Текст книги "Хогвартс. Альтернативная история."

Автор книги: Amargo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 72 страниц)

Вряд ли многие в гостиной поняли смысл последней фразы, но поскольку Малфой не ответил, было ясно, что замечание оказалось достаточно весомым.

– Не я указываю, как себя вести, поскольку не я придумал эти правила. Мое дело – отвечать за их соблюдение. Мое, его… – я указал на ближайшего старосту, – ее… – на Балстроуд, – и остальных старост всех факультетов. Правила касаются каждого ученика, и неважно, сколько процентов крови волшебников в его организме, знает ли он свой род и чтит ли своих предков.

– Кэрроу никогда не отправит нас в подвал, – яростно проговорил Малфой, вцепившись руками в край стола, – а у тебя для этого нет полномочий!

Спорить можно было бесконечно; вернее, до тех пор, пока я не привел бы последний беспроигрышный аргумент – позицию Темного Лорда, – однако мне не хотелось приплетать сюда Волдеморта и превращать обычную школьную склоку в выяснение отношений между двумя Пожирателями.

Некоторое время я молчал, потом сказал:

– Хорошо, Драко. Если нарушать правила так необходимо – пожалуйста, нарушай. Но в этом случае я буду вынужден считать тебя саботажником и вредителем. А если Кэрроу станет тебя покрывать, то может возникнуть вопрос – действительно ли он хочет поддерживать дисциплину или наоборот, пытается ее подорвать?

Эти слова произвели впечатление не только на Малфоя, бледное лицо которого выражало теперь недоверие и потрясение, но и на старост. В их взглядах читался испуг – еще бы, до сих пор нарушение школьных правил не ассоциировалось с такой опасной вещью, как саботаж. Я, конечно, слегка перегнул палку, но в этой ситуации лучше было переборщить, чем дать поблажек, все пустить на самотек, а потом иметь дело с кучей проблем.

– Ты… ты в своем уме? – Малфой так и впился в меня глазами. – Вредитель? Это я-то вредитель?..

Зелье мадам Помфри постепенно прекращало свое действие: я начинал чувствовать усталость и боль, расходящуюся по телу от шрамов. Всю эту болтовню следовало заканчивать. Главное было сказано, а остальное – детали, которые утрясутся в процессе учебы. Если Малфою вздумалось выяснять личные отношения, делать это надо не здесь и не сейчас.

– Объясняю специально для тех, кто не понял хода мысли! – перебил я его, поднимаясь со стула. – Ты сам сказал, что Кэрроу не станет тебя наказывать. Следовательно, ты все же собираешься нарушать правила, установленные директором и его заместителем, которых, между прочим, назначило Министерство и которые в своем руководстве школой отражают его политику. Нарушая правила и избегая наказаний, ты вызовешь возмущение и протесты со стороны любого здравомыслящего студента, и не только в свой адрес, что можно было бы проигнорировать, но и в адрес Кэрроу, представителя власти, обязанного действовать в рамках своих полномочий. При таком развитии событий доверие к этой власти, сейчас и без того не слишком высокое, упадет до нуля. Если ты не понимаешь, что подобная пренебрежительная недальновидность и есть настоящий саботаж, то, может, слова «полный идиотизм» лучше охарактеризуют твое поведение и поведение любого, кому захочется самоутвердиться за счет ситуации?

– Да тебе наплевать на власть! – рявкнул Малфой. – На власть, на чье-то там доверие к ней и на то, что о ней будут думать! Тебе есть дело только до себя! Хочешь выслужиться, отхватить кусок пожирнее, из грязи в князи попасть – ну так и скажи, и нечего здесь всю эту лживую демагогию разводить!

Я сел обратно.

– Личные мотивы присущи любому человеку, но цель этого собрания – не их обсуждение. Есть у кого-то вопросы, не касающиеся моей персоны?

Ответом было молчание.

– В таком случае все свободны.

Первым гостиную покинул разгневанный Малфой; следом потянулись ученики, из-за стола один за другим начали подниматься старосты. Дождавшись, пока народу станет меньше, я тоже встал, желая только одного – добраться до постели, занять, наконец, горизонтальное положение и отдохнуть.

В комнате я обнаружил Флетчера: скрестив ноги, он сидел на кровати и читал какой-то журнал, делая пометки в лежащей рядом тетради. Судя по всему, занимался он этим давно и в гостиной не был.

– Привет прогульщикам, – буркнул я.

– Только не кусайся, – усмехнулся Флетчер, отрывая взгляд от журнала. – Вряд ли бы я услышал там что-то новое… Между прочим, ставку сделать не хочешь?

– Какую еще ставку?

– Лошади, собаки, квиддич, бои гиппогрифов… – Флетчер помахал журналом.

– Ты что, букмекерством занялся? – удивился я.

– Надо же как-то зарабатывать на мороженое. Ну так что?

– Нет, и не мозоль этим глаза профессорам. – Взбив подушку, я скинул кроссовки и лег на постель, уставившись в потолок. – Вообще правильно сделал, что не пошел. Получилось хреново.

Последние слова услышали появившиеся в комнате Нотт с Пирсом.

– Ну-ну, не прибедняйся, – снисходительно проговорил Пирс, подходя к моей кровати. – Мы думали, все окажется гораздо хуже. С Малфоем у тебя пока поровну – два-два, – а если будешь продолжать в том же духе, может, когда-нибудь и отыграешь пару-тройку очков.

– А я считаю, что два-один в пользу Малфоя, – вставил Нотт. – Ди не ответил на последнюю реплику про грязи и князи.

– Он перевел разговор из плоскости конкретного в сферу общего, – обернулся к нему Пирс. – Этот прием всегда срабатывает, если кому-то надо заткнуть рот.

Они продолжали издеваться до тех пор, пока мы не легли спать и не погасили свет. Несмотря на усталость, сон не шел; я лежал, отвернувшись к стене и книжным полкам, глядя в темноту и пытаясь разобраться, что произошло сегодня вечером.

Слова Малфоя – а точнее, Беллатрисы, – о моих родителях и об отсутствии к ним интереса оказались вполне справедливыми, но я до сих пор не испытывал желания вкладывать даже минимальные усилия в их поиск. Кем бы они ни являлись, без них я чувствовал себя свободным, появившимся здесь словно ниоткуда (как сказала Балстроуд), ни с чем не связанным, а потому способным на все, чего ни пожелаю. Семейные ценности не имели значения и смысла, и я не намеревался сооружать своим предкам алтари, так что речь Малфоя не произвела на меня впечатления… но, возможно, произвела его на других, на тех, у кого были семьи, кто не понимал моего равнодушия и в это время непредсказуемости держался за бегущую по их венам кровь волшебников как за последнюю соломинку стабильности.

В конечном итоге мой ум занимало не это. Только сейчас я понял – и даже прочувствовал, – истинное значение слов Снейпа, сказанных после встречи с Темным Лордом, его предупреждение о том, что друзей у меня больше нет, и хотя дружеские связи в моей жизни были не слишком прочны – я без труда мог от них отказаться, не считая, что приношу тем самым большую жертву, – относиться к этому легкомысленно было нельзя.

Прежде, до Темной Метки, я мог себе позволить интересоваться другими, беспокоиться за них или помогать. Сейчас же любое мое действие, пусть самое невинное, несло потенциальную угрозу, привлекая внимание враждебных или завистливых глаз и ушей; каждый поступок мог быть использован против меня путем воздействия на человека, которому я решил бы помочь или к кому проявил чуть больше внимания. Окружающих следовало отпустить, сделать незначимыми, избавиться даже от самой слабой привязанности, что, конечно, легче было сказать, чем сделать (как, например, считать незначимым Флитвика?). Однако я никому не хотел навредить своими вероятными ошибками, да и практика непривязанности входила в обязательную программу обучения тибетских магов. Я уже дал обещание во всем слушаться Снейпа, он был моим наставником – об этом говорил даже Волдеморт, – а слово мастера для любого ученика являлось законом.

Я погрузился в размышления и не заметил, что «Кабанья голова» постепенно наполняется людьми. Аберфорт уже разливал в кружки пиво; с другой стороны стойки, прямо перед ним, сидело несколько человек, а за моей спиной раздавались голоса только что прибывшей компании. Чья-то рука опустилась мне на плечо; я обернулся и увидел улыбающегося молодого мужчину, лицо которого оказалось очень знакомым.

– Не узнаёшь?

– Нордманн? – удивился я.

Прошло около полутора лет с тех пор, как Эд Нордманн закончил Хогвартс, но сейчас я узнал его с трудом. Он отрастил бороду, раздался в плечах и носил теперь аврорскую форменную мантию. Никто не сомневался, что Нордманн пойдет в аврорат, но в то мирное время подобный выбор лишь немного удивлял – для слизеринца это была не слишком обычная карьера, – а сейчас его появление в Хогсмиде наводило на некоторые интересные предположения.

– У меня двухмесячная практика, – объяснил Нордманн, усаживаясь на стоявший рядом табурет. – Всех стажеров периодически гоняют сюда на дежурство, так что… – Он снова посмотрел на меня и усмехнулся. – Я, кстати, тебя тоже не сразу узнал. Ты изменился.

– За дементорами приглядываешь? – поинтересовался я, желая поскорее прояснить ситуацию и не терять время на пустые обмены любезностями.

– Нет, – легко ответил Нордманн. – За дементорами Пожиратели следят.

– А ты, значит… – я вопросительно глянул на бывшего однокурсника, однако Нордманн лишь покачал головой.

– А я, значит, собираюсь еще два года учиться, и учиться хорошо, чтобы потом не магглам мозги промывать, не сидеть у них резидентом, а заниматься розыском преступников.

– Типа Поттера, – уточнил я.

Нордманн, наконец, перестал улыбаться, и его взгляд стал более пристальным.

– Во-первых, официально Поттер – подозреваемый, а не преступник, и если меня отправят его искать, я, разумеется, выполню приказ. А во-вторых, насколько я понимаю, Ди, если тебя пошлют на его розыски, то и ты сделаешь это безо всяких возражений.

Немного помолчав, он спросил:

– Думаешь, меня шпионить за тобой прислали?

– Мне все равно, – сказал я. – Шпионить тебя прислали или правда дежурить – без разницы.

Нордманн несколько секунд смотрел на меня, затем отвернулся и махнул рукой Аберфорту, который в это время наполнял пивом очередную кружку. Входная дверь то и дело хлопала – в «Кабаньей голове» становилось все более людно и шумно. Компания, устроившаяся в задней части бара, громко хохотала над какой-то историей.

– Ты параноик почище покойного Хмури, – сказал мне Нордманн. – Помнишь, был у нас такой препод?

Покойного?! Я едва не спросил, как случилось, что Хмури умер, но, к счастью, присутствие Аберфорта, который принес Нордманну пиво, удержало меня от неосторожного вопроса. По идее, знать самого Хмури мне было неоткуда.

– Так это же вроде не настоящий Хмури оказался, – осторожно заметил я.

– Насколько я понял из того, что о нем рассказывали, разница была небольшой, – хмыкнул Нордманн и сделал несколько глотков.

Время приближалось к шести, и мне пора было возвращаться в замок. Я полез в карман за мелочью, высыпал деньги на стойку, однако Аберфорт отрицательно качнул головой и пробурчал:

– Убери. Я тебе счет открыл.

Пивший пиво Нордманн со стуком поставил кружку на столешницу и расхохотался так, что на него стали оборачиваться соседи. Невозмутимый Аберфорт отошел к очередному клиенту, а я сгреб деньги и сунул их обратно, в недоумении поглядывая на смеющегося аврора.

Наконец, Нордманн перестал веселиться, хлопнул меня по плечу и сказал:

– Поздравляю, Ди, ты попался. Дела с ним какие-то завел? Ну так лучше простись с деньгами – он никогда не платит наличными. Тут у половины местных охранников счета открыты, и до сих пор никто своих кровных в глаза не видел.

Я посмотрел на Аберфорта с новым интересом. Он нравился мне все больше и больше: подумать только, родной брат Альбуса Дамблдора – воротила местного теневого рынка, да еще и денег никому не отдает! Впервые я осознал, что ничего о нем не знаю, кроме фамилии и даты рождения, приведенной в справочнике «Великие маги столетия», в статье о его знаменитом старшем брате. Аберфорт был ненамного младше Альбуса, но чем он занимался все эти десятилетия? Неужели только тем, что держал здесь свой кабак? А Орден Феникса? Состоял он в нем или нет? До сих пор я считал, что Аберфорт хотя бы отчасти был в курсе плана Дамблдора, но что если это не так? Что если его интерес ко мне сугубо коммерческий: картины, например, или какие-нибудь полезные новости из школы? Окажись это правдой, я бы ничуть не разочаровался – наоборот. Такие практические мотивы были мне ближе и понятнее, чем возвышенное желание всем помочь и всех спасти от олицетворяемого Волдемортом зла и перемен, которые он нес обществу волшебников.

– Тогда он на мне хорошо заработает, – ответил я, слезая с табурета и надевая на плечи рюкзак. Нордманн проговорил:

– Можешь не верить, но рад был повидаться. Будет время – заглядывай. Тем более если тебе все равно, шпионю я или нет.

– Загляну, – обещал я, покосившись на занятого клиентами Аберфорта, и направился к выходу.

У кого бы разузнать, что случилось с Хмури?

Глава 59

Мадам Помфри, заявлявшая, что выписывать меня рановато, оказалась абсолютно права. Я ходил к ней лечиться вплоть до начала октября: сперва дважды в день, утром и вечером, затем только после обеда, а ближе к концу месяца появлялся пару-тройку раз в неделю, чтобы забрать приготовленную мазь, более слабый, не требовавший специальных медицинских заклинаний состав, который можно было накладывать самостоятельно.

Шрамы заживали медленно, но, судя по спокойствию мадам Помфри, никакой серьезной угрозы здоровью не представляли. Возможно, процесс тормозился невосприимчивостью волдемортовской магии к традиционным средствам лечения, и Снейп с его умением работать с темными заклятьями справился бы быстрее, но либо он ни о чем не знал, либо, что вероятнее, не считал нужным вмешиваться.

Всю первую неделю сентября больше, чем что-либо другое, меня волновала необходимость встречи с Хагридом и питонам. Я хотел узнать, как все произошло в тот дождливый день, и испытывал тягостное чувство из-за своего долга по отношению к змеям и нашему лесничему, а потому не стал откладывать разговор в долгий ящик и в воскресенье после обеда покинул замок, стремясь расставить все точки над i.

Погода выдалась плохой, на улице никого не было, так что я беспрепятственно добрался до берлоги Хагрида и постучал в дверь.

Со времени визита к Волдеморту мы с Хагридом не виделись и не разговаривали, но не потому, что намеренно избегали друг друга: я практически не выходил из замка, а Хагрид, как обычно, занимался своими делами в лесу и на огороде. Сейчас должен был состояться наш первый за несколько недель разговор, из-за которого я испытывал смешанные чувства. Хагрид не слишком хорошо относился к слизеринцам – я был исключением, – а теперь его недоверие подкреплялось одним из наиболее весомых аргументов нашей неблагонадежности и любви к Темной магии, хотя оправдываться за свой выбор перед ним или перед кем бы то ни было еще я не собирался даже в том случае, если бы принял сторону Темного Лорда по собственному желанию, без любезной помощи Дамблдора.

Спустя несколько секунд после моего стука дверь распахнулась, и на пороге выросла высоченная фигура Хагрида. Недолго думая, он схватил меня под руку и втащил в дом – я не успел даже поздороваться.

– Хорошо, что заглянул. Садись. – Хагрид подтолкнул меня к столу, и я решил, что раз ему есть что сказать, лучше пока держать язык за зубами. Хагрид вел себя необычайно деловито и сосредоточенно; он отогнал Клыка, обрадовавшегося моему приходу, одним махом сдвинул стоявшую на столе посуду в самый угол, едва не свалив всю ее на пол, и занял место напротив.

– Значит так, Линг, – проговорил он. – Не ты первый, не ты последний. Смириться с таким положением, конечно, непросто, но другого выхода у тебя нет. Один оборотень в Хогвартсе уже учился – его ты знаешь, это Люпин, – и ничего: водили каждое полнолуние в Визжащую хижину…

– Хагрид, ты оши…

– Ну-ка помолчи! – сурово прикрикнул на меня Хагрид. – Я вижу, языком чесать ты горазд, и лезть, куда тебя не просят, тоже! А ты хоть представляешь, что со мной было, когда я тебя под деревом нашел, всего в крови, покусанного? Решил, ты уже умер! – Хагрид стукнул кулаком по столу; посуда с грохотом подпрыгнула, а одна из пустых плошек упала на пол. – И чем ты только думал, когда в лес шел? Ты же не дурак, должен соображать, что из-за Сивого на тебя вся его шайка-лейка ополчилась!

– Да не нападал на меня оборотень! – Я, наконец, дождался момента, чтобы вставить слово. – Сейчас же полнолуние в разгаре! Будь я оборотнем, сидел бы под замком и дожидался превращения.

На этот раз Хагрид промолчал, глядя на меня подозрительно, словно ожидая, что я вот-вот перестану «отрицать» и сознаюсь, что да, меня действительно укусил оборотень, и скоро мне придется вернуться в Визжащую хижину, подальше от аппетитных первокурсников.

– Откуда все взяли, что это оборотень? – возмущенно продолжал я. – Сходил бы, в конце концов, к мадам Помфри да узнал, а то веришь всякой ерунде, честное слово…

– Так это сама Поппи и сказала, – уже с меньшим пылом ответил Хагрид. – Я тебя только принес, а она сразу и говорит – оборотень, мол, напал…

– Ну разумеется! – воскликнул я. – Вот когти, вот зубы – что еще она могла подумать? Но с тех пор неделя прошла, все уже давно выяснилось…

– Ладно, ладно, не буйствуй, – проговорил Хагрид успокаивающим тоном. – Верно ведь – раз сейчас полнолуние, ты бы сидел взаперти… Кто ж тогда тебя так отделал? Случаем не кентавры?

– Нет, не кентавры, – ответил я. – Патронус.

– Патронус? – поразился Хагрид, наверняка представив сверкающее серебристое создание, неспособное причинить вред даже своей непосредственной цели – дементорам.

– Мой патронус, – уточнил я. – Он, конечно, дрессированный, но иногда у него случаются заскоки. Я хотел потренироваться, а он вдруг словно взбесился.

Хагрид уставился на меня, как на сумасшедшего – какой нормальный колдун станет тренироваться с такой тварью? – но прежде, чем он успел выразить свои эмоции словами, я продолжил:

– Спасибо, что помог мне тогда. Не представляю, как ты меня отыскал…

– Это не я, это Клык, – проворчал Хагрид. – Мы с ним собирались до фестралов прогуляться, только в лес вошли, а он раз – и куда-то исчез. Потом лаять начал, за мной прибежал, ну и привел к тебе.

Он смолк. Уверившись, что я не оборотень, Хагрид опять замкнулся, а атмосфера в его берлоге сделалась напряженной. Очевидно, лесничему было проще воспринимать меня жертвой, имея повод и моральное право на сочувствие, нежели вернуться к осознанию того, что теперь я занимаю не сторону Дамблдора, которого Хагрид чуть ли не боготворил, а его заклятого врага.

Я попрощался, не желая ни смущать Хагрида, ни лишний раз думать о Дамблдоре, и отправился в замок, запланировав свой визит к питонам на другой день, когда окажусь в более благоприятном расположении духа. У дверей я столкнулся с Кэрроу; он куда-то спешил, натягивая на голову капюшон мантии, однако кивнул мне, здороваясь, чего прежде никогда не делал, и устремился к воротам. Я вошел в замок, значительно приободрившись – приятно было вспомнить о причинах такого внезапного, пусть неискреннего и вынужденного, потепления наших отношений.

Через два дня после выписки ко мне подошел Малфой. Был вечер; я только что поужинал, сходил к мадам Помфри за очередной баночкой мази и теперь, устроившись напротив зеркала в слизеринском туалете, размазывал по шрамам синюю жгучую субстанцию, внимательно следя, чтобы она не залезала на здоровую кожу. Увлекшись процессом, я не сразу заметил Малфоя, который вошел и остановился у дверей, ожидая, пока я закончу свою процедуру или обращу на него внимание.

– Я хотел поговорить, – сказал он после того, как понял, что его увидели. – Тогда, на собрании… – он подошел ближе, стараясь не смотреть мне на грудь. – В общем, беру свои слова назад.

Этого я никак не ожидал. Положив баночку в раковину и повернувшись к Малфою, я в недоумении спросил:

– Какие еще слова?

– Все, – кратко ответил Малфой. Выглядел он необычно подавленным. Такое странное признание далось Драко с явным трудом; извиняться за сказанное было не в его стиле, а стало быть, здесь не обошлось без внешнего давления.

– Значит, – произнес я, – «лживая демагогия» вышла тебе боком?

Малфой вскинул голову, мигом утратив показную сдержанность.

– Да ты же сам ходил к Кэрроу донести обо всем, что я тогда наговорил, и он теперь угрожает сообщить о моих словах… – он запнулся, но было ясно, кем грозит Кэрроу Малфою. – Черт бы тебя побрал, Ди! Чего ты хочешь? Унизить меня? Убрать с дороги мою семью? Ты, двинутый отморозок, знать не знаешь, что это такое – каждую минуту думать о родителях, переживать за них! Они и так… и так словно заложники в собственном доме, а если он узнает, что я сказал… – Малфой в отчаянии повернулся к зеркалам и оперся руками о края соседней раковины. – Но как же я мог забыть, – спустя несколько долгих секунд он посмотрел в глаза моему отражению. – Тебе на это плевать. Или даже наоборот. Тебе это понравится. Надеешься прибрать к рукам наш дом, а? Ты ведь уже видел пару комнат…

– Кончай свою истерику, – перебил я его, испытывая неприятное ощущение дежа вю: за последние месяцы уже второй человек называл меня стукачом. – Я не ходил к Кэрроу.

– Ну конечно, – издевательски проговорил Малфой, оборачиваясь и с презрением глядя на меня.

– Я не ходил к Кэрроу! – разозлился я. Какого лешего мне опять приходится оправдываться за чужие грехи? – Тебе, разумеется, проще считать, что это я, чем кто-то из твоего круга, но извини уж за откровенность – на противника ты не тянешь и на дороге у меня не стоишь. Ищи стукача среди своих приятелей: того, кто тебе завидует, кого ты обидел, или кто держит зло на твоего отца.

Презрение с лица Малфоя не исчезло, и он с радостью не поверил бы моим словам, но мотива вредить ему или его семье у меня не было, даже несмотря на то, что на пятом курсе он (заодно с Ноттом) отправлял родителям письма, рассказывающие о моей жизни в Хогвартсе; так что Драко молчал, понимая, вероятно, что попал в еще менее приятную ситуацию, когда доносчиком мог оказаться кто угодно, даже его ближайший друг.

– Я бы на твоем месте прямо поговорил с Кэрроу, – добавил я уже более спокойным тоном. Малфой тут же очнулся.

– Ты не на моем месте и никогда на нем не будешь! – огрызнулся он и в волнении заходил между туалетными кабинками и раковинами. – Что я ему скажу? Мне нечего сказать! Он не ответит, кто это был, а я не в том положении, чтобы настаивать или выражать недовольство!..

– Тогда держи свои мысли при себе, – посоветовал я, видя, что Малфой вряд ли пойдет к Кэрроу качать права. – И поменьше о том, что твои родители – заложники в собственном доме. Это еще хуже «лживой демагогии».

Малфой замер.

– Ты мне что, угрожаешь?

В такой ситуации нетрудно было перепутать совет с угрозой, но я решил не отвечать – пускай сам разбирается. Повернувшись к раковине и взяв баночку с мазью, я продолжил лечение. Если Малфою удобнее считать доносчиком меня – что ж, это, по крайней мере, убережет мои уши от его непоследовательности.

Спустя несколько секунд Малфой покинул туалет, хлопнув дверью. Я вздохнул: и почему Беллатриса не научила своего племянничка помалкивать? Сомнительно, чтобы Кэрроу настолько хотел досадить Малфоям, что собирался немедленно рассказать Темному Лорду о неосторожных словах их сына, но в обстановке повсеместных репрессий и шантажа у Кэрроу появилось действенное оружие, готовое при любой оплошности обернуться против них, и Драко не мог этого не понимать.

С другой стороны, если неизвестный «доброжелатель» изложил Кэрроу все, что было на собрании – то есть не только реплики Малфоя, но и мои ответы, – заместитель директора оказывался в крайне щекотливом положении. Теперь он должен был помнить, что возможное нежелание наказывать Слизерин расценивалось бы мной как саботаж, а в такое время ни один здравомыслящий колдун не хотел попадать под подозрение в преднамеренном вредительстве, пусть даже этот колдун был Пожирателем Смерти. Конечно, Кэрроу ничто не угрожало, но вряд ли он собирался давать мне в руки такой козырь.

Как выяснилось на следующий день, Кэрроу стало известно обо всем содержании нашего разговора, и теперь я удостаивался вынужденных приветствий, которыми Амикус одаривал меня с кислым выражением лица, хотя особой нужды в этом ни для кого из нас не было.

Сентябрь шел своим чередом, и мои опасения, что Хогвартс превратится в филиал Бедлама, пока не оправдывались. Старшие курсы, включая Слизерин, вели себя осторожно, уделяя время выискиванию слабых мест в новых правилах и обмениваясь не большим числом колкостей, чем в прежние годы. Младшие слишком боялись нарушать, а если и нарушали, то их проступки оказывались незначительными и не удостаивались цепей.

Заклинанием, которое многие младшекурсники выучили в совершенстве уже в первый месяц пребывания в школе, было Evanesco. Недостатка в кандидатах на чистку клеток я не испытывал – иногда старосты факультетов приводили ко мне по несколько человек в день, так что я мог выбирать. Являясь в основном студентами первых трех курсов, нарушители поначалу дрожали от страха, спускаясь в тюремное помещение, однако продолжалось это недолго. К концу сентября если кто в тюрьме и испытывал страх, то только тролли.

Первый визит в их логово мог испугать даже тех, кто храбрился, делая вид, будто горные тролли не страшнее болонки, но все быстро сообразили, что эти огромные существа не могут навредить ничем, кроме страшной вони. Наказанные упражнялись в Evanesco, невольно творя самые немыслимые эффекты, метая молнии по всему подвалу и вызывая такие магические пертурбации, что их последствия ощущали на себе даже устойчивые к элементарной магии тролли. В конце концов при одном только виде посетителей несчастные пленники Хогвартса старались глубже спрятаться в выдолбленной для них норе, пока очередной нарушитель чистил клетки, попутно высекая искры из скал, создавая кратковременные шаровые молнии и азартно пытаясь загнать ими неуклюжего тролля в пещеру.

Превращение наказания в забаву, а точнее, в издевательство над невинными жертвами трудотерапии Кэрроу, тщательно от него скрывалось, иначе заместитель директора придумал бы что-нибудь новое, менее веселое и безобидное. В его присутствии учащиеся делали вид, будто весьма удручены перспективами свидания с троллями, и хотя мне не нравился такой балаган, он был все же лучше цепей и клеток.

На исходе третьей недели сентября, спустившись в тюрьму с очередным малолетним нарушителем, предвкушавшим пять минут развлечений, я увидел, что в Хогвартсе появились первые заключенные. На деревянных нарах, прислонившись спиной к решетке между двумя камерами, сидел Невилл Лонгботтом. Первокурсник впереди меня замедлил шаг, с любопытством глядя на арестанта, но я довел его до второй двери и отворил ее, поморщившись от тяжелого запаха, царившего у троллей несмотря на все наши старания содержать их клетки в относительной чистоте.

Оставив нарушителя гонять бедных троллей, я вернулся к Лонгботтому.

– Поздравляю, – сказал я.

– Спасибо, – с иронией произнес Невилл, вставая и подходя к разделявшей нас решетке, но прежде, чем он успел что-то добавить, до нас донесся крик: «Evanesco!», электрический треск молнии и рев тролля. Лонгботтом бросил взгляд в сторону распахнутой двери, посмотрел на меня и спросил:

– Может, все-таки отдашь монетку?

– Ты забыл добавить – «по-хорошему», – ответил я, вытащил из-под рубашки висевший на шее галеон и покачал им в воздухе.

– Зачем она тебе? – продолжал Лонгботтом. – Все равно ты не понимаешь, о чем мы переписываемся.

– Будто ты знаешь, как действуют чары Протея! – фыркнул я. – Мне совсем необязательно знать шифр, чтобы понимать смысл. И мне не нравится, что вы втягиваете в свои гриффиндорские авантюры Луну.

– Мы никого ни во что не втягиваем, – ответил Невилл. – Иди лучше спасай своих троллей, а то от них скоро пустое место останется.

– Ничего, тролли крепкие, и не такое выдержат, – проговорил я. – А вот хрупкая женщина Алекто Кэрроу, судя по всему, больше не собирается терпеть твои провокационные реплики с места. Хочешь почаще здесь бывать?

– Сколько понадобится, столько и стану бывать, – сказал Лонгботтом. Из открытой двери то и дело доносились громкие «Evanesco!» и мерцали отсветы голубоватых вспышек заклинания. В досаде я пнул решетку ногой.

– Ты что, совсем ничего не понимаешь? Думаешь, эти твои выступления нужны кому-то, кроме тебя?

– А для вас, конечно, лучше, чтобы мы молчали, – парировал Невилл, – и все было тихо, будто ничего не происходит.

– Да неужели тебя действительно волнует, что там Алекто болтает о магглах? – воскликнул я. – Это обычная пропаганда, и странно, если б нам не пытались промывать ею мозги. Только вот в чем проблема, Невилл. Ты – здоровенный семнадцатилетний лоб, и если Кэрроу на тебя разозлится, ты это худо-бедно переживешь. А если твоему примеру последует какой-нибудь впечатлительный малолетка, решивший поиграть в героя? Ты представить себе не можешь, что за тип этот Амикус, и чем меньше у него поводов наказывать, тем лучше для всех. Понятно, – сказал я уже тише, – ты кое-чему научился у Поттера, но не нужно копировать его во всем. Он негибкий, поверхностный, и с аналитикой у него туговато…

– Гарри тут не при чем! – возразил Невилл, но это была неубедительная ложь – я только усмехнулся. – И да, он не стал бы молчать! – с вызовом в голосе продолжал Лонгботтом. – Он бы придумал, что…

Из соседнего помещения снова раздался обиженный рев.

– Значит так, – перебил я Невилла, чувствуя, что троллей действительно пора спасать. – Сам можешь делать, что хочешь – ты уже большой мальчик. Но если начнешь вербовать начальные курсы, и если здесь… – я обвел рукой тюрьму, – по твоей милости станут сидеть дети, галеон отнесу Снейпу. Я не шучу, Лонгботтом. У тебя своя правда, у меня – своя.

Не дожидаясь ответа, я повернулся и отправился за разбушевавшимся первокурсником. Когда мы уходили, Невилл стоял у решетки, сунув руки в карманы, и на его лице застыло выражение упрямого несогласия. «Гриффиндор в своем амплуа», подумал я, закрыл за собой дверь, покосившись на круглое отверстие для ключа, и наложил на нее охранное заклятье.

Лонгботтом повторялся. За несколько дней до нашей встречи в тюрьме с той же просьбой, но сформулированной в более жестких выражениях, ко мне обратилась Джинни Уизли. Она подкараулила меня у входа в школу, когда семикурсники возвращались из теплиц с урока гербологии, и поманила к себе.

– Отдай галеон, – потребовала Джинни, едва я остановился рядом.

– Привет, – вежливо ответил я. – Как провела лето?

Джинни прищурилась.

– Не беси меня, Линг, – угрожающе произнесла она. – Я не посмотрю, какой ты там префект и кому теперь лижешь задницу. Отдавай галеон, по-хорошему прошу.