Текст книги "Хогвартс. Альтернативная история."

Автор книги: Amargo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 70 (всего у книги 72 страниц)

Мы действительно начали с этой темы, и профессор поддержал мое решение, однако я заметил, что будущая специальность – не то, что ему хотелось обсудить со мной на самом деле.

До сих пор я ни с кем не говорил ни об Азкабане, ни о Снейпе. У преподавателей не могло быть однозначного отношения к тому, что происходило в школе после смерти Дамблдора. Хотя с одной стороны они теперь знали часть правды, с другой, как заметил в свое время Грей – убийство есть убийство. Да и месяцы директорства Снейпа оказались в истории Хогвартса далеко не самыми радужными.

Наконец, закончив рассказывать о тонкостях обучения на выбранном мной факультете, Флитвик выдержал паузу и проговорил:

– Линг, мне очень жаль, что все так получилось. Я должен был больше доверять вам. Мне и в голову не приходило, что вы действуете вместе с Северусом. Признаться, он играл свою роль чересчур убедительно, и зная, как вы к нему относитесь, я предполагал, что в конечном итоге у него все же могло получиться вас увлечь.

– Так было задумано, – ответил я, не желая выглядеть невежливым. – Чтобы никто ни о чем не догадался.

– И еще, – сказал Флитвик, помедлив. – Не сердитесь на Минерву. Я знаю, она потом переживала, что напала на вас.

– Я не сержусь, – ответил я, хотя предпочел бы услышать нечто подобное от нее самой.

После заключительного экзамена, когда все с нетерпением ожидали результатов проверки работ, выдачи свидетельств с оценками и, разумеется, прощальной вечеринки, в школу прибыл фотограф, вооруженный допотопным аппаратом на треноге, и чиновник из Министерства. Вместе с аттестатами нам вручали паспорта, для получения которых надо было сфотографироваться и заполнить анкету. В один из этих дней Слагхорн пригласил меня в свой кабинет. Я пошел неохотно, помня о словах Снейпа и предполагая, что теперь мне придется выслушать очередную сентиментальную речь на тему «как жаль, что все так получилось». Сперва я думал, что предстоящий разговор профессор хочет провести лишь из чувства долга, но потом вспомнил, что Снейп был его учеником, и он имеет не меньше причин переживать из-за произошедшего, чем я.

– В середине апреля, – начал профессор, когда мы оказались в его кабинете, – ко мне пришел Северус и попросил передать тебе это. – Слагхорн указал на лежавший на столе белый запечатанный конверт. – Передать в любое время, когда ты ко мне обратишься, если вдруг почувствуешь себя в опасности. Я ответил, что зная тебя, конверт вряд ли придется отдавать, и Северус сказал, что я, к сожалению, прав, однако он бы хотел, чтобы его содержимое все же попало к тебе в руки… Признаюсь, меня удивила эта история с побегом, – добавил профессор, – но я и подумать не мог, что тебя просто похитили… В общем, Линг, как бы то ни было, это твое, даже если сейчас оно тебе уже не нужно.

Он передал мне конверт. Поблагодарив Слагхорна, я отправился на улицу и укрылся под деревьями, подальше от посторонних глаз. Что мог оставить мне Снейп? Колдографию убежища? А может, письмо? Собравшись с духом, я разорвал конверт и с немалым удивлением вытащил оттуда зеленый рекламный проспект.

На первой странице изображалась окруженная горами долина и уходящая к горизонту извилистая дорога, справа от которой возвышалась буддийская ступа. Под фотографией было написано: «Школа Традиционной Магии в монастыре Ка-Нинг».

У меня чуть сердце из груди не выскочило. Я поскорее раскрыл рекламу, чтобы узнать подробности.

Школа Традиционной Магии и монастырь Ка-Нинг находились в Непале. Школу при нем открыли недавно, всего четыре года назад, и она предназначалась для зарубежных студентов, желавших изучать традиционную магию Тибета, Непала и Северной Индии. Как следовало из проспекта, набиралась только одна группа из двадцати человек. Экзамены проходили во второй половине августа, но какие именно, в рекламе не уточнялось. На обратной стороне был напечатан адрес лондонского агентства, предоставлявшего транспортные услуги всем желающим попасть в монастырь.

Я несколько раз перечитал текст, едва веря своим глазам. Как такое может быть? Неужели у меня появился реальный шанс учиться тому, что мне так интересно, и не где-нибудь, а в самом настоящем монастыре? И откуда Снейп взял эту рекламу?

Убрав листок в конверт, я прислонился к стволу дерева, как никогда остро ощущая потерю своего учителя. Спросить его я уже не мог, и не было даже портрета, чтобы поговорить с ним и сказать спасибо.

Перед прощальной вечеринкой замок почти опустел: в нем оставался только седьмой курс и профессора. За семь лет жизни в Хогвартсе я видел шесть прощальных вечеринок, и все они были похожи одна на другую. В Большом зале собирались профессора и счастливые выпускники, предвкушавшие кто отдых, кто подготовку к вступительным экзаменам. Директор произносил торжественную речь. В этом году, как и в прошлом, к студентам обращалась Макгонагалл, исполняющая обязанности директора. За речью следовало вручение свидетельств об окончании школы, краткие прощальные напутствия преподавателей, а после небольшого перерыва, когда студенты меняли форменную одежду на свободную, начиналась вечеринка, обычно продолжавшаяся до самого рассвета. Теперь уже бывшие ученики прощались с Хогвартсом, бродили по окрестностям и ложились спать только под утро, чтобы днем в последний раз отправиться на вокзал, но на этот раз не в запряженных фестралами каретах, а на лодках через озеро, таким образом замыкая символический круг.

От традиции не отступили и сейчас. Мы расселись в Большом зале, который в отсутствие остальных курсов казался необычно пустым. Несмотря на всю важность момента, я едва обращал внимание на происходящее, думая лишь о том, что завтра буду уже по ту сторону ограды, наконец-то получив полное право свободно распоряжаться собой и своим временем.

На всех четырех факультетах оказалось всего трое отличников, и один из них был слизеринцем. Вряд ли кто-то сомневался, что Пирс получит высшие баллы по всем предметам, а вот я был спокоен только за чары и трансфигурацию, однако в результате получил еще два «превосходно» по зельям и защите, «выше ожидаемого» по рунам и гербологии и традиционное «удовлетворительно» по истории. Когда вручение документов завершилось, и мы спустились в спальню готовиться к вечеринке, Пирс сказал:

– Даже не верится, что все позади.

– Еще ничего не позади, – скептически ответил Нотт. – Все только начинается. Если мы поступим…

– Университет – совсем другое дело, – возразил Пирс. – Там тебя никто не будет заставлять месяцами сидеть в четырех стенах. Вон Ди тут вообще семь лет провел безвылазно.

– Зато теперь вылезу, – обещал я. – Куда-нибудь подальше отсюда. – Я взглянул на Нотта. – Ты точно остаешься? А то могли бы вместе рвануть…

Отец Нотта числился в розыске, так что Тед решил не покидать страну. Оставлять родовое гнездо на эльфов и «чокнутых теток» ему не хотелось, зато хотелось пожить в одиночестве в собственном доме, пока отец налаживал новую жизнь где-нибудь в Таиланде. Прежде он планировал поступать на архитектуру заклинаний в Европейский университет, а теперь собирался учиться в Британии.

– Видимо, остаюсь, – ответил Нотт. – Но может, я еще передумаю. Ты пока будешь в Хогсмиде?

– Да, – ответил я, намереваясь поселиться в одной из небольших деревенских гостиниц. – Пока буду.

Несмотря на соблазнительные непальские перспективы, я решил отнестись к своему будущему ответственно и на этот раз не совершать поспешных и опрометчивых поступков. Результаты моих выпускных экзаменов оказались не слишком впечатляющими, но я надеялся, что при поступлении в университет профильные предметы сдам хорошо. Однако если там обращали внимание на аттестат, мои дела могли сложиться не лучшим образом. Поэтому я решил сперва попытать счастья в Европе, а во второй половине августа отправиться в Непал. Если провалюсь везде, придумаю что-нибудь, чтобы не возвращаться в Азкабан. В конце концов, можно попробовать зарабатывать на жизнь картинами…

Мои тюремные фантазии о жизни в Хогсмиде и пейзажах для туристов всплыли в голове как раз в тот момент, когда мы поднялись на первый этаж и у дверей в Большой зал увидели восторженную толпу, окружившую только что прибывших гостей – Поттера, Рона Уизли и Гермиону.

– О нет, – пробормотал я. – Что он тут забыл?

– Зашел попрощаться, – предположил Пирс. – Формально он ведь тоже выпускник.

Мы остановились у лестницы в ожидании, пока толпа освободит проход и удалится в зал. Я не хотел ни видеть Поттера, ни тем более общаться с ним, чувствуя себя в двусмысленной ситуации. Мне казалось, что поскольку по его просьбе меня выпустили из тюрьмы, я, по логике вещей, должен испытывать к нему благодарность, но ведь сидел я ни за что, и решение освободить меня являлось не одолжением, а восстановлением справедливости. Следует ли мне к нему подойти? И что сказать, если он вдруг решит поговорить со мной? Однако Поттер не желал привлекать к себе лишнего внимания, заняв дальний столик у стены и ограничив общение только близкими друзьями, так что скоро вечеринка уже шла своим чередом, с каждым часом становясь все более шумной.

Ближе к полуночи, когда танцы были в самом разгаре, Пирс и Полина предложили нам побродить по ночной школе. Я согласился без особого желания, поскольку к этому времени хотел спать, однако завтра совершать прощальный обход будет некогда, а что бы там ни говорили змеи, возвращаться в Хогвартс я не собирался.

Мы бродили по этажам, заглядывали в кабинеты, вспоминали, где и чему учились, и пересказывали друг другу смешные случаи из прошлого. В один из таких моментов Полина взяла меня под руку и слегка отстала от шедших впереди Пирса, Нотта и Флетчера.

– Правда, что ты прошел инициацию? – негромко спросила она.

– Почему ты спрашиваешь?

– Наверное, я тоже скоро ее пройду. Асвинн советовала поговорить об этом с тобой. Такие посвятительные ритуалы не запрещено обсуждать…

– Знаю, – сказал я. – И что ты хочешь услышать?

– Всё, – кратко ответила Полина.

– У тебя другой дух, и инициация будет другая.

– Ты расскажешь или нет? – с легкой обидой произнесла Полина.

– Ладно, слушай, – усмехнулся я. – Во время медитации я попал в родной лес моего духа. Он был там в своем истинном облике, почти не похож на лисицу, и предложил мне пройти посвящение. Я согласился. После этого он меня съел.

Полина вцепилась мне в руку.

– Съел? По-настоящему?

– Там было по-настоящему.

– Это страшно? Больно?

– Нет, не страшно, и больно только в начале. Потом тело начинает меняться, и процесс поедания становится процессом творения. У него из глаз вытекал туман, и из тумана он сделал мне новое тело. Для того мира, разумеется.

– И какое оно?

– Почти такое же, как у него, только меньше, – сказал я. – У тебя ведь ворон – значит, после инициации ты будешь…

Я замолчал на полуслове. Сейчас мы шли мимо галереи портретов, и на одной из картин мне вдруг почудился Дамблдор. Это было настолько неожиданно, что в первую секунду я подумал, что ошибся, однако в темном пространстве полотна вместо привычного обитателя действительно находился он.

– Подожди меня у лестницы, – попросил я Полину. Проследив за моим взглядом, она тоже увидела Дамблдора и, ни говоря ни слова, пошла по коридору догонять остальных.

– Я хочу, чтоб ты знал, – негромко произнес портрет, когда Полина скрылась за поворотом. – Что бы ты обо мне ни думал, я этого не хотел.

– Если бы я хоть на секунду предположил, что вы этого хотите… – начал я, но заканчивать не стал, предоставив Дамблдору самому домысливать ответ. Тот задумчиво погладил край рукава своей мании.

– Что ты намерен делать дальше? – наконец, спросил он.

– Учиться. И что бы вы обо мне ни думали, палочка Смерти мне не нужна. Я не самоубийца.

– Рад это слышать, – ответил портрет тоном, позволяющим усомниться в его радости. – Но Линг, мы ведь оба понимаем, что Гарри… как бы это сказать… при всех его достоинствах, уязвим для любого, кому, в отличие от тебя, захочется эту палочку иметь.

– Его проблемы, – проговорил я. – Пусть Бруствер выделит ему телохранителей. Или научит чему-нибудь, кроме Экспеллиармуса.

Дамблдор помолчал.

– Прося Северуса убить меня, – сказал он спустя некоторое время, – я не мог рассказать ему о палочке, но не из недоверия, а из опасений перед Волдемортом. Нельзя было недооценивать Лорда – при всех его пробелах в некоторых областях магии, человеческую неуверенность он чувствовал прекрасно, и я не мог рисковать, нагружая Северуса информацией о палочке и той опасности, которой он подвергался после моего убийства. Однако все пошло не так, как я планировал, и палочка до сих пор остается активной. Это очень соблазнительный артефакт, и далеко не все понимают и правильно оценивают ее опасность, надеясь, что она поможет реализовать их суетные цели… Я знаю, что не имею права ни о чем просить, но если у Гарри отберут палочку, смерть твоего учителя окажется напрасной.

– Боюсь, на этот раз Поттеру придется разбираться самому, – сказал я, едва веря, что слышу от портрета такие слова. – Он не должен был стать владельцем палочки, но теперь это его бремя. Я уезжаю. Найдите себе другую игрушку, Дамблдор… И кстати, – прибавил я, собираясь последовать за Полиной. – О вас спрашивал тот, кого вы давно не навещали. Всадник на драконе.

Портрет ничего не ответил, глядя на меня с сожалением. Я пошел прочь, страшно раздосадованный, что вообще остановился и вступил с ним в разговор. Живой или мертвый, он был одинаково расчетлив, и теперь мне следовало проявлять повышенную бдительность, чтобы окончательно выпутаться из созданных им сетей.

Глава 72

Встреча с портретом Дамблдора испортила мне весь вечер. За кого он меня принимает? На что надеется? Думает, я стану Поттеру нянькой? Буду следовать за ним по пятам? И как он посмел приплести сюда Снейпа! Жалкие, недостойные манипуляции!.. Злой и возмущенный, я не спал до самого утра, мечтая поскорее отсюда выбраться. При всех положительных воспоминаниях, связанных у меня со школой, отрицательные сейчас едва ли не перевешивали – по крайней мере, казались гораздо более ощутимыми.

После завтрака мы собрали вещи и простились с профессорами. Мадам Пинс пожелала мне удачи. Филч глядел на отъезд курса, вызывавшего столько проблем, с плохо скрываемой радостью. Мое расставание было не совсем настоящим – прежде, чем отправляться в Европу, я собирался провести в Хогсмиде три недели и наверняка еще не раз увижусь с отдельными преподавателями. По крайней мере, Хагрид взял с меня обещание посидеть с ним за кружкой пива и поговорить об Азкабане – так сказать, обменяться впечатлениями. Плывя по озеру на лодке, я невольно вспоминал, как почти 8 лет назад проделывал этот же путь, только в другую сторону. Тогда я думал о фестралах и о том, как их нарисовать, не представляя, что ожидает меня впереди.

На платформе я попрощался с одноклассниками, сомневаясь, что когда-нибудь увижусь с ними вновь. Писать друг другу мы не обещали, однако Нотт сказал, что если он все-таки решит поступать в Европейский университет, то пришлет мне сову.

В конце концов, на перроне остались только мы с Хагридом. Лесничий утирал слезы, сморкался и махал платком вслед уходящему составу. Когда поезд скрылся из виду, я почувствовал облегчение, словно с моих ног сняли тяжеленные гири, и теперь я могу свободно ходить.

– Вот так всегда, – сказал мне Хагрид, смахивая слезу. – Семь лет – это тебе не шутка. Привык, ничего не поделаешь. Надеюсь, когда-нибудь доведется детишек их встречать… Ладно, Линг, с тобой-то мы еще увидимся.

Лесничий направился к лодкам, а я – в Хогсмид, искать себе жилье.

– Мест нет, – сказала мне колдунья в ближайшей к вокзалу гостинице.

– Как это нет? – удивился я. – У вас пусто, я же вижу.

– Все забронировано, – объяснила колдунья. – Слет любителей фотоохоты на фестралов. Зайди в «Улей», он здесь недалеко.

«Бред какой-то», подумал я и потащился во вторую гостиницу, где получил аналогичный отказ.

– Все занято, – проговорил служащий, полистав толстый журнал со списками имен постояльцев. – До самого сентября. Хочешь, могу забронировать номер на осень.

Больше в Хогсмиде гостиниц не было, и я двинул к Аберфорту. Тот выслушал мой недоуменный рассказ и усмехнулся.

– Ничего удивительного, – ответил он. – Они же видят, кто к ним пришел, а ты этого даже не скрываешь. – И кивнул на мою левую руку.

Я совсем забыл о Метке. После смерти Волдеморта она поблекла, но не исчезла, и теперь походила на выцветшую татуировку. Мантий и рубашек я больше не носил, надев сегодня в футболку с короткими рукавами, так что Метка была на виду, вызывая у жителей деревни вполне понятную неприязнь.

– И где мне поселиться? – спросил я. – Может, там, где раньше была комендатура?

– Ты еще дом дементоров вспомни, – фыркнул Аберфорт. – Самое оно будет… Ладно, можешь остановиться у меня, в соседней комнате. Раньше я иногда ее сдавал, но в последний год желающих не было, так что сейчас там грязновато… Двадцать галеонов в неделю, завтрак и обед включены.

Я отдал Аберфорту сорок галеонов, оставив немного на расходы и собираясь в ближайшее время заглянуть в Гринготтс. Поднявшись на второй этаж, я прошел по скрипучей деревянной площадке над лестницей и открыл дверь напротив спальни самого бармена. Аберфорт явно преуменьшил масштабы царившего здесь бардака. Судя по виду, все эти месяцы он складывал в комнате барахло, которое либо жалко было выбрасывать, либо он надеялся каким-то образом использовать эти вещи вновь. Чтобы превратить захламленную, пыльную кладовку в спальню, я потратил целый день, регулярно спускаясь к Аберфорту узнать, нужен ли ему тот или иной ящик, мешок с пустыми бутылками, сломанная дверь и даже козлиный череп, который насмешил меня до истерики. В конце концов, я избавился от всего лишнего, и комната обрела вполне жилой вид. Здесь оказалась довольно крепкая кровать, правда, без матраса и постельных принадлежностей, которые я позже получил у Аберфорта, квадратный стол у окна, выходившего на небольшой овраг и рощицу, а также камин, на который я установил череп.

Вечером, с гордостью осмотрев чистую и относительно уютную комнату, я распаковал вещи, сложил на столе книги и конспекты, в углу поставил мольберт и холсты, а на стену повесил пустую картину, принадлежащую монаху.

Я не знал, отзовется ли он, если картину вынести с территории школы, но надеялся, что моя затея удастся. Постучав по холсту палочкой, я сел на кровати и начал ждать. С минуту ничего не происходило, и я уже собрался постучать снова, как тут в рамке появился монах. Некоторое время он молча исследовал комнату, а потом спросил:

– Я переехал?

– Это я переехал, – ответил я. – А ты со мной.

– Хорошо, – одобрил монах, явно заинтересовавшись такими изменениями.

Два дня я привыкал к осознанию того, что теперь могу идти куда и когда заблагорассудится, однако все это время провел в комнате, честно пытаясь заниматься теорией чар. На третий день я прогулялся по Хогсмиду, встретив Хагрида, тащившего из магазина мешок каких-то удобрений, а на четвертый решил отправиться в Лондон.

Мне требовались деньги, но я плохо представлял, сколько стоит жизнь в Европе. Я не знал ни европейской валюты, ни соотношения цен, ни того, сколько придется платить за жилье, пока я буду сдавать экзамены, и хотел выяснить это в компании, чей адрес приводился в рекламе университета. Затем я собирался зайти в Гринготтс, а в конце своего похода навестить Олливандера, полагая, что его магазин уже открылся.

– Куда идешь? – спросил монах, который все эти дни провел на своем портрете.

– Гулять, – ответил я, несмотря на жару, надевая рубашку с длинными рукавами, чтобы в Косом переулке никого зря не нервировать.

– Далеко?

Я обернулся к портрету.

– Ты что, больше не можешь возвращаться в замок?

– Могу, – усмехнулся монах. – Ты ведь оставил меня там, и теперь я вижу дорогу.

Последняя фраза была не слишком понятна, но я решил пока ничего не уточнять и произнес:

– Думаешь, я не знаю этих его штучек? Он умеет быть убедительным и легко может сделать так, что ты сам не заметишь, как станешь плясать под его дудку. Не представляю, чем он тебя очаровал, но пока ты не начал докладывать ему о том, что здесь видишь, взвесь все за и против. Что бы он ни обещал, ты для него – только инструмент, как для меня – кисть и карандаш, и если ты полагаешь, что сможешь меня обхитрить, значит, он уже взял тебя на поводок. Ясно, собачка?

Монах перестал улыбаться и теперь смотрел на меня настороженно. Я надел на плечи рюкзак, вставил палочку в крепление и покинул комнату, думая о том, что если поведение монаха мне совсем разонравится, я всегда могу сжечь его рамку в камине. Пускай сидит себе в Хогвартсе и болтает там с кем угодно. Мне не нужен под боком дамблдоров соглядатай… впрочем, как и ему не нужен мой.

Увы, моя идея оказалась палкой о двух концах. Я и не предполагал, что монах может подпасть под обаяние портрета. Решив разобраться с этой проблемой по возвращении из Лондона, я махнул рукой Аберфорту, скучавшему в пустом баре, вышел из «Кабаньей головы» и аппарировал к лондонской таверне «Дырявый котел».

С прошлого августа Косой переулок практически не изменился. Народ ходил по магазинам, кто-то уже закупал детям учебники, а все столики в уличных кафе были заняты. Получив в транспортной компании все необходимые сведения и взяв расписание порталов, я отправился в банк, по пути заметив, что у Олливандера действительно открыто.

Денег на моем счету прибавилось, и это было приятно, поскольку жизнь в Европе оказалась не из дешевых. Если мне удастся поступить, учиться я буду бесплатно, а вот за комнату и все остальное придется платить, так что, выйдя из банка, я всерьез начал обдумывать перспективу ежедневной аппарации из Хогсмида в университет: проживание у Аберфорта стоило значительно меньше. Сейчас я еще не знал, куда аппарировать, но когда я там окажусь и получу точные ориентиры…

От размышлений я очнулся у самых дверей магазина. Едва я взялся за ручку, как дверь распахнулась, и из лавки вышла дородная колдунья, за которой следовал восторженный ребенок, державший в руках коробку с только что купленной палочкой. Я посторонился, пропуская их, а потом шагнул в полутемное помещение. Олливандер неподвижно стоял за прилавком и глядел на меня не мигая, словно в трансе.

– Догадываюсь, зачем вы пришли, – произнес он, – но вряд ли смогу ответить на вопрос, который вас интересует.

– А вы попытайтесь, – сказал я, останавливаясь напротив. – И потом, если бы вы не хотели об этом говорить, то там, на берегу, вы бы промолчали.

Олливандер слабо улыбнулся, словно услышал правильный пароль, подошел к дверям и перевернул висевшую на них табличку «открыто» обратной стороной к улице. Послышался щелчок замка.

– Идемте, – сказал мастер и повел меня в глубь магазина. В комнате, служившей ему кабинетом, мы сели в кресла у невысокого столика, сделанного в виде шахматной доски, на которой были расставлены фигуры недавно начатой партии.

– Не увлекаетесь? – осведомился Олливандер, указывая на шахматы. Я покачал головой.

– Вы должны понимать, – продолжал он. – То, что вы услышите, не более чем сомнительная гипотеза. Отнеситесь к этой истории со здоровым скептицизмом.

– Хорошо, – согласился я. – Со скептицизмом у меня все в порядке.

– Тогда, если позволите, я начну издалека и немного расскажу вам о своей семье. В роду Олливандеров изготовлением волшебных палочек занимались все, даже женщины, хотя это очень необычно – традиционно женщины изготавливают другие виды магических предметов. Я родился в Лондоне, но когда мне исполнилось два года, мать поссорилась с отцом и уехала к своему брату в Индию. Он тоже занимался созданием палочек, и у него я получил первые уроки мастерства. Когда мне было пятнадцать, мы покинули страну, много путешествовали по Азии, а потом осели в Европе. Несмотря на ссору родителей, я унаследовал отцовское дело и эту лавку, куда вернулся… давно, с вашей точки зрения это было очень давно. С собой я привез почти весь дядин товар – на старости лет он оставил свое дело и уплыл в Бразилию, где его след затерялся. Среди этого товара была и ваша палочка. Она появилась у него еще в Индии, и это он рассказывал мне, что ее активной составляющей может быть чешуя Левиафана. Потом, конечно, я узнал, что это невозможно – наверное, невозможно, – поправился Олливандер, – поскольку в этом мире возможно очень многое, но я всегда находил эту историю восхитительной, а потому рассказал ее вам. Передавая свой товар, дядя объяснил, что эту палочку он редко предлагал клиентам, но не потому, что не хотел продавать, а потому, что, по его словам, ее время еще не настало. Он говорил, что за ней обязательно придут, но не знал, кто и когда.

Олливандер помолчал, глядя на шахматные фигурки.

– И вот за ней пришли вы. До вашего появления я предлагал ее тем, кому не подходили все остальные мои палочки, хотя, сказать по правде, у меня хранится еще несколько экземпляров, не предназначенных для тех, кого ожидает первый курс Хогвартса… К примеру, костяная палочка со шкуркой королевского василиска – оружие невероятной силы, для могучих воинов, которые сумеют укротить ее и подчинить себе.

Мастер улыбнулся и поднял на меня глаза.

– Темный Лорд пробовал эту палочку, – сказал он. – Пробовал, но не смог удержать. Она не для него. Он был мистик, стратег, визионер, познавший такие глубины магии, куда не отваживаются спускаться те, кто дорожит своим рассудком. Но воином он не был. Если хотите, – произнес Олливандер, слегка склонив голову набок, – я могу показать ее вам.

– Расскажите, что вы тогда вспомнили, – ответил я, с трудом поборов искушение ответить «да».

– Месяцы, проведенные в заточении, – продолжил Олливандер, – в голоде, унижениях, физических и моральных страданиях, повлияли на мое восприятие, сделав его более чувствительным. Думаю, благодаря этой возросшей чувствительности в момент аппарации я вспомнил один забытый эпизод из раннего детства. В лавку моего дяди приходили разные люди, и не только чтобы купить палочки, но и чтобы продать их. Здесь такое не принято, однако там палочки время от времени меняют, выбирая те, что лучше подходят для конкретных целей и задач. Я вспомнил, как однажды к моему дяде пришло два колдуна, старик и молодой мужчина, – Олливандер помедлил, – и вспомнив это, вдруг осознал… как бы странно это ни прозвучало… что тем стариком, мой юный друг, были вы.

Это не показалось мне странным ни на секунду. Наоборот, я обрадовался, словно услышал нечто очень знакомое, какой-то фрагмент внешней истины о самом себе, который согласовывался и гармонировал с моим внутренним ощущением.

– Значит, я оставил палочку вашему дяде, чтобы однажды за ней вернуться? – спросил я. – Потому что умирал и через вашу семью собирался найти ее в следующей жизни?

Олливандер поднял брови.

– Как вы догадались?

– Я читал о таких вещах! – воскликнул я. – Умирая, люди прячут или оставляют в определенном месте что-то ценное – какие-то предметы, артефакты, даже тексты учений, – а потом рождаются в других телах и отыскивают их.

Олливандер молча смотрел на меня, а потом спросил:

– Значит, это не кажется вам безумной идеей или галлюцинацией измученного сознания?

– Это кажется мне абсолютно разумной идеей, разумнее многих, какие я слышал, – твердо произнес я. – А больше вы ничего не помните об этом старике? Он случайно не был тибетец?

– Он был индус, – ответил Олливандер.

Сказав это, мастер встал, подошел к шкафу, выдвинул один из ящиков и достал оттуда простой футляр из светлого дерева, похожий на длинную плоскую шкатулку. По комнате распространился аромат сосновой смолы и меда. Олливандер вернулся к столику, поднес футляр ближе к моему лицу и открыл крышку, словно официант, демонстрирующий посетителям блюдо.

Почему-то я был уверен, что костяные палочки ничем не отличаются от обычных, деревянных – если только цветом (например, они могли быть белыми или желтоватыми, как клавиши старого пианино), – но то, что находилось в футляре, менее всего соответствовало моим представлениям.

Лежавшая в шкатулке палочка оказалась черно-коричневой, с темными желтыми пятнами, да и назвать ее палочкой можно было лишь условно. Передо мной была цельная прямая кость, обработанная, но не утратившая характерных бугорков с одного конца и заточенная до острия с другого. Несмотря на аромат сосны и меда, я почуял исходящий от палочки сладковатый запах гнили, и хотя кость выглядела сухой, возникало ощущение, что если до нее дотронуться, ладонь испачкается.

Палочка-кость создавала разительный контраст с чистой, уютной комнатой, в которой мы находились. Мысль о том, чтобы прикоснуться к ней, а тем более взять в руку, вызвала во мне отвращение. Олливандер закрыл футляр и убрал его в шкаф.

– Это вы ее сделали? – спросил я.

– Конечно, нет! – удивленно воскликнул Олливандер, садясь в кресло. – Знаю, она выглядит не слишком привлекательно, но причина ее внешнего вида – тоска, если, конечно, такое можно сказать о предмете. Эта палочка очень давно без хозяина. Ей одиноко. К тому же, не забывайте – ее создавали как оружие, несущее страдание и смерть, а не для выполнения какого-нибудь мелкого бытового колдовства вроде переноски предметов, нарезки овощей или кипячения воды… Кстати, не желаете чаю?

* * *

По возвращении в Хогсмид я не знал, что произвело на меня большее впечатление – рассказ Олливандера или эта жуткая палочка-кость. Тем вечером мне было не до монаха, а потом он исчез, и я отложил решение его проблемы до лучших времен.

Услышав о моей идее с ежедневной аппарацией в Европу, Аберфорт не спешил ее одобрять. Он не возражал, чтобы я у него жил, но предостерег от опасностей регулярных аппараций на такие дальние расстояния, вместо этого посоветовав больше рисовать «своих чудищ» и зарабатывать ими деньги на жизнь. Но пока мне было не до художеств. Время летело так быстро, что не успел я привыкнуть к своему новому положению свободного человека, как кончилась первая неделя, и вот я уже сидел за столиком с Хагридом, пил пиво и обсуждал виденное в Азкабане. Лесничему повезло меньше – тогда в тюрьме были дементоры, и стражи Азкабана занимались своими исследованиями, предоставив им самостоятельно разбираться с преступниками. На нижних этажах действительно было темно, холодно и сыро, поскольку дементоры в первую очередь заботились о собственном комфорте и в последнюю – о комфорте осужденных.

Слушая Хагрида, я не мог не думать о Кэрроу и Тейлоре. В газетах писали, что суд над Пожирателями должен начаться осенью, и хотя в это время я вряд ли буду здесь и не смогу следить за его ходом, не стоило сомневаться, что оба они получат по полной программе, а Тейлор вообще никогда не выйдет из тюрьмы.