Текст книги "Хогвартс. Альтернативная история."

Автор книги: Amargo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 72 страниц)

Краткие минуты, что я провел на воле, на морском берегу, не выходили у меня из головы. Это был глоток свежего воздуха и в буквальном, и в переносном смысле. О подвале я почти не вспоминал. Казалось, тема пленения исчерпала себя с того момента, как Луне все же удалось вытянуть из меня обещание, однако в тот вечер, когда в школу вернулись ученики, я уже не был так уверен в своих словах. Ужин я пропустил, решив не испытывать терпение созерцанием физиономии Малфоя, а когда в комнате появились Нотт, Пирс и Флетчер, притворился, что увлечен рисованием.

Однако настало утро, я проголодался и больше не мог прятаться от неминуемой встречи с собственными реакциями. Сев за стол в Большом зале, я отыскал глазами Малфоя, завтракавшего без особого аппетита, и начал представлять, как было бы хорошо набить ему морду. К сожалению, смысла в этом ни на грош – горбатого, что называется, могила исправит. Я смотрел на него, злился и думал: «У меня, значит, моральных представлений нет, а у этой бледной немочи есть? Как можно спокойно жить в своем шикарном доме, зная, что у тебя в подвале – полуживой старик и девочка, с которой ты учишься в одной школе?»

– Дырку в нем прожжешь, – сказал мне Пирс, увидев, что я не спускаю глаз с Малфоя.

– Я бы прожег, – проговорил я, – и не одну. Если б толк был.

– Ходят слухи, – негромко заметил сидевший рядом Нотт, – что Малфои опять облажались.

– И почему меня это не удивляет? – усмехнулся я.

Малфой, наконец, почувствовал, что на него смотрят. Мой пристальный взгляд явно не улучшил его настроения. Он поскорее доел и ушел из зала, а я, оставшись без раздражающего объекта, приступил к трапезе.

Но смотрел не только я – смотрели и на меня. Лонгботтом, сестры Патил и многие другие члены ОД то и дело бросали в мою сторону косые, недоверчивые взгляды. Вероятно, у Луны появилась палочка, и она послала через галеон сообщение о своем освобождении, упомянув мое имя. Мне это совсем не понравилось. Я не был уверен в способности Лонгботтома и его товарищей держать язык за зубами. Лучше бы она написала, что ее вытащил Добби. А еще лучше, если б не писала ничего.

Через несколько дней после окончания каникул Слагхорн вручил мне целую пачку проспектов и листовок с информацией о разнообразных учебных заведениях, какие обычно появлялись в факультетских гостиных незадолго до экзаменов. На пятом курсе я не обращал внимания на рекламу магических университетов и колледжей, а сейчас, несмотря на перспективы служить под началом у Тейлора, взял ради любопытства несколько буклетов, разложив остальные на столике под доской объявлений.

Не я один проявил к ним интерес. Вернувшись вечером в комнату, я увидел, что Пирс листает один из проспектов, а на тумбочке Нотта валяется пара реклам. Сам он в данный момент готовился к арифмантике, обложившись пособиями и учебниками. Флетчер тоже занимался подсчетами, правда, совсем иного рода. После осеннего предупреждения он действительно прекратил принимать ставки у младших курсов и снизил активность со старшими, но кто-то все же пользовался его услугами. Я Флетчеру не мешал, поскольку профессора больше не жаловались, а дурацкие выходки, на которые раньше спорили ученики, прекратились.

Увидев у меня буклеты, Пирс удивился.

– Разве тебе это нужно? – спросил он.

– А почему нет? – не понял я.

– Флитвик тебя уже несколько лет в университет готовит, – сказал Пирс. – Ты сейчас, наверное, сразу на второй курс можешь поступить. А самая сильная кафедра чар, как известно, в Европейском университете. Зачем тебе рекламы?

– Надежды Флитвика могут не оправдаться, – ответил я, забираясь на кровать. Узнав, что Тейлор хочет взять меня к себе, я поделился этим с профессором, поскольку при таком повороте событий факультета физики чар мне было не видать. Флитвика новости не обрадовали, но наши уроки продолжались, несмотря ни на что, в том числе и на близость экзаменов.

– Ты передумал? – спросил Нотт. – Нашел что-нибудь поинтереснее?

– Я не искал, просто взял полистать. За меня уже всё нашли.

В двух словах я рассказал им о планах Тейлора. Поскольку никто о нем не знал, и только Нотт пару раз слышал эту фамилию от отца, моя история их не впечатлила.

– И чем же ты будешь заниматься? – спросил Пирс. – Деревню патрулировать?

– Думаете, мне сильно этого хочется? – безрадостно вздохнул я. – Я бы лучше поучился, чем бродить по Хогсмиду да слушать всякую ерунду, о которой они болтают… Ну ладно, а вы-то что себе присмотрели?

Пирс показал цветную брошюру:

– Вот, читал про университеты, кто что предлагает. Факультет я давно выбрал, а университет – еще нет.

Мы молчали, с любопытством ожидая услышать название факультета, и Пирс нас не разочаровал.

– Палеоритуалистика, – без запинки произнес он.

– Что? – переспросили мы изумленным хором. Даже Флетчер оторвался от своих вычислений. – Палео… что?

– Палеоритуалистика, – повторил Пирс. – Изучение мест силы, пирамид, дольменов, лабиринтов, гробниц – в общем, всяких руин, где в древности проводили ритуалы. На таких сооружениях обычно куча заклятий, но мало какие из них могут расшифровать или хотя бы просто понять, зачем они нужны – я уж не говорю о том, чтобы снять их. Проблема в том, что в Европе такого факультета нет: надо ехать либо в Южную, либо в Северную Америку. В Северной комфортнее, но дороже, а в Южной не так роскошно, зато дешевле, да и профессура, по отзывам, сильнее.

– Что тут выбирать-то, – недоуменно произнес я. – Конечно, в Южную.

– Отец говорит, там война, – ответил Пирс. – Не какие-то масштабные действия, а так, мелкие стычки между племенами, но все равно бывает опасно. Тем более что пирамиды, лабиринты и руины находятся как раз в джунглях, где эти племена и живут. Я тоже склоняюсь к Южной, но Полина против… и ее можно понять.

– Кстати, а чем она собирается заниматься? – поинтересовался Нотт. – Если, конечно, это не страшная тайна…

– Рунами, наверное, – сказал я. Пирс кивнул.

– Точно, рунами. Асвинн уже свела ее с нужными людьми.

Нотт засмеялся.

– С нужными людьми? Это что, какая-то тайная организация?

– Тайная не тайная, но очень похоже, – серьезно ответил Пирс. – По крайней мере, обучение там индивидуальное, у конкретного мастера и только по рекомендации другого. Вот Асвинн ее кому-то и порекомендовала.

Некоторое время мы молча обдумывали новую информацию. О палеоритуалистике я никогда не слышал, хотя несколько раз встречал упоминание о древних заклинаниях, наложенных на раскопанные археологами артефакты.

– А ты? – спросил Пирс, глядя на Нотта. – Давай, признавайся, что там у тебя на уме?

Мне казалось, Нотт не ответит – еще на пятом курсе я безуспешно пытался разузнать его планы на будущее, – но с тех пор прошло два года, и сейчас он был готов ими поделиться.

– Собираюсь на архитектуру заклинаний, – сказал он. – Скорее всего, поеду в Европу.

Об архитектуре заклинаний я знал. Эта ветвь магической науки была важной областью производственной и любой другой магии, где на объект требовалось накладывать несколько заклинаний или совмещать в работе отдельные предметы, подвергшиеся различным заклятьям. Она имела дело с совместимостью заклинаний, ритуалов и иных магических операций. Слои элементарных заклятий можно было накладывать без опасения негативных побочных эффектов, но чем сложнее становилось колдовство, тем более значительными оказывались вероятные результаты их совмещения. Два сложных заклинания, наложенные последовательно или одновременно на один предмет без должного изучения их совместимости могли породить непредсказуемые и разрушительные последствия.

Из нас четверых не определился только Флетчер, который, помахивая своей тетрадкой, сказал, что учиться он вряд ли будет, а лучше займется каким-нибудь делом.

Пока большинство преподавателей готовили седьмой курс к выпускным экзаменам, Кэрроу все дальше заводил нас в дебри исследования «темнейшего из темных» существ. Перед каникулами мы закончили изучать Адский огонь – а если точнее, остановились на полпути, поскольку мадам Помфри заявила Снейпу, что если его не интересуют бесконечные ожоги учеников, то, может, его заинтересуют траты школы на необходимые для их лечения дорогостоящие мази? С Адским огнем мы работали на улице, поближе к озеру, хотя эффект от него был только психологическим – обычная вода не могла затушить магическое пламя.

Мало кому удавалось вызвать настоящий Адский огонь: большинство колдовало без особого энтузиазма, то ли принципиально не желая заниматься Темной магией, то ли из страха, что у них получится. Утихомирить стихию было гораздо сложнее, но когда это не удавалось ученикам, пламя тушил Кэрроу. В который раз я думал о том, что немалый уровень магического таланта вполне может принадлежать деформированной личности.

Если у Лонгботтома была вендетта с Пожирателями Смерти, то у конкретного Пожирателя Смерти Амикуса Кэрроу намечалась вендетта с Лонгботтомом. На данном этапе эскалации взаимной вражды Кэрроу решил спровоцировать Невилла на такое нарушение, за которое его можно будет арестовать и отправить с Азкабан. Его, а заодно и весь активный ОД.

После каникул он придумал нечто новое. Для обучения семикурсников заклятью Круциатуса он предложил нам упражняться не на искусственно созданных жертвах любого вида, а на наказанных студентах. Я не представлял, чем он руководствуется: само исполнение этого заклятья и связанные с ним эмоции вызывали отторжение, а тренироваться на учениках не был готов никто, кроме самых бесчувственных, не способных к эмпатии студентов. Но не мог же Кэрроу всерьез рассчитывать на одних только Гойла да Крэбба?

Известие о новых правилах мы встретили молчанием – такое надо было переварить. К моему большому удивлению, после завершения урока, когда Кэрроу покинул аудиторию, все претензии и неудовольствия начали предъявляться мне.

– Как это понимать? – воскликнула Полина, вскакивая из-за парты и тыча в меня пальцем. – Что это за извращенные фантазии?

– Мало того, что он учит Темной магии, так теперь хочет сделать из нас палачей? – ввернул Финниган. – Мы не станем никого пытать!

Сперва мне хотелось возразить: а я-то здесь причем? Ведь правила составляю не я. Кэрроу отвечают за дисциплину и ради ее поддержания, да еще и в свете указа о предателях крови, могут делать едва ли не все, что им заблагорассудится. Однако критики было слишком много. Возмущались не только из-за конкретной «фантазии»; всем хотелось сбросить накопившееся напряжение и усталость, выбрав для этого самую безопасную мишень. Конечно, ведь я никого не потащу в тюрьму и не стану применять те болезненные заклинания, которыми Кэрроу наказывали учеников… Позволив всем желающим выпустить пар, я дождался, пока поток претензий иссякнет, и ответил:

– Если вы так недовольны, напишите письмо с протестом на имя директора, поставьте свои подписи, и я передам его Снейпу. Только подписывать должны все, а не десяток энтузиастов. Иначе вас не послушают.

– Мы подпишем, – уверенно произнес Лонгботтом.

– Вы-то подпишите! – усмехнулся я. – А остальные?

Остальные действительно притихли; многие больше не смотрели на меня, отводя или опуская глаза. Ничего другого я и не ждал. Одно дело – возмущаться властями в относительной безопасности аудитории, где все говорят хором, и есть поддержка толпы, но совсем другое – поставить свою подпись под выражающим неповиновение текстом, чтобы конкретные имена и фамилии прочел директор-Пожиратель Смерти.

– Я тоже подпишу, – сказал Полина среди всеобщего молчания.

– Ладно, ты подпишешь, он… – я кивнул на Лонгботтома. – Может, еще человек десять наберется. Но это даже не половина, а для таких заявлений нужно либо всё, либо ничего. Иначе это будет выглядеть как эксцентричная, бессмысленная выходка кучки подстрекателей, которая только усугубит ситуацию.

– Хочешь сказать, ты бы подписал? – спросил протолкавшийся вперед Крэбб. – А ничего, что ты староста и вроде как должен помогать налаживать тут дисциплину, а не наоборот, письма всякие писать?

«Еще один умник выискался», подумал я и ответил:

– Да, я бы подписал. Только вот нечего подписывать.

Студенты действительно начали расходиться, все еще недовольные, но после моего предложения утратившие боевой пыл. Слух о новом наказании быстро облетел школу, и к Снейпу отправилась делегация возмущенных деканов, но так ничего и не добилась. До конца недели дисциплина была идеальной – все боялись Круциатуса. Мне хотелось узнать, что Снейп ответил профессорам, и в субботу я спросил об этом у Флитвика.

– Ему все равно, – огорченно сказал тот, махнув рукой. – Он говорит, что если, по мнению Кэрроу, это улучшит общую ситуацию и остановит «партизанские выступления», то причин, по которым ему следует запрещать такое наказание, нет. В конце концов, не сами же Кэрроу станут исполнять Круцио… – Флитвик фыркнул. – Еще не хватало! Эти двое и так достаточно распускают руки. Некоторые ученики ходят в порезах и синяках, будто каждый день дерутся! А душевное состояние тех, кого заставят пытать своих товарищей? Нет, это его тоже не волнует… – Флитвик вздохнул. – Ох, Линг, Хогвартс уже не тот, каким мы его знали. На моей практике – да и не только на моей, – не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало творящееся в нем сейчас. – Профессор некоторое время молчал. – И то ли еще будет, – с грустью завершил он свой монолог. – Вот увидите, Линг, это не конец.

Большинство студентов, к числу которых принадлежал и я, все же надеялись, что замдиректора только пугал и не собирается претворять в жизнь свои грозные обещания. Однако целью Кэрроу была не дисциплина. Скоро он подыскал нарушителей, но «тренировать» Круциатус вызвал не первых в списке и даже не членов ОД, а тех, на кого, по моему мнению, не мог всерьез полагаться. «Тренировочные наказания» проходили индивидуально, в кабинете Кэрроу. Крэбб и Гойл остались вполне довольны полученным уроком и оживленно обсуждали свой успех, вызывая этим видимое отвращение даже у сопровождавшего их Малфоя, который после пасхальных каникул окончательно утратил свой прежний статус. Что ж, как бы я не презирал его за трусость, садистом он все-таки не был.

После первой экзекуции я решил поговорить с Кэрроу. Слова Флитвика напомнили мне о плохой карме преподавателей ЗОТИ, настигавшей их в конце года, и мысль замдиректора о том, что «сегодня вечеринки, а завтра – покушение», больше не казалась гиперболой.

– Хорошо, что заглянул, – сказал Кэрроу, листавший за столом последние номера «Пророка». – Говорят, вы там какое-то письмо Снейпу пишете?

– Кто говорит? – спросил я. Кэрроу посмотрел на меня со снисходительной улыбкой.

– Ну так что, пишут письмо или нет?

– Нет, – ответил я. – Испугались.

– Это хорошо, – одобрил Кэрроу. – Чья была идея?

– Моя.

Кэрроу оторвался от газеты.

– Твоя? – протянул он. – И как это понимать?

– Буквально! – воскликнул я. – Это ваше Круцио – просто за гранью! Чего вы добиваетесь? Хотите окончательно настроить всех против себя? Ну так это вам удалось…

Кэрроу отбросил газету и стукнул ладонью по столу.

– Хватит, Ди! – рявкнул он. – Ты кого защищаешь? Кучку отщепенцев и предателей крови? Что за опасный пацифизм ты тут развел!..

– Пацифизм? – оскорбился я. – Это не пацифизм, а тактика! Мое предложение остановило волнения, а то, что делаете вы, приведет к бунту!

– Вот, – Кэрроу погрозил мне пальцем. – Вот тут-то мы их и схватим. И кончай заигрывать со старыми дружками, а то у меня иссякнет терпение на твой счет.

Мне стало смешно, однако Кэрроу был настроен серьезно, да к тому же разозлен, и вряд ли сейчас было уместно смеяться. Но неужто он всерьез считал, что на меня подействуют его клоунские запугивания? Я не стал вдаваться в дискуссии и отправился в библиотеку готовить уроки, попутно размышляя, понял ли Лонгботтом, что все это затевалось ради него.

Даже если поначалу Невилл этого не понимал, то когда Кэрроу вызвал его продолжать «тренировки» с Круциатусом, все встало на свои места. Кэрроу не интересовали ничьи отказы, кроме отказов членов ОД, и в этот раз он не собирался ограничиваться своими обычными жестокостями. Но хотя Кэрроу раскинул плотные сети, в них все же оказались дыры. Спустя несколько дней Лонгботтом просто исчез. Это казалось невероятным: все входы и выходы из школы караулили дементоры и Пожиратели, и реши он покинуть Хогвартс, его бы поймали. Пропажа Лонгботтома казалась загадкой не только для учеников и Кэрроу, но и для остальных профессоров. Замдиректора регулярно требовал обыскивать всю школу, включая комнаты преподавателей, поскольку считал, что те могут его укрывать, однако поиски не давали результатов. Единственное реалистичное объяснение, пришедшее мне в голову, заключалось в том, что Лонгботтом прячется в Запретном лесу у Хагрида.

Несмотря на исчезновение главного «отщепенца», Кэрроу не отступил от своего плана поймать ОД на измене, но к всеобщему удивлению члены Отряда продолжали таинственным образом пропадать. Ряды седьмого курса катастрофически редели. Я был почти уверен, что все они уходят в лес, пока однажды вечером, по окончании очередных бессмысленных обысков, в одном из коридоров неподалеку от Астрономической башни лицом к лицу не столкнулся с Лонгботтомом. Он появился словно ниоткуда, из темной ниши в стене, где прежде ничего не было.

Увидев меня, он мгновенно направил мне в лицо палочку. Я свою не вынимал, просто стоял и ждал. Несколько секунд Невилл держал меня на прицеле, а потом медленно опустил руку.

– Что, Лонгботтом, опять свою жабу потерял? – поинтересовался я. Тот фыркнул. – Значит, в стене теперь живешь?

– В вентиляционной шахте, – сказал Лонгботтом.

– И куда собрался?

– За жабой, – усмехнулся тот.

– Где-то здесь бродит Алекто. Она тебе обрадуется.

После недолгой паузы Лонгботтом спросил:

– Ты действительно вытащил Луну из подвала Малфоев?

– А что это меняет? – сказал я.

– Кое-что, – неопределенно проговорил Невилл. Я покачал головой:

– Ничего это не меняет. Все как было, так и остается… Ладно, давай, ищи свою жабу. – Я обошел молчавшего Лонгботтома и продолжил свой путь по коридору к лестнице.

Глава 67

После возвращения учеников с пасхальных каникул я обратился к Пирсу с вопросом, не потерял ли его отец интереса к моим рисункам и не будет ли слишком нагло, если после такого длительного перерыва я пришлю ему работы с патронусом. Тот ответил, что напротив, отец будет только рад, и поскольку на рисунках изображается такая магическая диковина, у них наверняка найдутся покупатели. В письме Клайву Пирсу я объяснил, что до сих пор у меня не возникало особого желания рисовать, и отправил ему все отложенные перед последним походом к Аберфорту работы.

Через несколько дней мне пришел ответ. Клайв Пирс сообщал, что качественные изображения патронусов-теней встречаются редко, и коллекционеры, а также некоторые библиотеки, с удовольствием приобретут их. Заканчивалось письмо довольно таинственно: «Когда-то я уже говорил вам об этом и хочу повторить снова: не считайте, что обязаны рисовать. Рисуйте, если у вас есть вдохновение и если вам хочется чем-то поделиться с миром, но когда муза молчит – позвольте ей молчать, хотя, конечно, всем нам будет жаль, если вы последуете примеру Рембо. Так или иначе, надеюсь, что еще не раз увижу ваши работы».

Увидев незнакомое имя, я отправился в библиотеку, но ни одна из магических энциклопедий не объясняла, кто такой этот Рембо и в чем заключается его пример. Мне было очень интересно узнать, что же имел в виду Клайв Пирс, и я обратился к Слагхорну – уж он-то наверняка помнил всех магов прошедших десятилетий, о которых составители энциклопедий могли позабыть или, возможно, кого сознательно туда не включили.

После очередного урока зелий я подошел к Слагхорну.

– Сэр, могу я вас спросить?

– Конечно-конечно, – с готовностью ответил Слагхорн, пребывая в благодушном настроении от наших сегодняшних успехов.

– Мне тут встретилось одно имя, но в энциклопедиях я его не нашел и подумал: может, вы знаете, кто это?

Слагхорн кивнул:

– Очень интересно, Линг. И что за имя?

– Рембо.

Несколько секунд профессор выглядел очень удивленным.

– Рембо? – переспросил он. – Артюр Рембо?

– Не знаю, – я покачал головой. – Там была только фамилия. Я все справочники по магам перерыл…

Слагхорн начал было смеяться, но тут же замолчал и посмотрел на меня с неожиданной грустью.

– Линг, Линг, – сказал он. – Мне иногда так жаль, что вы здесь, – он указал на пустой класс, – лишены того, что доступно школьникам из обычных маггловских школ. Мы учим вас магии трав и животных, объясняем, как менять форму материи и работать с тонкими энергиями, но как же много остается за бортом! Это цена, да… Я тебе скажу крамольную по нынешним временам мысль, но мы сами загнали себя в гетто нашей избранности. В мире есть магия более великая, чем все эти наши… – он кивнул на реторту, – загогулины. Та, что обращается к человеку, исходя не отсюда, – Слагхорн указал себе на голову, – а отсюда, – он приложил руку к груди. – От сердца к сердцу. От души к душе. Поэзия, Линг. Музыка. Такая магия по-настоящему меняет жизнь. – Слагхорн покивал, словно отвечая собственным мыслям. – Но нам она недоступна. Ты знал? Нет, конечно нет, откуда бы…

Профессор мягко похлопал меня по плечу и сел за стол.

– Среди волшебников есть великие философы и алхимики, гениальные ученые, сослужившие добрую службу не только колдунам, но и всему человечеству. Однако в мире, во вселенной, соблюдается равновесие: что-то дается, а что-то отнимается. Мы, маги, лишены дара менять души людей, открывая им истину через искусство. Среди нас нет фигур, сравнимых с Моцартом или Данте, Рембрандтом или Брейгелем. Есть ремесленники, подмастерья, но мастеров нет. Да, мы умеем превращать салфетки в будильники и перемещаемся из города в город без машин и самолетов, но сделало ли это хоть кого-нибудь из нас лучше? – Слагхорн покачал головой. – Нет, Линг, не сделало. Когда ты смотришь на это зелье, – он указал на один из сосудов с Настоем Похитителя Тревоги, который мы сегодня варили, – ты что-нибудь чувствуешь? Разве что приятный аромат. А когда превращаешь стакан в тапочки? Может ли такое превращение изменить чью-то душу? – Профессор махнул рукой. – Наша магия – средство. Средство достижения власти, славы, бытовых удобств… В конце концов все эти стаканы и будильники становятся обыденностью, и ты колдуешь точно так же, как какой-нибудь деревенский маггл доит своих коров или возделывает поле на этих устрашающих гремящих машинах. Чуда нет, Линг. Просто нет. – Слагхорн замолчал, глядя сквозь меня, охваченный своими эмоциями. – Но есть музыка, и она – чудо. Как простые колебания воздуха могут выворачивать мою душу наизнанку? Как они могут рождать во мне такие чувства – эти невидимые, существующие лишь в данную секунду звуки? Музыка – подлинное чудо, потому что она позволяет каждому прикоснуться к собственной душе, ощутить внутри себя ее движение. Это, – он кивнул на реторту, – нет. А она – да. И поэзия. Слова вроде бы простые, но они обращаются к чему-то в тебе, чего ты прежде не знал, и благодаря ним ты чувствуешь вечное, неуничтожимое.

Слагхорн снова замолчал, а потом поднял на меня глаза и произнес:

– Отвечая на твой вопрос, Рембо был поэт. Жил он довольно давно, в девятнадцатом веке, и написал не так уж много.

Тронутый таким искренним и внезапным монологом профессора, я подумал, что лучше, наверное, уйти и оставить его наедине со своими переживаниями, но любопытство победило, и я сказал:

– Дело в том, сэр, что имя Рембо было использовано в контексте… – тут мне стало совсем неловко – придется говорить о своих работах, Слагхорн вспомнит, что я рисую, и начнет, того гляди, извиняться. Однако делать было нечего, и я продолжал: – В общем, мне тут написали, что будет жаль, если я последую примеру Рембо, а поскольку я ничего не знаю о его жизни, непонятно, в чем этот пример заключается. Речь шла о моих картинах… и я прекрасно понимаю, что я не Рембрандт и не Брейгель! – торопливо прибавил я. Однако, Слагхорн, разумеется, отреагировал. Хлопнув себя по лбу, он вскочил со стула.

– Какой же я болван, Линг! – воскликнул он. – Так замечтался, что совсем забыл о твоем увлечении! Прости сентиментального старика…

– Профессор, я вполне адекватно оцениваю свои способности, – попытался я успокоить Слагхорна, не желая выслушивать неуместных оправданий, – и меня устраивает статус ремесленника. Просто я хотел узнать, что конкретно здесь имелось в виду.

– Может, ты собираешься сменить стиль? – предположил Слагхорн. Я отрицательно покачал головой.

– Тогда… хм… – профессор задумался, а я на всякий случай спросил:

– Рембо рано умер?

– Господь с тобой, Линг! – в испуге воскликнул Слагхорн. – Даже не думай об этом! Рембо прожил вполне достаточно… по тем временам… и твой корреспондент наверняка имел в виду что-то, касающееся его творчества, а не продолжительности жизни.

– Вы сказали, он мало написал, – напомнил я.

– Да, написал он не слишком много, – кивнул Слагхорн. – Рембо оставил поэзию, когда ему было всего двадцать, и занялся другими делами. – Профессор встрепенулся. – Но ты ведь не собираешься бросать живопись?

– Нет, – сказал я, поняв, наконец, что имел в виду Клайв Пирс.

– Не бросай! – требовательно проговорил Слагхорн. – И ни в коем случае не останавливайся на достигнутом. Хоть ты и назвал себя ремесленником, ты должен стремиться стать мастером и всей душой этого желать.

Разговор со Слагхорном вновь привел меня в библиотеку. Мне хотелось удостовериться в правоте его слов. Возможно, профессор перегнул палку или был чересчур субъективен? Проторчав полчаса у каталога, я с огорчением понял, что зельевар ничего не перегибал. На слово «культура» мне попадались книги вроде «Культура колдовских обрядов центральноамериканских индейцев до и после испанской колонизации», и нигде я не встречал упоминаний о живописи или музыке. Безусловно, художники среди волшебников были – по крайней мере, рисунки к средневековым рукописям делали не маггловские иллюстраторы, – но книжная иллюстрация оставалась искусством для узкого круга интересующихся, и я не знал ни одного знаменитого миниатюриста, будь то маггл или волшебник.

Из-за подготовки к экзаменам и регулярных обысков Хогвартса, в которых я участвовал наравне с профессорами, у нас с Миллисент почти не оставалось времени для встреч, но как-то раз в конце апреля мы все же выкроили свободный час. Заодно я решил узнать, есть ли у тех, кто воспитан в «гетто избранности», возможность приобщаться к маггловскому искусству.

– Можно задать тебе личный вопрос? – спросил я после того, как мы привели себя в относительный порядок и уселись на скамейке рядом с бассейном. То, что мы так давно не встречались, оказало бодрящий эффект на наши отношения, к пасхальным каникулам слегка утратившим свою новизну.

– Попробуй, – сказала Миллисент. – Только сам понимаешь, на всё подряд я отвечать не буду.

Решив не уточнять, что она имела в виду под «всем подряд», я продолжил:

– Ты до Хогвартса ходила в школу?

Миллисент глянула на меня в недоумении:

– А где я, по-твоему, научилась читать и писать?

– Не знаю. Некоторых дома учат.

– Конечно, дома! – Балстроуд усмехнулась. – Ладно, и в чем вопрос?

– Вас в школе водили в музеи?

– Не помню… может, и водили. Наверное, водили. А что?

– Просто интересно, ты что-нибудь запомнила из тех посещений? Они хоть какое-то впечатление на тебя произвели?

Теперь Миллисент смотрела на меня с выражением недоверия и подозрения.

– Ты к чему это ведешь? – спросила она с легкой угрозой в голосе. – Думаешь, на меня магглы повлияли? Да я дождаться не могла, когда мне исполнится одиннадцать, и я, наконец, свалю из той дыры, которую они школой называют! Какие еще музеи, что тебе в голову взбрело?

Сперва я хотел объяснить, что имел в виду нечто совсем другое, но потом передумал. Миллисент поняла меня по-своему, априори считая влияние магглов отрицательным, а сейчас, во время проведения антимаггловской политики, могла воспринять такой вопрос как провокацию или даже проверку.

– Мы здесь ни разу не ходили в музеи, – сказал я, решив замять разговор. – Понятия не имею, есть они у волшебников или нет? Ни разу ни об одном не слышал.

– Есть, – ответила Балстроуд. – В Глазго есть музей квиддича. Хочешь – сходим, когда закончим школу?

– Ненавижу квиддич!

– Я знала, – довольно хмыкнула Миллисент.

– Слышал новость? – негромко спросил меня Пирс перед рунами. Я стоял у закрытой двери и читал справочник по истории, пытаясь втиснуть в голову очередные забытые сведения: на этот раз – имена Франкфуртской пятерки.

– Альфред Шницель, – устало сказал я, посмотрев на Пирса. – Вернер Вермут.

– Вермут? – переспросил Пирс и глянул на обложку книги. – Вермут бы нам сейчас не помешал… Короче, Ди: несколько часов назад Поттер ограбил Гринготтс.

Я раскрыл рот.

– Кто сказал?

– Мне – Полина. А ей – какая-то подружка. По радио передавали.

– Вот уж сомневаюсь, – не поверил я. – О таком, и по радио? Поттер среди бела дня грабит банк, который якобы невозможно ограбить…

– В том-то и дело, что среди бела дня, – Пирс кивнул. – Его многие видели. А такого шила в мешке не утаишь.

– Сколько взял? – поинтересовался я, заподозрив, однако, что если Поттер и правда вломился в Гринготтс, то уж точно не за деньгами.

– Дракона взял, – еще тише проговорил Пирс. Я не понял, шутка это или нет, и Пирс, видя мое замешательство, продолжил:

– Наверное, этот дракон охранял нижние сейфы. Поттер освободил его и улетел. Я же говорю – такое не скроешь, полно свидетелей.

К обеду новость распространилась по всему Хогвартсу. Кэрроу бесились, Снейп и остальные профессора сохраняли видимое спокойствие, а я предвкушал продолжение. Если Поттеру удалось добыть крестраж, Темный Лорд поймет, что тот их ищет, и решит проверить, на месте ли остальные. Я не знал, сколько крестражей Поттер уже нашел, но одного Волдеморт точно не досчитается – того, что уничтожили мы с Дамблдором. А раз так, он вполне может явиться сюда, чтобы забрать или перепрятать крестраж, хранящийся в школе.

После таких событий я был совсем не удивлен, когда вечером в нашу гостиную заглянул Кэрроу и вызвал меня к директору.

– Плохи дела, – говорил он, пока мы поднимались на седьмой этаж. – Поттер вломился в Гринготтс и, судя по тому, как все забегали, стащил оттуда что-то очень ценное для Повелителя. Северус получил инструкции. Сейчас все узнаем.

Опередившая нас Алекто уже сидела в кресле у стола. Когда мы вошли, директор без долгих предисловий приступил к делу.

– У меня есть информация, что этой ночью Поттер попытается проникнуть в замок, – сказал Снейп. – Если ему это удастся, возможно, он появится в башне Равенкло. Поэтому сегодня там будет дежурить Алекто. Амикус возьмет на себя этажи с четвертого по седьмой. Мистер Ди – с четвертого по первый.