Текст книги "Хогвартс. Альтернативная история."

Автор книги: Amargo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 72 страниц)

Глава 50

Каникулы прошли сумбурно; я совсем не отдохнул, поглощенный мыслями о разговоре с Дамблдором. Даже журналы по чарам и исследование возможностей межпланетной аппарации не могли отвлечь меня от постоянной внутренней тревоги и попыток разобраться, что же директор имел в виду, говоря о высокой степени моей информированности. Единственным, что приходило на ум в этой связи, были крестражи. Вероятно, столь опасную тему Дамблдор не поднимал на заседаниях Ордена, не обсуждал с большинством его членов, и, по моей гипотезе, о расщеплении души Темного Лорда могли знать только наиболее доверенные люди директора – может быть, Бруствер или Хмури, которым, как мне представлялось, было вполне под силу уничтожить крестраж, что бы он им ни предлагал. Я не знал, сколько еще их осталось и кто занимается их поисками, однако тот факт, что мы с директором не касались этой темы, означал, что вряд ли я столкнусь с ними в дальнейшем – достаточно с меня и одной встречи.

Второй вопрос, который не столько беспокоил, сколько удивлял и ставил в тупик, был связан со словами Дамблдора о невысокой вероятности того, что я мог занять сторону Волдеморта. Директор действительно предоставил мне свободу выбора, но на что он опирался в своей уверенности, я не понимал. Учитывая мое прошлое, было бы логичнее, если бы он делал ставку на Темного Лорда и предпринял бы все возможное, чтобы я не соблазнился его стороной, однако вряд ли директор рассчитывал, что я не предпочту Волдеморта только из-за уроков Флитвика. Здесь было что-то еще, чего я не видел или не знал, но из-за мыслей о крестражах и общих планах директора старался не слишком забивать этим голову.

Начало зимнего семестра я встретил с радостью – наконец-то начались занятия, которые отвлекут меня от бесплодных размышлений. На второй же день у нас в гостиной вывесили объявление о курсах аппарации. Аппарировав всего раз в жизни, и то в стрессовых, а не в обычных обстоятельствах, я решил записаться на уроки, чтобы получить немного дополнительной практики, прежде чем уверенно чувствовать себя в этой области магии.

– Лучше камины, – мрачно говорил Нотт, ставя свою подпись на листке в числе прочих собиравшихся пройти двенадцатинедельный курс обучения. – Аппарация эта… я про нее столько ужасов слышал…

– Что за ужасы? – поинтересовался я. Пирс усмехнулся:

– Наверняка про расщепление. Одна нога здесь, другая, как говорится, там…

Расписавшись, мы отправились на урок Макгонагалл. На шестом курсе сдвоенные лекции были посвящены практике лишь наполовину. Первый час мы изучали вопросы этики трансфигурации, области самой по себе противоречивой и меняющейся в своих положениях из века в век. Для Макгонагалл, продолжавшей относиться ко мне недружелюбно по причинам, о которых я мог только догадываться, преподавать этику магии Слизерину явилось не только ее прямой профессиональной обязанностью, но и крестовым походом по изменению свойственных нашему факультету представлений об этике вообще.

Несмотря на то, что я озаботился этическими вопросами на первом же своем уроке трансфигурации, поинтересовавшись у профессора, этично или нет превращать пони в парту, за все шесть лет учебы ясного ответа на него я так и не получил. По умолчанию, в большинстве посвященных этой теме изданий все трансфигурируемые из неживых предметов объекты рассматривались как полноценные, но бездушные существа, несмотря на свою анатомическую точность. Однако, точно также по умолчанию, эти големы почему-то считались индивидуальностями, и если превратить две парты в двух пони, они отличались бы друг от друга по характеру, привычкам и поведению.

– А как же душа? – поинтересовался я у Макгонагалл на одном из уроков. – Если эти животные – индивидуальности, у них должна быть душа, потому что иначе это простые роботы с разными программами, которые задает волшебник…

Судя по всему, я уже достал Макгонагалл своими вопросами, и она решила разобраться с этим раз и навсегда, поскольку этика трансфигурации касалась не только превращений живого в неживое.

– Мистер Ди, – сказала профессор, – вы все время забываете, что оба этих животных трансфигурированы из разных предметов, пусть и принадлежащих к одной категории и схожих по функциям и форме. Нет двух абсолютно идентичных объектов, а потому живые существа, в которых вы их превращаете, также будут отличаться друг от друга. Но если даже предположить, что мы нашли два тождественных предмета, то результаты их трансфигурации все равно получатся разными, и мне кажется, на шестом курсе вы уже должны понимать, почему это так.

– Фактор времени, – кивнул я.

– Верно, фактор времени… и еще множество факторов, о которых вы узнаете в процессе дальнейшего обучения в университете или колледже, если решите туда поступать. Фактор времени влияет и на сами предметы, и на волшебника, о котором также не следует забывать. Меняется его настроение и интенсивность волевого усилия, которое он вкладывает в работу, меняется яркость представлений, неуловимо изменяются его намерения… Все это влияет на структуру заклинания и, соответственно, на живой организм, который получается в результате. Поэтому вы никогда не сможете создать двух одинаковых по характеру и виду животных. Что касается души, то в наш курс на данный момент не входят вопросы метафизики – если вас интересует эта проблема, обратитесь к дополнительной литературе.

Представить Макгонагалл рассуждающей на метафизические темы было сложно – она казалась мне прожженной материалисткой, – а потому я, наконец, оставил ее в покое и если о чем-то спрашивал, то лишь по существу текущего урока, решив отложить вопросы наличия души у превращенных объектов до лучших времен.

Вторую половину занятий, когда все трудились над трансфигурацией воды, я бился над овладением тонкой трансфигурацией металлов. Сперва я превращал неорганическое вещество в требуемый металл, а затем пытался превратить один металл в другой, наделяя его не только визуальным сходством, но и всеми характерными для него физическими качествами. Это оказалось еще сложнее, чем работать с водой, и мои чугунные штыри получались мягкими и податливыми, как алюминий, а то, что должно было превратиться в сталь, каталось по парте жидкими ртутными шариками и в конце концов сливалось в одну большую каплю.

После трансфигурации мы снова спустились в подземелье на урок Слагхорна, и Нотт принялся рассказывать нам страшную байку об аппарации, услышанную им в свое время от отца.

– Как-то раз один колдун, – начал Нотт, – решил аппарировать во Францию, в свой загородный дом. Через камины он добраться не мог, потому что камины, как известно, подключены только к локальным сетям, так что английский и французский дома не были связаны между собой. В общем, аппарировал он, но немного не рассчитал, бедняга… то ли место подзабыл, то ли плохо сосредоточился, и вынесло его прямо в дерево, да еще и расщепило так, что один кусок остался в Англии, а то, что добралось до Франции, слилось со стволом. Обнаружили его через месяц какие-то туристы-магглы. Идут себе, гуляют, и вдруг видят – торчит из дерева голова и половина человека. Они, само собой, в маггловскую полицию звонить – тут, мол, природный феномен и все такое, – а тамошний резидент сразу сообщил о происшествии местным аврорам… или кто у них там во Франции. Еле отделили тело от ствола, так хорошо он в него вписался.

– А я знаю историю, как двое аппарировали вместе, и во время перемещения произошло что-то, из-за чего они слились, как сиамские близнецы, – сказала присоединившаяся к нам Полина. Толпящиеся у дверей шестикурсники давно уже прекратили свои разговоры и внимательно вслушивались в нашу беседу – видно, не нас одних занимали возможные проблемы, связанные с таким опасным делом, как аппарация.

– Они умерли? – спросил я.

– Нет, но разделить обратно их не получилось, – ответила Полина. – Их тела соединились так, что было не разобрать, где начинается одно, а где кончается другое. Говорят, теперь они в какой-то больнице для неизлечимых.

– Кстати, я слышал, что такие больницы – настоящая кунсткамера, и пациенты Мунго по сравнению с ними – эталоны здоровья, – добавил Пирс. – Туда отправляют жертв колдовских проклятий, неудачных экспериментов и аппараций, а Министерство проводит над ними опыты.

– Точно-точно, – кивнула Полина. – В Министерстве есть специальный отдел экспериментальной магии, где проводят опыты над волшебниками, которым уже ничем не помочь. Мне даже кто-то говорил, что там и над магглами экспериментируют. Ведь у магглов довольно часто кто-нибудь пропадает – так вот это они, Невыразимые.

– А это случайно не они выдают себя за пришельцев на НЛО, с такими здоровенными черными глазами и лысой башкой? – поинтересовался я. Полина страшно оскорбилась:

– Хочешь сказать, я вру?!

– Просто чувствую духовное родство твоих историй с «Придирой» Лавгуда, – усмехнулся я.

– Нет, про больницы для неизлечимых даже я слышал, – вставил Нотт. – Отец что-то такое говорил, а он реалист, всякий вздор повторять не будет.

Мне было любопытно, сколько человек мы своими разговорами напугали до такой степени, что они решили отказаться от мысли освоить аппарацию, однако на первый урок, состоявшийся в начале февраля, пришло довольно много народу.

Занятия считались важным событием в жизни школы, собрав в Большом зале всех четырех деканов, призванных не только следить за порядком, но и помогать своим подопечным в случае серьезных неудач. На время занятий антиаппарационные барьеры с зала были сняты, так что в его пределах мы получили возможность беспрепятственно работать.

Урок вел инструктор из Министерства по фамилии Двукрест, ознакомивший нас с планом обучения и посуливший провести несколько последних занятий в Хогсмиде, где, к тому же, мы будем сдавать на права. Сейчас, однако, от нас требовалось аппарировать всего лишь в наколдованные им деревянные обручи. Задача показалась мне довольно простой – расстояние незначительное, представлять удаленное место необходимости не было, а потому, слегка расслабившись и сосредоточившись на конкретной цели, я дождался команды инструктора и аппарировал в обруч. Вокруг раздались возгласы удивления и даже недовольства. Рядом со мной мигом оказался Двукрест. Он внимательно осмотрел место, с которого я аппарировал, а потом столь же внимательно изучил меня на предмет возможной потери какой-нибудь части тела.

– Раньше аппарировали? – спросил он.

– Нет, – соврал я. Двукрест скептически поднял бровь.

– Просто у меня воображение хорошо развито, – объяснил я. – Визуальная память и все такое.

– А, эйдетик, – пробормотал Двукрест и огляделся по сторонам. – Ну-ка, давайте еще раз, – громко скомандовал он. – И помните о спокойствии и концентрации! – Он снова посмотрел на меня. – Семнадцать есть?

– Уже давно, – ответил я, возвратившись на исходную позицию. Двукрест обежал глазами зал.

– Итак, на счет три! Раз… два… три!

Кто-то, вращаясь вокруг своей оси, поскользнулся и рухнул на пол. Кто-то просто перепрыгнул в обруч. Полина слева от меня даже не пыталась аппарировать, задумчиво изучая огороженное обручем пространство. Двукрест указал на ближайший к нам угол Большого зала.

– Попробуйте-ка туда.

В течение всего часа занятий Двукрест гонял меня по залу, неизменно исследуя точку отправления и целостность моего организма по прибытии. Из всех присутствовавших нечто похожее на аппарацию получилось только у двух человек – у Сьюзен Боунс из Хаффлпаффа и, как ни странно, у Полины, которая первые полчаса вообще ничего не делала. Она задумчиво озиралась по сторонам, рассматривала меня, обруч и чем-то напоминала Луну в периоды ее погруженности во внутренний мир. Потом, словно проснувшись, она начала тренироваться и под конец сумела аппарировать, оставив, однако, на исходной позиции небольшой кусок мантии. Подоспевший к ней профессор Флитвик вернул на место отщепившийся фрагмент и, заметно гордый своей ученицей, прошествовал обратно к деканам.

– В феврале походите на занятия, – сказал мне Двукрест после урока, – и если все пройдет хорошо, попробуете в начале марта сдать на права. Я поговорю с замдиректора и вашим деканом… вы у нас откуда?

– Слизерин.

Инструктор кивнул. К нам подошла Макгонагалл.

– Эйдетик, – сказал ей Двукрест, указав в мою сторону. – У них обычно проблем не возникает.

Зато возникают с ними, говорил весь вид Макгонагалл. Вместе они удалились из зала, а я, посмеиваясь, направился к Пирсу, Полине и Нотту, поджидавшим меня у выхода.

– Ты уже аппарировал раньше, – заявила Полина обвиняющим тоном. – Тебя кто-то учил.

– Никто меня не учил, – отмахнулся я. – Просто пару книжек в свое время прочитал. Между прочим, тебе тоже не на что жаловаться – подумаешь, мантия осталась…

– Я и не жалуюсь, – смилостивилась Полина. – Только вот половину урока пришлось сосредотачиваться. Если так будет каждый раз, когда мне понадобится куда-то попасть, стану летать на метле. В конце концов, я ведьма или кто?

– Это все из-за историй, – хмуро сказал Нотт. – У меня тот мужик в дереве просто из головы не выходит. Я как подумаю, что занесет меня, например, в Смита…

Мы расхохотались, представив сросшимися Нотта и Захарию Смита, которые друг друга на дух не выносили.

– И ничего смешного! – возмутился Нотт. – Это психологический блок – знаете, как он мешает?

– Тогда вообрази, что тебя преследует твой боггарт, – посоветовал я. – Создашь стимул и сам не заметишь, как аппарируешь.

– Или приручи боггарта, – сказал Пирс.

– Или таскай с собой бульдога, – усмехнулась Полина.

– Да ну вас с вашими шуточками! – обиделся Нотт и после этого дулся на нас до следующего утра.

Из-за субботних уроков аппарации Флитвик перенес наши встречи на воскресенье, и теперь мы с Добби занимались по вечерам. Сперва мне пришлось в спешном порядке осваивать аппорты с помощью палочки, а этому в Хогвартсе не обучали. Мадам Пинс снова хваталась за сердце, левитируя нужные книги, но уже никак не комментировала мои необычные пристрастия. Аппорты относились к древней магии, применявшейся в те времена, когда свойства материи были изучены плохо, и создавать предметы из подручных материалов либо не умели, либо делали это не так хорошо, как сейчас. Безусловно, создать можно было далеко не любой предмет; к тому же, иногда волшебнику требовалась конкретная вещь – например, какой-нибудь именной артефакт или талисман, – так что совершение аппортов до сих пор являлось полезным, хотя и непростым навыком.

Путем экспериментов мы выяснили, что Добби легко вызывает предмет, находящийся в пределах трехсот метров. На более далекие расстояния его сил не хватало. С палочкой дистанция не играла серьезной роли, однако научиться перемещать к себе вещь так, чтобы во время перехода она не сломалась, не превратилась в нечто бесформенное, не утратила или не изменила своих качеств, оказалось очень трудно. Как-то раз, призывая из своей комнаты тюбик с краской, я получил в руки липкий зеленый сгусток с мелкими острыми фрагментами тубы, разрушившейся в процессе перехода. Восстановлению и трансформации это месиво не подлежало – внутренняя структура предмета оказалась настолько искажена, что я даже не смог удалить его при помощи Evanesco, и краску пришлось просто выкинуть в кухонную помойку.

Худо-бедно освоив перенос простых предметов, я приступил к изучению эльфийского аппорта. Поначалу Добби ставил передо мной на коврик тарелку или чашку, а я должен был попытаться переместить ее себе в руку. Только через два занятия мы поняли нашу ошибку – аппорту поддавались не любые предметы, а только те, которые были хорошо знакомы волшебнику, принадлежали ему, либо часто им использовались. В книгах объяснению этого явления уделялось не так уж много места – авторы писали, что часто используемый предмет формирует с магом некую связь, благодаря которой тот может вызвать его, и предмет откликнется. Я пожертвовал еще одним тюбиком, уже почти пустым, и несколько недель подряд пытался воплотить в жизнь ту схему движения магической энергии, векторы которой мы с Добби начертили после совместного исследования его работы с аппортами.

Однажды, когда я пришел на очередное занятие, у самого входа в кухню меня остановили несколько эльфов.

– Молодой господин должен повлиять на Добби, – сказал один из них недовольным тоном. – Он ведет себя недостойно и оскорбляет честь всех эльфов Хогвартса.

– Недостойно? – переспросил я. – И что же такое он делает?

– Добби дерется с новым эльфом.

– Дерется? – поразился я. На Добби это было непохоже. – Ладно, я с ним поговорю…

Добби поджидал меня в подсобке с нетерпеливым выражением лица.

– Добби должен сообщить Лингу что-то очень важное! – начал он, как только меня увидел. Я сел на коврик и сказал:

– Тут на тебя жалуются, вроде ты с кем-то дерешься…

Уши Добби поникли.

– Здесь теперь работает нехороший эльф… – Добби сделал движение, будто собрался вскочить, но потом все же сумел совладать с эмоциями. – Добби не должен такого говорить, но и молчать не может! Кричер плохой эльф, злой, из злой семьи!..

– Кричер? – удивленно проговорил я. – Откуда он здесь взялся?

Добби вскинул голову.

– Линг знает Кричера?

– Встречались, было дело, – подтвердил я. – Но это же эльф Блэков, как он оказался в Хогвартсе?

– Теперь это эльф Гарри Поттера! – произнес Добби с нескрываемой гордостью, будто в том, что после смерти Блэка хозяином Кричера стал Поттер, была и его заслуга.

– А зачем ты с ним дерешься? – поинтересовался я. Добби возмущенно воскликнул:

– Кричер говорит злые, нехорошие вещи! Он плохой эльф, он оскорбляет Гарри Поттера, а Добби не может позволить, чтобы кто-то оскорблял человека, который сделал его свободным! И пусть остальные говорят, что хотят…

Я не представлял, как можно убедить Добби прекратить драки – в конце концов, свободе, к которой он так стремился, эльф действительно был обязан Поттеру. Добби распространялся на тему отвратительного характера Кричера еще с полминуты и продолжал бы дальше, если б я его не перебил.

– Слушай, Добби, ты ведь давно уже не просто эльф, – попытался объяснить я, – ты учитель, а потому должен вести себя в соответствии со своим статусом. Разве это достойно учителя – бить морду другому эльфу, что бы он там ни вытворял? Если ты действительно не в силах вытерпеть того, что говорит Кричер, постарайся убедить его словами, а не кулаками.

Добби печально кивнул.

– Линг прав, – вздохнул он. – Добби вел себя невоспитанно. Но это уже не важно. Гарри Поттер запретил нам драться.

– И правильно, – одобрил я.

– Наверное, Линг сейчас расстроится, – продолжил Добби столь же печально, – но мы не сможем дальше заниматься аппортами.

– Это еще почему? – удивился я. Эльф покачал головой.

– Добби не может сказать, почему, он обещал молчать… Просто у Добби нет теперь времени на занятия.

– Ясно, – сказал я, подозревая, что это отсутствие времени как-то связано с Поттером и его очередными авантюрами. – Что ж, ладно… схема у меня есть, остальное сам как-нибудь изучу.

Добби выглядел виноватым и расстроенным куда больше моего. Я легко похлопал эльфа по плечу.

– Не огорчайся, – сказал я. – У нас было взаимовыгодное сотрудничество, но оно не могло продолжаться вечно. В конце концов, мы же останемся друзьями?

Добби схватил меня за руку.

– Конечно! – с жаром воскликнул он. – Добби останется другом Лингу Ди, и он всегда сможет обращаться к Добби, если ему понадобится помощь!

Вечером, перед сном, в тишине и темноте спальни, я признался себе, что, как ни странно, действительно слегка расстроен. Однако вскоре мне стало ясно, что это чувство связано не столько с прекращением наших с эльфом уроков, сколько с тем, что моя жизнь давно уже стала скучной и лишенной вдохновения. Я вспоминал тот азарт, с которым на первом курсе исследовал библиотечную картотеку, радость, испытанную мной от обнаружения Выручай-комнаты, ежедневные тренировки и опыты, которые я на себе ставил. Я вспоминал, как впервые вызвал патронуса, как начинал на четвертом курсе заниматься с Добби, и понимал, что всё в те времена казалось мне другим – интересным и необыкновенным. Сейчас, в конце шестого курса, Выручай-комната была забыта, патронуса я не видел уже много месяцев, а новую магию осваивал только на уроках под руководством профессоров.

«Наверное, вот так и взрослеют, – огорченно думал я. – Перестают интересоваться новым, следуют по накатанной дорожке, развивают пару-тройку навыков, которые доставляют хоть какое-то удовольствие, и превращаются в узких специалистов с каким-нибудь эксцентричным хобби вроде рисования чудовищ или коллекционирования дохлых насекомых. И что мне эта физика чар? Засяду в лаборатории, обрасту бородой, как Дамблдор, заведу круглые очки и буду до конца жизни искать какое-нибудь X-поле или Y-искажение…»

От этой мысли мне стало настолько страшно, что я вскочил с кровати, испытав настоящий приступ паники. Казалось, будто я уже сижу в проклятой лаборатории, что она, словно хищник, словно коварная мухоловка, поджидает меня с тех самых пор, как я решил, что физика чар – это мое, и отныне я обречен заниматься одним и тем же до самой смерти. Такая детерминированность была невыносима, я буквально задыхался, впервые в жизни почувствовав клаустрофобию. Кое-как натянув джинсы и надев кроссовки, я выбрался из спальни в полутемный коридор, и прохладный воздух слегка привел меня в чувство.

Подойдя к камину с едва тлеющими углями, я уселся в кресло напротив и кинул туда пару волшебных дров, чтобы пламя разгорелось посильнее. Сердце колотилось как сумасшедшее, но я постарался убедить себя, что все не так ужасно, как представляется на первый взгляд. Меня никто не обязывал заниматься физикой, ведь Флитвик сам говорил – если я решу поступать на этот факультет, из меня может выйти толк. Но я ничего никому не обещал, а значит, имею полное право передумать и делать, что захочу. Весь вопрос в том, чего же именно мне хочется…

В голове снова всплыли слова Волдеморта: «Я скажу тебе, зачем ты здесь, иначе ты и дальше продолжишь себя обманывать…» Судя по всему, я действительно оказался склонен к самообману, действительно не знал, чего хочу, как точно заметила в свое время Луна, или просто боюсь себе в этом признаться. Вот уж не думал, что существует подобного рода трусость…

Чья-то тень упала на стену рядом с камином, дрожа в неровном свете огня, и рядом со мной возник всклокоченный Нотт.

– Ты чего? – мрачно спросил он, остановившись у соседнего кресла.

– А ты чего? – спросил я, удивленный его появлением. Нотт плюхнулся в кресло и вытянул ноги к огню.

– Тебе что, кошмар приснился? Вскочил как угорелый, ушел куда-то…

– Вроде того, – ответил я и неожиданно для себя сказал:

– Достало всё. Так иногда тошно, что не знаешь, куда деваться.

Нотт молчал, глядя в огонь.

– Я здесь как в тюрьме, – продолжал я. – Меня никуда не отпускают, кроме Хогсмида, и даже туда не всегда, особенно летом, когда здесь Макгонагалл распоряжается. А Хогсмид я уже видеть не могу… Это мой Азкабан, – я обвел руками темное помещение. – И мне еще год с лишним сидеть.

– Ну ты же не просто так сидишь, с охранниками переругиваешься, – ответил Нотт. – Ты учишься. А когда выйдешь, то сможешь делать все, что захочешь.

– Да не знаю я, чего хочу! – во мне закипела злость.

– А мне кажется, знаешь, – спокойно возразил Нотт. – Точнее, знаешь, как в этом разобраться, как понять, чего тебе хочется. И если ты этого еще не сделал, значит, боишься ответа.

– Да, наверное, – сказал я, помолчав. – И все равно… уехать бы отсюда подальше, увидеть что-нибудь другое, кроме этих стен!

– Еще увидишь, – пообещал Нотт. – Еще надоест.

Ранняя весна означала не только теплую погоду, таяние снегов и всеобщее воодушевление, но и конец учебного года, тревоживший меня весенне-летними неприятностями, уже вошедшими в традицию Хогвартса. Неприятностей хватало и на зельях. Несмотря на внешнее дружелюбие и непосредственность, Слагхорн задавал мне такие составы и письменные работы, материал к которым приходилось выискивать не в учебниках и справочниках, а в свежей периодике за последние несколько лет. С одной стороны, это было полезно, но с другой я не собирался связывать свою жизнь с зельями, и такое рвение со стороны Слагхорна, собиравшегося, по-видимому, сделать из меня образцового зельевара, тяготило и раздражало.

– В целом неплохо, неплохо, – одобрительно говорил Слагхорн, глядя на формулу, выведенную мной после получаса мозгового штурма, направленного на попытку выделить из настоя Черного сглаза (между прочим, запрещенного к приготовлению без лицензии) три основных ядовитых вещества – соки молочая и крушины и яд прыгающего скорпиона, а потом нейтрализовать их. – Вот только выделить-то у вас получится, а нейтрализовать – увы, нет. Посмотрите, – он ткнул толстым пальцем в формулу. – Зельеварение, Линг, точная наука, и вы должны подбирать составляющие исходя не из их общей категории, а из конкретных свойств каждого растения или вещества. Кровь бармалейки здесь не годится, поскольку она не обладает нейтрализующими этот яд антителами – бармалейки не водятся в местах обитания прыгающего скорпиона, и у них нет к нему иммунитета. Вы перепутали их с рыжей подковочницей.

Я не знал, кто такая рыжая подковочница, и уже давно сомневался, что за год мои познания в искусстве зельеварения хоть немного возросли: после уроков Слагхорна в голове скапливались лишь разрозненные, неполные факты, поскольку многие зелья я не успел доваривать, а многие формулы так и оставались на бумаге. Вряд ли Снейп был в курсе происходящего, но идти жаловаться я не собирался, хотя иногда очень хотелось.

В одно из воскресений я отправился в библиотеку писать очередную работу, посвященную реакции Абрамелина и общим принципам приготовления зелий из категории лунных. Через пару часов напрасных попыток разобраться в слоге и терминологии древних трактатов мой мозг не выдержал нагрузки, и я, оставив книги на столе и на всякий случай наложив на них охранное заклятье, пошел искать Флетчера, чтобы стрельнуть у него пару сигарет, которые он умудрялся доставать даже в обстановке тотальной проверки почты.

Замок оказался почти пустым – большинство учеников были в Хогсмиде, за исключением студентов пятого и седьмого курса, пребывавших в обычной панике из-за близости важных экзаменов, так что я отправился на улицу. Выйдя во двор, я заметил медленно бредущую к воротам знакомую фигуру в аврорской мантии и устремился за ней.

– Привет, – сказал я, догнав Тонкс у самого выхода. – Что-нибудь случилось?

– А, привет, – ответила она и остановилась у ворот. – Да так, ничего… к Дамблдору заходила, а его нет.

– Выглядишь кошмарно, – продолжил я, испытав внезапную досаду из-за ее унылого вида и затянувшейся депрессии. – Сколько же можно страдать! И кто тебя только довел до жизни такой?..

Неожиданно глаза у Тонкс заблестели, и через секунду по щекам покатились слезы. Она отвернулась и начала судорожно шарить по карманам мантии в поисках палочки, чтобы открыть ворота.

– Значит, я прав! – разозлился я. – Значит, это какой-то придурок тебя целый год доводит!

– Он не придурок! – захлебываясь слезами, выкрикнула Тонкс, дергая руку и пытаясь достать застрявшую палочку. – Ты ничего не знаешь! Ты не поймешь!

– Стой! – раздался хриплый голос, и за нашими спинами возник задыхающийся от быстрой ходьбы Филч. – Ты куда это собрался? А ну покажи бумагу!

Тонкс обернула к нему заплаканное лицо, а я раздраженно ответил:

– Да никуда я не собрался! Нужен мне ваш Хогсмид…

Однако Филч остановился у ворот, вознамерясь пресекать любые попытки покинуть территорию школы без письменного разрешения, и Тонкс, которой так и не удалось вытянуть из кармана палочку, разрыдалась еще сильнее. Я гневно взглянул на скалящегося Филча, явно получавшего удовольствие от этой сцены, и ухватил Тонкс за руку.

– Давай отойдем.

– Линг, мне надо в деревню…

– Всего на пять минут.

Когда мы укрылись от пристального внимания Филча под темными ветвями раскидистого дуба, растущего у железной ограды, я спросил:

– Ну и кто же такой этот «он», который не придурок?

– Ты не поймешь, – повторила Тонкс, утирая платком слезы. – Ты…

– … еще маленький, знаю, – я кивнул. – Но я не претендую на понимание твоих чувств, просто могу помочь решить проблему. А судя по твоему чудовищному облику, проблема довольно серьезная.

Все еще всхлипывая, Тонкс продолжала вытирать глаза, и я спросил:

– Ты не в Снейпа случайно влюбилась? С ним действительно могут возникнуть сложности…

Тонкс оказалась настолько сражена этим предположением, что ее серые волосы побелели до самых кончиков.

– В Снейпа? – изумленно переспросила она. – Ты издеваешься? В этого крокодила?

Я расхохотался. Тонкс тоже слабо улыбнулась, и ее волосы обрели легкий каштановый оттенок.

– Просто не могу представить себе идиота, который целый год будет динамить такую девушку, как ты, – объяснил я. – А Снейп вполне на это способен, просто чтобы позлить.

Тонкс, наконец, перестала плакать.

– Однако, – усмехнулась она. – Ты уже научился говорить комплименты.

– Колись, – сказал я. – Кто этот счастливчик-идиот?

Тонкс подумала пару секунд и ответила:

– Ты ведь никому не разболтаешь?

– Кому, например? – удивился я. Тонкс пожала плечами.

– Ну не знаю… кому-нибудь.

– Не разболтаю. Давай, не тяни, ты меня уже заинтриговала!

Тонкс грустно вздохнула:

– В общем, это Ремус. Только прошу тебя, никому ни слова…

– О, – сказал я, слегка озадаченный таким ответом и не обратив внимания на ее повторную и уже такую привычную для себя просьбу молчать об услышанном. – Люпин? И что же Люпин?

– Ремус считает, что поскольку он оборотень, мы не можем быть вместе; оборотни, мол, живут только с себе подобными, и он представляет для меня опасность… – Тонкс снова была готова расплакаться. – Он такой… – она быстро вытерла глаза, – такой дурак!..

– Ну, знаешь, – нерешительно сказал я, исполненный легких сомнений в искренности Люпина – слишком уж его возражения напоминали те отмазки, которых я за свое криминальное прошлое наслушался в разговорах между взрослыми («Детка, ты для меня слишком хороша, я тебе никак не подхожу: меня ждет не дождется Пентонвилль, а моя единственная подруга – вот эта пушка»). – У него всегда были непростые отношения со своей волчьей природой. Но ты все равно не должна так убиваться. От этого только хуже: Люпин понимает, что из-за него ты страдаешь, и чувствует себя виноватым. Если бы ты оставалась веселой и фиолетовой, у тебя бы появилось гораздо больше шансов. Он бы видел, что тебе хорошо, что ты радуешься, следишь за собой, не опускаешь руки, а так… – я пожал плечами. – Получается, он вгоняет тебя в депрессию, испытывает из-за этого чувство вины и единственное решение видит в том, чтобы ты выкинула его из головы. Это замкнутый круг. Тебе надо его как-то разорвать.