355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Семён Афанасьев » Не та профессия. Тетрология (СИ) » Текст книги (страница 64)
Не та профессия. Тетрология (СИ)
  • Текст добавлен: 2 декабря 2020, 14:30

Текст книги "Не та профессия. Тетрология (СИ)"


Автор книги: Семён Афанасьев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 79 страниц)

Упоминая её отца, покойного Хана, он ни словом, ни жестом не выдал внимание к сестре. Явно пытаясь не обратить её внимания на неприятную для неё деталь разговора. Впрочем, кое‑что здоровяк всё же упустил: персиянка моментально перевела услышанное, и дочь Хана чуть нахмурилась.

Вслух же Нурислан сказал следующее:

– Ты сейчас судишь о вещах небесной вышины, с таким же бездумным безумием. Эта куртка, что на тебе, твоя по праву? – далее Нурислан впился в лицо здоровяка, ловя малейшие оттенки эмоций того (поскольку со служивым этого уровня можно было попытаться договориться. Не раскрывая особо секретов Службы).

– Смотря о каком праве говорить, – весело ответил лысый. – Это мой трофей, взятый в честном бою. Потому – да, она моя по праву.

– Ты не боишься…? – от удивления, Нурислан даже продолжать дальше мысль не стал. – Перечень возможных неприятностей из‑за этой куртки, надетой не по праву, слишком велик. Или ты просто дурак? Знаешь, что будет с тобой, встреться ты с сослуживцами её хозяина? Особенно если они из той же сотни?!

– У меня урегулированы все имущественные претензии и с владельцем этой куртки, и с его сослуживцами. Особенно из одной с ним сотни. – Спокойно ответил здоровяк, как будто проваливаясь в какие‑то неприятные воспоминания. – Поверь. Вот железяки да, тут ты прав… – Лысый каким‑то плавным и слитным движением отстегнул три нагрудных знака и бросил их в карман. – Это действительно было лишним, хотя и в той ситуации необходимым… А что до неприятностей, знаешь, я отчего‑то не боюсь тварей, воюющих с детьми и женщинами, и травящих собственный народ заразой. Но обо всём этом я поговорю не с тобой, а действительно с сослуживцами этой «куртки», если увижусь ещё раз… – лысый похлопал себя по животу. – Сколько человек подчинено тебе в городе?

Нурислан почему‑то как завороженный наблюдал за руками лже‑сотника, поражённый пренебрежением того к высшим наградам Султаната. Потому в первый момент не сдержал определённых чувств, получив в лоб такой вопрос.

Это не укрылось от здоровяка:

– Ха, я был прав, – в каком‑то ребяческом удовольствии, брат молодой ханши хлопнул себя по штанам. – Так сколько?

Нурислан, естественно, только сплюнул в ответ (вернее, попытался, поскольку во рту пересохло).

– Ладно, тогда скажи самые главные регулярные задачи, которые они должны выполнить в твоё отсутствие? Разовые?.. Постоянные?.. – Лысый пытливо смотрел на Нурислана, как будто ожидая ответа. – Как они связываются между собой?.. Пределы их самостоятельности в принимаемых решениях?.. Какие запасные варианты связи с теми, кто может им отдать команду помимо тебя?.. Как будет строиться иерархия в твоё отсутствие?..

Лысый сыпал своими дурацкими вопросами с частотой метронома. Слева и чуть позади него тарахтела девка‑персиянка, кажется, переводя всё дочери Хана.

Наконец, Нурислану надоело слушать «в одно ухо»:

– Ты правда считаешь, что вы – жильцы на этом свете? – он пренебрежительно обвёл взглядом присутствующих, не смотря на собственное положение. – После всего этого? Передача провинции шаху – тайна не моя. И не того, кто мне отдаёт приказы. Вы себя похоронили в тот момент, когда только сунули нос в это дело…

– Можно подумать, иранский Шах, придя на эти земли, с нас бы пылинки сдувал, – весело фыркнул лысый. – А так мы ещё посмотрим, чем окончится…

– Я закончила, – неожиданно перебила мужчин персиянка на столичном туркане. – Он повторяется. Мысли по третьему кругу. Я дважды перепроверилась…

А Нурислан в этот момент с ужасом понял, что менталистом был не лысый здоровяк, которому, даже судя по его роже, таковое действительно было не по чину.

Менталистом была эта персиянка, которую до самого города именно поэтому и гнали слуги Шаха, бесславно закончившие свой путь на базарной площади (судя по всему).

Кстати, если это так, то это во многом объясняло некоторые вопросы взаимоотношений с «коллегами» из Ирана: если девка имела возможность видеть мысли напрямую…

Простак‑Хуссейн, конечно, и партнёром, и противником был достойным. Но некоторые его крайне нестандартные ходы и решения теперь получали твёрдое и разумное объяснение: он просто з н а л, о чём думали его собеседники.

В какой‑то отчаянной досаде Нурислан взделся на ноги малоизвестным обычным людям прогибом со спины. Это ему бы никак не помогло со здоровяком, но лежать и ничего не делать было невыносимо.

Ноги ему оставили несвязанными. Оттого он с удовольствием и с оттяжкой врезал подъёмом стопы между ног пуштуну.

Старый дед, на удивление, на редкость живо скрутился вдоль воображаемой вертикальной линии и хороший удар бессильно пришёлся вскользь по бедру.

Старик‑пуштун отмахнулся на противоходе длинным кинжалом, зацепив горло Нурислана лишь самым кончиком. Разваливая, впрочем, трахею; перерезая крупную артерию.

– Как всегда, шайтан! – это были последние слова старейшины‑пашто, которые уловило затухающее сознание Нурислана.




Глава 3


Сразу после смерти Нурислана .

– Чего кипятишься? – деликатно посмеиваясь, пытаюсь успокоить Актара, мечущегося внутри шатра от стойки к стойке, как хорёк в курятнике. – Разия всё успела! Знания его у нас, а больше с него и взять нечего.

Разия в этот момент, демонстративно заткнув уши кусочками войлока, какой‑то сверхбыстрой скорописью заносит всё «считанное» ею, мелом, на письменные дощечки (заботливо подсовываемые ей со стороны Алтынай).

– Слишком легко ушёл . – Выдаёт через какое‑то время Актар, сопя, словно чайник. – Я должен был его сам, своей рукой, в назидание всем подобным… – окончание мысли от него ускользает; и он несколько раз машет рукой в воздухе, как рыба открывая и закрывая рот.

– Так ты его и… гхм… сделал сам, своей рукой. Всё, как и хотел, – напоминаю. – Или ты жаждал, чтоб он напоследок ещё помучился?

– Мне нет радости в пустых чужих страданиях, – хмуро бормочет пуштун. – Но это не отменяет необходимости уроков в назидание всем, подобным ему. А так, его смерть пропала втуне. Для пользы общего дела.

– Пошли пройдёмся, – киваю на выход, чтоб не мешать девочкам.

Я уже заметил, что талант Разии подобен слуху человека: чем больше и ярче размышления и эмоции окружающих её людей, тем ей труднее сосредоточиться на собственных мыслях.

А Актар сейчас думает слишком «громко» даже для меня.

– Пошли, – выдыхает он и, подогреваемый парами разрушенных ожиданий, первым устремляется наружу.

Догоняю его только на самом краю стоянки, метров через четыреста. Под ногами расстилается смесь камней и редкой, едва пробивающейся сквозь гравий, травы. Чуть впереди бурлит ручей, называемый местными громким словом «река».

– Говори, что хотел, – ворчит Актар, устраиваясь на одном из валунов и глубоко вдыхая воздух для успокоения. – Учи меня давай…

– Твоя проницательность всегда удивляет, – искренне улыбаюсь. – Как догадался?

– Давно живу… Вокруг себя смотреть не разучился. Каждый раз, когда я в бешенстве, а ты предлагаешь выйти, ты потом меня чему‑то учишь, – ехидно делится наблюдениями Актар. – Потому что не хочешь ронять уважение ко мне со стороны окружающих. Это не один же раз так, вернее, не первый. Так что хотел сказать?

– Теперь даже не знаю, начинать ли, – веселюсь в ответ. – Я и не предполагал, что ты настолько вглубь видишь меня.

– А стариков вообще часто недооценивают, – делится явно наболевшим Актар. – Особенно молодые и умные, те, кто получил образование. Такие люди почему‑то считают, что за пару лет своей книжной науки они поняли что‑то такое об этой жизни, чего старики, живущие в три раза дольше, за весь этот срок не постигли. Молодым и в голову не приходит, что старики тоже могут в чём‑то всю жизнь упражняться. И что эта ваша новая гимнастика, которой занимаются по утрам стражники, бывает не только для тела, а и для ума. – Он окидывает меня довольным взглядом. – Давай, вещай. Я уже успокоился. Могу слушать спокойно.

– Теперь даже не знаю, с чего начать, – развожу руками и усаживаюсь с ногами на валун напротив. – Ты меня сейчас порядком удивил. И то, чем я хотел поделиться, увеличилось втрое за последнюю минуту.

– А мы никуда не торопимся, – Актар, пользуясь размерами своего камня, ложится на него спиной. – Начинай давай.

– Да я насчёт этого твоего желания устроить из казни прилюдное действо. Знаешь, это было бы ошибкой. Я вижу это с высоты своего опыта, но не смогу всего сказать словами, по целому ряду причин. А давать тебе советы без подтверждения… ну‑у‑у‑у‑у, не уверен, насколько это правильно.

– Да не мнись уже! Я всегда очень внимательно выслушиваю то, что ты говоришь. Я вижу, что зла в тебе нет и что лично ко мне ты относишься по‑доброму. Хотя порой и не любишь остальных пашто. Всё то, что ты предлагаешь или советуешь, я вначале рассматриваю с той позиции, какую пользу это принесёт. Недостатков в первую очередь, как местный Хамид, не выискиваю.

Припоминая местного старейшину, Ахтар с удовольствием хмыкает (видимо, между дедами есть что‑то более давнее, чем видела в своей жизни окружающая их молодёжь).

– Ты согласишься с той мыслью, что иногда и целый народ можно рассматривать как одного человека? С присущими ему чертами характера, привычками и особенностями? – пытаюсь, как могу, донести суть понятия этнопсихология .

– Вполне, – добродушно соглашается пашто. – Особенно хорошо это видно в сравнении кочевников и оседлых. Но даже и среди кочевников, тоже уже проявляются свои различия. Например, мы, вы и белуджи. – Он сейчас явно приписывает меня к туркан, но я и не спорю . – Я понимаю, о чём ты. Хотя мне и удивительно видеть такую глубину мысли в человеке вдвое моложе.

– Это не мои мысли, это книги и учителя… Вот теперь давай сыграем в детскую игру. Угадай ответ на вопрос: какие качества, характерные именно для пашто, могут помочь строить отношения с другими народами? А какие только мешают? Порождая нескончаемые витки кровной мести, длящейся из века в век, и не несущей через много поколений ничего, кроме разрушения и боли.

– Это не детская игра. Это очень сложный вопрос. И не скажу, что я над ним никогда не думал. – Он сверяется с выражением моего лица и продолжает. – Первая часть вопроса задана лишь для того, чтоб я увлёкся этой игрой, да? И всерьёз сосредоточился на втором вопросе?

Удивлённо подняв брови, молча хлопаю в ладоши три раза.

– Вы часто недооцениваете стариков, – довольно щурится Актар. – А мы часто не раскрываемся полностью. Чтоб не портить себе веселья, наблюдая со стороны за вашими попытками извертеться на пупе, доказывая нам, что вода мокрая.

Следующие секунд пятнадцать неприлично громко ржём.

– Ты задал хороший вопрос. Важный не то что для всех пашто, а и для многих народов вокруг. – Продолжает он после паузы. – Но однозначного ответа на него может и не суметь найти. Ты согласен, что у торговца из алокозай  или у скотовода из вазири  этих общих черт может и не быть? – он искоса и покровительственно смотрит на меня. – Хотя и тот, и тот принадлежат к пашто.

– Вот удивишься, но нет. То, о чём хочу сказать я, будет общим именно что даже у торговца из алокозаев, и у скотовода из вазири. Или у людей, взятых произвольно из любых других каумов  пашто.

– Теряюсь в догадках! – удивляется Актар. – И что это, по‑твоему?

– Начну с самого очевидного. Неприятие любых чужеземцев в качестве власти. Особенно если они иноверцы. Случись чужая армия на землях пашто, а торговец‑алокозай будет вовсю помогать скотоводу‑вазири в борьбе. Согласен?

– Да, – чуть растягивает звуки Актар. – Согласен. Но ты опять назвал исключительный пример.

– Вообще‑то, у меня в голове целый список таких качеств, – смеюсь. – Вот тебе второе: вы все очень остро реагируете на несправедливость. Если сталкиваетесь с тем, что считаете неправедным, и в ваших силах это изменить, вы моментально, вне зависимости от каума и хеля, загораетесь чуть не огнём отмщения. И можете не успокаиваться годами, пока не сочтёте свою миссию  выполненной.

– Я тебе сходу назову массу народов, правда, на Западе… которые воюют десятилетиями, из поколения в поколение, для примера вот народ – у них ещё флаг с белым крестом на красном фоне. – Внешне невозмутимо парирует Актар.

– Удивлён, откуда ты слыхал про них, но то лишь наёмники. И ты сейчас делаешь вид, что не понимаешь. – Укоризненно трясу пальцем. – Эх‑х. старина. А ведь ты принципиально не врёшь! До этого момента.

– Я и сейчас не соврал… – нахмуривается старик.

– …пытаясь уклониться от прямого вопроса, – улыбаюсь. – Есть разница. Я не знаю так много народов, которые бы могли поколениями воевать не за жалование, как те с белым крестом, упомянутые тобой. А подогреваемые исключительно жаждой восстановить справедливость, как они себе видят. За собственные средства. Скажем, вообще кроме вас таких народов не знаю…

– Что в этом плохого? – чуть помолчав, как будто нейтрально, спрашивает пуштун.

– Давай на твоём примере. Этот Нурислан  – всего лишь инструмент. Не самый счастливый, не особо думающий о себе, просто выполняющий грязную работу слуга. Согласен?

– Да.

– Он уже давно смирился с тем, что почти ничего в жизни он не решает. Может только придумать, как получше исполнить приказанное. Но сам решений не принимает, – удерживаюсь от слов  «генерировать идеи ». – Согласен?

– Да. Хотя мне и не понятно, как можно настолько забыть и отринуть заветы Всевышнего. Брать грехи на себя , оправдываясь приказами какого‑то чиновника рангом выше… Как‑то это не по‑мужски. – По‑прежнему спокойно отвечает Актар. – Получается, этот человек отвергает сразу некоторые хадисы…

– СТОЙ! Вот давай без хадисов, я тебе их сам не меньше сейчас прочту! Продолжай.

– А я всё сказал. Он подобен ребёнку, хотя сам мнил себя воином либо кем‑то побольше. – Старик ненадолго зависает.

– Тот редкий случай, когда готов тебя расцеловать, но продолжай. Не молчи.

– Целовать меня не надо… Ну, он взрослый мужчина. Был. Он делает душегубительные вещи, вернее делал. И в своих собственных глазах оправдывал себя тем, что решения‑то не его. Что это был приказ другого человека. Вот теперь ты мне скажи, как назвать человека, который в полном сознании убивает других, считая это неправильным, сожалея об этом – но искренне не числя за собой вины за это? Поскольку это‑де приказ со стороны?

Актар любит порассуждать на такие абстрактные темы, в особенности с теми, кого считает себе в чём‑то равными. Потому терпеливо жду продолжения.

– Знаешь, это как мой ребёнок; загнал бы овец на ваше пастбище. – Продолжает пуштун. – А на ваш спрос ответил бы: это отец приказал, все вопросы к нему. Вот то же самое, но только…

– …в других масштабах, – подхватываю вполголоса. – Точно, – говорю уже громче. – Пример идеальный. И вот теперь представь. Будь на моём месте не я, а любой пуштун; твой сын с отарой на моём пастбище, допустим, будет уже тринадцати лет. Что дальше?

Вместо ответа Актар хмурится и сопит.

– А теперь представь, что ты сделаешь в ответ уже мне? – продолжаю подливать масла в огонь. – Когда тебе принесут твоего сына? А далее между семьями по нарастающей. А как мне правильнее поступить с твоим сыном изначально?

– Хотя бы поговорить, – нехотя выдавливает старик. – Для начала.

– Точно. Вот это я и имел ввиду. По мне, у вас – пашто – есть губительное сочетание. Вы на любую  несправедливость, без учёта её величины, реагируете гневом. А гнев у вас длится годами.

– Скорее, мы в гневе делаем что‑то такое, что потом длится годами, – придирчиво поправляет Актар.

– А уже без разницы. Главное – что вы сгоряча поступаете с инструментом, подобным Нурислану , так, как должны бы были поступить с хозяином. Если уж совсем точно вникать в Коран.

– Ты где‑то прав. Но никто из нас с тобой вслух в этом не согласится. – Актар спокоен и задумчив. – До Хозяина , как ты говоришь, мы может просто не дотянуться. А если не излить гнев на Инструмент , получается, попирается основа понятия badal . И как тут быть?

– Ну, пророк Иса имел на этот счёт своё особое мнение, – дипломатично скругляю углы. – Хотя я и далеко не во всём с ним согласен. Но лично тебе, как старейшине, я бы просто хотел напомнить: изливая огоньbadal  на Инструменты , вы ни разу не решаете проблему, а только плодите костры вокруг себя. Ты понимаешь, о чём я? – В голову приходит мысль и я использую повисшую паузу. – Ты согласишься, что ты никоим образом не восстановишь справедливости, изливая огоньbadal  на Инструменты ?

Я бы мог очень многое рассказать ему, но это будут примеры из будущего .

– Да. Это всё равно, что отворачиваться от пожара, чтоб не страдать от его вида, – через долгих пару минут отвечает Актар. – Знаешь, давно хотел спросить. Откуда ты?

– С чего такой вопрос? – опешиваю немного от смены темы.

– Назо Токхи – только мы знаем о её подвиге. Потомкам других народов об этом рассказывать не принято. Там, конечно, в крепости и вокруг были и чараймаки, и много кто ещё… Но я далёк от мысли, что они за нас сохранили наши легенды. Причём настолько хорошо, что донесли их до вас. – Старик переворачивается на бок, чтоб видеть меня лучше. – Сейчас ты говоришь со мной на наречии вазири. Но у нас тебя никто не знает. Ты достаточно видный даже внешне, тебя б запомнили.

– Даже если б я у вас был недолго, в гостях у малого хеля? – меня неожиданно одолевает не совсем уместный академический интерес. А диалект вазири я действительно неплохо помню из той жизни. – Вот прямо запомнили бы, и ты б спустя столько лет мог это узнать?!

Актар коротко кивает:

– Да. И я спрашивал – тебя не знает никто. А вазирвола  – не то, что можно выучить за «недолго». (прим.:диалект пушту )

Теперь пару минут молчу я. Решая в итоге, как обычно, быть откровенным:

– А это важно? Даю честное слово, что дорожу лично тобой, как другом. Не злоумышляю ни против тебя, ни против твоего народа, не деля его на каум  и хель .

Актар явно не просто так смотрит на меня, потому уточняю:

– Сейчас видишь, правду ли говорю?

– Всегда вижу, – роняет он чуть угрюмо. – И сейчас тоже.

– У меня бывало, когда пашто были врагами. Но говорить об этом под этими звёздами смысла нет, просто поверь. Давай проживём еще не одну сотню лет; и вот тогда, если будет смысл, снова вернёмся к теме.

– Мне всегда нравится твоё жизнелюбие! – громко смеётся старик. – Ладно, не хочешь – не отвечай.




Глава 4


Один из сопровождающих аудитора Селима людей, скромно отзывавшийся на имя Латиф, на самом деле был далеко не так прост, как старался казаться.

Вместо заявленных девятнадцати лет от роду, в реальности ему было уже двадцать шесть. Родом он действительно был из Столицы, и сыном своей семьи он тоже был по праву; неточными были лишь возраст и отметка об образовании.

Дело в том, что Латиф был магом воздуха. Не самым сильным, не самым амбициозным, но одним из самых искусных в своём поколении. Преподаватели, обучавшие старательного и аккуратного юношу, при упоминании величины его резерва наперебой стремились его успокоить: и с таким резервом жить можно. Немало людей вообще и такого не имеют… А ты ещё и из хорошей семьи. Не возводи напраслину на Всевышнего, скажи «спасибо» за то, что имеешь.

«Спасибо» Латиф говорил регулярно, правда, больше самим преподавателям. Благодарить Аллаха пока, с его точки зрения, было не за что. А всё, чем он обладал, он имел никак не благодаря незримой и эфемерной сущности. Нет, всё его достояние – это плод каторжного человеческого труда (лично его, ещё – предков).

Долгое время ему были непонятны заумные и сверхсложные манипуляции, многоструктурные комплексные конструкции, которые его раз за разом заставляли разучивать и воспроизводить. Просветление поступило на третьем году обучения, когда неприметный паланкин забрал его прямо с занятий и утащил куда‑то в Верхний Город.

На самом деле, захоти Латиф того лично – в Верхний Город он бы и сам мог попасть (для его семьи получение пропуска Зелёных Ворот не было проблемой).

Но интрига была в том, что приказ выглядел вежливой просьбой. Просил его, ни много ни мало, огромный мужлан, похожий на убийцу‑садиста, и предъявивший при этом ярлык из Дворца.

Когда же Латиф согласился (а попробуй откажи, если честно), гигант проводил его не к месту назначения, а к паланкину. В который тут же впрягся сам на правах носильщика, а Латиф, задёрнув занавески, с половину часа терзался догадками, что бы это всё значило.

В ворота самого обычного дома их пустили без слов. Дом, кстати, домом считался именно что в Верхней части города. В квартале самого Латифа его б назвали малым дворцом.

Паланкин опустили на землю и Латиф, чуть робея, выбрался наружу.

К несказанному удивлению (хотя ещё только что, казалось, сильнее поражаться было некуда), его тут же взяли в оборот две женщины, одну из которых он бы даже рискнул назвать красивой.

С несвойственными правоверным повадками, они увлекли его вверх по мраморной (ну а какой ещё, в этих‑то кварталах) лестнице в большой кабинет, где его ждал сервированный столик (кофе, лукум, орехи, мёд и так далее – всё, что полагается, чтоб соблюсти вежливость принимающей стороны).

К сожалению Латифа, за стол с ним женщины не сели (хотя фривольность их манер поражала и без этого).

Какое‑то время он вежливо ожидал, и через примерно четверть часа его терпение было вознаграждено. Суховатый старичок, стремительный и тщательно одетый, занял место напротив него со словами:

– Ни к чему не прикасались? Напрасно. Если боялись, что вас могут отравить, то такие вопрос решаются гораздо проще.

– Вовсе нет! – возмутился напрасным подозрениям Латиф и в доказательство запихнул в рот пригоршню лукума, орехов и кишмиша.

Захоти хозяин такого дома свести с ним счёты, и отрава бы даже не потребовалась. Это Латиф прекрасно понимал. Как и то, что общих дел со стариком у него не было.

– Ну и хорошо, – покладисто согласился, видимо, хозяин этого кабинета. – Благодарю за то, что согласились уделить мне время. Я бы с удовольствием воздал полагающиеся ритуалы вежливости, но не считаю возможным отнимать ваше время.

– Внимательно вас слушаю! – торопливо родил Латиф, тщательно сдвигая языком орехи за щеку.

– Я – Главный Аудитор. В моей службе регулярно открываются вакансии для аккуратных, тщательных, старательных и трудолюбивых молодых людей. – Без помпезности сообщил старичок и забросил пару кусочков лукума в рот.

– Но я ничего не понимаю в финансах! – даже не сумел испугаться Латиф (хотя внимания т а к и х персон следовало избегать. На всякий случай).

– А финансы – лишь малая часть нашей работы, – любезно просветил собеседник, снова прикладываясь к лукуму и запивая его кофе. – Нашим сотрудникам надо понимать много в чём, и этому не учат нигде. Только у нас. Ваше основное достоинство – это трудолюбие и способность разучивать конструкции неограниченной сложности.

– Вам даже это известно? – Латиф от удивления раскрыл рот ещё шире.

Итогом недолгого совместного распития кофе оказались предложение о дополнительном обучении (которое Латиф тут же принял – знаний много не бывает) и принятие его в штат стажёром.

Кстати, продолжения профильного обучения (магии) никто не отменял. Просто программа была скорректирована так, что заниматься теперь пришлось в два раза больше.

После сдачи нескольких курсовых экзаменов, на двухлетнюю практику в провинции ехали все. Латифа вот распределили к Юсуфу (дальняя родня). Местный представитель ведомства Главного Аудитора работой его особо не загружал, потому Латиф принял параллельное предложение, от Первой курьерской службы Султаната. Тем более что, как маг воздуха, он формально мог быть и мобилизован в гласную и негласную защиту любой контролирующей службы государства.

Родственнику Юсуфу в итоге слегка не повезло (а может и повезло – это как смотреть. Голова‑то на месте). Латифа предсказуемо «запрягли» в обеспечение аудита провинции девчонки (по приказу которой причандалы Юсуфу и отстригли), а Первая курьерская выдала ряд своих поручений в этой связи.

Отрабатывая «упражнения» Первой курьерской, Латиф абсолютно случайно стал свидетелем работы незарегистрированного менталиста. Направляя воздушный «конус» на стенки шатра, за которым развивались события, Латиф полностью услышал происходившее, но далеко не всё понял. Аборигены использовали до половины десятка языков (кажется), из которых столичный маг воздуха понимал только родной и – с натяжкой – восточный туркан.

Вместе с тем, слова самого менталиста сомнений в происходящем не оставили (симпатичная, кстати, девка!).

Вообще‑то, это была не совсем компетенция Латифа. С известной натяжкой, дело можно было счесть подведомственным Первой курьерской службе, но никак не Аудитору (ах, если б знать, что именно думал казнённый бедолага! И о чём конкретно составляла письменный отчёт читавшая его мысли девка!).

Но Латиф, покрутившись уже на этот момент в нескольких службах сразу, имел тот самый необычный взгляд на вещи, который доступен только специалистам сразу нескольких сфер (что редкость). Он прекрасно ориентировался в подковёрных хитросплетениях Дворца и знал, что за «рабочего» менталиста можно будет получить половину его веса в серебре. Если подключить для гарантии связи семьи, а саму девку аккуратно изъять и доставить в Столицу.

В дом родителей.

Да, это где‑то будет попрание задач местного представителя Службы Аудита. Но за такое рвение, как минимум, не дадут в обиду ни в Первой курьерской, ни в канцелярии визиря.

Или даже в личных покоях Валиде‑султан, куда успешному молодому человеку открылись пути совсем недавно. Пожалуй, последний вариант является самым предпочтительным.

Правда, от девки не отходит её младший брат, но этот вопрос решаем. Надо только момент подобрать. И не попадаться ей на глаза до поры, чтоб случайно не «увидела» его планы.

Столичный туркан ей, кстати, не родной язык. Заступиться в Столице будет некому. Значит, быть ей собственностью того, кто первый проявит рачительность и смётку.

А продать её, видимо, лучше действительно Валиде‑султан. Та не скупится. И оказавших ей услуги никогда не выдаёт.

_________

Примечание.

Валиде́‑султа́н (осман. والده سلطان‎ – мать султана) – официальный титул матери правящего султана Османской империи.




    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю