Текст книги "Сквозь замочную скважину (СИ)"

Автор книги: Angie Smith

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 61 страниц)

– И что бы ты сделал? – с возмущением бросила Ева. – Собрал бы вещи и удрал из-за одного моего подозрения? До того вечера ты предпочитал игнорировать моё существование.

Дауэл в долгу не остался. Его собственная ярость была яркой, как сверкающий в лучах солнца бриллиант, ослепляя его самого своим ядовитым сиянием.

– А ты не догадываешься, почему? – едко спросил Марк. – По твоей милости умер единственный стоящий человек в этом грёбанном мире. И теперь ты говоришь, что привела убийц в мой дом… – Марк на миг умолк, переводя дыхание. Он устало потёр лицо и бросил раздражённый взгляд на Еву. – Чёрт, что с тобой не так? Сколько раз ещё ты будешь подвергать других опасности?

Отчего-то эти слова ранили Еву больнее чёртовой пули. Они полоснули по старым ранам, выпуская наружу все погребённые сожаления: Байеры, Риттер, Инас, Гасан, Себастьян… все они погибли по её вине. Кто-то из них этого заслуживал, а кто-то просто попал под раздачу этой убийственной машины – сейчас это было вовсе не важно. Ева вмиг ощутила тягость смерти всех этих людей, почувствовала, как лёгкие стягивают тугие тиски, а к горлу подбирается ком. Плакать не хотелось, нет. Она уже давно выплакала своё горе. Хотелось умереть вместе с каждым из этих людей – получить пулю за любого из них, лишь бы не чувствовать этой боли внутри.

Ева взглянула на Дауэла, что продолжал сыпать обвинениями в её сторону, и молча покинула номер. Она не смогла больше оставаться в той комнате. Брэдфорд вбежала в свой пустой номер, что находился за дверь от комнаты Марка, и тут же ринулась в ванную. Став перед небольшой раковиной, Ева включила воду и судорожно умыла лицо. Легче не стало.

Ей казалось, что больнее, чем в Женеве, уже не будет. Она думала, что ей удастся оставить свои страдания в прошлом, что боль пройдёт вместе с той убийственной весной. Но шёл первый месяц знойного лета, и Ева всё ещё, изо дня в день, продолжала думать о собственных ошибках. Умерших людей не воскресишь, а это значит, что её вине нет конца. По её щеке стекала одинокая слеза. Хотелось кричать, но стены здесь слишком тонкие, да и Ева не из тех людей, что выплёскивают свои эмоции. Она всё продолжала стоять, упершись руками в края небольшой раковины, и думала, как бы ей не свихнуться этой ночью.

Двери позади тихо скрипнули, но Брэдфорд не придала этому внимания. Может, это всего лишь ветер, что гуляет этим старым домом, а, может, убийца, что пришёл покончить с ней. В любом случае, она не возражает.

К большому счастью (или сожалению) Евы, позади оказался вовсе не очередной головорез. На пороге ванной стоял Мориарти, чья тёмная фигура совершенно не вписывалась в скудный интерьер её отельного номера. Ева наспех вытерла лицо и обернулась.

– Что? – спросила она без лишних церемоний. Сколько бы ей не хотелось оставаться в компании Мориарти, сейчас Ева нуждалась в одиночестве, а потому стоило поскорее покончить с этой беседой.

– Ты долго работала на моего брата, а потому должна знать: иногда он бывает излишне драматичным, особенно в вопросах собственной безопасности.

Говоря это, Мориарти медленно приблизился к Еве и бесцеремонно уселся на бортик её старой ванной. Взглянув на него украдкой, Ева успела заметить лёгкие изменения – и дело даже не в отсутствующем пиджаке или слегка растрёпанных волосах. Нет, дело во взгляде – он был легче, смиреннее, что ли. Глядя в эти бездонные осколки ночи, Ева почти поверила, что всё в порядке.

– Дело не в… – она вздохнула. – Проблема не в Марке, а в том, что он прав. Всё, что я делаю в последнее время, – это подвергаю окружающих опасности. Все те люди, которых убил Асад в погоне за мной… Байеры, Риттер, Себастьян – все они погибли из-за моих ошибок.

Её голос слегка подрагивал, а лёгкая хрипота выдавала её волнение. Ева впервые решилась озвучить то, о чём размышляла последние несколько месяцев. Эти мысли преследовали её, они формировались в её сознании всякий раз, когда она оставалась наедине, и не отпускали, пока мозг не находил выход, фокусируясь на очередной бессмысленной работе. Озвучить их вслух оказалось легко, а вот жить с осознанием собственных слов – немного сложнее.

Мориарти смотрел на неё с нечитаемым выражением. Впервые Ева не могла предположить, что на уме у этого человека и от этого ей почему-то становилось тревожно, а руки пробивал лёгкий тремор. Она думала – он сейчас уйдёт, ведь Джеймса Мориарти никогда не донимали чужие страдания. Он был не из тех, кто готов слушать долгие, душераздирающие исповеди. Нет, Джеймс Мориарти был человеком совсем другого толка. И всё же он остался.

– Так дело в этом? – спросил Мориарти, пристально глядя на стоящую напротив него Брэдфорд. – Я не знаю, что творится в твоей голове, Ева, хотя, полагаю, что-то невообразимо глупое, раз тебя задели слова моего брата. Но в одном я уверен – винить себя в том, чего ты не совершала, – глупо даже для тебя. Все те люди мертвы, этого не изменить. Мёртвых не воскресишь.

– Ну да… – вторила Ева, – не воскресишь.

Его слова звучали, как старая мантра её начальства в MI-6. «Что сделано, то сделано», – таков был их девиз. Это была их философия, которую Ева никогда не разделяла. Бездушная фраза, что рушила всю иллюзию человечности, давая им не просто лицензию на убийство, как это было в том старом боевике про Бонда. Это была индульгенция, которой они прощали себе всё, включая загубленные жизни каждой жертвы их ошибок.

– Хватит, – вдруг сказал Мориарти, хватая её за дрожащую ладонь и медленно разворачивая к себе. – Ты должна отпустить это всё. Мне нужна ты без всего этого багажа из вины и неизлеченных комплексов.

Ева в ответ лишь безрадостно усмехнулась.

– Нужна? – спросила она. – Но зачем? Джеймс, за последние несколько месяцев я создала больше проблем, чем любой из людей в твоём подчинении. Чем любой из людей в принципе. Мои инстинкты подводят меня. Я бесполезна в этой вашей войне с Асадом.

Стоять напротив Мориарти было сложнее, чем противостоять головорезами Асада. Он смотрел на Еву так, словно мог слышать её мысли, словно уже знал, что именно она собиралась сказать. Она была для него открытой книгой, ну, а он для неё – вечной головоломкой, которую она все никак не могла разгадать.

– Бесполезна… – хмыкнул Джеймс. – Если бы ты была бесполезна, я бы не искал тебя по всей Европе. Если бы ты была бесполезна, я бы не стал ехать к Асаду, чтобы узнать, жива ли ты вообще. Если ты была бы бесполезна, я бы не пытался вытащить тебя из той тюрьмы. И, в конце концов, если бы ты была бесполезна, Ева Брэдфорд, я бы ни за что не пришёл сюда посреди ночи. Поверь мне, Ева, ты куда более полезна, чем можешь представить.

Его слова не звучали, как признание – это было больше похоже на сухую констатацию фактов, которая, в сущности, значило то же самое. Джеймс Мориарти никогда не обременял себя излишними сантиментами. Он не скажет «я люблю тебя» или «ты нужна мне», нет. Но он будет доказывать это всеми возможными способами, пока ты не уверуешь в это, как в непреложную истину. И сейчас Ева начинала верить.

– Что это должно значить? – спросила она охрипшим голосом.

– Тебе решать.

Она не помнила, кто первый из них подался вперёд, но зато помнила то тепло, что разлилось в ней вместе с их поцелуем – долгим, тягучим, как горячая смола, и приятным как самое светлое воспоминание далёкого детства. Джеймс Мориарти не поддавался сантиментам, но он всё ещё не разучился чувствовать. И сейчас, в эти долгие мгновения, Ева могла ощутить все его погребённые под толстым слоем лжи и лицемерия чувства, что вырывались наружу с каждым новым движением.

В нём была злость – злость на каждого, кто не исполнял свои обещания и убегал от проблем. Он вкладывал её в каждый лёгкий укус, который оставлял красные следы на её теле. Но была и страсть – страсть к опасности, к бесконечным погоням и запутанным загадкам. Он впечатывал её длинными глубокими поцелуями, что заставляли её ноги подкашиваться, а сердце ускорять свой ритм. В этой арабеске нашлось место агонии – боли, причиняемой собственными неудачами и потерями, которую он оставлял на её теле вместе со следами от крепких объятий. Там был и страх – ужас поражения, что касался её плеч его тёплым сбитым дыханием. В этой пёстрой мозаике скрывался истинный лик того, кого все зовут не иначе, как злодей-консультант, Джеймс Мориарти. И он был по-своему прекрасен.

Ева видела его, она ощущала его с каждым новым поцелуем, с каждым толчком и тихим стоном. Хотелось бы ей предстать перед этим человеком чем-то большим, чем надтреснутое отражение собственных ошибок. Руки, ноги, спина – всё её тело было покрыто следами собственных неудач разной степени давности. Джеймс проходился по этим шрамам, словно изучая её витиеватую автобиографию. Он без отвращения касался едва заживших следов пыток Асада, оставляя после себя легкое приятное жжение, исходящее из глубины её подгнившей души. Он целовал белёсые линии старых ран, что остались после пыток в подвалах британской разведки. Мимо его взора не прошла даже царапина от гранатной шрапнели, что попала ей в бедро ещё в Афганистане.

В номере становилось жарче. Возможно, старый кондиционер вновь барахлил, а, может, дело вовсе не в местной технике. Ева чувствовала капли пота, что стекали по её спине. Ей становилось теплее с каждым новым движением. Жар был вовсе не в воздухе – он разливался по телу, точно раскалённый воск, согревая её своим приятным теплом. Каждый миг она ощущала, как тело медленно плавится от нарастающего жара и в лёгких вдруг перестаёт хватать воздуха. С уст срываются короткие вздохи-стоны. Шуметь по-прежнему не хочется.

В какой-то миг Ева сталкивается взглядом с Мориарти и на миг забывает о том, что умеет дышать. Лёгкая дрожь проходит телом от пристального взгляда этих глаз. Тепло усиливается. И вот она вновь ощущает каждую скрытую эмоцию, теперь уже сильнее, ярче. Внизу живота, где-то под старыми шрамами, приятно тянет, а жар становится почти невыносимым. Перед глазами мелькают яркие вспышки, что едва не заставляют её кричать. Ева сжимает в руках простынь и чувствует невероятную лёгкость.

Приятное тепло отступает, оставляя их наедине с прохладной комнатой.

Она помнит последний поцелуй – короткий, лёгкий, почти невесомый. У неё нет сил говорить или, уж тем более, предпринимать что-либо, а потому она устало валится на кровать и смыкает глаза, забывая, что в этом мире есть что-то важнее крепкого сна.

***

Вилла Ле Фой утопала во тьме безоблачной летней ночи. Филип Клеман стоял у окна своего пустынного кабинета и наблюдал за тем, как тройка работников из числа прислуги забрасывают последние коробки с вещами в грузовик, что был припаркован прямо перед парадным входом. Чуть поодаль его уже ждал серый Крайслер, который должен был доставить их с Лоренсом к частному аэродрому. Его телефон, который ещё час назад разрывался от звонков помощника Асада, покоился на дне мусорного бака вместе с тем мерзким семейным портретом.

Филипу было спокойно. Единственное, что тревожило его, кроме сохранности собственных вещей во время переезда, – так это нервные припадки племянника, что вот уже несколько дней наотрез отказывался с ним говорить. Его гувернантка Лиза предположила, что парень скучает по своей частной швейцарской школе, из которой его пришлось вырвать прямо во время итоговых тестов. Но Филип слишком хорошо знал Лоренса, чтобы поверить, что мальчишке нравился тот элитный клоповник. Нет, дело было вовсе не в школе. С другой стороны, он так и не объяснил ему причины их переезда – просто приказал собрать всё необходимое и умудриться поместить это в один чемодан – и это вполне могло сойти за повод для обиды. В любом случае, у Филипа ещё будет время подумать о поведении Лоренса, а пока ему нужно поскорее покинуть этот опустевший дом.

Часы пробили полночь, когда двери кабинета распахнулись. На пороге стоял начальник его охраны – Ксавье. Он был в полной боевой готовности – из-под пиджака выглядывала тёмная кобура, а на поясе висело несколько сменных магазинов с патронами. Ксавье выглядел напряжённым, но Филип к этому привык.

– Мы готовы выезжать, – сказал он своим низким басом.

– Хорошо, – кивнул Филип. – Позови Лоренса. Я скоро спущусь.

Ксавье вышел, оставив Филипа наедине с собственными мыслями. В комнате вдруг стало одиноко – тёплый ветер из приоткрытого окна гулял от одного пустынного угла к другому, шурша разбросанными по полу бумагами. Филип в последний раз окинул взглядом столь знакомые стены и глубоко вздохнул. Он не жалел, что уезжает. В конце концов, это место никогда не казалось ему родным. Нет, это было от начала и до самого конца отцовское творение, которое должно было отойти Джулсу. Но ему досталась компания, а Филипу – менее верному и услужливому – этот монумент чужому тщеславию. Здесь прошло его детство – вплоть до того момента, когда отец окончательно разочаровался в нём и отправил в Штаты. Покидая кабинет, Филип едва ли не слышал детский смех – свой собственный смех, с которым он проносился мимо этой тёмной двери тридцать лет назад. Это было отрадное время. Мать ещё была жива, отец не выжил из ума на почве бесконечной жажды денег, а Джулс ещё не был так сильно на него похож. Где-то на том году и заканчиваются его хорошие воспоминания об этом месте.

Затем умерла мать, и всё пошло под откос. Филип помнил, как её бездыханное тело выносили из отцовской спальни, прикрыв белой простынёй, словно это было чёртово средневековье. Он со слезами на глазах выглядывал из своей комнаты, которая располагалась всего через дверь от его нынешнего кабинета, наблюдая за тем, как пара гувернанток носится с окровавленными простынями, стараясь не попадаться на глаза разъярённому отцу. На похоронах было суматошно – туда пришли практически все отцовские партнёры, и каждый из них не приминал возможностью заговорить с ним или Джулсом ради соблюдения всех мерзких формальностей. Плакал в тот день лишь Филип, за что потом знатно получил от их гувернантки, которая сказала, что слёзы – это удел смазливых девчонок, а не наследников семьи Клеман. Знала бы она, что семьи-то у них тогда уже и не было. Она умерла вместе с матерью.

Потом был школьный период, который прошёл для Филипа в разъездах, – из одного лицея в другой. Он делал всё, чтобы не вписаться в ту пижонскую среду, но всё же смог дойти до конца и даже поступил в какой-никакой колледж. Не Сорбонна, как у Джулса, но куда уж ему до него было. Отец продолжал копить злость, что вылилось в срочной ссылке за границу, – в Калифорнию, если быть до конца точным. Это были лучшие годы для Филипа Клемана, которые прошли в постоянном пьяном угаре с примесью лёгких наркотиков и беспечных отношений. Он уже и забыл об этой каменной тюрьме под названием Вилла Ле Фой с её угрожающим фасадом и ещё более угрожающими обитателями. Но отец умер, так и не дожив до своих семидесяти, а поэтому пришлось возвращаться и становиться вновь узником этой золотой клетки.

Спускаясь по лестнице, Филип мельком заглядывал в пустынные коридоры, словно прощаясь с этим одиноким домом. У двери его ждал Лоренс, смиренно стоявший рядом с Ксавье. В руках он держал небольшой рюкзак, в который, наверняка, понапихал различных гаджетов, с которыми у них будут проблемы на таможне. Ругать его Филипу не хотелось, а потому тот натянул самую искреннюю улыбку и зашагал в сторону племянника.

– Готов к путешествию? – спросил он, подходя к Лоренсу.

– Зачем нам куда-то лететь? – спросил младший из Клеманов с долей обиды.

«Чтобы выжить», – хотелось сказать Филипу, но Лоренс заслуживал куда более мягкой формулировки.

– Сменим обстановку, – Филип положил ему на плечо руку и крепко сжал, предотвращая попытки отодвинуться. – Тебе разве не надоели эти однообразные виды? Не хочется увидеть что-то новое?

Лоренс взглянул на него своими большими серыми глазами, и Филипа словно пронзило лёгким разрядом. Его взгляд был точь-в-точь, как у матери. На миг Клеману показалось, что из глубины этих серых глаз на него смотрит сама Луиза – Луиза, которую он собственноручно похоронил ещё полгода назад.

– Очередной частный колледж для богатых придурков? – выплюнул со злостью Лоренс.

Филип улыбнулся шире и ободряюще похлопал племянника по плечу.

– Никакого колледжа, – пообещал он. – Найму тебе частного репетитора. Ну, или пойдёшь в государственную школу, будешь учиться, как все нормальные дети.

Лоренса не впечатлили оба предложения, но рядом с Ксавье он был куда сдержаннее обычного, а потому молча зашагал в сторону выхода. Уже рядом с машиной Филипа остановил один из грузчиков, что сообщил о готовности груза к отправке. Они с Клеманом ещё обсудили детали отправки, пока Лоренс медленно шёл к машине. Всё это время парень то и дело поглядывал на свой новый Ролекс, который Филип подарил ему на прошедший день рождения. На миг Клеману даже показалось, что мальчишка чего-то ждёт, но тот вновь уткнулся в свой сотовый, и Филип вздохнул со спокойствием.

Попрощавшись с рабочими, Клеман двинулся к машине, но уже на подходе заметил выходящего из неё Лоренса. Его остановил Ксавье, попросив вернуться в салон.

– Я забыл кое-что в своей комнате, – возразил Лоренс. – Мне нужно в дом.

– Что такого ты там забыл? – спросил Филип, открывая дверь машины. – Садись назад. Нам нужно успеть на аэродром к часу.

– Это важно! Пустите меня, пожалуйста, – кричал Лоренс, переходя на истерику.

Больше своего невыносимого семейства Филип не мог терпеть только одну вещь – чужие истерики. Он вдоволь наслушался их в юности, когда выслушивал нервные тирады отца по поводу собственной ущербности. С того самого времени истерики стали чем-то отвратительным, чем-то до такой степени мерзким, что Филип готов был отдать всё, лишь бы избежать их. Именно поэтому он вдруг вышел из машины и сказал, обращаясь к Ксавье:

– Пусти его. Пусть идёт себе.

Лоренсу не стоило повторять дважды. Он вырвался из крепкой хватки охранника и побежал в дом, едва не упав, поскользнувшись на лестнице. Филип смотрел ему вслед с тяжелыми мыслями. Им будет сложно ужиться вместе – ему и Лоренсу. Слишком уж сильно этот мальчишка похож на своих родителей и не похож на самого Филипа. Они были разными: он – жестокий и расчетливый и Лоренс – невинный, но дерзкий. Таким, как они, гораздо комфортнее по разные стороны земного шара, – именно так когда-то говорила его мать о нём и Джулсе. Но оставить Лоренса одного он не мог – слишком опасно для такого мальчишки быть поблизости монстра вроде Асада.

Филип прождал у машины чуть больше десяти минут. Ещё немного – и он уже готов был потянуться за своим сотовым, как вдруг со стороны ворот раздался громкий гул мотора. К парадной одна за другой подъезжали громадные бронированные машины, и Филип на миг замер, наблюдая, как двор заполняется ярким светом фар дальнего видения. Ксавье приказал садиться в машину – и это было последним, что он смог сказать, прежде, чем на них посыпался град из пуль. Из бронированных внедорожников один за другим выходили люди с автоматами наперевес – облачённые с ног до головы в черную армейскую амуницию, с натянутыми на головы балаклавами и тяжелыми автоматами наперевес они напоминали каких-то уж больно карикатурных террористов. Однако у Филипа совершенно не было времени рассматривать тех, кто палит в его машину. У Крайслера хоть и имелась кое-какая защита от пуль, но долго она не продержится. Да и к тому же, где-то там, в доме, сейчас Лоренс, которого нужно вытаскивать.

Филип присел на корточки, слезая с заднего сиденья машины. Он пригнул голову, уберегая себя от осколков стекла, что сыпались на него из разбитого окна, и молил все небесные силы, чтобы этот ужас прекратился. Ксавье и остальные его ребята отстреливались снаружи, но долго это не продлиться. Террористов куда больше, да и оружие у них получше, чем табельные пистолеты. С таким обмундированием они минут за пять здесь всё с землёй сравняют. Тем временем, над головой одна за другой проносились пули. Пара попала в обшивку переднего сиденья – прямо над головой Филипа. И в этот миг дверь машины распахнулась. Филип увидел присевшего напротив него Ксавье, что кричал ему сорвавшимся голосом:

– Выходите, босс, живо!

Но Клеман словно не слышал его. Слова, произносимые Ксавье, звучали будто за десятки миль от него, доносясь тихими отголосками фраз. Состояние исступления сделало Филипа беспомощным, а потому Ксавье пришлось схватить его за руку и вытащить из машины, что медленно стала наполняться дымом. Судя по всему, была пробита обшивка бампера. Пуля застряла где-то между механизмами и вызвала короткое замыкание. Машина была уже неисправной. Филип присел, упёршись в дверцу, и прикрывал нос лацканами пиджака, стараясь не дышать въедливым смрадом. Ксавье продолжал отстреливаться, прикрывая его, но Клеман словно ощущал, что вся эта суматоха вскоре закончится.

– Держитесь, босс! – рыкнул ему Ксавье, прежде, чем его лоб рассекла пуля, и он повалился на пол, окропляя Филипа своей тёплой кровью.

Только тогда Филип увидел, что земля вокруг них была усеяна трупами его людей – Долана, Макса, Марселя – всех тех, кто охранял его покой последние несколько лет. Они лежали замертво в луже из собственной крови, оставив его один на один со смертельной опасностью. Филип продолжал надеяться, что у его племянника хватило ума спрятаться, а лучше – сигануть прочь отсюда – так далеко, как только можно было представить.

Сидеть долго на одном месте он больше не мог. Пули начали долетать до него сквозь корпус машины, и Филип стал медленно двигаться в сторону. Еще немного – и он достиг переднего бампера. В этот миг, по странному стечению обстоятельств, огонь прекратился. Люди, что обстреливали его, вдруг начали что-то громко обсуждать на неизвестном ему языке, после чего всё вновь утихло. Филип сделал ещё один шаг в сторону и мимолётно обернулся. Он украдкой взглянул на тех, кто стрелял в него, и понял, что это вовсе не безымянные террористы. Форма, символика, говор – всё это имело один общий знаменатель, и имя ему – Эла Илат.

Первая пуля ранила его в плечо. Филип по собственной глупости сделал пару резких движений, возвращаясь в исходное положение, после чего раздался громкий хлопок – и тело в области ключицы пронзила острая боль. Пуля прошла навылет и, к большому счастью, не задела жизненно важных органов. Всего-то отняло руку – Филип ожидал худшего. Боль по-прежнему была невыносимой. Ему хотелось закричать, но он боялся, что его заметят и прикончат куда раньше положенного. Хотя те, кто стреляли, и без его знаков понимали, что вот он – лежит беспомощный, истекая от сквозной раны. Бери и стреляй. Но они чего-то ждали, и Филип всё никак не мог понять, чего.

Спустя какое-то время, может, минуту, а, может, и больше, Клеман услышал хлопок машинной двери. Затем последовали поспешные шаги. Боль не позволяла Филипу сконцентрироваться, но он смог всё же расслышать что-то знакомое. Если он не бредил – то человек, что вышел из машины, мог оказаться его старым знакомым. Вскоре шаги стали громче, и Филип понял – к нему кто-то приближается. Он прижался к машине и стал медленно отползать в противоположную сторону. Умом он понимал, что уже не выберется из этого ада, но тело продолжало сопротивляться. Филип всё отползал дальше, пока из-за капота Крайслера он не увидел знакомую фигуру. Зейд Асад навис над ним своей большой грузной тенью. В руке у него был заряженный Браунинг, а на лице играла зловещая улыбка.

– А я ведь предупреждал тебя, Филип, не стоит пытаться меня переиграть, – сказал он, делая шаг навстречу Клеману. – Все вы, глупые болваны, думаете, что умнее меня, что можете нагнуть меня своими дешёвыми фокусами, – он усмехнулся. – Но я – не ваши пижоны из Сити. Я родился и вырос на войне. Каждый ваш шаг мне заведомо известен. Все вы – жалкие перебежчики. Ты, Риттер – всё, что вы умеете, – это защищать свои собственные задницы.

Филип смотрел на Асада с ненавистью. Он всё отодвигался дальше, пока не отполз так далеко, что корпус машины больше не прикрывал его, и Клеман мог видеть во всей красе Виллу Ле Фой. Асад продолжал наступать, но Филип не готов был сходиться с ним в схватке – ни в физической, ни в словесной. Он был слишком слаб и почти смирился со своей участью. Напоследок Клеман ещё раз бросил взгляд на окна собственного кабинета и едва не обомлел, увидев в них фигуру Лоренса, что завороженно наблюдал за всем тем ужасом, что творился внизу. Ему хотелось крикнуть, хотелось завопить «Беги!» этому глупому мальчишке, но у него больше не осталось времени…

– Надеюсь, твой самолёт в Рио не будет тебя ждать, – сказал со звериным оскалом Асад, прежде, чем взвёл курок своего Браунинга. Последнее, что видел Филип, – глаза Зейда – бездушные и тёмные, как сама адская бездна.

Громкий выстрел сотряс тишину марсельского пригорода. Тело Филипа Клемана с глухим ударом повалилось на бетонный бордюр, а мёртвый взгляд устремился в пустоту. Из глубины Виллы Ле Фой за этим всем наблюдали любопытные серые глаза молодого мальчишки, который больше не хотел бежать. Он смотрел на трупы всех тех, кто должны были стать его защитниками, и ощущал мгновенное поднесение. Зло победило над иным злом. Убийца его семьи мёртв. Теперь он один – последний из Клеманов.

Комментарий к Глава 5.1 Последний из Клеманов

Это первая часть финальной главы в этой истории. Она вышла куда более статичной и

эмоциональной – таковой и задумывалась. Мы на финишном пути, вторая часть подведёт итоги этого длинного пути, а пока – приятного прочтения!

========== Глава 5.2 Война ==========

Krieg… Aufgestanden ist er, welcher lange schlief,

Aufgestanden unten aus Gewölben tief.

In der Dämmrung steht er, groß und unerkannt,

Und den Mond zerdrückt er in der schwarzen Hand.

– «Krieg», Georg Heym [1]

Они смотрели этот ролик уже третий раз за этот день. Все до единого носвостные каналы Франции теперь передавали одну лишь новость – наследник семейной империи, третий по состоянию человек в стране и один из совладельцев крупнейшего в Европе оружейного холдинга «ARES inc.» Филип Клеман мёртв. Его тело было найдено среди трупов его собственных людей у парадного входа в фамильное поместье Виллу Ле Фой. Когда Ева впервые услышала эту новость, то подумала, что спятила – она не понаслышке знала о безграничном безумии Асада, но даже для него столь показательное убийство теперь казалось непростительной дерзостью.

Кадры из виллы ужасали – залитый кровью бордюр, полусгоревшая машина и тела – десяток трупов, устилающих собой дорогу ко входу в поместье. Местные стрингеры умудрились пробраться в сам дом, но не нашли там ничего, кроме пары пустых коробок и детского рюкзака с эмблемой швейцарской частной школы, наполненного разного рода электроникой. Глядя на эти кадры, Ева подумала о Лоренсе – эти вещи, скорее всего, принадлежали ему. Схожие предположения были и у одного из детективов, что работали над этим делом. В своём интервью этот мужчина заявил, что тело парня так и не нашли среди остальных трупов, из чего следует, что он ещё мог уцелеть. Но шансы на подобный исход настолько малы, что им вряд ли стоит даже давать парня в розыск.

Дальше следовали предварительные заключения баллистиков, что анализировали калибр пуль, найденных на месте преступления, делая совершенно пустые в своей основе предположения. Затем шли долгие речи с уст пресс-секретаря местного отделения полиции, что из раза в раз повторял одно и то же о возможной причастности местных преступных группировок. На этом моменте экран телевизора погас. Мориарти выключил его, раздражённо бросив пульт на рабочий стол. Еве не стоило смотреть на него, чтобы понять – он разделяет её искреннюю ненависть ко всей сложившейся ситуации. Очередное представление Асада увенчалось успехом и теперь, как и несколько месяцев назад, оно стало чуть ли не главным событием во всём ЕС.

Людей, убивших Клемана, наверняка найдут – это будут местные отбросы и бывшие зеки, которых так легко подставить. Вероятнее всего, те люди даже не поймут, во что они ввязались, когда им дадут пожизненные за, как минимум, двумя статьями. Так было с делом Нассау, убийством бывшего Папы и даже со взрывом в здании Зала заседаний Совета ЕС. Здравомыслящий человек подумал бы, что это полнейший сюр и небылица, да только теперь для них это была суровая реальность, с которой приходилось мириться. И никому – ни Еве, ни Дауэлу, ни, тем более, Мориарти это было не по душе.

Все трое они сидели сейчас в тесном номере очередного придорожного отеля на окраине Болони и предавались каждый собственным домыслам. Мориарти искал что-то в своём сотовом, пока Дауэл предавался чтению интервью Асада для редакции GQ, продолжая наполнять эту тесную комнату запахом табачного дыма от новенькой пачки Бенсона, которую он купил на подъезде в город. Еву воротило от сложившейся атмосферы – они ехали непонятно куда невесть для чего, и рисковали собственными жизнями ради иллюзорного плана, деталей которого никто кроме Дауэла так и не знал. С каждым новым городом, с каждой короткой остановкой по пути до заветного Версаля людей Асада становилось больше. Они наполняли собой, казалось бы, каждый уголок этого длинного пути. Скрываться от всех было невозможно – временами в ход шло оружие, а иногда – банальная смекалка, но всё это не спасало от патовых ситуаций, когда её руки окропляла чужая кровь, а бежать приходилось так быстро, что едва ли хватало сил, чтобы найти самый безопасный путь. И в такие моменты, глядя на мерцающие позади огни преследовавших её машин, Ева проклинала всё – каждое своё решение, каждый шаг, что привёл её в эту дыру под названием Франция.

Они жили в наиболее неприметных и едва ли не самых дешёвых отелях, перебиваясь едой из заправок и отвратительным растворимым кофе. Дауэл всё чаще молчал, а Джим продолжал добивать себя новостями об Асаде. Всё это могло бы с лёгкостью сойти за ад, если бы Ева ещё имела в себе хоть каплю веры в нечто подобное.

Смрад табачного дыма пробрался к её лёгким, и Ева едва не задохнулась от его копоти. Она не курила ещё со времён Будапешта. Горький привкус Бенсона больше не вызывал у неё прежнего умиротворения. Теперь он пропитался не самыми приятными воспоминаниями, которые в очередной раз напоминали Еве о безумии собственной жизни. Она бросила короткий взгляд на задумчивого Дауэла, что продолжал пялиться в приоткрытое окно, делая короткие затяжки. Дышать дымом становилось невыносимо.

Ева поднялась с кресла и подобрала со стола отполированный начисто Браунинг, пряча его за пояс джинсов. Марк едва ли обратил внимание на её действия, чего не скажешь о Мориарти. Тот на миг оторвался от своего сотового и окинул Брэдфорд скептическим взглядом.