Текст книги "Сквозь замочную скважину (СИ)"

Автор книги: Angie Smith

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 61 страниц)

– Ты не очень-то торопилась… – послышался хриплый голос Мориарти.

– Шутишь, да? – возмущённо воскликнула Ева, глядя на Джеймса.

– Я мог умереть, какие тут шутки?

Умение доводить людей до белого каления не пропало даже в состоянии невероятной слабости, что сковала тело Мориарти после дозы газа. Он говорил не всерьез, и Ева не понимала, как в таком состоянии у него хватает сил на свой извечный сарказм.

– Ключевое слово здесь – «мог», – парировала Ева.

Джеймс не ответил ничего, и Ева уже грешным делом подумала, что он устал и решил поберечь свои силы и её нервы, но, спустя несколько мгновений, он вновь заговорил:

– Я слышал то, что ты говорила Беатрис.

– Всё?

– Большую часть. Мне льстит то, что ты готова идти на такие отчаянные вещи ради того, чтобы спасти меня.

Ева совершенно забыла о том, что Мориарти в тот миг был на другом конце провода и мог слышать то, что она говорит. В тот момент ей было не до того – нужно было добыть ему то лекарство. Сейчас же Ева немного пожалела о том, что не отключила на время связь, пока угрожала Беатрис.

– Не зарывайся, – сказала она, – я бы ни за что не убила того мальчишку.

– Несколько месяцев назад ты не решалась направить на человека пистолет.

– Гордишься тем, что превратил меня в убийцу?

– Я сделал тебя сильнее, Ева, сколько бы ты не жаловалась, – он говорил это абсолютно серьезно, отбросив былой сарказм.

Поняв, что разговор заходит куда дальше обычной язвительной беседы, Ева поднялась с пола и, отряхнувшись, сказала:

– Знаешь, это всё очень мило, но тебе сейчас нужна убийственная доза кофеина, чтобы ты не отключился на ближайшие двадцать часов, так что я пойду, закажу тебе самый мерзкий горячий кофе.

Она уже вышла в гостиную, когда Джеймс громко спросил:

– Ты плакала?

Ладонь непроизвольно потянулась к лицу, и Ева ощутила, что её щеки всё ещё оставались слегка влажными от слёз. Она в который раз дала себе ментальный пинок за слабость, после чего крикнула в ответ:

– Это была истерика. Не принимай на свой счёт.

***

Прошло уже несколько суток, и Ева слабо верила в то, что всё закончилось, – она, казалось, свыклась с мыслью о постоянной опасности с паранойей и подозрениями, которые не отпускали последние несколько недель. В Риме было солнечно, когда они с Джеймсом покидали его. Ева сбрасывала вещи в чемодан, проверяя все углы номера в поисках забытых книг и прочих мелочей, которые так удачно терялись после каждого переезда на новое место. На фоне шли местные новости, но никто не обращал на них внимания. В руки Евы попала серая кожаная куртка, и она на автомате стала складывать её, пока не увидела торчащий из кармана белый уголок письма. Она вынула конверт и раскрыла его. За теснённой белой бумагой скрывалось небольшое глянцевое фото, на котором была запечатлена Ева, сидящая напротив Беатрис в том самом небольшом кафе на отшибе за несколько часов после взрыва в клубе «Felice». На обратной стороне было написано: «Больше стихов я люблю только прозу жизни». Поражённая, Ева, лишь спустя несколько минут, заметила в конверте уже знакомый полупрозрачный клочок бумаги с печатной надписью:

«Хоть________видит: не сберечь

Живую зелень_______своей

______погаснуть______своему»

Это напоминало ей те глупые фильмы о шпионах, в которых было так мало правды. Еву всегда забавляли подобные запугивания с экрана телевизора, вроде фото и странных записок, но сейчас они вызывали лишь чувство нарастающей тревоги. Джеймс не объяснял ей ничего, и, вполне вероятно, он сам не до конца понимал, что происходит, а потому Ева так и не решилась показать ему то фото. Ей вспомнились слова Марино о «хищниках» и жертвах. Ева была уверена – тот, кот за ними следит, едва ли относится ко вторым. Он упивался её страхом, он выжидал и заставлял паниковать. Ещё раз глянув на фото, Брэдфорд засунула его в карман сумки и продолжила собираться.

Когда чемодан уже был закрыт, а в номере не осталось ни единой вещи, что принадлежала бы Еве, она вышла в гостиную и стала ждать Мориарти. Новостной канал всё ещё вещал о последних событиях недели, вроде всеобщей истерии по поводу наступающего Рождества, обвала на бирже или сильного грозового фронта, и она уже потянулась к пульту, чтобы переключить на нечто менее информативное и более успокаивающее, когда увидела репортаж из Миланского аэропорта. На экране была панорама взлётной полосы, после чего заговорил диктор. Вчера, около восьми часов вечера, в аэропорту Мальпенса взорвался частный джет, что только сел на посадку. Все пассажиры, включая экипаж, погибли. В репортаже сказано, что самолёт принадлежал американскому архиепископу Ленни Марино, который прилетал с частным визитом в Италию. На этом Ева выключила телевизор и молча подошла к балкону, с которого открывался невероятный вид на объятый сумерками Рим. Позади послышались шаги Мориарти, который, спустя несколько секунд, встал рядом с ней и взглянул на панораму вечерней итальянской столицы.

– Ты всё-таки убил Марино, – лёгкая досада в голосе Евы позабавила Джеймса.

Он ответил не сразу – выждал несколько секунд, после чего изрёк:

– Да. И на очереди наша дорогая Беатрис с её приёмным сыном. Но они не должны тебя больше беспокоить.

– Куда мы на этот раз летим? – спросила Ева, глядя на Джеймса.

– На старую добрую Сицилию.

Комментарий к Глава 4. Рим

[1] Камерарий – одна из высших придворных должностей при Святом Престоле.

[2] “The Boston Globe” – американская газета, наиболее известная своим расследованием фактов растления малолетних со стороны католических священников.

[3] “Nightcall” – широко известная композиция и одноимённый альбом французского диджея Kavinsky. Звучала в фильме “Драйв” 2011 года.

[4] “Messaggero” – самая популярная римская газета.

[5] Карабинеры – один из четырёх видов Вооружённых сил Италии, наряду с Сухопутными войсками, Военно-морскими и Военно-воздушными силами страны.

========== Глава 5.1. Сицилия ==========

“Не уходи безропотно во тьму,

Будь яростней пред ночью всех ночей,

Не дай погаснуть свету своему!”

– Дилан Томас

Они выбрались из объятого послерождественской негой Рима с небольшим опозданием. Казалось, что в это время вся страна застыла и переводит дыхание после недавних взрывов и скандалов. Отголоски памяти о Ленни Марино и ордене «Исход» мелькали редкими заголовками на страницах итальянской прессы, и Ева скрупулёзно читала каждую статью. Она не находила ничего интересного в том, чтобы следить за тем, как постепенно всё наследие этой шайки, включая их негласного лидера, рушится с эффектом домино, – её просто не отпускали мысли о том, что те люди всё ещё имеют какое-то влияние и совершенно немыслимым образом смогут найти её. Это была эдакая навязчивая дотошность, которая очень некстати накатывала на Еву.

Отвлекала только усталость, что заставила Брэдфорд отсесть подальше от окунувшегося в рабочую рутину Мориарти и попытаться хоть на несколько мгновений отключиться. У неё была своя старая методика, что выработалась ещё в студенческие годы и помогала не спать сутками, пока Ева корпела над очередным докладом, совмещая это с неформальной стажировкой в Форин-офисе[1]. Ей стоило отключиться и отвлечься от всего на пятнадцать минут – ни больше ни меньше. Мозгу хватало этого времени, чтобы обнулиться и вновь начать обрабатывать информацию. Долгое время эта дрёма на грани сна была настолько привычной для Евы, что она едва не забывала о том, чтобы поспать чуть дольше обычного. Сейчас она сидела в другом конце салона – почти у хвоста – и всматривалась в мелькающие по ту сторону иллюминатора облака. Они проносились сперва отчётливыми белыми полосами, но затем смешались воедино с синим небом и ярким солнечным светом, постепенно превращаясь в тёмную пелену. Ева отключилась быстрее, чем предполагала.

Ей снился сон – он проносился мимо неё подобно набравшему скорость локомотиву, сотрясая сознание. В окнах этого поезда мелькали разные картины. Сперва это был зал, полный людей, – все они веселились и жеманно друг другу улыбались, играла викторианская музыка, а со стороны небольшой сцены-подиума доносился звучный мужской баритон, который завлекал и немного завораживал своим лёгким французским акцентом. Никто, кроме него, не мог так выговаривать слово «мир» – это был не слюнявый картавый юнец, что натаскался по английскому в частной школе, – тот мужчина точно знал, как и что он говорит. Уверенность отражалась в его взгляде. Джулс Клеман выглядел угрожающе хорошо в зените своей славы. Он сказал свои прощальные слова, и Ева не была уверена, правильно ли она расслышала их, – её не было, когда он говорил свою торжественную речь. В этот момент она была двумя этажами выше – меняла спасительные пилюли на яд, что должен прикончить Клемана раньше, чем тот успеет подумать о боли. Она сейчас была невидимым фантомом, что следовал за этим мужчиной, когда тот спустился со сцены и пошагал вверх по тёмной лестнице. Ева так и не смогла зайти в комнату – дверь захлопнулась перед глазами, и её отбросило назад взрывной волной – на лице ощущалось прикосновение пламени, но оно быстро прошло. На смену ему пришёл холодный ветер, что принёс прямиком в руки обугленный клочок бумаги.

Поезд проехал ещё одну станцию, и за окнами вагона показалась новая картина – большой зал с длинным обеденным столом, от которого так и веяло излишним пафосом, и сидящие по разные его стороны люди – она сама и «Мраморный король», Ларс Труман, что с непоколебимым спокойствием попивал вино и беседовал с ней так, словно это было обычное дело. В один миг вместо вилки в руке Евы оказалась холодная рукоять револьвера. Палец непроизвольно нажал на курок, и пуля мгновенно настигла свою жертву. Ева ощущала, как погружается всё глубже в этот сон, – она чувствует боль и страх, что возникали в сознании так же спонтанно, как все те образы, что она сейчас видит. Её отбросило назад, к тому самому мчащемуся поезду невероятной обратной отдачей, что давал револьвер.

Ева не хотела видеть окончание сна, она уже чувствовала мерзкий запах серы и видела, как всё вокруг погружается в пелену. Она сделала несколько рывков, старательно пытаясь выйти из этого ада, и, только когда языки пламени замелькали в белом тумане, образуя искривлённую фигуру креста, Ева пробудилась.

Она открыла глаза, и приглушённый свет в салоне больно резанул по сетчатке. Когда Ева немного привыкла к осветлению, то сделала первую вещь, о которой смогла подумать, обернулась назад и взглянула вглубь салона – туда, где сейчас мирно спал Джеймс. Он, наверняка, тоже устал, а потому немного пренебрёг свободным временем и позволил себе отдохнуть. Размяв затёкшую шею, Ева решилась встать со своего места и пойти туда, где её обычно ждали длинные, не в меру безумные речи её босса. Она была уже на полпути к месту напротив Джеймса, когда ощутила подступающее негодование. Всё казалось столь странным и сюрреалистичным, что Ева невольно поймала себя на мысли о том, что это не взаправду. И тут её взгляд наткнулся на небольшое мерцающее нечто, висящее прямо на двери в кабину пилота. Ева медленно пошагала вперёд, не обращая внимания ни на что, кроме странного квадратного предмета, так похожего на небольшую ламинированную табличку, которой там точно не должно было быть. Вещь эта оказалась, на первый взгляд, вполне себе обычным снимком, сделанным на старенький Полароид. Странность была лишь в том, что на нём были запечатлены они с Мориарти – стоящие предельно близко в тени собора Святого Петра. На обратной стороне было написано: «Надеюсь, я тоже смогу тебя удивить. Кажется, ваш пилот немного устал от жизни…». Ева в одно мгновение отбросила записку и распахнула дверь. Пилот, сидевший за штурвалом, прислонился к консоли и с мёртвым взглядом взирал в пустоту. Из его рта вытекала кровь, а внизу валялся стаканчик с пролитым кофе. Ева не успела понять, как самолёт резко начал терять высоту и наклоняться вперёд. Поток воздуха отбросил её в конец салона, но она не ощутила боли – лишь лёгкое касание невесомости, что знаменовала скорое столкновение с землёй.

Сознание пробудилось от громкого «Ева», что ворвалось в её сон и поломало его вдребезги. Это была реальность, что так навязчиво ломилась к ней сквозь дрёму. Ева открыла глаза с громким вздохом, словно отпуская то мерзкое, пугающее наваждение. Она не заметила рядом с собой никого – лишь ещё одно пустое кресло. Ева взглянула назад – в салон – и увидела Джеймса, что сверлил её раздражённым взглядом.

– Десять минут до посадки. Было глупо засыпать сейчас.

– Да, – отрешенно прошептала Ева. – Однозначно, глупо. Прости, ты меня звал?

– Как хорошо, что у тебя ещё не отказал слух.

Выругавшись про себя самыми красочными эпитетами, которые она только могла подобрать, Ева встала с кресла и пересела на место напротив Мориарти. Она совершенно спокойно взглянула на него, явно недовольного сложившейся ситуацией.

– Так что ты хотел?

– Твоего полного внимания.

– Оно у тебя уже есть, – ответила Ева, и это прозвучало совершенно не так уверенно и хлёстко, как в её воображении.

Она не ощущала себя здесь – рядом с Джеймсом в пустынном салоне джета – ведь мысленно всё ещё была Там, в полусознательной дреме. Ева чувствовала цепкие когти сна, что держали её на предельно близком расстоянии, время от времени подкидывая образ поезда с мелькающими, как кадры на старой киноплёнке, видениями из прошлого.

– Выглядишь напряжённо, – констатировал с наигранной жеманностью Джеймс. – Приснился кошмар?

– Не строй из себя заботливого, – оборвала его Ева.

– Ты пресекаешь мои благие порывы, – ему нравилось говорить излишне лукаво – это было маленьким штрихом, который Ева со временем добавила к гротескному образу Мориарти, что сложился в её уме. – А, впрочем, мне уже скучно, так что давай перейдём сразу к сути. Паоло Де Лука – он тот, о ком я хотел поговорить.

– Тот мужчина, с которым мы встретимся на Сицилии? – переспросила Ева. – Я думала, мы всё обсудили.

– Судя по последним новостям – не всё, – Джеймс покосился на свой ноутбук. – Похоже, он решил ввязаться в одну спорную авантюру, чем разозлил местное население. Со вчерашнего дня в Сицилии проходят массовые митинги против строительства химического завода, которое затеял Де Лука.

Всё, что Ева знала о Паоло Де Луке, было данью её длинных «почти-рождественских» бесед с Мориарти, вместе с которым им пришлось торчать в Риме лишние два дня, пока вся шумиха вокруг сочельника не утихла, а аэропорт Фьюмичино начал работать в привычном режиме. В те дни в городе разразился не хилый снегопад, парализовавший на некоторое время весь городской транспорт и отрезавший путь к той части столицы, в которой можно было спастись от компании Джеймса. Еве чертовски хотелось выйти под снег и наплевать на любые прогнозы синоптиков, лишь бы не ощущать это странное напряжение, что расставило свои силки по всему номеру и так и норовило заманить её туда. Говорить с Мориарти было, о чём, да только… Ева устала от Рима, устала от маслянисто-белых стен номера и горстки кабельных каналов, что развлекали её по вечерам. Ей так сильно хотелось сменить всю обстановку, что невольно она сама наступала в очередной капкан, заводя беседу с Мориарти. И он отвечал на её вопросы – сперва немного нехотя, но потом отрешенные беседы были уже чем-то привычным. Джеймс рассказывал ей о Де Луке – его юности в тени отца, что был главарём сицилийской криминальной группировки («Мафиози?» – спрашивала Ева, на что получала ответ: «Этот термин немного устарел, но да»); о негласной ответственности, что легла на плечи молодого Паоло после того, как его отца прикончили его же люди; о принципах и повадках, вроде невообразимой выдержки и спокойствия, что превращали Де Луку в самого адекватного и притягательного представителя своего сегмента.

– Ну, он же зарабатывает на том, что продает наркотики на чёрный рынок, – сказала Ева, вспомнив то, что ей рассказал Мориарти. – Почему бы ему не построить завод в Сицилии?!

– Потому что это невыгодно и крайне глупо, – ответил Джеймс.

– Намекаешь на то, что он стал идиотом в угоду каким-то странным целям?

– Возможно. В общем и целом он не такой заурядный, как те, с кем мне обычно приходится работать.

Нечто совершенно иное звучало в голосе Джеймса сейчас – нечто, выходящее за его привычный диапазон эмоций. Они начинали понимать друг друга, и Ева четко прочертила для себя границы, в которых держится Мориарти во время их бесед. Сейчас он медленно пересек ту черту, за которой заканчивалось её понимание.

– Так ты в нём разочаровался? – спросила Ева.

Взгляд Джеймса изменился – стал чуть более холодным, в нём ещё мелькали отголоски саркастичного безумия, но они постепенно угасали. Этот человек был настолько манерным в своих эмоциях, что, порой, могло показаться, словно он их вовсе не скрывает, а выпячивает: излишняя злость, слишком долгая усмешка, высокий тон – во всём этом был тот самый загадочный код, который без единиц и нулей прекрасно скрывает истинное лицо Джеймса Мориарти.

– Когда я разочаровываюсь в людях, Ева, – заговорил Мориарти, – мне становится невыносимо скучно. Обычно, в таком случае, я развлекаю себя тем, что нахожу оригинальные способы, чтобы прикончить их. Пока мне просто интересно. Я заинтригован – мафиози среднего пошиба решил ополчить против себя целый остров людей. Обычно он сдавался уже на том этапе, когда дело только начинало набирать обороты. Не зря в его кругах Паоло зовут «пацифистом».

– Мафиози-пацифист? – Еву перекосило от столь нелепого сочетания слов. – Такие вообще существуют?.. Ах, да, мы же говорим о твоём окружении.

– Де Лука был полезен в определённый момент, его просьбы были предельно простыми – устранение конкурентов, финансовые махинации – всё, что помогало ему оставаться на плаву, а авторитет помогал влиять на этот сегмент криминала.

– Ты расширяешь своё влияние за счёт него?

– Мне больше по душе манипуляции с человеческими слабостями, они – лучшая гарантия результата, но иногда я пользуюсь профессиональным бартером: удовлетворяю чьи-то не слишком большие запросы и получаю взамен необходимую долю власти.

– Понятно, – выдохнула Ева, всматриваясь в серые облака, что клубились свинцовой пеленой над бескрайними водными просторами. Они пролетали последние мили Тирренского моря – до Сицилии оставалось чуть менее пяти минут. Ева собрала небольшую ручную кладь, из которой за всё время полёта достала лишь планшет с целью посмотреть последние новостные сводки. На самом деле, всё, что её пока интересовало, – это то самое место, куда они сейчас направляются. Сицилия была не просто очередной достопримечательностью – это часть её детства – своеобразная Мекка, куда хотелось добраться в силу мечтательности и юношеского максимализма.

В детстве Ева часто рассматривала фото в «Woman’s Own»[2] и видела там невероятной красоты места: большие особняки в эллинистическом стиле, каменные ограды, поросшие плющом, высокие самшитовые лабиринты и синее, как само небо, море, что заигрывало с юным детским воображением, танцуя волнами под бликами полуденного солнца. Отец говорил, что бывал в тех краях, пока собирал экземпляры самых разных растений для их большого сада. Джордж Брэдфорд был прирождённым садовником. Мать говорила, что в его жилах едва ли можно найти кровь, скорее – нектар какого-то невероятно экзотического цветка, что внушает ему эту нетленную любовь к природе. Маленькая Ева помнила запах гортензий, что ограждали дорожку к гостевому домику, она почти точно могла бы отличить по виду лепестков с десяток видов роз, а ещё она мечтала побывать там, где был отец. Ей было, о чём грезить в семь лет, но уже через несколько месяцев малышка Ева Брэдфорд поедет в католическую школу-интернат, куда большинство богатеньких родителей Корнуолла ссылали своих непутёвых чад на «должное перевоспитание в духе старой Англии». И на этом мечты о путешествиях закончатся.

Ева смотрела на фото Сицилии, что мелькнули в статье о Де Луке, – такие красивые и прилизанные, словно их сделали для туристического буклета, – и думала, что в это время весь южный шарм этого места скроет под собой тонкий слой мокрого снега, и она не увидит ничего, кроме замершего в ожидании лета курортного острова.

Их самолёт пошёл на посадку в Международном аэропорту Палермо, что находился в пятнадцати милях от города. Большинство пути проходило вдоль северного побережья, мимо небольших городов и посёлков, что, как один, были похожи друг на друга. Ева не успевала следить за тем, как менялись названия на указателях, она всё больше всматривалась вдаль, на бушующее холодное море, устав от однотипных ландшафтов и архитектуры. Порой, ей в глаза бросались большие билборды, расставленные вдоль шоссе. На них, кроме обычной, ненавязчивой рекламы, мелькали мотивирующие фото и кричащие надписи, вроде:

«ХИМИЧЕСКИМ ОТХОДАМ НЕ МЕСТО В МОРСКИХ ВОДАХ!»

Ближе к Палермо Ева заметила, как подобные надписи стали мелькать уже на оградах частных домов, выделяясь из обилия тусклых красок. На площадях всё ещё висели рождественские украшения, напоминая о недавнем празднике, людей на улицах почти не было, а если они и появлялись, то были лишь одинокими прохожими на пустынных улицах. Среди этого привычного затишья горел небольшой, но яркий огонь протеста, который, подобно керосину, подогревали все те плакаты и листовки.

Засмотревшись на местные пейзажи, Ева едва не пропустила тот момент, когда сидящий рядом Мориарти внезапно после получасовой тишины заговорил. Да только обращался он не к ней, а к загадочной персоне на другом конце телефонного провода. Ева никогда не имела привычку слушать частные беседы – ей хватило подобного опыта в МІ-6 – но в салоне машины выбор невелик, а потому она время от времени ловила редкие фразы Мориарти, адресованные его собеседнику, но не вникала в их смысл. Так продолжалось до того момента, когда Джеймс не произнёс до боли знакомое ей имя. «Да, Филип», – сказал он. Ева медленно повернулась к нему лицом, оторвавшись от рассматривания очередного броского баннера. Какое-то время Джеймс продолжал беседу – ровно, чётко, без единой лишней эмоции, без колкостей и ехидных усмешек – он, словно надел на лицо стальную маску спокойствия и не снимал её до последнего брошенного на прощание слова.

– Опережая твой вопрос, да, это был Клеман, – сказал он, положив трубку.

– Что-то случилось?

– Нет.

– Тогда…

Джеймс, словно знал, что именно она спросит. Это было видно по глазам Евы – тревога, что неумолимо убивала в ней львиную долю рациональности и нелинейного мышления, выдавала её намерения. Ева находила Мориарти излишне эмоциональным, но иной раз она сама забывала про банальное самообладание.

– Зачем он звонил? – закончил он так и не заданный вопрос. – Решил поздравить с Рождеством.

– Ты же шутишь, да?! – оторопело спросила она.

– Нет, Ева.

В словах Мориарти не было ни доли шутки, возможно, немного презрения и капля раздражения, но никакого сарказма, никакой иронии. От этого становилось ещё чуднее обдумывать логику поступков Клемана.

В конечном итоге, всё свелось к одному вопросу:

– Но какой в этом смысл?

– Обычная вежливость, – просто ответил Джеймс.

– Филип Клеман не из тех, кого заботят такие формальности.

Пусть Ева не так уж и долго знала Клемана, ей хватило времени, чтобы сделать один простой вывод: Филип – надменный и совершенно не скрывает эту свою черту. То, как он разговаривал с Луизой, или его знаменательная речь после взрыва конкурента на полигоне только подкрепили её домыслы. Он не вежлив, нет, он не из тех, кто отмечает в своём календаре красным маркером важные даты и не пропускает ни одного праздника.

Впрочем, Джеймс был целиком и полностью согласен с домыслами Евы:

– Да, ты права.

– О’кей, тогда, что ему от тебя нужно?

– То же, что и всем, – деньги.

От слов Мориарти Ева лишь невесело усмехнулась. Столь прозрачные мотивы руководили почти всеми, кто решался работать с ним, – и даже Евой на первых порах их сотрудничества. Она прекрасно понимала Клемана и его попытки выслужиться перед Джеймсом, какими бы бесполезными они не были. Мориарти плевать на учтивость, ему нужно подчинение и содействие, а в случае с подчинёнными – слепая верность. Временами, на службе у Мориарти Ева чувствовала себя слепым кротом, которому приказали рыть нору в одном единственном направлении, и она, чёрт подери, рыла эту нору, довольствуясь лишь сухим «Так нужно Джеймсу» с уст Морана. Клеман не из тех, кто способен на слепое доверие. Ева подумала о том, что жена покойного Джулса, наверняка, поняла это, куда раньше, чем она сама или Джеймс.

– Ты видел те бумаги, что передала тебе Луиза? – спросила Ева на выезде из небольшого прибережного посёлка.

– Да, в них много занятных вещей, – ответил без особого энтузиазма Мориарти.

– Что за вещи? – Ева с непониманием покосилась на Джеймса, но тот лишь мельком поглядывал на свой сотовый, монотонно набирая сообщение.

Через несколько секунд телефон в кармане завибрировал от нового оповещения. На экране мелькала небольшая иконка с текстом входящего сообщения:

«Поговорим об этом позже».

Сжав губы в тонкую линию, Ева нервно взглянула на их водителя. Это был человек из окружения Де Луки – он представился Дарио Сорентой и с первых минут проявил нужную долю учтивости, когда понял, что никто из гостей его босса не настроен даже на короткую приветственную беседу. За время их с Джеймсом разговора он даже бровью не повёл – всё смотрел на длинную полосу шоссе и крепко сжимал руль. В таких людях больше тайн, чем в хранилищах ЦРУ, они – самые искусные актёры, чья главная роль – безликий недотёпа, которого никто и никогда не замечает. Парочка их ребят из МІ-6 всегда была на подхвате у больших чинов в качестве водителей или секретарей, и, услышав об этом во время перекура, Ева навсегда отмела для себя перспективу заиметь личную прислугу. Теперь, поглядывая на Соренту, она вспомнила эти давние размышления и в который раз мысленно упрекнула себя за излишнюю дотошность.

Их авто пересекало очередной изгиб трассы, что вела к Палермо. По левую руку шумел прибой, морскими просторами гулял порывистый северный ветер, что нагнал тучи и приблизил наступление самой что ни на есть настоящей зимы в этих краях; справа тянулись длинные пустоши, что скрылись под белой морозной мглой. Ева смотрела на обочину, полагая увидеть там очередной билборд с зазывной надписью, но пока мимо мелькали лишь знаки, обозначающие расстояние до ближайших населённых пунктов. Вскоре шоссе стало подниматься вверх по небольшому холму, и с его вершины было видно несколько производственных зданий, что находились, по меньшей мере, в полумиле от дороги.

Они съехали с холма и спустились к равнине, когда впереди, сквозь туман стал проглядываться большой серый силуэт. Это был перевёрнутый грузовик, что лежал прямо на обочине, загораживая солидную часть полосы движения. На большом сером баке, что был у него в качестве кузова, виднелась надпись «East Way».

– Что здесь произошло? – спросила Ева у Дарио, который и не подумал останавливаться, глядя на такое ужасающее зрелище.

– Конкуренты, синьора. Я не хотел вести вас этой дорогой, но из-за шторма другое шоссе подмыло. Наши ребята так и не убрали эту рухлядь, – он краем глаза взглянул на грузовик, – уже дня два гниёт здесь.

Больше он не сказал ничего, а в салоне вновь воцарилась тишина. Странное чувство зарождалось внутри Евы. Это было не похоже на страх, хотя так же сковывало тело невидимыми тисками; не напоминало паранойю, хоть и рождало целую гору невероятных мыслей. «Предвкушение», – подумала она.

Ева вдруг поняла, что тот разбитый грузовик куда красочнее показывает атмосферу всеобщего напряжения, чем тысяча тех нелепых плакатов. Он стоит на том шоссе не просто так, из-за медлительности подчинённых Де Луки – это предупредительный знак, что кричит вам в лицо: «НЕ ПЕРЕСЕКАЙ ДОРОГУ ПАОЛО ДЕ ЛУКЕ ИЛИ ОСТАНЕШЬСЯ ГНИТЬ НА ЭТОМ ЧЁРТОВОМ ШОССЕ!». Это было куда страшнее горстки бумажного мусора, что выцветет после первого дождя.

Холод не пробивался в салон машины, но Ева чувствовала его. Каждый раз, глядя в окно, она ощущала на себе касание ветра, что поднимал волны и гнул ветки мелькающих деревьев. Ещё немного и он ударит ей в лицо, проникнет под пальто и обдаст своим влажным морозным дыханием. До Палермо оставалось каких-то пять миль.

Когда машина пересекла черту города, время медленно подступило к полудню. Палермо раскинулся на скалах: небольшие дома стояли под каменными утёсами россыпью аутентичных рыжих крыш, разделяемые узкими улицами и проулками. С холма, на который сейчас заезжала их машина, было видно большую часть этого района: пристани для яхт, широкую мощёную набережную, несколько жилых кварталов с небольшими двухэтажными домами, автомобильный тоннель, что прорезал одну из скал, линию пустующего пляжа и редких прохожих, что казались почти незаметными с такой высоты. Машина завернула на крутом повороте, оставляя панораму периферийного района Сферракавалло позади. Вместо него перед взором Евы предстали большая каменная ограда, высотой около десяти футов, и проглядывающий за ней, весьма немаленький дом. Они остановились лишь на миг, пока автоматические ворота не открылись и впустили их во двор.

Первое, что выделялось на фоне грозовых туч, – большая каменная усадьба. Словно дань архитектуре Ренессанса, она была сложена изящным паззлом изогнутых стен, колон, арок и балюстрад, едва посеревших от переменчивой погоды. Парадный вход увенчала широкая каменная лестница, что вела прямиком к широкой открытой террасе. Перед домом полукругом раскинулся двор, в центре которого был небольшой античный фонтан, не работающий в такое время года. Проезжая мимо него, Ева успела заметить, как из виллы вышла какая-то женщина. Машина сделала небольшой круг, после чего остановилась прямо напротив парадного входа. Дарио учтиво открыл перед Евой дверцу и помог ей выйти. На улице оказалось прохладно, но, к счастью, безветренно. Женщина, вышедшая из дома, спустилась к ним с Джеймсом, сдержано улыбаясь.

– Здравствуй, Джеймс, – она улыбнулась немного шире, после чего взглянула на Еву. – А вы – Ева, я полагаю? Фелис Де Лука, – представилась она, после чего обменялась с Брэдфорд коротким рукопожатием. – Пройдёмте в дом, пока не начался дождь.

Она была молодой – Ева бы не дала ей больше тридцати лет – выглядела немного нервной и дёрганой, но, в целом, держалась неплохо и даже показалась ей приятной особой. На вид она была одной из тех девушек, что с переменным постоянством посещают светские рауты, дабы за очередным бокалом до неприличия дорогого вина перемыть кости всем своим знакомым, однако поведение выдавало её сдержанную и немного наивную натуру. Её тёмно-каштановые волосы были собраны на затылке в незатейливой укладке. Лицо узкое, с острыми скулами и подбородком, с бледной кожей и тонкой линией красных губ, оно делало её похожей на Одри Хепберн в лучшие её годы.