Текст книги "Хогвартс. Альтернативная история."

Автор книги: Amargo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 72 страниц)

Глава 37

К концу сентября я уже двести раз пожалел, что просил у Снейпа продолжить наши занятия. Никогда бы не подумал, что все, казавшееся мне в прошлом году жестоким, было просто цветочками по сравнению с тем, чем мы занимались в этом. Теперь профессору было не нужно, чтобы я просто прятал воспоминания – от меня требовалось демонстрировать к ним определенное отношение и скрывать те детали, что могли бы ему противоречить.

– Возьмем, к примеру, экзамены третьего курса, – говорил Снейп с холодным сарказмом, – а именно вашу реакцию на поставленное мной «удовлетворительно». Безусловно, она была неадекватной, однако именно это поможет нам в работе с упражнением. Вы должны изменить свое отношение к этой оценке, заставить меня поверить, будто рады ей… ну или хотя бы довольны, что получили заслуженное. Все, что может навести меня на мысль об обратном, необходимо скрыть – к примеру, ваш визит в мой кабинет и детскую истерику, которую вы тут устроили.

Прятать воспоминания было значительно легче, чем менять к ним отношение. Это требовало едва ли не филигранного владения собственными эмоциями, чем, откровенно говоря, я не мог похвастаться. К тому же, Снейп постоянно провоцировал меня, и я начал подозревать, что он получает от этого удовольствие. «Мазерсы бьют посуду и орут друг на друга, а Снейп ловит свой кайф с того, что его ненавидят, – размышлял я на уроках Амбридж, которых теперь ждал едва ли не с нетерпением, поскольку на них можно было хотя бы немного отдохнуть. – Ненависть и любовь – сильные эмоции, а из этих двух Снейп вряд ли может рассчитывать на второе».

Фундамент для нового витка неприязни профессора я заложил уже на первом занятии. За лето отсутствия практики быстрота моих реакций заметно снизилась, а потому на первом уроке Снейп основательно похозяйничал у меня голове. Я не успевал ставить блоки и пропускал те его приемы, которые в прошлом году уже научился отражать. Хорошо еще, что моя жизнь в доме Блэка на Гриммо его не заинтересовала, и эту часть он смотреть не стал.

– Я кое-чего не понял, Ди, – сказал он мне потом, когда мы отдыхали, сидя у его рабочего стола. – Зачем вы хотели вернуться к Темному Лорду?

– Как вы об этом узнали? – устало удивился я, не представляя, как можно было докопаться до мыслей, которые даже тогда, у почты, были слишком сумбурными и неотчетливыми.

– Мысли подобны ароматам, – произнес Снейп. – Достаточно мельчайшей доли рассеянного в воздухе вещества, чтобы профессионал почуял запах и определил его. Когда-то вы думали об этом, и я почуял ваши мысли. Видеть сцены, эпизоды, фрагменты воспоминаний – это, по сути, довольно грубо. Ароматы мыслей, живущих глубоко в подсознании – вот что представляет для легилимента истинную ценность. Если он умеет ощущать их, никакие визуальные подкрепления ему не нужны. Человек будет у него как на ладони. Легилимент узнает его лучше, чем даже он сам, поскольку большинству людей недоступно содержимое их подсознания. – Снейп помолчал, а потом посмотрел на меня:

– Ну и? Решили довести разговор до конца? Узнать что-нибудь? Что-нибудь попросить?

Сперва я не понял, о чем он говорит, а когда понял, то задумался, как бы ответить с минимальным риском для собственного психического здоровья.

– Нет, не попросить, – рассеянно проговорил я, делая вид, будто эта тема меня не слишком интересует. – Так…

– Что значит «так»? – Снейп был недоволен таким небрежным отношением к его вопросам.

– Я просто подумал, что…

Как можно было настолько расслабиться и допустить его именно до тех мыслей, которые требовалось скрыть? Заранее представляя яростную реакцию профессора, я постарался облечь свой ответ в наиболее нейтральные выражения, чтобы не слишком сильно задеть его самолюбие.

– … что могу оказаться полезен. В тот момент.

Кажется, с нейтральностью я переборщил.

– Полезен в тот момент? И как это следует понимать? – поинтересовался Снейп, развернувшись ко мне всем корпусом.

– Полезен вам, – уточнил я после несколько секунд внутренней борьбы.

– Мне? – Снейп удивился еще больше и, кажется, вполне искренне. – Да как, скажите на милость, вы могли быть мне полезны?

Но в следующую секунду он все понял. Профессор уставился на меня с такой злобой, что я ощутил ее физически, поскольку все еще оставался настроен на его ментальные частоты, как и он – на мои. Тяжелая и густая, его злость окутывала меня, подобно Душной Тьме из гоблинских сказок, призраку, приходящему за теми, кто нарушил табу. Я не хотел чувствовать себя виноватым, но, тем не менее, испытал укол вины от того, что позволил себе сочувствовать Снейпу. Было очевидно, что ему легче пережить Crucio Темного Лорда, нежели узнать, что его пожалел ученик.

Я встал, стараясь выглядеть независимо, сказал «До свидания» и на негнущихся ногах направился к двери. Снейп не вымолвил ни слова. Оказавшись в коридоре, я схватился за голову – что же теперь будет? С точки зрения профессора, я его унизил, и унизил чудовищно. Все мои попытки оправдаться перед самим собой с треском проваливались. Сколько бы я себе не говорил, что мне не за что испытывать вину, я все равно понимал, что был не прав. «Это не та реакция, – думал я, сидя в гостиной перед камином и глядя на пляшущие в нем язычки пламени. – Я не должен был ему сочувствовать. Так учат только в глупых фильмах – сочувствовать тем, кому больно… Ну конечно же! – В ярости и досаде на самого себя я изо всех сил сжал кулаки. – Я отреагировал, словно какая-нибудь сентиментальная домохозяйка! Меня не жалели после Круциатуса, и я бы удивился, сделай это кто-нибудь, потому что… потому что…»

Я с некоторым содроганием понял, что Клайв Пирс был прав. «Не используйте его каждый раз, когда вас настигает творческий кризис», написал он мне когда-то, поскольку это заклинание действительно очищало ум и тело, сжигало весь накопившийся ментальный мусор и порождало…

«Да, да, – зло думал я, буравя глазами камин, как будто это он был виноват во всем, что произошло со мной сегодня. – Эйфория. Потом приходит эйфория. Неужели я такой извращенец? Но я бы точно не понял, если б меня тогда кто-то пожалел. А здесь другое… не эйфория, но, может, ощущение, что это правильно? Что так оно и должно быть?..»

В тот вечер я не смог не то что расставить все по своим местам, но даже определить, где они, эти места. Голова раскалывалась из-за урока Снейпа и запутанных размышлений, которые постепенно уводили меня в столь далекие дебри, что я переставал понимать, что из этого выдумано, что выведено логически, о чем я догадался, а что происходило на самом деле.

С профессором Флитвиком все было гораздо проще. Общение с ним было не похоже на общение со Снейпом, напоминавшее поход по минному полю с привередливым миноискателем, который сообщает о наличии мин только в зависимости от собственного настроения. Флитвик был холериком, постоянно в движении, в эмоциях, и темперамент профессора чар, являвшийся полной противоположностью темпераменту зельевара, помогал ему лучше справляться с ситуациями, в которых я снова выкидывал что-нибудь неожиданное.

Впрочем, с неожиданного начал сам профессор.

– Директор, – сказал Флитвик на нашем первом занятии, – сообщил мне, что вы освоили заклинание огненной плети, и, судя по его отзывам, неплохо с ней обращаетесь.

Я осторожно кивнул.

– Давайте, Линг, похвастайтесь! – Флитвик махнул рукой, приглашая меня продемонстрировать свои умения. Я вызвал плеть, но не рискнул размахивать ею в тесном кабинете, заваленном свитками и заставленном всевозможными приборами и шкафами, битком набитыми книгами. Флитвик обошел меня кругом, рассматривая лежащую на полу плеть, будто это был интересный экземпляр какого-нибудь животного, а потом уселся за стол и пригласил меня сесть напротив.

Убрав плеть, я опустился на свое привычное место, и Флитвик сказал:

– Огненная плеть – хорошее атакующее оружие, по крайней мере, для среднего противника, но защищаться ею неудобно. Вы умеете выставлять огненный щит?

Я снова кивнул. Судя по всему, Дамблдор не ввел профессора в детали летнего происшествия в больнице.

– К сожалению, он далеко не идеален, – сказал Флитвик так, будто огненная плеть была его личным изобретением, и ему неловко от того, что как изобретатель он не довел ее до совершенства. – Щит не выдерживает серьезных проклятий и заклинаний… Но я говорю это не к тому, чтобы разочаровать вас или принизить значение плети в целом, – добавил он. – То, что вы владеете ею, наводит на мысль о вашем вероятном успехе в овладении магией стихий, в частности стихией огня. Мы ведь с вами уже этим занимались, правда, затронули лишь основы, не проникая глубоко в суть материала… – Флитвик отчего-то засмеялся. – Думаю, в этом году мы попробуем что-нибудь более интересное… Вы приобрели учебник по общей теории?

– Да, сэр, – ответил я. – Он у меня с собой. А ту книгу мы теперь не будем проходить?

– Будем обязательно, – сказал Флитвик. – Вы не волнуйтесь, мы все успеем.

Я и не думал волноваться. Интересно, как Дамблдор убеждал профессора продолжать со мной занятия? В конце концов, Флитвик должен понимать, чем мы рискуем, если о содержании наших уроков каким-то образом прознает Амбридж. Рассказал ли ему директор о моем визите к Волдеморту? Макгонагалл явно была в курсе: ее отношение ко мне вновь изменилось, и хотя со стороны это вряд было ли заметно – профессор ко всем относилась одинаково сурово, – то недоверие, которое она испытывала ко мне из-за василиска, значительно уменьшившееся после первой встречи с Блэком, вернулось и только возросло. Я ощущал его во взгляде профессора, в ее манере разговора, а также в тщательно скрываемой неприязни, с которой она со мной общалась. Нельзя сказать, что я был сильно этим задет, однако для пользы дела, то есть ради успехов в ее предмете, предпочел бы более спокойное отношение к собственной персоне.

Можно, конечно, было польстить себе, предположив, что Флитвику просто интересно со мной заниматься, однако я был далек от подобных мыслей. Пока профессор левитировал мне книгу об артефактах, я, улучив момент, спросил:

– Сэр, мне тут встретилось несколько заклинаний – точнее, не самих заклинаний, а их названий. Вы не могли бы объяснить, в чем их смысл?

– Ну-ка, ну-ка, – Флитвик был сама готовность. – И что же это за названия?

– Во-первых, молния Плутона… – начал я и собрался произнести следующее, но заметил стремительно меняющееся выражение лица профессора и умолк.

– Линг, где вы нашли такие книги? – спросил Флитвик.

– В конце лета я был в гостях, а они лежали на чердаке, ну я и не удержался, полистал… Из контекста не очень понятно – написано, что один колдун выстрелил в другого молнией Плутона, и за это его род прокляли. Просто интересно, что это за заклинание такое, из-за которого можно проклясть целый род.

– Молния Плутона – очень древнее заклятье и давно уже не применяется, – не слишком охотно ответил Флитвик. – Вряд ли в изданиях последних четырех-пяти сотен лет вы сможете найти его точную формулу. Тем более что суть его настолько отвратительна и бесчеловечна, что даже в те дикие времена, когда подобные заклинания были распространены, его использование, как вы могли понять из прочитанного, вызывало значительное общественное возмущение… – профессор поджал губы и замолчал, словно размышляя, стоит или нет объяснять дальше. – Суть его в том, что оно превращает человека в камень, – продолжил Флитвик. – Точнее, тело человека. Его сознание остается запечатанным внутри до тех, пока камень не разрушится сам или его не разрушат извне.

– Кошмар, – пробормотал я, живо представив, что может испытывать человек, запертый в камне на веки вечные. – А контрзаклятье?

– Достаточно уничтожить камень, – ответил Флитвик, – однако прежде его надо найти, а это, как вы понимаете, непросто.

Я тут же подумал о дневнике Волдеморта с его воспоминаниями, но решил отложить все оставшиеся вопросы на потом. Профессору явно не хотелось рассуждать о Темных искусствах, так что я поблагодарил его за ответ и раскрыл книгу о магических артефактах, погрузившись в мир средневековой магии – проклятых колец, полых посохов с запертыми в них простейшими духами, потихоньку сосущими из владельца жизненные силы, и всевозможных амулетов, предназначение которых варьировалось столь широко, что авторы справочника разделяли их на девять основных категорий, дробящихся в свою очередь на более мелкие. «И как все это выучить?», в ужасе думал я, разглядывая длинные таблицы, занимавшие целых два разворота. Уточнять у Флитвика, надо ли мне все это запоминать, я не стал – раз уж взялся учиться, надо учиться, а не выклянчивать послаблений из-за каких-то таблиц.

– Мистер Ди! Прошу вас пройти со мной.

Профессор Макгонагалл поймала меня в коридоре, когда мы с Ноттом, Пирсом и Полиной возвращались из теплиц, где наблюдали за посаженными в начале сентября растениями. Мой бешеный молочай только-только взошел, но уже активно вертел по сторонам двумя маленькими листьями, ища, в кого бы пульнуть усеивающими стебель крошечными ядовитыми колючками. Мухомор Нотта начинал появляться из-под земли, но наблюдать там было еще нечего, так что он даже не стал подходить к горшку, поскольку рядом с грибом стоял мой молочай.

Макгонагалл направилась вверх по лестнице; переполненный дурными предчувствиями, я отправился за ней. Мы шли к ее кабинету, и происходящее начинало нравиться мне все меньше и меньше. Профессор молчала, но ее прямая, напряженная спина была красноречивее любых слов – вряд ли Макгонагалл хотела похвалить меня за последнюю контрольную, на которой я трансфигурировал воду (простую природную негорючую жидкость) в бензин (сложную искусственную горючую жидкость) и в процессе проверки результата едва не спалил парту.

Войдя в свой кабинет, Макгонагалл остановилась у стола, молча проследила за тем, как я закрываю за собой дверь, и указала палочкой на стену слева от меня. Я посмотрел туда и замер от удивления.

Хоть я и нечасто бывал в ее кабинете, однако помнил, что в нем висел небольшой портрет какой-то благообразной дамы, возможно, одной из бывших заместительниц прошлых директоров. Однако сейчас вместо дамы на меня смотрело желтоватое существо, загораживавшее собой почти все внутреннее пространство картины. Его толстое, обвисшее лицо было покрыто темными нарывами, из которых сочился гной и сукровица; глаза заплыли, превратившись в две узких щелки, за которыми, однако, виднелись черные зрачки; по толстым, лениво жующим губам стекала зеленоватая слюна. Голову существа покрывала черная монашеская мантия, из-под которой выбивались редкие клочки грязных седых волос. Существо спокойно посматривало на меня и на Макгонагалл, словно ожидая, что же будет дальше.

– Как это понимать? – спросила меня Макгонагалл, и в ее голосе прорезалось холодное бешенство. Я был удивлен не меньше нее, но к этому удивлению примешивалась гордость за сотворенное мной колдовство.

– Я не думал, что он сможет переходить из картины в картину, – ответил я.

– Вот как, – продолжила Макгонагалл. – Вы не думали… А разве вы не знаете, что все изображения Хогвартса представляют собой целостное, связанное между собой закартинное пространство? Если вы вешаете оживленное полотно на стену, все, кто на нем изображен, получают доступ к остальным картинам.

– Я не знал об этом, – честно признался я. – Это был просто эксперимент…

– В таком случае прогоните его отсюда, – заявила Макгонагалл. – Одно дело, когда вы просто рисуете всякую… нечисть, но совсем другое, когда она свободно разгуливает по замку!.. А если это заявится к директору?

Я подумал, что такое вряд ли возможно – картины в его кабинете наверняка умеют закрывать доступ обитателям других полотен, – но спорить не стал.

– А как мне это сделать? – спросил я, поскольку не имел ни малейшего представления, каким образом можно заставить изображенного мною монаха вернуться на холст, который я несколько дней назад оживил и к всеобщему неудовольствию прикрепил над изголовьем своей кровати.

– Убери его! – потребовал Нотт, кровать которого стояла напротив моей. – Думаешь, я смогу заснуть, когда на меня такая гадость смотрит?

– Да, это действительно перебор, – скептически сказал Пирс, поглядывая на монаха, рассматривавшего свою новую обитель. – И вообще, не стоило открывать окно в нашу спальню – теперь сюда начнут таскаться все кому не лень.

Тогда я пропустил его слова мимо ушей, поскольку решил, что этот портрет не будет связан с остальными картинами замка, однако Пирс оказался прав. Несколько дней монах никуда не отлучался и сегодня утром был на месте, а теперь пробрался в кабинет Макгонагалл, будто знал, кто из преподавателей меня особенно не выносит.

– Я не знаю, как вам это сделать! – воскликнула Макгонагалл. – Вы его нарисовали, вы его оживили, а теперь будьте так любезны, очистите от него мой кабинет!

Монах на картине перевел взгляд на меня. Хорошо еще, что он молчит; впрочем, я не был уверен, что это существо вообще умеет разговаривать. Макгонагалл посмотрела на часы и сказала:

– У меня начинается совещание, и я искренне надеюсь, что когда вернусь, его здесь не будет. В противном случае мне придется доложить обо всем вашему декану.

Она стремительно вышла из кабинета и захлопнула за собой дверь. Я остался наедине с собственным творением, которое немедленно расплылось в мерзкой улыбке, обнажив мелкие острые зубы.

– Ну и как это называется? – спросил я. – Между прочим, это я тебя нарисовал, а ты меня так подставил.

Монах пожевал губами и снова улыбнулся. Что мне было с ним делать? Я уселся на стул и начал вспоминать все, о чем думал, пока рисовал этот портрет. Его персонаж был одним из тех, кто, выражаясь фигурально, ждал своей очереди, когда меня охватила вызванная Круциатусом творческая эйфория. Он представлялся мне кем-то вроде Пивза, таким же вредным и хитрым, однако более умным и целеустремленным – в конце концов, это был монах, а значит, хоть и из корыстных побуждений, но служил каким-то своим богам или демонам, в отличие от бестолкового Пивза, только и умевшего, что хулиганить да сыпать пошлыми остротами.

– Договоримся? – спросил я монаха. Тот вопросительно поднял тощую светлую бровь.

Угрожать мне было нечем: если снять его картину со стены нашей спальни, монаху будет некуда возвращаться, и он примется бродить по всему Хогвартсу, что в определенном смысле мне бы польстило, однако преподаватели вряд ли стерпят такое существо среди привычных и до отвращения реалистичных жителей закартинного мира. Оставалось торговаться. Но что я мог ему предложить? Он ведь даже не был живым, как лесные питоны, которых можно было соблазнить мясом.

Сидя в кабинете Макгонагалл перед своенравным монахом, я чувствовал себя в полной растерянности, поскольку не представлял, как можно повлиять на практически недосягаемое неживое существо. Разве что разрезать полотно, как это сделал когда-то Блэк?

– Добби, – позвал я в порядке эксперимента. – Эй, Добби, ты не слишком занят?..

Раздался хлопок, и передо мной возник эльф, на голове которого красовалось несколько разноцветных вязаных шапок. Я уже знал, что это дело рук Гермионы Грейнджер, поставившей своей целью освободить упрямо не желающих свободы эльфов Хогвартса, и Добби считал своим долгом собирать всё, что она прятала в гостиной Гриффиндора, поскольку недовольные эльфы перестали там убираться, опасаясь случайно взять в руки столь неприятный подарок.

– Добби не слишком занят, – ответил эльф. – Линг хочет поговорить?

В этом году он наконец-то перестал звать меня сэром и молодым господином.

– Ты случайно не знаешь, как можно прогнать обитателя портрета? – спросил я и указал на монаха, косившего глазами вниз, туда, где стоял эльф. Увидев мое творение, Добби вздрогнул.

– Добби должен подумать, – нерешительно проговорил он.

– Некогда думать, – вздохнул я. – Время поджимает… Ладно, а ты можешь позвать сюда Кровавого Барона? Я бы и сам сбегал, да меня Макгонагалл здесь посадила. Если я уйду, а этот… – я указал на монаха, – останется, у меня опять будут неприятности.

– Добби сходит! – эльф с готовностью кивнул головой и собрался было отправляться на поиски слизеринского привидения, но я остановил его, поинтересовавшись:

– Можешь объяснить, как ты меня услышал? Я ведь не являюсь твоим хозяином.

– Добби просто слушал, – ответил эльф, пожав плечами. – Добби думает о Линге, потому что Линг верит, что из Добби может выйти учитель…

– Ты уже учитель, – сказал я. – Не прибедняйся.

Однако не взирая на то, что эльф обрел некоторую уверенность для обращения ко мне по имени, подобные слова все еще вызывали в нем приступы робости и самоуничижения, воспринимаясь как незаслуженная похвала. Добби замотал головой, отрицая тот факт, что из него получился учитель, и поскорее исчез из кабинета, чтобы в очередной раз не спорить со мной на подобные темы.

Монах на портрете больше не улыбался. Знал ли он, кто такой Кровавый Барон, или нет, но мне все же удалось вызвать в нем если не тревогу, то хотя бы интерес.

Казалось, время почти остановилось. Добби не было, монах продолжал занимать чужой портрет, прогнав из него предыдущую обитательницу, а я старался не думать о том, сколько времени потрачено впустую, поскольку вместо отсидки в кабинете можно было бы сделать астрономию и начать, наконец, собирать материал для курсовой по зельям. «Двадцать свитков! – с содроганием подумал я в очередной раз. – Это же кошмар!»

Прошло еще несколько минут, и, наконец, сквозь дверь кабинета в комнату вплыл Кровавый Барон. Он застыл посредине, глядя на меня без всякого выражения, будто я был предметом мебели. Добби, однако, решил не возвращаться.

– Спасибо, что согласились придти, – начал я. – Мне хотелось спросить, – отчего-то я слегка нервничал, – не знаете ли вы, как удалить отсюда вот этого типа? – Я указал на монаха. Кровавый Барон перевел взгляд на портрет, и его невозмутимость сменилась чем-то отдаленно напоминающим удовольствие.

– О-о, – протянул он, оценивающе разглядывая настороженного монаха. – Полагаю, здесь… – Барон повел рукой, – ему не очень рады.

– Не то слово, – ответил я.

– Думаю, я знаю, где ему может понравиться, – продолжил Барон, подплывая ближе к портрету. – Где ему будет на что посмотреть… и где его примут, как своего… Идем, – обратился он к монаху. – Идем вниз, за мной. Ты не пожалеешь.

Монах бросил на меня подозрительный взгляд, но, судя по всему, соблазн оказался велик. Барон начал опускаться прямо сквозь пол кабинета, и монах, глянув на меня последний раз, последовал за ним, отправившись в какие-то места Хогвартса, о которых знали только привидения, свободно проходящие сквозь стены.

«Неужели!», с облегчением подумал я и поднялся со стула. Что же мне делать дальше? Сомнительно, что монах когда-нибудь вернется в нашу спальню, справедливо полагая, что в этом случае я просто сниму его со стены, отрезав доступ к замку. Я вышел в коридор и отправился в гостиную, пообещав себе больше не оживлять написанные мной картины. В конце концов, если кто-нибудь их купит и пожелает, чтобы по его дому шастали такие вот создания, то пусть оживляет их сам.

Судя по всему, монах больше не тревожил чувствительных обитателей Хогвартса, и Макгонагалл решила пока не докладывать Снейпу о случившемся. Ее отношение ко мне стало еще суровей, но это, к счастью, никак не влияло на изучавшийся нами материал, разве что я начал получать больше домашних заданий.

Однажды я бился над эссе по трансфигурации ряда кислот, когда за стол прямо передо мной уселась Гермиона Грейнджер и плюхнула на раскрытый журнал Трансфигурация Сегодня, из которого я переписывал очередную цитату, какую-то толстую книгу.

– Смотри сюда, – проговорила она и ткнула пальцем в шевелящуюся картинку. Я посмотрел, но даже не успел разобрать, что там нарисовано, потому что Гермиона склонила ко мне голову и зашептала:

– Линг, нам очень нужно поговорить с тобой, только не в замке. Мы знаем, что ты не ходишь в Хогсмид, но не мог бы ты в следующее воскресенье взять у Снейпа разрешение?

Это было так неожиданно, что я слегка растерялся. Гермиона восприняла мое недоумение как колебания.

– Пожалуйста, не отказывайся, – продолжала она, не спуская с меня глаз. – Приходи в «Кабанью голову», часам к двум. Знаешь, где она? – И не дожидаясь моей реакции, ответила сама: – За почтой, в самом конце переулка…

– Гермиона, – перебил я ее, придя, наконец, в себя. – Ты уверена, что вы хотите поговорить именно со мной?

– Да, – тряхнула она головой, – уверена. Я понимаю, что ты имеешь в виду, но… послушай, здесь нам лучше ничего не обсуждать, – она снова ткнула пальцем в картинку. – Амбридж и все такое… Если у тебя не получится, предупреди меня заранее, хорошо?

– Хорошо, – сдался я. Гермиона с озабоченным видом подхватила книгу и унеслась обратно за свой столик. Я подвинул к себе журнал, но теперь, конечно же, все мои мысли оказались далеки от проблем трансфигурации. Гриффиндорцы что-то задумали, и хотя с одной стороны это было крайне любопытно, с другой я не был уверен, что меня не ожидает какая-нибудь разборка на тему «а не шпионишь ли ты на Волдеморта». К тому же, за все эти годы я ни разу не просил у декана разрешения на посещение Хогсмида – мне вполне хватало летних прогулок с Хагридом. «Он наверняка что-нибудь заподозрит, – думал я, рассеянно глядя на журнальную иллюстрацию, где молодая колдунья трансфигурировала синильную кислоту в лимонад. – Того гляди, не отпустит…» Однако впереди было еще десять дней, а Макгонагалл ждала эссе к понедельнику, так что я выкинул из головы мысли о гриффиндорских авантюрах и погрузился в мир трансфигурации органических и неорганических кислот.