Текст книги "Не та профессия. Тетрология (СИ)"

Автор книги: Семён Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 79 страниц)

Глава 32

– Спасибо за приём, – благодарит один из пуштунов, не вставая, впрочем, из‑за стола.

– Но, кажется, у нас осталось ещё одно незаконченное дело? – подхватывает Ахтар, глядя по очереди на меня и на Алтынай. – Хотя, скорее даже просто разговор.

Мы решили сесть рядом, поскольку всё происходившее сегодня больше касалось туркан и пуштунов. Все прочие гости расположились чуть поодаль.

– Дело осталось скорее у нас, а не между нами. Стадо, – кивает Алтынай после того, как дожидается моего перевода. – Находится на маленьком плато, за вот теми горами. В одном дневном переходе от нас. Со стадом десяток пашто из тех, которые изначально нападали.

– Тоже нурзаи, – добавляю. – Кажется, у них в этот раз здорово не досчитаются мужчин этим летом…

– Вы намерены забрать стадо обратно и всё сделать самостоятельно? – обращается один из Дуррани лично во мне, не уточняя подробностей.

Перевожу Алтынай, вопросительно поднимая бровь.

– Конечно, – удивляется Алтынай. – А они предлагают что‑то иное? Например, молиться Аллаху, чтоб те десять человек образумились? Не буду смеяться вслух…

Перевожу на пашто без каких‑то эмоций, наши собеседники молча кивают, грустно глядя кто на стол, кто себе на руки.

– У нас есть способ сделать всё тихо, без риска для нас. Это во‑первых. Зачем нам кто‑то ещё? Стадо всё равно наше. – Добавляю от себя (поскольку Алтынай это всё от меня уже слышала, мы это обсуждали). – На суд либо сколь‑нибудь справедливое разбирательство в этой Провинции рассчитывать не приходится. Как и на саму справедливость, если только ты сам её не творишь своими руками. По счастью, у Орды есть оговоренное право защитить себя по своему усмотрению. Но есть и ещё один момент. Скажите, уважаемые: что скажут все без исключения пашто, если у любого хеля получится вначале украсть стадо туркан; потом быть пойманными с поличным, а в конце концов всем десятком выйти сухими из воды, без наказания? Либо быть наказанными символически?

Пуштуны хмуро глядят нам меня и не отвечают. Потому на свой вопрос им отвечаю я сам:

– Все ваши между собой будут говорить, что туркан можно не опасаться. Что за преступление (которое по вашему же Пашто‑Валлай карается смертью) дурачки‑туркан всего лишь грозят пальчиком, как малым детям; и, по тупости своей, всех пойманных затем отпускают на четыре стороны. Значит, что? – Все по‑прежнему тяжело молчат, глядя на меня. – Значит, дурачков‑туркан можно щупать на упитанность регулярно: всё равно ведь они всех отпускают.

Пара бородачей молча кивает, остальные всё продолжают смотреть на меня.

– И мой встречный вопрос вам, уважаемые. Начнём с Дуррани. Что бы вы сделали, угони я ваше стадо, убей трёх человек ваших и подними руку на любую вашу женщину?

– Орда туркан в своём праве, – хмуро отвечает после паузы кто‑то из Гильзаев. – Никто не спорит. Но это не делает данный разговор слаще, легче либо приятнее для нас…

– С другой стороны, будет глупо не спросить в лоб. Раз тут собрались мужчины и разговор открытый. Мы можем как‑то решить вопрос выкупом? Либо работой для вас? Есть ли возможность выкупить у вас жизни этого десятка? – говорит второй из Дуррани, явно лишь для очистки совести.

Собираюсь ответить ему всё, что думаю, без прикрас и двойных подтекстов, когда меня за руку трогает Алтынай:

– Переведи мне всё что он сказал, – просит она. – Чувствую, это что‑то важное.

Добросовестно перевожу.

– Что ты хотел ответить? – впивается она в меня взглядом, выслушав перевод.

– Хотел спросить в ответ, если бы он свою жену застал с другим, он бы тоже занялся увещеваниями? И объяснял бы обоим, что так делать некрасиво? – пожимаю плечами.

– Ты же понимаешь, что это было бы оскорбление? – не сводит с меня глаз Алтынай, сдерживаясь от смеха (но это вижу только я). – И я сейчас не смеюсь, удерживая серьёзное лицо, только потому, что это будет крайне неуместно в этой беседе. И давай так. Пожалуйста, с этого момента переводи даже все мелочи, которые они говорят. Мне есть что им сказать, но ты сейчас говоришь с ними за меня. А я не понимаю, куда вы идёте в беседе…

_________

Беседа между пашто и представителями ханского шатра туркан изначально не ожидалась лёгкой: слишком много противоречий в интересах.

Да и сами туркан, брат с сестрой, были не так просты, как можно бы ожидать в силу их возраста.

Кстати, они совсем не походили друг на друга внешне. Видимо, или дети разных родителей, которые между собой были родными братьями и сестрами. Или отец девочки прижил лысого от какой‑то рабыни с очень сильной кровью, не оставив сыну не только наследства (всем явно распоряжалась младшая сестра, а не старший брат), но и хоть какой‑то своей восточной внешности.

От пашто не укрывается, что на логичное и неизбежное предложение Дуррани, лысый брат дочери хана собирается ответить что‑то резкое. Возможно, даже граничащее с оскорблением. Один из пашто, говорящий на туркане и понимающий всё сказанное, тихо посмеивается, ничего не говоря вслух.

Но пуштуны уже оценили, что сестра здоровяка намного мудрее и глубже, чем можно было бы ожидать от неё. Дочь хана останавливает брата, явно требует объяснить ей последнюю реплику, потом устраивается поудобнее и начинает отвечать, делая паузы для перевода:

– Я понимаю вас. Как понимаю и своего брата, собирающегося действовать исключительно в соответствии с вашим же Пашто‑Валлай. Я понимаю и матерей и жён тех десятерых, которые ещё хотя и живы, но на самом деле уже мертвы. У нас очень разные интересы, потому поймите и вы меня. Для чего мне, потерявшей родного брата, сына моего отца (видимо, действительно двоюродные, и сёстрами или братьями были их родители, – мелькает у всех пашто), оставлять в живых тех, которые после этого обязательно сделают положение моего народа ещё хуже? Одним лишь рассказом о том, что туркан можно убивать безнаказанно. Уже бог с ними, с овцами…

– У нас на твой вопрос нет ответа, дочь хана туркан, – вежливо говорит один из горцев‑Каррани. – На этот вопрос можешь ответить только ты сама. Но и не спросить о родственниках мы не могли.

– Мне бы было что вам ответить, если бы в этой провинции были хотя бы налажены основы Суда, и Наказаний после этого суда. Мы бы подчинились решению такого суда, если бы видели, что он честен, справедлив и беспристрастен, – продолжает девочка.

– Добавляю от себя: мы бы, возможно, подчинились, если бы суд в провинции вообще был. – Говорит лысый в конце перевода. – О чём, к сожалению, речь не идёт.

– Ты сейчас говоришь не со слов своей сестры, – полувопросительно говорит Ахтар.

– Всё просто. Главная – она. Но я несу ответственность за то, чтобы она вообще была, и чтоб она жила. – Поясняет брат девочки. – Если я, будучи старше и опытнее, увижу, что своими решениями она сама себе создаёт угрозу, я сам буду эту угрозу устранять. Отпустить по домам десяток бандитов, убивших твоего брата, чтоб по их же дороге к тебе потом пришли их друзья? Уже числом больше? Вы серьёзно? – Кочевник смеётся. – Кровную месть пока никто не отменял. Сестра может прощать. Я – нет. Бадал – дело рук мужчин. Сестра может хотеть чего угодно, но именно в этом случае я бы всё равно поступил по‑своему.

– А откуда вы знаете, что тот десяток до сих пор сторожит ваше стадо и что заново овец ещё не клеймили? – спрашивает один из Гильзаев.

– Там наши люди ведут наблюдение с самого первого дня, – пожимает плечами дочь хана. – Видимо, тот десяток пашто до сих пор ждёт команды малика, не зная его судьбы.

– А откуда ты так хорошо знаешь обычаи пашто, вплоть до отношений между разными хель? Жил с нашими? – Ахтар пристально смотрит на степняка, явно пытаясь уловить эмоции того. – Жил рядом либо среди пашто? Воевал с нами? Воевал против нас?

После каждого вопроса, Ахтар впивается взглядом в глаза собеседника с новой силой.

Пуштуны‑Каррани знают, что старик может чувствовать ложь.

– Не в этой жизни, – спокойно выдерживает взгляд старика степняк, явно не желая развивать саму тему. – Скажу лишь так: между мной и вами под этим небом нет ни капли крови.

Какое‑то время сидящие за отдельным столом пашто и брат с сестрой туркан воздают должное зажаренному на вертеле барашку, фаршированному овощами, черносливом, курагой, фисташками, чесноком и луком: закладываемые в нутро барана виды начинки не перемешиваются, кладутся с просветом друг между другом. Потом нутро барашка зашивается. После жарки, зашитое вспарывается, и каждый может выбрать в добавление к мясу тот вид начинки, который ему больше всего нравится.

– Очень вкусно, – по очереди отмечают все без исключения пашто. – У нас так не готовят…

– У нас есть две бабушки, они вообще хотели конину подать, – смеётся здоровяк. – Я еле отговорил.

– Мы не едим коней, – степенно кивает Ахтар. – Спасибо.

– Ну, сама‑то конина не харам, – замечает здоровяк. – Видимо, дело всё же в привычке и традиции…

– У нас конина считается праздничным деликатесом, – кивает его сестра.

– Уважаемые туркан, а что бы вы сказали, если бы Ллойя Джирга пашто предложила вам участие, на правах полноправного рода? – после барашка, за очередной переменой чая, спрашивает Ахтар.

Он делает знак одному из своих спутников, и тот, останавливая здоровяка‑туркан, переводит дочери хана слова Ахтара самостоятельно. Добавляя от себя:

– Говорите на туркане. Сейчас буду переводить я.

– Ллойя Джирга же – только для тех, кто живёт по Пашто‑Валлай, разве нет? – удивляется брат дочери хана. – И для тех, кто говорит только на пашто, или сейчас не так? Мы же совсем другой народ, других традиций. Давая согласие войти в вашу Джиргу, очень многими обычаям туркан Орде придётся поступиться. Зачем это Орде?

– Присоединяюсь к вопросам брата, – кивает дочь хана. – Спасибо за предложение, но прошу ответить на эти вопросы.

– Наши старики говорят, что после прошедшего голодного года может быть ещё один или два таких. – отвечает Ахтар. – До нас доходили слухи, что вы собирались выращивать какие‑то овощи, в количествах, достаточных для пропитания. Но у вас нет ни инструментов, ни подходящих земель, ни свободных мужчин. Но, говорят, вы знаете, как это делать? – Пуштуны вопросительно смотрят на туркан. – Мы могли бы дать вам доступ на поливаемые и орошаемые земли, не пригодные для выращивания чая или риса. Но для овощей вполне годящиеся. Также, мы могли бы снабдить это начинание инструментами, пусть и не сразу. И людей для обработки земли мы могли бы дать. Возможно, объединившись, двум народам было бы легче пережить следующие несколько лет?

– Моя сестра молода и не очень хорошо знает ваш народ и обычаи, уважаемый Ахтар. – Ни секунды не задумываясь, отвечает здоровяк, останавливая сестру касанием руки. – Первым скажу я. Потом будет говорить она, это будет окончательным решением. Джирга и участие в ней – это не только и не столько права. Это ещё и значительный сонм обязанностей. Участие в вашей Джирге и принятие на себя этих обязанностей было бы равносильно отказу от многих личных свобод туркан. Моя сестра однозначно не знает следующих слов. Кажется, кто‑то из ваших, или Рахман‑Баба, или Назо Токхи – бабушка Назо, мать одного из Шахов… или даже сам Ахмад Шах Дуррани? Вот кто‑то из них говорил: «Иногда отдельного человека, иногда и целый народ ставят перед выбором: свобода или еда. Народ, выбирающий еду, в итоге всё равно останется без еды. Но перед этим потеряет и свободу».

– Перед тем, как присоединиться к словам брата, я бы хотела посмотреть на список прав и обязанностей, налагаемых участием в вашей Джирге, – тщательно подбирает слова дочь хана.

Пуштуны начинают смеяться, а здоровяк поясняет сестре:

– Это изустный свод правил. Его нет в письменном виде. Чтоб знать его, надо быть пуштуном. Там даже не знать, там скорее чувствовать надо… Ну или специально пообщаться с ними на эту тему придётся, долго; но всё равно могут быть пробелы.

– Будьте моими гостями, уважаемые, – встряхивает волосами дочь хана. – Кто из вас согласится ввести меня в курс прав и обязанностей, налагаемых правилами Пашто‑Валлай? И участием в джирге? Оговоримся сразу: это никак не аванс и не заявка на участие туркан в ней. Это просто оценка всех обстоятельств, перед принятием решения…

– Благодарим за гостеприимство, – чуть кланяется пуштун, говорящий на туркане. – С твоего позволения, о нашем народе буду рассказывать я. И воспользуюсь вашим гостеприимством на столько времени, сколько потребуется, чтоб ответить на все ваши вопросы.

– А правда ли, уважаемые хозяева, что вы каким‑то образом научились ловить ещё и рыбу в реках? – спрашивает кто‑то из Дуррани. – В наших землях тоже есть реки, вам мы не помешали бы своей ловлей. Но искусство ловли рыбы никому из нас не знакомо. Возможно было бы научить этому и нашу молодёжь?

– Этим занимается брат, – отмахивается дочь хана, указывая на здоровяка. – Договаривайтесь с ним.

– Возможно, конечно, – устало кивает здоровяк. – Места под Солнцем, рыбы в воде и травы в Степи нам не жаль. Только пусть ваши кузнецы и женщины помогут сделать снасть получше? И вначале с оставшимся десятком воров разберёмся…

_________

Десяток пашто уже давно нервничает в ожидании малика либо каких‑то указаний: с неклеймёным гуртом овец, ни к каким людям идти нельзя, включая своих. Более того: к своим нельзя в первую очередь. Потому что возникнут вопросы, и кто‑то что‑то со временем наверняка прознает. А в этом случае будет лучше самому утопиться.

Но от малика нет новостей, да и клеймо для овец от кузнеца должен был привезти он сам, либо кто‑то из его ближайших людей.

Первое время десяток выставлял даже пару часовых по краям плато, но сейчас уже не до этого: кажется, о них полностью забыли.

Не хочется думать о том, что отсутствие малика может иметь серьёзные причины.

Внезапно раздаётся грохот, очень похожий на выстрел из оружия «барсов Султана». Один из десятка падает, как подкошенный.

Буквально через секунду тот же грохот роняет на землю ещё одного человека.

Неужели люди султана?! Да нет, мелко для них… из‑за каких‑то овец…

Пока оставшиеся на ногах размышляют, третий выстрел сбивает с края плато вниз третьего человека.

Оставшиеся семеро бегут к пасущимся неподалёку коням и, как есть, вскакивая на тех без сёдел, пытаются направиться к спуску с плато.

Вдруг, откуда‑то из‑за ближайших к повороту камней, слетает до десятка арканов, захлёстывая пятерых человек и сдёргивая их с коней.

Оставшихся двоих ещё до поворота сбивает на землю последняя пара выстрелов.

_________

В своих забегах по горам от трех сотен мало уступающих мне ребят (а особенно – от их собак), я не только чуть проредил их количество. Я ещё и разжился кое‑каким их снаряжением. В частности, кстати пришлась местная винтовка с десятком выстрелов, снятая мной с одного из трупов.

Можно было бы взять второй десяток зарядов со второго, но я ещё с колледжа был предупреждён: местные маги чувствуют боезапас, если тот выше определённого количества. А единственным моим шансом было как можно дольше оставаться незамеченным.

Спасибо местным конструкторам, или кто тут в их роли: по эргономичности и рациональности, этот образец оружия мало уступит даже современным мне там образцам: разбираясь на десяток с небольшим компонентов, она компактно укладывается хоть и в узел, с которым я путешествовал всё это время.

На дополнительные десять зарядов, в итоге, я покушаться не стал: сильно в моей жизни они ничего не меняли, а вот осложнить моё и без того не самое приятное положение могли вполне. Мало ли какая там чувствительность у стихийных магов Султаната.

Винтовка пригодилась уже сейчас против десятка пуштунов, угнавших наше стадо: половину из десятка вообще удалось перестрелять на расстоянии: несмотря на убогий прицел, дальность прямого выстрела у этой штуки весьма впечатляет даже меня.

Глава 33

– … но ведь и вы тоже часто поступаете именно так! – горячится наш гость, откликающийся на имя Bacha. Лично у меня вызывающее смесь идиосинкразии с истерическим смехом (хотя на самом деле, у них какой‑то монарх был именно с таким именем).

– Для нас такие поступки – очень серьёзное исключение и следствие каких‑то особых редких событий! – Не меньше нашего гостя горячится Алтынай, укрывая вместе с ним письменами очищенный участок земли возле шатра. – А у вас они просто часть образа жизни… Часть вашей Системы, как говорит мой брат. Знаете, Бача‑ақа, у нас в степи Ислам прижился не сразу, и не быстро. – Всё ещё размышляет вслух Алтынай, хотя лично мне её будущее решение уже пару дней как очевидно. – И нельзя сказать, что путь Ислама у нас был безоблачен, скорее наоборот. По большому счёту, и сейчас нам есть куда расти в этом вопросе. А принятие норм, напрямую противоречащих… Я не считаю это решение правильным. Даже если начать с меня. Я – последняя оставшаяся в живых в нашей семье. По вашим правилам, я и наследовать за отцом бы не могла, так?

Сам Бача уже который день гостит у нас, внимательно присматривается, и уже обо многом в курсе. Впрочем, мы и секретов особых от него не держим.

– Женщины не наследуют. Следовало бы призвать кого‑то из родственников вашего отца, да хранит его душу Аллах и приветствует. – Осторожно отвечает Бача, тоже напряжённо размышляя.

Вообще, как по мне, мужик изначально занялся бесполезным: агитировать Степь примкнуть к Джирге – это всё равно что разом решить конфликт менталитетов. Скажем, на этой же самой территории, с этими же самыми (с известным допуском) этносами, то же самое не удалось даже в другом, гораздо более просвещённом мире. В гораздо более развитый век, стоило лишь чуть тряхнуть древо Государства. Этнические конфликты перемежались с религиозными, и лично я помню вспоротые пришедшими талибами животы у целых селений азара‑хазарейцев, причём в окрестностях Кабула, в первой половине девяностых.

Так же, как и собранные на окраине кишлака со всех домов телевизоры, которые пришедшие бородачи расстреляли из пулемётов, взывая к религиозной сознательности масс. И оперируя недоступными мне категориями, оправдывающими уничтожение «этих порождений шайтана» (то есть телевизоров), размягчающих дух правоверных, я тогда не понял правда, каким образом.

А в это время с Земли в космос уже вовсю летали многоразовые космические корабли.

– Ну и зачем это лично мне? – улыбается Алтынай. – Не говоря о кровной мести, о вашем понимании достоинства и чести, и многом другом. При этом, учтите: из всех наших, я наиболее открыта к возможным переменам, и любопытна как в силу возраста, так и в силу пола. Поймите правильно: туркан не исключают ни дружбы, ни совместной поддержки с пашто. Но вход в Джиргу – это как минимум ещё и проблема языка. Говорить на пашто мы не будем.

– В этом случае, не о чем говорить. – Влезаю я, поскольку в их беседах участвую не менее их самих, в роли консультанта Алтынай. – Язык раз, браки только со своими, два: как минимум, по поводу этих двух пунктов Джирга пашто непримирима всегда и будет непримирима всегда.

– С этим утверждением трудно не согласиться, – задумчиво кивает Бача. – Хотелось бы верить в какие‑то взаимные уступки, но тут ты скорее всего прав, Атарбай. А ведь и у нас не так мало родов, которым сама идея ввода туркан в Джиргу будет, словно укус слепня коню во время гона. Видимо, противоречия традиций действительно слишком глубоки. Жаль…

Алтынай смеётся, я скупо улыбаюсь, ожидая продолжения.

– Видимо, стоит признать, что мы очень погорячились. Попытавшись соединить несовместимое, – не разочаровывает меня Бача. – Но тогда, под впечатлениями свежего общения, эта идея казалась более осуществимой…

– Наше неучастие в вашей Джирге никак не отменяет возможностей ashar, нашего с вами сотрудничества, – качает головой Алтынай. – И любой совместной работы. У нас, кстати, тоже есть точно такое же слово. Если у нас с вами, кроме общих слов в языках, есть ещё и общие цели, то мы вполне можем идти к этим целям в одном караване. Надо просто согласовать «совместное движение коней и верблюдов»…

Сам Бача оказался кем‑то типа старейшины в своём народе, ещё и выполняющим частично обязанности казначея. Заселяясь по соседству с нами для общения на темы возможного объединения, он небрежно сгрузил на кошму несколько сумок. Пару раз в день, к нему приходят его соплеменники (соблюдая, впрочем, все положенные правила внутри лагеря Орды), у одних он берёт деньги, которые потом бросает в один из мешков. Другим он наоборот выдаёт деньги, уже из другого мешка. В общем, судя по ещё кое‑каким деталям, человек на местном уровне явно непрост.

– Атарбай, когда научишь наших ловить рыбу? – Бача задаёт один из ключевых вопросов, который мы пока всё откладываем и откладываем.

– Хоть завтра, – пожимаю плечами. – Со своим стадом и вашим десятком мы разобрались. Тела вам отдали, кроме того, что улетело в пропасть… но тут уж извините, не было вариантов. Но до самого лова ещё есть работа. Ваши кузнецы и женщины должны помочь изготовить вот такие снасти, они прослужат дольше…

Какое‑то время мы разбираем теоретические и практические вопросы рыбалки сетями конкретно в этой местности. Алтынай, посидев с нами из вежливости ещё какое‑то время, направилась в свой «женский клуб», который поначалу образовался в доме Иосифа, но сейчас переехал, вместе с поправляющейся Нигорой, к ней же самой в дом.

От беседы о рыбалке нас отрывает молодой пуштун, пропущенный нашими внутрь лагеря и, запыхавшись, выдыхающий в адрес Бачи:

– Они опять пришли! Мы не дали им денег, как вы и говорили!

– Угрожали? – вопросительно поднимает бровь Бача, ничуть не стесняясь моего присутствия.

– Пытались, – утвердительно кивает парень. – Мы их выставили. Но отправляться нужно завтра, или послезавтра. А эти шакалы наверняка будут настороже…

Парень уже знает, что я говорю на пушту (он тут не первый раз); ничуть меня не стесняется, и говорит сейчас так, как будто я должен быть в курсе их дел (что далеко не так: я оценил степень доверия Бачи, но и вопросов не задавал. Потому об их делах и проблемах имею весьма отдалённое представление, базирующееся в основном на моих догадках).

– Минатбар говорит, надо просить соседей о помощи! – парень, ничуть не стесняясь, кивает на меня.

Вопросительно поворачиваю подбородок к плечу и поднимаю бровь.

– Наших торговцев начал беззастенчиво обирать свой же, Наместник. – Поясняет Бача. – Вернее, его стража. Они могут даже остановить наш караван, чтоб потом, под видом осмотра, забрать множество ценного.

– А мы тут при чём? – пока не могу вникнуть, на что он намекает.

– Если бы с караваном шла часть туркан, такой караван не подлежал бы осмотру ни в Провинции, ни Стражей, ни вообще где‑то – поясняет Бача. – Вы же приравнены к родне Султана, и можете вести какие угодно дела, ни перед кем не отчитываясь. Твоя сестра, по‑хорошему, сама как Наместник...

А мне почему‑то неожиданно вспоминается случай там.

Автобусная остановка на периферии, в виде герметичного «стакана» с кондиционером. Вокруг – пустыня и летняя жара. Внутри остановки сидят три мужика‑пуштуна, в традиционных одеждах (которые ни с чем не перепутаешь), лет за сорок, а то и за пятьдесят возрастом, о чем‑то своём оживлённо болтают.

К остановке подходит девочка (в традиционной одежде тоже). Ну как девочка, как раз примерно возраста Алтынай – лет тринадцать. Ни секунды не задумываясь, она входит в эту остановку (там двери сами открываются и закрываются, фотоэлемент).

Пуштуны, не прерывая беседы, продолжая ржать между собой, не сговариваясь, не отвлекаясь, синхронно встают и выходят из остановки.

Дальше ждут свой автобус уже на улице. На улице, повторюсь, лето и под пятьдесят градусов по Цельсию.

Причина их выхода «на солнышко»: девочка женщина не должна оставаться наедине с незнакомыми мужчинами в одном помещении. И не по понятиям, и ей может быть некомфортно.

Никто никого не понуждал. Никто никому ничего не говорил. Просто такой вот «социальный рефлекс», именно что на уровне рефлекса.

Никого не идеализирую. Просто почему‑то вспоминается личный опыт, видимо, для точности анализа.

_________

Дом еуди Иосифа.

И во дворе дома, и снаружи, у его дверей, и на несколько десятков шагов в каждую сторону от дома стоят вооружённые туркан и пашто, переговаривающиеся между собой и явно прибывшие с кем‑то из находящихся внутри.

В дальней комнате, окна которой выходят во двор дома, и которая используется для очень важных конфиденциальных разговоров, собрались около двух десятков человек.

– Мы всегда исправно платим, что положено, и на общее дело, и в мечети, и на помощь братьям из нашего народа. – Спокойно говорит пуштун, известный присутствующим как Бача. – Тому свидетель я, как управляющий деньгами пашто на этом базаре вот уже второй десяток лет. И я вам говорю: то, что сегодня касается только нас, завтра коснётся всех вас.

– Для кого‑то такая ноша может оказаться неподъёмной, – бесстрастно говорит Старшина мясного ряда.

– О чём и речь, – доносится сразу с нескольких концов стола.

– Реально изменить ситуацию могут только пашто и туркан, – явно не в первый раз повторяет хозяин дома, еудим Иосиф. – Помимо желания справедливости, нужна ещё и сила. А сила есть только у них.

Беседа ведётся на понятном почти всем присутствующим дари.

Дочь степного хана, говорящая только на туркане, пришла со своим привычным охранником, который, как доносят слухи, является ещё и её братом (второй крови через родителей). Её брат аккуратно и негромко успевает переводить ей всё, сказанное за столом, добавляя от себя пояснения в вопросах, непонятных девочке в силу молодого возраста.

– Скажу от имени пашто, – хлопает по столу самый старший из присутствующих пуштунов, Ахтар. – Хотя Наместник и сын нашего народа, пуштуны просят не возлагать на них ответственность за его поступки, действия, и бездействие. Мы отказываемся от него, как от родича: он отрезанный ломоть. Сказано от имени Джирги.

– Неожиданно, – удивляются сразу несколько человек, сидящих в группе дари.

– Если вы думаете, что бешеный пёс принимается кусаться, начиная с чужих, вы очень ошибаетесь, уважаемый, – со смесью досады и разочарования отвечает Ахтар. – Бешеный пёс обычно начинает с того, что срывается с привязи; и первым уязвляет своего хозяина. Как правило.

– Его собственный род отказался от него, но до сего момента это было нашим внутренним вопросом. – Кивает в такт Ахтару кто‑то из его родичей‑Каррани, сидящий рядом. – Сейчас это действительно бешеный пёс, сорвавшийся с привязи. И пашто, говоря языком туркан, сейчас находятся в одной лодке со всеми.

Когда это туркан успели обзавестись и освоиться с лодками настолько, чтоб это стало входить у них в поговорки, никто не задумывается. Как и пропускает насмешливое хмыканье в этом месте со стороны дочери Степного хана, когда её брат с ничего не выражающим лицом переводит ей всё в подробностях.

– Уважаемые, мне есть что сказать, – поднимает руку брат дочери Степного хана. – Но у нас не было времени подготовиться к разговору с вами: занимались вязкой лодок с пашто, – степняк кивает в сторону Ахтара и прочих пуштунов. – Мы с сестрой не успели ни договориться, ни даже сравнить, что известно каждому из нас. Разрешите, я сейчас скажу, как я вижу ситуацию и выходы из неё. Затем моя сестра меня поправит, если я ошибусь. Сказанное ею будет сказано от имени Орды.

– Давайте, без вас всё равно ничего не решится, – вразнобой доносится с разных концов стола.

– Бача, переведёшь всем на дари? – обращается уже, видимо, к товарищу степняк.

– Конечно. Говори на туркане, чтоб твоя сестра понимала, – кивает тот.

– Итак… У нас есть четыре проблемы и три вопроса. – Начинает степняк, вооружаясь большой доской для записей, которую Иосиф всегда выставляет на видное место перед каждым разговором. – Проблема номер один: стража Наместника не выполняет своих обязанностей; налоги растут; по улицам ходить всё опаснее. Есть даже пострадавшие женщины.

Степняк записывает на доске всё сказанное письменностью, используемой кочевниками‑туркан. Ни слова не говоря, рядом с ним становится Иосиф и очень быстро, почти не глядя на запись туркан, записывает всё то же самое на дари, и рядом – на пашто.

– Вторая проблема. Лечебница. Я сейчас не буду перечислять ни вспомоществование при сложных родах, ни помощь старикам, ни лечение при травмах, произошедших на общественных работах… Скажу лишь: все знают, что лечебница нужна, и всё необходимое для неё у нас есть. – Мел в руках кочевника продолжает мелькать по доске. – Третье. В городе нет справедливого суда. А необходимость в таком суде возникает ежедневно, в вопросах различной степени важности. И четвёртое: жители перестают чувствовать себя в безопасности. Как из‑за уличных разбойников, всегда расцветающих при попустительстве Городской Стражи. Как из‑за отсутствия помощи со стороны Провинции всем тем, кому такая помощь должна оказываться. Так и из‑за небрежения Наместником своими обязанностями. ВСЁ ТАК?

Над столом возникает гул нескольких голосов, звучащих одновременно, но Иосиф, на правах хозяина дома, хлопает ладонью по своей половине доски, призывая к тишине:

– Всё так. Продолжай.

– Теперь мои три вопроса. – Брат дочери Степного хана молчит около половины минуты, тщательно скользя взглядом по каждому присутствующему. – Первый вопрос: верно ли, что каждую проблему по отдельности мы можем решить сами?

Переждав очередной гул голосов, кочевник опускает веки:

– Значит, считаем, что да… Все согласны. Второй вопрос: если мы позаботимся о решении этих вопросов сами, а Орда совместно с пашто возьмёт на себя функции Городской Стражи, нужен ли народу Города и дальше институт текущего Наместника, со всеми налогами, утекающими в Столицу?

Над столом повисает молчание.

– И третий вопрос, – кочевник кладёт мел на место. – Согласны ли присутствующие, объединившись, организовать вместо Наместника собрание старейшин? Которое и будет управлять Городом? По примеру Джирги Пашто, как вариант…

_________

Примечание.

Как пуштуны могут «отказаться от своего», в наш просвещённый век очень хорошо видно на примере судьбы Мохаммада Наджибуллы.

_________

– Иосиф, а откуда у тебя эта штука? – удивлённо спрашиваю, глядя на старика, который неторопливо готовит какое‑то сообщение.

– От нашей общины выдаются многим, – не отрываясь от своего дела, пожимает плечами Иосиф. – Особенно тем, кто начинает новое дело, на деньги общины, в новых местах. Мало ли что: вдруг кто‑то из наших столкнётся с чем‑то таким, о чём следует срочно оповестить всех?

– А кто будет принимать твоё сообщение? – продолжаю любопытствовать, глядя, как Иосиф работает с кривым, стареньким, но вполне узнаваемым амулетом связи.