Текст книги "Сквозь замочную скважину (СИ)"

Автор книги: Angie Smith

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 61 страниц)

«На заре новой эпохи происходит критический перелом сознания. Мысли о былом, о жизненном сменяются страхом перед бездной неизвестности. Люди, привыкшие к уставленному ходу событий теперь должны научиться жить «не так», жить, с позволения сказать, «по-новому». Какое уж будет это «новое», да и новое ли оно вообще – вопросы, как говорится, образные и точные ответы на них просто не предвидятся. Чаще всего, перемены в сознании происходят не мгновенно – это всё издержки людской природы, которая, словно заправский конъюнктурщик, требует времени на обработку всей положенной информации, а лучше всего – в материальном виде, так чтоб и поглядеть и оценить своим псевдокритическим мышлением можно было… Вроде договора о распаде СССР или дула АК-47, приставленного к виску бравым афганским солдафоном. Один мой старый знакомый однажды сказал: «Больше чем на самих себя мы любим смотреть только в прошлое. Оно подобно зеркалу, которое мы ставим перед собой в душной комнате. Иногда мы поглядываем туда, а кристально чистая поверхность в то время становится всё более запотевшей от влаги времени, скрывая от нас все неприятные детали и облачая былое в лёгкий сентиментальный блюр. По моему мнению, лучше разбить зеркало…»

Ева захлопнула книгу и бросила в сторону. Монография некой С. Далтон, которую она откопала в закромах богатой библиотеки Дауэла, с грохотом упала на пол ванной. По поверхности мутной воды, в которой она лежала последние полчаса, пошла лёгкая рябь. На миг показалось, что из щели в двери подул легкий ветер. Ева поджала под себя ноги, глядя, как из мыльной глубины один за другим показываются её шрамы. Шов на бедре, оставшийся после очередного допроса Асада, несколько глубоких царапин на голени, что появились после того, как её избитую волокли холодными коридорами будапештской тюрьмы. Казалось, время нарочито оставляет на её теле эти уродливые засечки – по одной за каждый прожитый день. И вот уже кривая её жизни отпечаталась белёсыми следами на теле, напоминая Еве, как дорого ей обошёлся каждый новый вздох.

Ей тяжело смотреть на себя. Ева никогда не страдала излишним самолюбованием, а уж в последние годы, когда поводов смотреть в зеркало чаще, чем два раза в день не было, эта черта постепенно атрофировалась в ней, как ненужная в ходе деструктивной эволюции сознания. Но никогда ещё Ева не испытывала такого отвращения, созерцая собственное тело. Она поднесла руку к выступающей отметине на бедре и медленно провела пальцами по её гладким краям. Боли не было, но омерзение осталось.

Тихо выдохнув, Ева обняла руками плечи, пытаясь ощутить материальность собственного тела. Оно всё ещё казалось чужим – инородной оболочкой, в которую её облачили прескверные обстоятельства. Везде и повсюду на ней проглядывались следы одного человека, который теперь неспешно гнил в безымянной могиле на женевском кладбище. Глядя на собственное отражение в мутной водной глади, Ева на миг не смогла отвести взгляда. Из пенной глубины на неё смотрела пара карих глаз – они не были похожи на её собственные – темнее, глубже, красивее. Вокруг глаз медленно стал вырисовываться женский силуэт – скулы, лоб, полные губы и длинные смоляные волосы, обрамляющие лицо своими гладкими волнами. Глаза были пустыми, их зоркий взгляд пронзал Еву своим мёртвым холодом, заставляя невольно поёжиться. Из глубин на неё смотрел монстр, кракен, готовый утащить её в своё логово где-то в закоулках замочной скважины. Ева засмотрелась в эти глаза, словно пытаясь найти в них понимание. Однако в ответ получала лишь мёртвое осуждение.

Неподалёку послышался скрип, и оголённых плеч коснулось холодное дыхание ветра. На мгновение Еве показалось, что глаза из глубины ей подмигнули. Но она этого так и не увидела, ведь перевела свой взор на дверь ванной, что теперь была открытой. На пороге стоял Джеймс. В своей тёмно-синей рубашке с закатанными до локтей рукавами он всё ещё мог показаться угрожающе опасным – таким и являлся, – но для Евы этот вид отдавал чем-то непривычно домашним, а от того нравился куда больше его привычных строгих нарядов.

Джеймс не заходил дальше двери. Он смотрел на Еву с расстояния приемлемой близости и с непоколебимой бесстрастностью рассматривал видимые части её тела. Этот взгляд сложно было назвать осуждающим или пренебрежительным – Джеймс сам был не понаслышке знаком со шрамами, но его боевые ранения всё ещё оставались для Евы загадкой. Сама же она теперь была перед ним, как распахнутая книга – автобиография. Детство отпечаталось на тонких фалангах пальцев старыми шрамами от ударов учительской линейки, которой её втайне от родителей лупили в частной школе. Юность расцветала на коленях белыми следами от старых царапин, которые Брэдфорд понасадила себе, пока рассекал родной Трурро на новеньком велосипеде, разнося отцовские заказы. Запястьями струились отметки её студенческой молодости – несколько старых следов от стекла и царапина, полученная во время очередной факультетской попойки. Страница перевернулась. Рёбра были усеяны шрамами её фривольной и опасной взрослости. Годы, когда былая юношеская спесь уже должна кануть в пучине рационального мышления, легли на её тело мириадами мелких и не очень шрамов, несколькими кривыми швами и уж совсем неприглядными рваными ранами, что только-только начали заживать.

Ева чувствовала себя мерзко. Она с силой прижала к себе руки, скрывая грудь. И что-то нелепое было в её движениях. Что-то, от чего давно стоило избавиться в присутствии Джеймса. Ведь он смотрел на неё без доли омерзения. Глядя на Мориарти, Ева не видела ничего, кроме скупого понимания и лёгкой доли злости – не на неё, скорее всего. Однако взгляд этот всё ещё её нервировал.

– Зачем ты пришёл? – тихо спросила Ева, пытаясь совладать с собственной неловкостью.

– Я писал тебе час назад, но ты не ответила.

– И ты резонно предположил, что можно врываться в ванную без стука?

Ева всё рассматривала блики от потолочной лампы, мерцающие на водной глади, так и не решившись сойтись взглядом с Джеймсом. Мокрые волосы, изрядно отросшие за последние несколько месяцев, спадали на лоб своими вьющимися прядями, но смахнуть их Ева не могла. Руки крепко сжались в замок на её груди, и разомкнуть их было невозможно.

– Я бы не пришёл, если бы это не было важно, – сказал Джеймс с присущим ему пренебрежением.

– Безусловно… – Ева нервно усмехнулась.

Она едва поёжилась от холода, когда со стороны двери послышался шорох. Спустя миг, над ней уже навис, подобно тени, Джеймс, который без лишних церемоний присел на край ванны. На миг показалось, что всё это – чистый сюр, иллюзия, навеянная навязчивыми мыслями. По лицу прокатилась холодная капля, упавшая с волос. Казалось, что Ева плачет, но её эмоции закончились два месяца назад, где-то между Женевой и Шеврье, когда позади сияло зарево разгромленного Зала заседаний Совета ЕС, а в мыслях раздавался зловещий щелчок выстрела. И она раз за разом умирала, ощущая, как фантомная пуля рассекает её голову.

Капля упала в воду, создавая лёгкую рябь.

– Ева, – позвал её Джеймс.

Брэдфорд так и не обернулась. Она смотрела вперёд своим пустым взглядом, постепенно теряя ощущение реальности. Её взгляд блуждал по ослепительно-белому кафелю, покрывавшему стены, а мысли вновь раз за разом возвращались к ранам прошлого.

Где-то на предплечье заныл шрам от ржавого гвоздя, что полоснул по руке, пока Брэдфорд выбиралась из своего укрытия в женевской заброшке.

– Что? – тихо спросила Ева.

– Взгляни на меня.

Это уже становилось смешно. Ева чувствовала себя провинившимся ребёнком, которого вот-вот должны были отчитать. И Мориарти прекрасно мог бы сойти за моралиста, если бы не все его былые грехи и полный разлад с совестью. Поэтому Ева резонно ждала от него чего-то возвышенно-циничного – какой-то очередной длинной речи на тему её самоопределения, которой обычно заканчивались их вечерние беседы, или, как минимум, привычной издёвки.

Поднять взгляд оказалось труднее, чем она предполагала. Брэдфорд выпрямилась, упираясь спиной в холодную стенку ванной, и, не размыкая рук на груди, подняла свой взор на Мориарти.

– Чего ты хочешь, Джеймс? – устало спросила она.

– Дай руку, – не попросил – потребовал Мориарти, и Ева оказалась в лёгком трансе от его слов.

Она нервно смотрела на протянутую ладонь, ощущая, как хватка собственных пальцев постепенно слабеет. И вот она уже осторожно протягивает руку в ответ и вместе с тем невольно чувствует, как часть её воображаемой брони растворяется в тёплом воздухе ванной. Джеймс ловко ухватил её предплечье и аккуратно провёл большим пальцем по свежему шраму.

– Болит? – спросил он.

Ева сглотнула. По телу прошла лёгкая дрожь. Шрам болел, остатки ржавчины всё ещё не вымылись из краёв раны, как бы Ева не обрабатывала её, но Джеймсу об этом знать не стоит.

– Нет, – ответила она.

Мориарти криво усмехнулся и отрицательно замотал головой.

– Не сдерживай боль, – сказал он, и в этих словах не было приказа или ожидаемого укора, нет. Это была просьба – сухая, неприкрытая просьба открыть ту часть натуры, которую Ева старалась держать подальше от посторонних глаз, пряча за сцепленными зубами и натянутыми улыбками.

И ей хотелось открыться, хотелось взреветь во весь голос от пульсирующей боли, что проносилась телом, огибая каждый кривой шов, каждую рваную царапину и глубокую ссадину. Вот только, как это сделать, Ева не знала.

– Я уже привыкла, – искренне призналась она.

– Я знаю, – Джеймс вновь провёл по шраму, слегка надавив на него большим пальцем. Ева всё ещё ничего не ощущала. – Моран показал мне видео с допроса. Тебе не стоило молчать.

– Болтливые долго не живут. Старый закон допросов, которому меня научил Марк Дауэл, – Ева невесело усмехнулась, и взгляд её вновь упёрся в водную гладь, на которой она больше не видела тех мёртвых глаз – теперь из мутной глубины на неё смотрело два кривых отражения – злодей-консультант в своём домашнем обличии и его полумёртвая спутница, которой всё ещё есть, что терять и ради чего терпеть эту немыслимую боль. – Да и к тому же, – заговорила после небольшой паузы Ева, – от этого зависела не только моя жизнь.

– Ты в мученики заделалась? – с нескрываемым сарказмом спросил Джеймс.

– Нет, – выдохнула Ева, перехватывая его руку своей и осторожно сплетая их пальцы вместе. На её губах заиграла лёгкая улыбка. – Просто понимаю, что без тебя этот чёртов континент и дня не протянет. Асад сожрёт его и не подавится.

Лицо Джеймса было ближе, чем она могла предположить. Ева смотрела на него снизу, ощущая, как чужое тёплое дыхание касается её лба, а губы проводят поцелуем по виску, оставляя после себя лёгкое жжение. И ей хотелось утонуть в этих ощущениях, хотелось сохранить этот момент в вечности и переигрывать его заново, раз за разом, оставаясь в душной ванной среди тёплого пара и мутной воды, что постепенно скрывала в своей глубине её уродливую натуру. Здесь было безопасно – в этом неприметном уголке пустынного французского поместья, которого ещё не коснулась безжалостная рука хаоса, царствующая нынче на просторах Европы.

– Мы покончим с ним, – сказал Джеймс с немыслимой искренностью намерений.

И Ева верила ему, но собственный страх заставлял усомниться в реальности столь прекрасной перспективы.

– Откуда такая уверенность? – спросила она.

– Кое-что изменилось.

– Что?

– Спустись вниз и увидишь, – загадочно ответил Джеймс, после чего поднялся и пошагал к выходу.

Ева завороженно смотрела ему вслед, пытаясь осознать то, что он ей сказал. Последние месяцы в их деле с Асадом не было никаких продвижений – всё застопорилось прямо после Женевы – Совет ЕС всем своим складным составом взлетел на воздух, в Европе воцарился траур, плавно перешедший в массовые, воинственно настроенные манифестации, а виновник этого коллапса затаился в одном из своих многочисленных убежищ, выжидая лучшего момента, чтобы нанести свой следующий удар. И даже их переменчивый, но всё же надёжный информатор в лице Дауэла больше не выходил на связь. Только потом, спустя какое-то время после взрыва, Ева узнала, что Марк был в Женеве. И пусть ей не было жаль его, пусть она не скорбела по этому психу, стоило признать – без его помощи у них исчез единственный достоверный источник информации, который привносил хоть какую-то ясность в этот бесконечный поток из событий.

Уже одеваясь, стоя у небольшого настенного зеркала, Ева всё гадала, что ждёт её внизу. Безо всяких сомнений это было нечто стоящее, и от этого становилось ещё более страшно. Ева знала, кто такой Зейд Асад и на что он способен, – события недалёкого прошлого позволили ей вблизи рассмотреть безжалостную и циничную натуру этого человека. Порой, вспоминая холод армейского Браунинга, из которого она застрелила обоих его детей, слыша зловещий хлопок выстрела, Ева ощущала на себе его взгляд. Эти глубокие карие глаза – холодные демонические бездны, так похожие на те, которые унаследовала Инас, глядели на неё своим фантомным взором, прожигая невидимой яростью. И Еве становилось дурно от собственной власти, она чувствовала тяжесть оружия в своих руках и понимала, что в тот миг только она – не Зейд, не Гасан и даже не Джеймс, а она – решала исход событий. В очередной раз ощущая на себе этот взгляд, Ева не могла сдержать ухмылки.

Натянув первые попавшиеся под руку вещи, Ева прихватила с собой сотовый, на котором было четыре новых СМС от Джеймса, и выбежала из смежной с ванной спальни. Первый этаж встретил её привычным холодом – какой бы не была погода за окном, плотные бетонные стены не позволяли просочиться сюда и капле летнего тепла. На стене, напротив дивана, где расположился Джеймс вместе со своими многочисленными заметками, больше не было той гигантской инсталляции из новостных вырезок и распечаток. На её месте красовался телевизор, который теперь вещал очередной выпуск международных новостей.

– Ты хотел что-то показать мне, – напомнила Ева, подходя ближе.

– Смотри, – Мориарти снял видео с паузы, и, вмиг замершая в неестественной позе диктор, заговорила своим приятным тонким голосом.

Она вещала на французском, но Еве не сложно было уловить суть – речь шла о военной реформе ЕС. На экране мелькали кадры из прошедших по всей Европе митингов «За мир и порядок», венчавшихся как вполне себе либеральными лозунгами, вроде «Европа против терроризма», так и множеством откровенно шовинистичных и экстремистских заявлений, что только накаляли и без того напряженную обстановку. Вскользь были показаны кадры из Люксембурга, который вот уже второй месяц пребывал в трауре, поминая погибшую в женевском взрыве герцогиню Терезу Нассау. Со слов Джеймса, Еве не многое удалось узнать об этой женщине. Все, что ей известно, – Тереза Нассау была активным общественным деятелем, имела свой частный фонд в поддержку жертв войн на Ближнем Востоке, обладала авторитетом в узких кругах европейской знати и всем сердцем ненавидела Зейда Асада, который, по последним данным, был причастен к гибели её единственного сына. При виде её фото на экране, Ева невольно покосилась на Джеймса, который теперь казался ещё более напряжённым, чем прежде.

Тем временем, диктор всё говорила о каких-то кадровых изменениях среди верхушки ЕС, после чего съемка очередной манифестации – в Амстердаме, кажется, сменилась панорамным видом на парадный вход Бундестага, где в тесном кольце из журналистов стоял новоиспечённый министр обороны ФРГ. В отличие от своего предшественника, который не запомнился Еве ничем, кроме своих длинных интервью на тему необходимости инициативы демилитаризации, этот парень был более лояльным к воцарившемуся хаосу.

– Европа пошла по пути наименьшего сопротивления, и вот, к чему нас это привело, – говорил этот безымянный лидер мнений. – От имени всего федерального правительства я могу с уверенностью заявить, что, впредь, мы не допустим столь фатальной ошибки. И в этом нам поможет новая инициатива, разработанная совместно с обновлённым составом Совета ЕС. Последние несколько месяцев мы совещались со светлейшими умами нашего континента, пока не дошли до единого решения. И имя ему «Проект Баал*». И представить его я попрошу человека, который стоял у истоков этого революционного решения. Господа, встречайте – куратор проекта, владелец крупнейшего военно-промышленного холдинга в Европе, филантроп и мой дорогой товарищ, господин Зейд Хасан.

В этот миг внутри Евы что-то оборвалось. Она смотрела на до боли знакомое лицо на экране и с трудом осознавала реальность происходящего. Казалось бы, всего миг назад она слышала его хриплый голос из барахлящего динамика в той богом забытой будапештской тюрьме – и вот он – серийный убийца и торговец смертью – на всю Европу вещает о важности сохранения мира.

– Какого чёрта? – сорвалось с её губ.

Асад добрые пять минут рассыпался в благодарностях за предоставленную честь, после чего ещё с десять минут потратил на пафосное вступление, в котором он вкратце уместил все стратегические ошибки ЕС – от тотальной бюрократизированности системы до откровенного ханжества в вопросах внутренней и внешней обороны. «Позёр», – думала Ева, вслушиваясь в затянувшуюся тираду о нарастающей опасности террористических актов в регионе. Ото всех этих резких фраз и спорных формулировок так и несло самолюбованием – Брэдфорд видела, какое немыслимое удовольствие приносила Асаду эта речь. И от этой мерзкой ухмылки, мелькающей на его грубом лице, было поистине противно. В памяти мелькали виды объятой дымом Женевы, устланный трупами дом семьи Байер, окровавленное тело Генриха Риттера, Моран… В руке вновь ощутилась фантомная тяжесть армейского Браунинга, и Ева очень хотела увидеть перед собой свою последнюю цель. Но сейчас она была слишком далеко, чтобы её догнала даже самая дальняя пуля. Зейд Асад с видом заправского дипломата теперь на весь ЕС вёл беседы о мире и посылал свои натянутые улыбки в десятки объективов камер.

– Я вынашивал эту идею последние полтора года, – продолжал он свою торжественную речь, – с тех пор, как ситуация на Востоке усугубилась, а поток беженцев через наши границы стал превышать пятьдесят тысяч человек в год. Участившиеся случаи взрывов в местах массового скопления людей, как это было в конце прошлого года в Италии, а затем и женевские события только укрепили мою веру в то, что пришло время перемен. Проект Баал, который представил мой коллега, будет новой вехой в истории современной Европы. В рамках этой инициативы мы планируем не просто усилить оборонную мощь нашего региона, но и сделать нечто революционное. В наших планах создание единых европейских войск, которые обеспечат нам безопасность в случае непредвиденной внутренней или внешней агрессии. Как единоличный руководитель холдинга ARES inc. могу сказать, что наши эксперты совместно с французскими и итальянскими партнёрами уже ведут работы по составлению предварительного проекта в рамках этой инициативы, и уже вскоре мы сможем представить его на ваш суд…

На этом прямое включение прервалось, и изображение парадного входа в Бундестаг сменилось яркой студией утренних новостей. Видео всё шло дальше, но Ева больше не вслушивалась в слова диктора. Она молча смотрела на экран, силясь осознать всё произошедшее. Начать стоило с того факта, что самый опасный человек во всей Европе теперь заправляет её безопасностью, а закончить вероятнее тем, что «Проект Баал» – это смертный приговор всей европейской демократии. Но мысли Евы словно не хотели складывать всё случившееся в единую, цельную картину. Перед глазами маячило лицо Асада, а в голове творился форменный коллапс. Ева даже не заметила, как видео на экране было поставлено на паузу.

– Что скажешь? – спросил спокойным голосом Мориарти.

– Это – пиздец, – сухо изрекла Ева. – У меня больше нет слов. Ты знал, что он планирует сделать?

Мориарти отрицательно мотнул головой.

– Нет. Но я догадывался, что подполье ему быстро надоест. Такие, как Зейд, не привыкли прятаться по углам и тихо творить анархию. Собственная неприкосновенность делает их идиотами. Им нужно внимание. Как говорил один мой враг: слабость гения – нужда в аудитории.

Ева окинула взглядом бесчисленное количество заметок, что занимали всё пространство кофейного столика. Каждая из них знаменовала собой какой-то шаг со стороны Асада, но нигде – ни в одной статье или короткой заметке не значилось его собственное имя. Всё это время он оставался персоной без лица и имени – грозной тенью, что нависла над Европой. И это защищало его, делало Зейда Асада неприкосновенным перед суровой буквой закона или ещё более суровыми конкурентами. Сейчас эта спасительная ширма пала.

– И ради всего этого он решил послать к чёрту всю анонимность? – с недоверием спросила Ева.

– Отчасти, – ответил Джеймс. – Предполагаю, ещё одной куда более важной причиной стали деньги. Ты ведь слышала, что говорил наш «единоличный владелец ARES inc.»?

Она слышала всё до последнего слова, но только сейчас – когда перед ней нет его лица, нет мерзкой ухмылки и пронзительного взгляда карих глаз, она смогла уловить суть сказанного.

– Так у него больше не осталось партнёров, – заключила Ева.

– Половину из них он прикончил на вилле у Риттера, во время того ужина, а остальных – пустил на столовую утварь в последующие несколько месяцев. Часть его счетов обнулилась после смерти Ханны Асад. Поставки на Восток тормозят судебные иски, которые курировала ещё покойная Тереза Нассау. Если у него и остались какие-то средства, то этого вряд ли хватит до конца лета.

Слова Джеймса могли прозвучать ободряюще, но только не при сложившихся обстоятельствах. Они объясняли мотив, что двигал Зейдом, но не давали понять, что им стоит делать дальше.

– С этой инициативой денег у него будет достаточно, чтобы не иметь никаких партнёров на стороне. Вся Европа будет платить ему за содержание их бесполезной армии. И тогда эта чёртова война будет неизбежной… – её речь оборвал тихий стук в дверь. – Кто это? – спросила Ева, глядя на Джеймса.

Тот в ответ лишь пожал плечами, и Еве вдруг резко стало не по себе. Она почувствовала себя уязвимой, не имея под рукой никакого оружия. Пистолет остался в комнате, а карманный нож она никогда не носила с собой. И пусть это была всего лишь превентивная мера, пусть она не собиралась палить в этом доме, ведь понимала, что ни один убийца не станет стучать, прежде чем вломиться вовнутрь, нездоровая паранойя заставила Еву схватить лежащие на столе острые ножницы – для перестраховки.

Мориарти подошёл к парадному входу и, заглянув в зрачок, едва ли не мгновенно отворил дверь. Ева стояла позади него, сжимая в руке сверкающие отполированным металлом ножницы, и ощущала, как былое волнение перерастает в приступ лёгкого шока. На пороге стоял Марк Дауэл, но Ева едва узнала его. Вид у него был такой, словно его только что вытащили из-под завалов горящего дома – костюм-двойка свисал хаотичными лоскутами с широких плеч, сквозь белую рубашку просачивались яркие пятна крови, а на вспотевшем лице красовалось несколько свежих ссадин. Стоит ли говорить, что от былого лоска осталась лишь пара сверкающих платиной запонок, что болтались на расстёгнутых рукавах.

– Ну, здравствуй, братец, Ева, – Марк отсалютовал ей окровавленной ладонью. – Может, впустите?

Джеймс отступился, позволяя ему медленно войти в дом. Взгляд у Мориарти был сосредоточенным – он размеренно рассматривал всё то хаотичное полотно из ран, расцветших багровыми пятнами на теле у Марка, пока сам Дауэл хромой, но бодрой походкой проходил вглубь гостиной. Ева же лишь растерянно стояла в сторонке, пытаясь понять, правильно ли она расслышала то, что сказал Марк.

– Как ты… – слегка озадаченный вопрос Джеймса был прерван лёгким смешком.

– …выжил? – закончил Марк. – Это довольно долгая история. Давай оставим её на то время, когда от меня перестанет нести, как от полуразложившегося трупа.

– Ты ничего не хочешь объяснить? – в вопросе Мориарти слышались нотки раздражения.

Ева молча смотрела на то, как эмоции сменяют друг друга на лице Джеймса, пробивая броню из привычной отрешенности, после чего мельком поглядывала на спокойного Дауэла, ощущая странное чувство дежавю. Зоркий взгляд выцеплял все мелкие детали: изящные черты лица, чёрные как смоль волосы, нервные подёргивания пальцев – словно в ритме какой-то старинной сонаты – и глаза – тёмные, точно сама ночь. Казалось бы, если поставить этих двух людей друг напротив друга, они будут напоминать искривлённое отражение друг друга, в котором совершенно чётко проглядывается один общий знаменатель – пустой, пропитанный безразличием ко всему окружающему взгляд.

– Позже, Джеймс, – ответил Дауэл, скидывая с себя потрёпанный пиджак. – Сперва мне нужно привести себя в подобающий вид.

Он удалился раньше, чем Ева успела осознать сам факт – константу – его присутствия. Вдали скрипела деревянная лестница. Раздавались тяжелые шаги. Её бывший палач пошёл смывать последствия своей собственной казни, и у Евы это едва не вызвало нервный приступ смеха. Но почти сразу мысли о Дауэле вернули её на несколько мгновений в прошлое, где из всего обилия реплик, сказанных Марком, Брэдфорд вспомнила ту, которая не давала ей покоя последние десять минут.

– «Братец»? – спросила она сидевшего на кресле Джеймса.

– Ева… – и одно лишь это обращение, произнесённое с нескрываемым раздражением, должно было остановить весь их так и не начавшийся разговор.

Оно было словно предупреждением, выстрелом в воздух, прежде чем в тебя полетят настоящие пули из непробиваемых аргументов и непроходимой упрямости. Но Еву это больше не волновало. Она не могла позволить этому разговору кануть в пучине чужой злости, а поэтому продолжила:

– Может, просветишь, когда ты собирался мне об этом сказать?

– Это было несущественным, – ответил, как отрезал Мориарти.

И от его слов Ева почувствовала столь сильный прилив злости, что на миг забыла о привычной дистанции.

– «Несущественным»? – возмутилась она. – В какой момент это стало несущественным? Когда он преследовал нас по всей Европе, оставляя те дурацкие записки, когда пытался меня прикончить, когда взорвал склад или чуть не убил жену Паоло? Или, может, тогда, когда он допрашивал меня в подвалах MI-6? – Ева на миг умолкла, окинув взглядом непоколебимо спокойного Мориарти. – Ты ведь знал, ты мог всё остановить…

На какое-то время в комнате повисла тишина. Ева тяжело дышала, ощущая, как от нервного всплеска голову стягивает нарастающей болью, а в висках неприятно пульсирует кровь. Хотелось выпить привычную дозу болеутоляющих, а ещё лучше – в комбинации с каким-то двадцатилетним бурбоном, что завалялся в коллекции Дауэла.

Джеймс, какое-то время молча сидящий напротив, вдруг заговорил тихим, вполне себе спокойным тоном:

– Ты правда думаешь, что всё так просто? Полагаешь, Марк Дауэл – это очередной сентиментальный идиот, которому не плевать на родственные связи? Ты ведь работала на него, Ева, когда я нанял тебя. Ты видела, чего стоит личность Марка Дауэла, – Джеймс опустил взгляд на старый шрам, выглядывающий из-за ворота Евиной кофты – след от металлического кастета, который оставил один из людей Дауэла. – Когда я говорил, что мы больше не работаем вместе, это была правда. Родство – лишь факт, который никто из нас не в силах поменять. Поэтому последние несколько лет мы старательно его игнорируем.

Ева слушала эту длинную речь со смешанными чувствами. Одна часть её – эмоциональная и излишне экспрессивная – твердила послать Джеймса к чёрту с его циничными объяснениями. И Ева почти точно готова была послушаться её, если бы не слабая, едва уловимая мысль – кадр из прошлого, затерявшийся в закромах её памяти, в котором он, Марк Дауэл, бесстрастно наблюдает за тем, как его верная помощница корчится в предсмертной агонии, моля о помощи. Такие, как он, не привыкли привязываться к людям. Всё, на что способна их натура, – измельчать чужие жизни в жестоком шрёдере из собственных принципов и нездоровых увлечений.

Вспоминая теперь рассказы Себастьяна о Барселоне и об их работе с Дауэлом, Еве вдруг стало любопытно, насколько она одинока в собственном неведении.

– Моран знал? – спросила вдруг она.

– Он был последним, кто знал об этом. Все остальные давно мертвы.

– Понятно, – вздохнула Ева.

Она медленно перевела взгляд на бесчисленное количество газетных вырезок, устилающих поверхность кофейного столика, пытаясь выцепить там что-то знакомое, – что-то, способное отвлечь её от праздных самокопаний. Она смотрела на бесчисленные строчки из заголовков, ощущая, как все эти мириады слов плывут перед глазами, обращаясь в бессвязные каракули, а голова начинает болеть с новой силой. В ушах набатом отдавало тихое постукивание клавиш клавиатуры – похоже, Джеймс вновь углубился в работу, продолжая строчить километровые письма своим партнёрам. Беседа с Евой его больше не прельщала.

«Это к лучшему», – рассудительно заключила Брэдфорд, вставая с дивана.

Она неспешно подошла к барной стойке, что разделяла кухню-студию и просторную гостиную, и с пренебрежением взглянула на поджидающую её ежедневную дозу болеутоляющих. От алкоголя Ева предусмотрительно отказалась, а потому обошлась стаканом холодной воды, который, впрочем, так и не перебил горький вкус анальгетиков. За эти месяцы подобная рутина стала обыденностью – доза болеутоляющих утром, ещё немного перед обедом и самая малость за час до сна (последний приём Ева предпочитала пропускать, обходясь лёгким снотворным). Голова в это время болела часто – особенно, когда приходилось подолгу спорить с Мориарти, а вот поломанные рёбра и изрезанные руки – реже. О прежних ранах напоминали только глубокие шрамы, скрываемые тонким свитером, и редкие спазмы, стягивающие грудную клетку.

Их с Джеймсом беседа больше не имела продолжения, и Еве очень хотелось подняться наверх – в свою комнату, чтобы в очередной раз прошерстить весь интернет на предмет новостей об Асаде. После его заявления у Бундестага вся европейская пресса должна была охотиться за ним, попутно раскапывая все факты из его выдуманной биографии. Но в ближайшее время Еве этого не узнать, ведь наверху сейчас был полуживой Дауэл, которого она совершенно не хотела видеть. Чтобы занять себя чем-то более полезным, чем созерцание стены, Ева решила сварить кофе. Засыпав немного арабики в кофеварку, она нажала «Пуск» и едва успела потянуться за чашкой, как со стороны гостиной донёсся голос Мориарти.

– Это что-то меняет? – спросил он так, словно их разговор вовсе не прекращался.

Ева со вздохом положила пустую кружку на стол и развернулась к прожигающему её своим пристальным взглядом Джеймсу. Голова всё ещё болела.