнила ту самую странную записку, что она подобрала на улице Парижа. «Не уходи во тьму», – вторило её сознание. Что это значило, оставалось для Евы загадкой. Тьма жизни, тьма, как тень, или что-то более фактическое – она об этом не знала.

– Вы уже здесь, – констатировал Ларс Труман, шагая через зал. – Давно?

– Несколько минут.

– Чудесно. Как вам картины?

– Никогда не любила Пикассо, – честно призналась Ева.

– Я тоже.

– Тогда, почему мы здесь?

– Моя дочь любила Пикассо, а я никогда его не понимал. Мне нравилась всего одна его картина: печальный старик на закате лет играет свою, может быть, последнюю песню. Есть в ней что-то пророческое.

Ева не поддерживала меланхолию Трумана. Это было раннее утро, и она точно шла в это место за конкретикой, а не за праздными философствованиями о пророческой стороне картин Пикассо.

– Какую работу вы хотите предложить мне, Ларс? – прямой вопрос Евы весьма быстро разрушил возникшую атмосферу эстетизма, так хорошо подходящую для того места.

– Так уж случилось, мисс Доуз, что это моя последняя поездка. Скоро, если не сразу, меня снимут с должности мои же люди. Но мне уже будет плевать на это. Я всегда знал, что только прикидываюсь живым, строя иллюзорные планы, достигая ненужных целей. Моя жизнь дано уже прекратилась. Осталось только закончить некоторые дела, отдать долги и «уйти бесповоротно во тьму».

– Вы словно хороните себя раньше времени.

– Имею право. Я устал, мисс Доуз. Мир утомляет, когда причин умереть куда больше, чем поводов жить. Мне нужно лишь ваше присутствие и внимание. Я расскажу вам две истории, а третью, Ева, вы поведаете мне сами.

– Зачем мне это?

– У мёртвых не так уж и много собеседников, мисс Брэдфорд.

– Так вы знаете…

Теперь Ева поняла, к чему была эта встреча: Труман должен был проверить её. Весьма разумно с его стороны. Похоже, её текущий статус совершенно не смущал Ларса, а от того Еве становилось немного спокойнее. Она не боялась быть раскрытой, ведь точно знала, что возможно найти её. Конечно же, Ева скрывалась всё то время, что была формально мёртвой, но в мире объективов она, как ходячая мишень с табличкой «Spotlight» в руках. Она и вправду была в центре внимания, хоть и не осознавала этого до конца в Британии. Выходя за хлебом или наслаждаясь свежим воздухом из окна машины Морана, Ева всегда была под прицелом тысяч видеокамер, к которым как MI-6, так и журналисты вполне легко могли получить доступ. То, что Труман нашёл её (по акценту, лицу или вымышленному имени) не было проблемой, ведь его, похоже, мало интересовало происхождение Евы, да и о Мориарти он ни черта не узнал.

– Я не знаю, кто и зачем подослал вас ко мне. О вас удивительно мало известно. Но это не столь важно. Просто слушайте, Ева.

– И какая же первая история?

– А вы уверены, что готовы?

– Поверьте, слушать мне куда проще, чем вести с вами переговоры.

– У меня не так много времени, – он взглянул на часы. – Не сейчас.

– А когда?

– Я напишу вам.

Ларс уже собрался уходить, когда на выходе из зала его окрикнула Ева:

– Один вопрос: неужели вы мне настолько доверяете, мистер Труман?

– Хороший вопрос, Ева. Я и сам не знаю.

Эхо его быстрых шагов ещё несколько секунд доносилось до слуха Евы, пока она стояла перед картиной. Её беспокоило всего несколько вещей, от которых у неё возникало стойкое ощущение безысходности. Первой причиной был Джеймс Мориарти – временно недоступный и чертовски опасный даже на расстоянии в несколько тысяч километров. Она медленно, но верно подводила его, начиная это странное сотрудничество с Труманом. Он не даст ей то, что необходимо. Судя по его словам, он едва ли собирается традиционно уйти на пенсию. Ларс Труман в отчаянии. В его случае или уходят в аскетизм и умирают на одиноком острове или пускают пулю в висок и забывают о проблемах навечно. Это развилка всего с двумя путями, и выбор стоит только за Ларсом. Ева уже подписала себе приговор, осталось подождать его исполнения. Джеймс или уволит её или убьет, что, в сущности, одно и то же. Осталось довести дело до логического конца и дать Труману то, чего он хочет.

Дома она порывалась набрать Мориати или Морана. Сидение перед сотовым закончилось истерическим «К чёрту!» и тремя выкуренными сигаретами. Только сейчас Ева смогла осознать, в какой ситуации она находится: она совершенно одна, у неё нет ни союзников, ни врагов – только задание, которое надо выполнить, и неугомонный Мориарти, который прикончит её за промашку. Замкнутая цепочка смерти, вдоль которой ей осталось пройти. И первым пунктом на её пути был разговор с Труманом. Последние два дня Ева провела, углубившись в изучение жизни Ларса. Она перебирала старые бумаги, искала слухи и статьи даже самых «грязных» изданий. Сотни таких слагались во времена его молодости и практически ничего сейчас – на закате его карьеры. В конечном итоге, она просто сдалась и стала ждать. Это не лучшая тактика, но, порой, терпение вознаграждается. Ева получила СМС от Трумана на третий день. Утром он написал, что будет ждать её ближе к десяти часам вечера на самом краю садов Святого Мартина. К сообщению прилагалось несколько вводных по расположению места встречи.

Пересекая Монако, Ева боролась с совершенно странными мыслями. Она опять углублялась, ныряла в пучину проблем, забыв о том, что есть ещё и другой мир – помимо работы. Светлая полоска на безымянном пальце напоминала ей о том времени, которое она потеряла. Эта работа отняла у неё жизнь и не оставила ничего, кроме прямых обязанностей и постоянной опасности. Эд однажды сказал ей:

– Я не знаю, что происходит в твоей жизни, кем ты работаешь и почему ты всегда вне зоны доступа, словно чёртов суперагент. Но я готов с этим мириться, если ты, наконец, вспомнишь, что где-то за экраном твоего ноута есть мир, люди, обязанности, ты… Ты же забыла, кем была. Кто ты сейчас, Эви?

Тогда ей было, что ответить на тот вопрос, а теперь… Кто такая Ева Брэдфорд? – вопрос, что определил всю её жизнь. И только, когда ответ на него будет найден, Ева перестанет вспоминать прошлое.

Было без пяти минут 10 вечера, когда её машина остановилась у небольшого сквера. Всё то время, что Ева пересекала рощу, её не отпускало навязчивое чувство тревоги. Она не была поклонницей ночных прогулок по парку в стиле стареньких криминальных триллеров, что заканчивались изуродованным трупом. Только когда на горизонте замелькала небольшая площадка, а вдалеке заиграли блики шумного моря, нарастающую тревогу удалось подавить. Ева сделала несколько шагов навстречу заветной свободы из давящих стен кустарников и высоких деревьев. Она почти ощутила чувство спокойствия, пока не узрела на одной из бетонных скамеек сидящего мужчину. Он смотрел вдаль, на море и, казалось бы, сливался в ночной тьме.

Ларс Труман выглядел уставшим, когда Ева подсела к нему. Он был бледен, подобно мрамору, с которым его вечно сравнивали. Да только прочности былой уже не было. Осталась лишь горстка острых камней, что уже никогда не будут частью величественной породы. Таким он был тогда.

– Здравствуйте, – Ева попыталась снять внутреннее напряжение и заговорила первой.

– Мисс Доуз. Как добрались? – учтиво спросил Ларс.

– Хорошо.

– Это прекрасно, – тихо выдохнул Труман. – Как вам здесь? – он обвёл взглядом площадку. – Отстранённо, тихо, мирно – как в сказке.

– Вы хотели рассказать мне что-то?

– Историю, Ева. И даже несколько, но всё по порядку. Почему вы согласились прийти?

– Это – моя работа.

– Выслушивать мою рефлексию – не ваша работа, – возразил Труман. – Я – ваш проект, ваше задание. Всего лишь цель, которую нужно преодолеть.

– Возможно, раньше я бы сама так сказала. Но не сейчас. В контексте нынешней ситуации это слишком устаревшее определение.

– Так вы готовы слушать?

– Да.

– Что ж, тогда будьте внимательны, мисс Доуз, – Ева с интересом смотрела на Ларса, пытаясь понять, что же у него за мотивы, которые кроются за этой напускной учтивостью и откровенностью. Она не могла отойти от того образа, что описал ей Джеймс – жестокий и расчётливый убийца, что идёт по головам за своим светлым будущим. Видеть в Ларсе Трумане сломленную, а от того чересчур откровенную и, в какой-то степени, наивную личность было для Евы дикостью. Она вновь делила на чёрное и белое, забывая о промежуточных оттенках.

– Это не моя история, – заговорил Ларс, – на самом деле, она никогда не была на все сто процентов моей. В этом, скорее всего, виновен я. Когда мне было немного за тридцать, я только-только начинал осознавать, что же такое деньги. На самом деле, я был глуп во многом: алкоголь, наркотики, политика – если я и смыслил что-то в этом, то мои познания были слишком поверхностными. Паренёк из Ванкувера вкусил пирог славы и чуть им не подавился в какой-то момент. Думаю, вы читали обо мне и знаете, что, спустя некоторое время, я ушёл из публичной жизни раз и навсегда. Это было связано с моей дочерью. Модеста родилась в 93-м году. Её мать была художницей или кем-то вроде того. Она много пила и курила, вечно слонялась с разномастными звёздами и умудрялась пробираться на большинство закрытых вечеринок Лос-Анджелеса. Мы виделись несколько раз. После последней встречи эта дамочка пропала на год, а уже в мае 93-го она стояла на пороге моего дома в надежде заработать на мне за счёт ребёнка. Ну, по крайней мере, я так думал. Она оставила мне дочь, взяв пятьдесят тысяч. В тот момент я впервые ощутил себя беспомощным и бедным в духовном смысле. Что я способен дать ребёнку – герой желтой прессы, мужчина без чувства меры и собственного достоинства? Я не мог платить ей, чтобы она не плакала, на ночь ей стоило читать сказки, а не «Экономикс». Эти абсурдные мелочи вместе с реальными проблемами стали толчком в ином направлении.

Модеста любила Пикассо и Моне, мечтала поехать во Францию, но благодаря её матери-алкоголичке это было невозможно. У неё была параплегия – паралич ног. После долгих лет в больнице она стала жить в моём семейном доме в Ванкувере. Лечение не помогло. Она жила в инвалидной коляске и не могла ездить дальше, чем на побережье. Я считал, что внешний мир жесток и сломает её куда быстрее, чем одиночество, и поэтому с появлением Модесты моя личная жизнь утратила публичный статус. Я редко приезжал к ней. Куда реже, чем мог, на самом деле. С ней всё время была Белла – её гувернантка. Она рассказывала ей сказки о Париже и крутила старые фильмы, отчего я полагал, что присутствие угрюмого, извечно занятого меня нарушит эту идиллию. Я не считал себя отцом и даже не был уверен, что Модеста воспринимает меня, как такового. Она звала меня «папа» скорее потому, что имя Ларс ей попросту не нравилось. Всё время, что мы проводили вместе, она говорила о рисовании. Желание жить у неё появлялось лишь в те моменты, когда она брала в руки кисть, – она говорила так время от времени. А потом бизнес пошёл в гору, конкуренты стали наседать, и всё самообладание повалилось к черту. Я не знал, что у Модесты начались панические припадки. После уезда Беллы они только участились, и через какое-то время ситуация стала неконтролируемой. Модеста перестала спать, всю ночь она кричала и звала какое-то непонятное существо из кошмаров. Психологи констатировали у неё параноидальный психоз. Она умерла от разрыва сердца во время очередной панической атаки.

Ева смотрела на Ларса и понимала, что она – первая, кто услышал ту историю из его уст. Текст был не заучен, он казался ей эмоциональным, но без излишеств. Ларс всё же умел контролировать внутренние порывы, а потому был сдержан. Его выдавали лишь руки, что подрагивали в треморе и всё время привлекали внимание Евы. Он то сжимал их в кулаки, то вцеплялся в ткань пиджака, пытаясь скрыть дрожь за поправлением несуществующих складок на одежде. Его история была правдивой в своей основе, и Ева ей верила. Она точно могла определить лгунов, и Ларс отнюдь не был одним из них… по крайней мере, сейчас.

– Вы не вините себя в её смерти, не так ли Ларс? – спросила Ева. – Вы лишь хотите, чтобы я так подумала.

– Я виню себя лишь в том, что лишил её жизни гораздо, гораздо раньше.

– Одиночество не убивает людей. Убивают слабости, болезни, люди, но никак не одиночество. Пустота не причиняет боли. Она лишь не даёт ей уйти. В какой-то момент человек ломается, и желание жить в нём исчезает. Вам знакомо это чувство, мистер Труман.

– Как и вам.

До встречи с Ларсом Ева почти была уверена, что он навёл о ней справки. Многого он узнать не мог, но и нечто лишнее в тех данных было. Видимо, за время их «расставания» он копнул чуть глубже. Главное в такой ситуации для Евы – тот факт, что Ларса не беспокоит её прошлое. Он совершенно спокойно относится к криминалу, и это не удивительно с его репутацией.

– Я мертва по определению, – спокойно ответила Ева. – Осталось только дожить тот остаток лет, что мне отведён. Вы же живы, как и любой на этой улице. Вам не нужен десяток поддельных имён и метание от одного угла к другому.

– Только не говорите, что отдали бы всё за такую жизнь, как у меня, – с усмешкой сказал Труман. – Это жутко тривиально.

– Меня не совсем устраивает моя жизнь, но другой я не хочу. Лучше уж навести порядок в своей.

– Ещё минуту назад я думал, что вы готовы пустить себе пулю в висок. Откуда этот оптимизм?

– Не знаю, он просто… порой, появляется. Неожиданно для себя иногда я осознаю, что мир не так уж плох. Но, думаю, так будет недолго. Пока у меня ещё есть работа и цель, поводов убивать себя нет.

Она думала в тот момент о славных днях, что были между заданиями в Париже. Тогда всё казалось простым, потому что наихудшее оказалось позади, а всё, что было далее – лишь лёгкие порывы ветра после масштабного урагана. Такие моменты – цель, а работа – лишь путь к ним. Подобная жизнь кажется Еве не столь ужасной, а от того и куда более приемлемой и приятной. Даже Мориарти в моменты затишья походит на нормального человека, филигранно заталкивая свои странности в дальний угол сознания.

Ларс ничего не ответил на слова Евы. Он молчал, глядя куда-то вдаль – туда, где огни ночного Монако разрезали тьму своим неоновым маревом. Всё, что смогла разглядеть Ева, – это небольшую вечеринку под открытым небом у самого берега.

– Вы только гляньте на них. Натянутые улыбки, напускная любезность, «Ещё один танец, дорогая?» – это ли не мерзость? Только представьте, что творится в их умах.

– Не хочу, – сказала Ева.

– Почему?

– Я их не знаю, а, значит, – поводов для разочарования у меня не будет. Мне легче думать, что эти люди счастливы и искренни.

– Я полагал, вы – критичная личность.

– О да. Большую часть времени.

– Вы верите мне?

– Процентов на семьдесят.

– Тогда вы, скорее, наивная.

– Если бы вы хотели соврать о своей жизни, то написали бы очередные штампованные мемуары, а не сидели бы здесь с почти незнакомой девушкой.

Еве казалось это совершенным безумием – разводить откровенные разговоры с незнакомым человеком. Она не находила в этом должной доли романтики мимолётных встреч и почти искреннего сострадания, особенно когда твой собеседник почти точно собирается прикончить себя и пытается поставить точку в своей жизни. Ева ощущала этот стойкий дух разочарования и боли, что заполнял собой пространство вокруг Ларса. Он напоминал ей перегоревших рок-звёзд – такой же, по определению, пропащий человек.

– Вы свободны в понедельник, ближе к десяти вечера? – спросил Ларс, вставая со скамьи.

– Вы избавили меня от работы, мистер Труман.

– Вы ведь не клерк, мисс Доуз?

– Никогда не любила офисы.

– Вам там нечего делать, – отстранённо бросил Ларс.

– До свидания, мистер Труман.

– До понедельника, Ева.

Совсем скоро Ларса Трумана уже не было видно в густой роще, и Ева отчаянно повалилась на скамью. Всё было подобно сну: и тот вечер, и ночная езда по широкому шоссе, и дом, где оказалось чертовски холодно без горящего камина и исправного отопления. Странности её работы казались настолько неожиданными и непредсказуемыми, что Еве вдруг захотелось вернуться в свою укромную квартирку в Ричмонде и нырнуть с головой в ту самую убийственную, но понятную рутину. Она уже с трудом понимала, чего ожидать дальше (не столько от Трумана, сколько от приказов Мориарти).

«Быть психологом для бизнесмена-суицидника – это просто предел мечтаний!.. Отличный рост по карьерной лестнице, Брэдфорд!»

Помимо всего прочего, в голову Евы лезли совершенно непрощенные мысли о том, что, в конечном итоге, она не делает ни черта, кроме того, что усмиряет чужое отчаяние. Нужную информацию она ни за что не получит, ведь и формат общения не тот, да и со смертью Трумана она станет уже неактуальной. Мыслей о решении этой проблемы было не так много, а тех, что представляли какую-то пользу и были хоть на десятую долю рациональными, и вовсе не имелось в наличии.

Джеймс Мориарти – тот, кто в данный момент представлял для Евы наиболее реальную угрозу, дал о себе знать настолько же внезапно, как и исчез. Он позвонил Еве в половине девятого в одно холодное утро за день до того, когда должна была состояться встреча с Труманом.

– Джеймс?

– При других обстоятельствах я бы мог подумать, что ты уже мертва.

– С чего бы мне быть мёртвой? – непонимающе спросила Ева.

– Твой телефон был вне зоны доступа последние несколько суток. Что бы это могло значить?

– Я не… С моим телефоном всё отлично.

– Чёрт. Ты уверена?

Реплики Джеймса то и дело прерывались громким стуком, который больно бил по перепонкам Евы. Она не могла расслышать и половины того, что говорил Мориарти, а потому полагалась лишь на те обрывки фраз, что доносились до её слуха.

– Да! – она пыталась перекричать помехи. – Какого чёрта? Что за шум у тебя на фоне?

– Это не важно. Пока… – Ева вновь услышала громкий стук и голос Джеймса, что обращался к кому-то на той стороне провода.– Проверь его потом, – вновь стук. – Я сказал «потом»! – Ева сидела на диване и с трудом осознавала, что, похоже, не у неё одной всё идёт далеко не по плану. Она смиренно ждала, пока Мориарти не закончит давать приказы и вспомнит об их разговоре. – Ева, мне нужно точно знать, что делает Труман. Ты говорила с ним. Что он тебе… сказал?

– Он, похоже, собирается убить себя.

– Весьма разумно с его стороны.

– Джеймс, я не могу сделать то, чего ты хотел. И, думаю, никто уже не сможет. Труман… всё, что он говорит, словно слова из прощальной записки суицидника.

– Ты поддерживаешь с ним контакт?

– Да, мы… – она попыталась подобрать подходящую формулировку, – разговариваем. Что-то вроде развивающих бесед с потенциальным самоубийцей. Звучит странно, знаю. Я пытаюсь понять, что он от меня хочет.

– То, чего хочет Ларс, не так уж и сложно понять, – сказал Мориарти. – Ему нужна помощь.

– Я не сильно похожа на психолога.

– А ему и не нужен психолог.

– А кто тогда?

– Убийца.

– Что? – шипение раздалось в тот самый момент, когда Ева задала свой вопрос. Она больше не могла расслышать ни слова, сколько бы не кричала в трубку. Она ещё несколько раз пыталась позвонить по тому номеру, с которого звонил Джеймс, но в ответ слышала лишь короткие гудки.

Разговор с Мориарти не прибавил уверенности Еве. «Убийца», – это слово крутилось в её голове и не давало покоя. Что оно должно означать? Определений много, но суть всегда оставалась одной: убийца – человек, что разрушает и уничтожает, крушит и ломает. Убивать страшно, особенно, когда нет ни малейшей на то причины и мотивации, особенно, когда ты всего лишь коммивояжёр, что едва ли когда-нибудь стрелял в человека. После убийства Клемана мало что поменялось – Ева всё ещё не хотела примерять на себя эту роль вновь. Сейчас она не была уверена в том, насколько точны слова Мориарти и что они значат, однако было то, что Ева знала наверняка – она не убьет никого. Это не в её компетенции.

Сомнения усугублял и сам Труман. Он не отзывался несколько дней, пока не прислал короткое, но содержательное СМС-сообщение:

«Сегодня, 20:00, проспект Ситронье, дом 3.

Планы поменялись. Думаю, это будет наша последняя встреча».

В тот самый момент Ева разводила огонь в камине и едва не уронила раскалённую кочергу, когда прочла последнее предложение. Раньше мысли о том, что Труман был отчаявшимся сумасбродом, принимались ею куда проще, чем сейчас. Они не знали друг друга хорошо, а потому сложно было делать выводы, но Ева точно была уверена, что Труман способен сотворить нечто совершенно ужасное со своей жизнью.

«Мир утомляет, когда причин умереть куда больше, чем поводов жить», – так он сказал ей тогда в галерее, и Ева точно была уверена, что это далеко не пустые слова.

В день встречи с Труманом Ева чувствовала себя растерянной. Она в недоумении бродила по дому в поисках вещей, что сгодились бы для такого случая, и отстранённо слушала новости, что шли по BBC NEWS. В Британии обсуждали несколько политических скандалов, в Европе назревала новая волна кризиса, а бедолагу Берлускони всё не отпускали тени его бывших. Ева не вникала в слова ведущих и вовсе не имела желания смотреть на очередную «несчастную», что решила вкусить славы посредством сексуального скандала. Временами Ева включала электронную карту и проверяла выставленный маршрут. Это было ни к чему, но только так она могла успокоить себя: у неё ещё будет как минимум полчаса пути, чтобы собраться с мыслями и настроиться на нужный лад. Она вполне способна перебороть внутренние переживания, отключив небольшой условный тумблер, который в узких кругах британской разведки называли «режим девственницы». По правде говоря, такое определение принадлежало её боссу Марку Дауэлу, который обозначал им волнение во всех его различных проявлениях. Поначалу такое выражение вызывало лишь улыбку, пока Ева лицом к лицу не встретилась с необходимостью жертвовать чьими-то жизнями во имя рациональности и вопреки светлому гуманизму. Быть «девственницей» на должности координатора было строго запрещено. Это казалось таким же моветоном, как лишние вопросы или бойкий гонор. В работе Евы ценились точность и безукоризненное подчинение приказам.

Спустя долгие два года, былые умения отключаться от мира сантиментов оказались крайне необходимыми. Уже по дороге к Труману, слушая на всю катушку «Depeche Мode», Ева думала только о том, как бы не попасть в километровую пробку на въезде в город, ведь к ночи Монако не просто оживлялся, он становился величественным неоновым ульем, переполненным пчёлами на их новеньких Феррари. Ева следила за этим пафосным роем и пыталась миновать все самые оживлённые улицы. Её старания привели Брэдфорд к дому номер 3 по проспекту Ситронье куда быстрее, чем она ожидала.

На часах было без трёх минут восемь, когда Ева приблизилась к трёхэтажному светлому дому, что был прижат с обеих сторон ровно такими же невзрачными, но весьма изящными постройками. Ноябрьский холод больно бил по телу порывами ледяного ветра, пока Ева звонила в дверь. Ей открыли почти мгновенно. На пороге стоял никто иной, как сам Ларс Труман. Он выглядел весьма спокойно и даже слегка презентабельно, отчего Ева поначалу впала в лёгкую прострацию. Ларс Труман, а точнее то, каким она его запомнила, весьма отличался от того в меру учтивого и весёлого мужчины, что сейчас провожал её к столовой, попутно показывая свой дом.

– Я купил его несколько лет назад. Не сказать, что горжусь этим приобретением, но что-то в нём всё-таки есть, – они повернули за угол и попали в длинную тёмную комнату с приятным, приглушенным освещением и большим обеденным столом прямо по её центру. – А вот и столовая. Я подумал, что неплохо бы нам действительно пообщаться, поэтому выбрал наиболее непринуждённую обстановку.

«Я бы так не сказала», – подумалось Еве.

Здешняя обстановка напоминала ей о тех временах, когда они с Эдом мыкались от одного семейного ужина к другому, чтобы наладить контакт между их семьями. Всё было почти так же: «непринуждённая» атмосфера совершенно чуждого Еве уюта и неизвестный, непредсказуемый человек напротив. Они сели за стол, что уже был накрыт на двоих, и, честно, Еве казалось, что она никогда не ощущала себя более неловко. Ни перед чинушами из министерства, ни («Господи!») перед Мориарти она не тушевалась так сильно, как перед Ларсом Труманом, который с улыбкой потягивал Кьянти из своего бокала.

– Вам здесь не по душе? – спросил он.

– Нет, что вы…

– И всё же, – настаивал Труман.

– …просто ощущение такое, словно я под микроскопом.

– Вас смущает пристальное внимание?

– Нет, – усмехнулась Ева. – Если бы. Это очень странное чувство. Я ощущаю, что всё куда сложнее, чем кажется на самом деле.

– Не забивайте себе голову этими глупостями. Лучше ешьте, Ева.

Дальше Труман весьма филигранно переключился на тему архитектуры, и тут уж ему не было равных. Ева лишь слушала, пытаясь к месту задавать вопросы, и вкушала весьма неплохое фрикасе. Ларс говорил о строении пирамид, что вдохновили его стать архитектором, о планах юности и о том, как познакомился с Трампом. Его истории завораживали своей простотой и комичностью, но ни одна из них не была и близко такой же откровенной, как та, что Ларс рассказал ей несколькими днями ранее.

Мысли о той девочке, о Модесте Труман, всё никак не хотели складываться в целостную картину. Ева не видела её в жизни Ларса, это просто невозможно – вечно одинокий, жёсткий и непоколебимый максималист со специфическим видением мира. У таких не то, что детей, друзей хороших в избытке.

– О чем-то задумались? – спросил внезапно Ларс.

– Да, о вашей дочери, – честно ответила Ева, – а, точнее, об истории, которую вы мне хотите рассказать.

– Полагаете, она как-то связана с Модестой?

– Самым что ни на есть прямым образом.

– Мне нравится ваша честность, Ева. Это большая редкость для девушки вроде вас.

– Это, конечно мне льстит, но… Что же за вторая история, мистер Труман?

– Вам так не терпится узнать?

– Весь этот гнетущий саспенс мне не по душе, так что: «Да, ещё как».

– Что же, хорошо, – вздохнул Труман и положил в сторону бокал с вином, что держал в руке. – На самом деле, моя вторая и последняя история едва ли должна была касаться моей семьи, но, так уж вышло, что в какой-то момент я просто утратил контроль над ситуацией. Но обо всём по порядку. Всё началось году эдак в 2008. Жуткое время, скажу я вам, Ева. Кризис был настолько безжалостным, что мне казалось: ещё день и весь бизнес к чертям перейдёт в руки кредиторов. Я бросался из крайности в крайность, искал самые радикальные методы, чтобы вытащить компанию со дна. Вы даже не можете представить, сколько я на этом потерял своих нервов и денег. И вот, почти как в сказке, в один прекрасный день ко мне наведался мистер Удача – такой себе Счастливчик Лепрекон с ирландским акцентом и дерзким нравом. Не сказать, что я уж больно был впечатлен, но когда этот (тогда еще) парень рассказал и показал, что он может, я понял, что это именно то, что мне нужно. Он не хотел мне помочь на прямую, всего лишь предложил войти в долю и быть третьим звеном в его деле, получая с этого неплохую прибыль. Всё, чем занимался этот парень, естественно, было вне закона: коррупция, торговля оружием и контрафактом, заказные убийства и махинации в самых крупных размерах. Поначалу я был напуган. Ну конечно! Этот ирландский пацан просто заявился ко мне в офис и начал рассказывать о таких диких вещах, от которых у меня волосы дыбом встали. Но дивиденды были огромными. Я получал столько денег, что мог спокойно купить ещё одну строительную компанию. Эта блажь длилась не так уж и долго. Спустя каких-то полтора года, пришло время отдавать долги. Он пришёл ко мне вновь и попросил сделать кое-что, что не входило в рамки моих принципов. Он попросил меня подставить своего близкого друга – Троя Бэлла. Ты спросишь: «Что такого в том, чтобы подставить кого-то для человека, который взрывал конкурентов направо и налево?». Вся проблема в том, что Трой был мне, как сын, а цена, которую он должен был заплатить, оказалась слишком большой. Трой связался с наркокартелем и задолжал им знатную сумму. За такое те ребятки были готовы буквально порубить его на куски, и Счастливчик Лепрекон стал их коммивояжером. Как ты понимаешь, я не смог подставить своего друга, и это весьма разозлило моего ирландского партнёра. Чтоб ты понимала, он не угрожал мне. Даже не набирал меня после нашего последнего разговора ни разу. Просто однажды я пришёл в дом в Ванкувере и нашёл там труп своей дочери. Ты же поняла, Ева, о ком я говорю, не так ли? Этот Счастливчик Лепрекон – твой босс, великий и ужасный Джеймс Мориарти.