Текст книги "Не та профессия. Тетрология (СИ)"

Автор книги: Семён Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 79 страниц)

Не та профессия 3

Глава 1

Казначей и аудитор в душ епоразились тому, что Юсуф в итоге был оставлен в живых (хотя и не показали никак этого внешне).

Его нрав они знали не понаслышке и не сильно удивились его прямой конфронтации с дочерью Хана. Это как раз было самым предсказуемым из всего происшедшего.

Равно как не были удивлены они и последующими событиями. Девочка, которая позвала их на аудит своей провинции, была по совместительству дочерью Хана Степи (именно так, с большой буквы). Вполне естественно, что какие‑то свои ресурсы у неё имелись. Было бы глупо полагать, что молодая, незамужняя и достаточно симпатичная (чего скрывать) дочь народа Степи будет путешествовать по землям пуштунов туда‑обратно, не озаботившись о собственной безопасности. Как впоследствии выяснилось, и пашто среди её сопровождающих тоже были. Дикий юго‑восточный народ выходцам из Метрополии был неинтересен и непонятен, но его бойцовские качества со счетов никто никогда и не сбрасывал. Это не относительно спокойные оседлые фарси, философски воспринимающие почти любую власть и идущие, куда укажут.

Окончательной песчинкой, перевернувшей чаши весов, стал невесть каким образом забредший в город целый сотник одного из «красных» полков. Этот не просто выполнил свой долг, а вообще немало поспособствовал скорейшему разрешению ситуации в пользу девочки.

А самое интересное, что для рапорта в Столицу ситуация в городе не изменилась ни на ноготь и за рамки приличий никак не вышла.

Наместник провинции остался тот же самый. Ни власть его, ни аппарат умалены не были никак.

То, что ему на площади что‑то там прилюдно отстригли, могло являться сильным огорчением лично для него, но никак не для Султана и не для Столицы (по целому ряду причин, о которых не стоит лишний раз говорить вслух). Поскольку «рабочие» способности Наместника остались без изменений – руки, ноги, язык и голова были на месте.

Казнённые же полусотники городской стражи, во‑первых, были никак не фигурами для доклада в Столицу (не тот уровень). Во‑вторых, дело проходило по разряду оскорбления Престола (в лице членов Семьи); и защищать казнённых постфактум было равносильно тому самому преступлению против Престола.

Ну или как решит конкретный судья, но вступаться за уже мёртвых перед лицом закона было просто некому.

А трактовка событий всегда принадлежит победителям, в данном случае – девочке.

Удивительно, но больше никого в городе и не тронули, если не считать часть стражи, посечённой стрелами в момент выяснения отношений (не насмерть). Потому тут тоже всё было без претензий, поскольку осталось в рамках выяснения отношений между аристократами конкретной местности.

Оставался, правда, ещё городской судья, но Городу его вполне мог заменить Совет кадиев (что и случилось). Фигура судьи Столицу не интересует от слова «вообще». Это, если можно так сказать, вспомогательная функция, нужная исключительно для местных; «наверху» неинтересная.

Именно об этом, неспешно покачиваясь в сёдлах, и беседовали два старика последние несколько часов.

– Почтенный Хамид, а ведь девочка оказалась не слабее Юсуфа в интриге! Не так ли? – со смешком заметил аудитор, направляя своего коня в обход небольшого оползня на дороге (который кочевники преодолевали вскачь, заставляя своих коей перепрыгивать «барьер». Но аудитор был слишком стар для подобных выходок).

– Сам удивлён, как в течение каких‑то нескольких часов всё и закрутилось, и разрешилось, – согласно покивал в ответ казначей, направляя своего коня следом (он‑то как раз мог перескочить завал и поверху, но не стал напоминать лишний раз товарищу о возрасте). – Хотя, общаясь с Наместником лично в течение достаточно долгого времени, не могу не отметить: он силён во всём, кроме обращения с женским полом. Знаешь, Селим, я думал, что он свернёт себе шею ещё тогда, с Лейлой‑ханум..

– Тс‑с‑с‑с‑с! Без имён, – укоризненно покачал головой товарищ. – Я прекрасно понимаю и так. Более того, сам ожидал в тот момент того же самого. Мне тоже было не понятно, отчего Светлейший поступил тогда необъяснимо мягко. Когда оказалась задетой честь его родни, причём достаточно близкой.

– Ну, Юсуф её в жёны в итоге же взял, – задумчиво протянул казначей. – Видимо, всё же поэтому. К тому вдобавок, нанесённого ей чисто физически ущерба было уже не исправить, потому пусть лучше у «порченой» родственницы будет живой муж. Чем…

– … мёртвый преступник, – завершил мысль товарища аудитор, согласно кивая. – Знаешь, а ведь нарушение правил сходит с рук не каждый раз. Я ещё тогда подумал, что это всё может когда‑нибудь плохо закончиться.

– К сожалению, властные мужи часто смешивают приязнь народа в свой адрес, как к чиновникам, с преклонением перед ними, как перед людьми, – уронил Хамид. – Когда пытаешься завоёвывать женщину, на авторитет Правителя рассчитывать не приходится.

– Угу… Особенно когда эта женщина не ниже тебя рангом и возможностями превосходит, – Селиму было легко и приятно беседовать со старым другом, поскольку в этом захолустье людей их возраста, происходящих к тому же из Столицы, больше не было. – Впрочем девочке повезло, что она встретила этого сотника. Возможно, без него всё не было бы настолько … м‑м‑м… ярко на площади.

– Вот тут не уверен, – не согласился казначей. – Начать с того, что городская стража – сброд. Подходящий лишь для того, чтоб трясти лавочников на рынке. Как только запахло горячим, они куда‑то сразу растеряли весь свой пыл и воинственность.

– Ты немного не в курсе. Почти половина стражников, которые пуштуны, отказались участвовать в междоусобице туркан и туркан. Они так и сказали: туркан потом между собой помирятся. А виноватыми, прими сейчас какую‑то сторону, станут пашто.

– Даже не могу их осуждать за такую предусмотрительность! – весело хохотнул Хамид‑казначей. – Они, конечно, не понимают во всех различиях между нашими народами… ведь не все туркан друг другу товарищи…

– Тс‑с‑с‑с! – теперь уже Селим жестом остановил собеседника. – Я‑то согласен. Где‑то в глубине души… но вслух ты всё же воздержись. Пашто действительно поступили мудро, причём на два или три шага вперёд. Кстати, этот сотник и с ними вон общий язык быстро нашёл.

– Дикари потому что, – как о чём‑то само собой разумеющемся, пожал плечами Хамид. – И он, и они постоянно льют кровь, презрительно относятся к чужим жизням и привыкли клинок считать лучшим аргументом в любых разногласиях.

– Нашей городской страже близость подобных взглядов что‑то не сильно помогла, – засмеялся аудитор. – Кстати, а ты заметил, что сотник с девочкой говорят на одном языке, как будто из одной местности?

– Так может они и из одной. Ты что, хорошо знаешь весь Восточный Туркестан? – фыркнул Хамид. – Мало ли, кто у него родители. Может, они в каком‑то колене из одного народа. А уж в «красных» полках каких только народов нет… – заметил казначей через мгновение, мерно покачиваясь в седле.

– Верно. Говорят, в Магрибе сейчас даже темнокожих в войсках полно, слыхал? Светлейший лично разрешил принимать выходцев с юга, даже без их перехода в Веру. Служивого мяса всегда не хватает…

– Ты заметил, что в Бамиане охрана девочки схватила какого‑то фарси? Говорят, казнили прямо на стоянке. Интересно, а этот в чём провинился?

– Не знаю, и тебе не советую забивать голову. Лично мне девочка показалась здравой и неглупой. В отличие от того же Юсуфа, у неё эмоции не влияют на разум. Согласен?..

– Я бы сказал, что у неё скорее хорошие советчики, – осторожно молвил казначей, обдумывая вопрос. – Сама она всё же слишком молода для подобной мудрости.

– А у Юсуфа советчики плохие?! – не удержался от подначки аудитор. – Проблема в том, что такие, как Юсуф, слушают советы далеко не всегда. Советчик – это лишь инструмент. В руках правителя, принимающего решение. Вопрос, кто своими инструментами лучше владеет.

_____________________

– … для того, чтоб заставить человека перестать думать, надо заставить его бояться, – пожимаю плечами. – Это достаточно известный приём. И я удивлён, что все местные, практически без исключения, на него попались.

– Вот так просто? – незамысловато и искренне поражается Алтынай.

– Ну да. Когда человек боится, он не может думать. Вернее, не может генерировать  точные решения…

– Создавать? – тактично переспрашивает Алтынай, скорее для трюхающего рядом Актара.

– Угу… Знаешь, это давно известно, – говорю задумчиво. – Я, честно говоря, полагал, что и тут тоже. Особенно в свете потрясающего развития местной иранской менталистики… Любой страх автоматически парализует работу ума. Чем сильнее страх, тем больше парализует. Как правило. Самый умный и учёный муж, если напуган, проиграет в шахматы, например, малому ребёнку. Ну и в других сферах это работает соответственно.

– А как именно это работает? – не на шутку заинтересовывается моя собеседница, свешиваясь с седла почти до земли и обдирая с какого‑то низкого куста очередную веточку.

– Да шут его знает, я‑то не менталист. В сухой науке есть такое понятие, «цепочка ассоциативных связей»; Алтынай, не спрашивай, потом объясню … Вот пугать надо тем, что у него по этой цепочке в подсознании вызывает наибольший страх. Магов я не боялся, уже говорил раньше.

Она внимательно кивает.

– Прав в такой ситуации всегда лишь тот, у кого больше сил. – Продолжаю излагать очевидные (с моей точки зрения) вещи. – А сил было больше у нас. Надо было просто дождаться, пока наши соберутся и изготовятся.

– Всё так, если не считать магов, – ёжится Актар с противоположной стороны от коня Алтынай. – Я, конечно, рад, что у тебя  оказались возможности и против магов, – Актар многозначительно выдерживает чеховскую паузу. – Но кроме тебя, среди нас никого другого с такими возможностями не было. Потому двух магов на той площади, даже против наших полутора сотен, было за глаза.

– Вот это и есть пример, уже с нашей стороны, когда страх выводит из строя соображалку, – говорю серьёзно.

В принципе, мы с Актаром уже давно не выбираем, что сказать друг другу. Я, кстати, замечал: если я начинаю подбирать слова (чтоб его не обидеть!), он сразу замечает это и злится. И наоборот: если я говорю, что думаю, то даже прямая грубость или нетактичность не выводят его из равновесия (впрочем, возможно, это только со мной так ).

– Актар всполошился, когда тебя стражники повели в суд – продолжаю в сторону Алтынай. – Причём, перепугался он не на шутку.

– Да. – Коротко роняет пуштун. – Хоть и не за себя. Но сильно.

– А это – иллюстрация к первому постулату: пугать надо тем чего боится конкретный человек. Вот нашего Актара у противоположной стороны очень хорошо вышло испугать: мозги ему отшибло напрочь, – смеюсь, приподнимаясь в седле. – Он порывался прямо там идти врукопашную, не глядя ни на что…

– Всё так, – спокойно кивает Актар. – Ты неглуп, я всегда это говорил… Меня мало чем можно напугать. НО случись что с ней, – кивок в сторону Алтынай, – и лично в моей жизни это стало бы едва ли не наибо льшей трагедией. Объяснить, почему?

Лично мне и так понятны все его резоны, потому оставляю вопрос без ответа.

Во‑первых, без Алтынай набирающее силу «народное строительство» в провинции теряет легитимность и результаты труда общин становятся предметом изъятия со стороны любой власти (в зависимости, передадут ли землю Шаху).

Во‑вторых, старик прикипел к Алтынай и в беседах с ней проводит порой больше времени, чем со всеми остальными, вместе взятыми.

В‑третьих, ответственность за женщину, находящуюся на твоём попечении. Для пашто это краеугольный камень культуры. И хотя Алтынай имеет свои собственные соображения, кто из них с Актаром на чьём попечении, но вслух она ему этого никогда не говорит (потому что умная и деликатная).

– Приятно, – открыто и простодушно улыбается Алтынай, отсвистывая что‑то непонятное.

Затем разведя руки, она прихватывает поводья наших с Актаром коней одновременно. После чего выстраивает трёх лошадей бок в бок и просовывает свои ладони нам подмышки.

Актар моментально расплывается, как снег на огне.

Я не очень люблю подобные кавалерийские упражнения и трюки (совсем не люблю, если честно), но сейчас не тот момент, чтоб качать права либо что‑то корректировать.

Какое‑то время трясёмся таким образом (в неудобном лично для меня положении).

Тут, кстати, надо понимать, что подобный прямой тактильный контакт для многовековой культуры пашто – прямой запрет. Ну не может женщина – вот так, просто так – касаться мужчины. Тем более, чужого и на людях.

Актар, естественно, подобный демарш воспринимает исключительно как знак близкого расположения к себе (а не как различие обычаев) и после каждого такого прикосновения Алтынай потом цветёт по половине дня.

А она, как мне кажется, вполне осознанно этим пользуется (когда требуется разрядить напряжение).

– Есть что‑то, что лично мне ещё следует принять во внимание? – деловито спрашивает Актар, полностью оттаяв душой через пару километров. – Кроме того, что в страхе и в волнении лично мне ничего быстро решать не сто ит?

Я, кстати, регулярно поражаюсь его способности делать хорошие выводы в самых плохих (для него) ситуациях, не смотря на любой понесённый им эмоциональный ущерб .

– А давайте посоветуемся. Тот Нурислан , который… – делаю паузу, убеждаясь, что меня понимают и слушают. – Вот у него на связи в нашем городе были полтора десятка незнакомых между собой людей, из местных, которые могут нам очень осложнить жизнь в городе. Особенно в вопросах, связанных с возможной передачей Провинции Шаху.

– Отравить колодцы и одного за ночь хватит, – понимающе кивает Актар.

– Или мясо на леднике, – ёжится Алтынай.

– И многое, многое другое, я вам даже рассказывать не буду всех возможностей… Вот мне кажется, что их всех надо срочно изловить. Правда, я не могу придумать, как это сделать, чтоб была соблюдена справедливость, – задумываюсь на мгновение. – Ведь для соседей и обывателей, они – простые жители. И только мы знаем, что они на самом деле регулярно получают немалые для них деньги совсем за другое. И это «другое» часто противоречит и божьим законам, и человеческим.

Благодаря Разие, из головы задержанного в Бамиане мы вытащили все подробности. Которые для меня выглядят как вполне себе работающие основная и дублирующая агентурные сети. Только вот не знаю, какими словами и понятиями это объяснять с е й ч а с.

«Сети», кстати, были вполне себе саморегулируемыми. Имели собственные независимые (пересекающиеся и опять дублирующиеся) планы мероприятий, на самые разные случаи; в том числе если этот «Нурислан» исчезнет. Для местного общества, со скоростью звука впадающего в панику от всего нештатного – за глаза, если в угрожаемый период. А проверять «наследников Нурислана» на профессионализм, выучку и добросовестность мне почему‑то не хочется.

Плюс, но тут неточно, вроде бы существует даже склад той самой дряни, от которой я на границе бегал по горам от тамошних вояк и ел человечину. Зачем его оставили – могу только догадываться.

Не иначе как на тот случай, когда землю вместе с народом решат передавать Шаху, а народ воспротивится.

Пустые изумрудные копи в горах гораздо лучше, чем они же – но с бунтующим в окрестностях народом. Условия вырабатываемых с Исфаханом соглашений нам, естественно, неизвестны.

– Я бы не громоздил сложностей, – бухает в лоб Актар. – Алтынай вообще устраняем от того вопроса, поскольку земли как‑бы принадлежат пашто. Согласен? – он испытывающе смотрит на меня, под любопытным взглядом Алтынай.

– И что ты предлагаешь? – задаю встречный вопрос в стиле Иосифа.

– Я говорил с Разиёй… – мнётся Актар. – Она осталась совсем одна, и ей нужна поддержка. Мужская поддержка, потому что иначе в нашей жизни никак. Она не против вступить в мой хель , на правах обособленной ветви.

– Так у вас же женщины не наследуют!.. – выпаливаю сгоряча, не подумав.

Потом осекаюсь и прикусываю язык.

– У неё будет полная свобода действий, над ней не будет никого, и все её богатства будут в её полном распоряжении. – Чеканит Актар, не углубляясь в детали их договорённостей. – Моё главенство – чисто номинальное. Чтоб ей среди нас междоусобиц не хлебать. Я ни жениться на ней ни понуждать к чему‑либо не собираюсь. Пусть девочка просто спокойно живёт, как хочет.

Актар осекается, когда соображает, что в последней фразе уже он сболтнул лишнее; под глумливое хмыканье Алтынай, которое он игнорирует.

– Разия взяла из Бамиана того паренька к себе, на правах родственника, – продолжает Актар. – Так что, если по букве правил, то и мужчина у неё в семье уже есть.

– А‑а‑а, так вот зачем Мазияр тащится с ней! – нетактично выдаёт Алтынай, с размаху хлопая себя по лбу ладонью. – А я уже подумала…

– С ума сошла? – вздыбливает брови мало не на затылок от удивления Актар. – Ему десять лет!

Алтынай отбрасыает поводья на шею коня и картинно закрывает рот двумя руками.

А я бы с коня так упал .

– У Мазияра очень бедная семья, и его мать согласилась, доверить Разие опеку над парнем на ближайшие пять лет, – сообщает Актар. – Разия и в средствах не стеснена, и научить может парня очень многому. Собственно, его как бы в воспитание ей и отдали. Чтоб читать, считать, общаться научился… а не то, что ты подумала, – мстительно припечатывает он, глядя на покрасневшую от смущения Алтынай.

– Гхм, люди. Это всё здорово, но речь была о другом, – деликатно возвращаю собеседников к изначальной теме.

– А‑а‑а, так там всё просто. Опрашиваем с помощью Разии, кто что на самом деле думает из этого твоего списка подручных Нурислана, – легкомысленно отмахивается Актар. – Потом пашто решают вопросы . С каждым отдельно. Если что, это будет личная вражда моего хеля  с родичами того человека . Может, кого‑то из них даже убивать не придётся? – задумчиво завершает логическое построение пуштун и сам же зависает над собственной мыслью.

– Это если у него грехов за душой нет? – серьёзно спрашивает Алтынай.

– И грехов, и греховных намерений, – отвечает Актар. А затем он поражает меня своей неожиданной приверженностью к Исламу и арабскому языку, – Inama al amalu bil niyatii. Судят по намерениям .

– Что это с тобой, – давлюсь набежавшей в рот слюной от неожиданности. – С каких это пор ты цитируешь что‑то кроме Пашто Валлай?

– Это Первый из Хадисов Имама ан‑Навави, – как первокласснику, снисходительно и победоносно поясняет Актар.

А я удерживаюсь от ребячества и не открываю с ним дискуссию об остальных тридцати девяти. Поскольку «Сорок Хадисов ан‑Навави» я тоже знаю, пожалуй, не хуже него… Включая не только сами хадисы, а и их трактовки несколькими поколениями живших после.

– Я знаю, что это за хадис, – улыбаюсь. – Удивлён, что ты всем сорока следуешь.

– Ну, не всем сорока, – тут же смущается Актар, который никогда и никому принципиально не врёт. – Но если мысль хорошая, а человек, сказавший её – достойный и мудрый, почему не принять в сведению?

– Тем более что с Разиёй появляется ошеломительная возможность оценить не только дела, а и эти самые намерения, – оглушительно смеётся Алтынай. – Давая практику собственному менталисту, я сейчас о Разие, и натаскивая этого самого менталиста на практических задачах: ну мало ли, что хелю  ещё когда понадобится?

– На всё Воля Аллаха, – сконфужено краснеет Актар, который, видимо, считал свои такие намерения исключительно собственной тайной, принадлежащей одному‑единственному человеку.

А его надежды были разбиты роком судьбы в лице Алтынай, которая, в силу природной смётки и ума, отлично уже разбирается в декларируемых и скрытых мотивах местных «политических деятелей », кем бы они не являлись.

Глава 2

– Актар, ты мне друг, – смеётся Алтынай. – Не переживай ты так! Я никому не скажу об этом. Тем более, как по мне, ничего преступного в этом нет. Каждый блюдёт интересы своего народа так, как считает нужным. А если он при этом не задевает соседей, то это всё – исключительно твои собственные игры, которые ни порицать, ни осуждать никому не приходится.

– Вмешательство в сознание считается грехом, – угрюмо бормочет Актар. – Но что‑то подсказывает мне, что отказаться от такого нового члена рода будет тоже неправильным.

– Ты просто не силён в исламе, мой друг, – по примеру Алтынай, свешиваюсь с седла, чтоб отвесить хлопок по плечу товарища.

Даже ухитрившись не свалиться при этом. Под удивлённо‑одобрительное присвистывание Алтынай.

– И ты не силён в его казуистике, – продолжаю корректировать направление мыслей Актара, поскольку в своём занудном состоянии он очень тяжёл для общения.

– А я сейчас про ислам и говорю, – чуть удивляется он.

– Ну тогда ответь. В каких случаях употребление хамр  и харам не несёт в себе греха для вкусившего их правоверного?

_________

Примечание:

Хамр (араб. خمر) – алкогольные напитки (пиво, вино, водка и т. д.), запрещены в Исламе.

_________

– А правда, в каких? – Алтынай с любопытством тоже упирается взглядом в Актара.

– На ходу не готов ответить, – сердито ворчит пуштун. – Надо подумать.

– Не надо думать, нам Атарбай сейчас всё расскажет, – Алтынай впечатывает ладонь в моё плечо, гораздо легче меня повторяя фокус со свисанием с лошади.

– Допустим, ты на далёком севере упал в ледяную воду. Как‑то ухитрился выбраться, но вокруг мороз. И тебе надо восстановить силы. – Выдаю давно набившую оскомину заготовку из другого мира  (справедливую и здесь). – Из еды у тебя, ну, допустим, свинина, либо ишак, либо собака.

– Собака и свинина ладно, но откуда на севере ишаки? – заливисто ржёт Алтынай. – Их уже даже в больших лесах севернее нашей Степи не водится!

– Хорошо. Пусть будет только собачатина либо свинина, – покладисто соглашаюсь. – Ещё есть крепкое хмельное питьё, согревающее изнутри и восстанавливающее отнятые холодом силы. Если не употребить его – умрёшь.

Алтынай бы поняла, скажи я и сложнее; но как передать понятие углеводов Актару, я не знаю.

– Для спасения жизни, видимо, будет допустимо, – раскалывает религиозный ребус через несколько минут Актар, выходя из состояния глубокой задумчивости.

– Могу назвать хадисы, которые говорят, что таки да, допустимо, – смеюсь. – И даже более того. Если ты в тюрьме, и тебя под страхом смерти либо увечья понуждают употреблять харам либо хамр , это тоже не ляжет грехом на твою душу.

– А ведь да! – тут же воодушевляется Актар, воодушевлённо пускаясь обдумывать свежую идею. – Похоже, что ты прав…

Алтынай тихо смеётся сбоку, поскольку тема для нас с ней не новая, а вид у нашего пуштунского товарища более чем потешный.

– Это прямо вытекает из … – следующие несколько минут просвещаю Актара, доступ к книгам у которого был весьма ограничен. – Не надо ломать голову. Всё уже давно сказано до нас.

– Справедливости ради, ты сейчас оговорил только лишь дозволенные исключения, – резюмирует Актар. – Каким образом это всё связано с менталистом? И с его использованием? – добавляет он уже тише.

– Да, каким образом это облегчает Актару использовании Разии? Для выявления приспешников Нурислана? – вторит рефреном Алтаный.

– Если предположить, что жизнь и безопасность рода могут зависеть от её работы либо неработы… дальше продолжайте сами, – пожимаю плечами. – С моей точки зрения, это – тот случай, где точка зрения во многом зависит исключительно от конкретной правовой школы. А у пашто всё всегда было в порядке с гибкостью мышления.

– Ты о чём сейчас? – не поспевает за моей мыслью задумавшийся Актар.

– Назови четыре суннитских масхаба?

– Э‑э‑э, это зачем ещё? – настораживается пашто.

– Актар, просто назови, – тихонько смеётся Алтынай, стараясь, чтоб этого не было видно никому другому. – Тебя за это никто не покусает.

– Так их больше, чем четыре, – озадаченно таращится на нас Актар. – По какому признаку выбирать эту четвёрку?

А я мысленно хлопаю себя по лбу: даже там, тот же Захиритский масхаб ещё существовал и после пятнадцатого века. Четвёрка из девяти осталась значительно позже.

Актар, в силу специфического взгляда на вещи, вполне может учитывать и исчезнувшие впоследствии школы.

– Давай тогда ограничимся ханафитским, ханбалитским, маликитским и шафиитским масхабами, – обозначаю те школы, которые помню оттуда . – Вот скажи мне, друг Актар, что каждый из них говорит об употреблении в пищу, скажем, мяса лошади?

– У нас, ханафитов, это макрух . – Твёрдо отвечает Актар. – Об остальных не знаю.

– А между тем, у маликитов лошадь уже не макрух , а вообще харам , – назидательно поднимаю указательный палец. – А у шафиитов и ханбалитов – напротив, халал. Причём нашей дорогой Алтынай принадлежность к общему с тобой ханафитскому масхабу не мешает и любить конину, и считать её самым вкусным мясом на столе. Правда, Алтынай?

– Угум, – глухо отзывается та, разгрызая как раз пластинку сыровяленой конины (извлечённую из чересседельного подсумка). – Не мешает!

_________

Примечание:

Макрух (араб. مكروه‎) – действия, которые шариат признает нежелательным (танзих) или запретным (тахрими). Макрух делится на макрух ат‑тахрим и макрух ат‑танзих. Совершение макрух ат‑тахрима запрещено и является грехом, а совершение макрух ат‑танзиха грехом не является.

_________

– Или, скажем, ящерица, – продолжаю мини экскурс, пользуясь преимуществами продуктов информационной эпохи. – В ханафитском масхабе она однозначно харам . Во всех прочих – халал . Правда, занимательно? А ведь никто из них, как по мне, не перестаёт от своей точки зрения быть правоверным.

– Ты сейчас намекаешь на то, что в каких‑то трактовках можно найти одобрение и действиям Разии? – после длинной паузы уточняет Актар. – В союзе со мной?

– Точно, – легко киваю. – Не подумай, что сбиваю тебя на душегубительный путь. Просто оценки часто зависят от точки зрения. И если уж такие столпы религии не смогли договориться об обычной ящерице или мясе кобылы, употребляемым в пищу, то и по поводу Разии может существовать прямо противоположное мнение.

– Тем более что Разия – это как клинок в руках правителя, – подключается Алтынай, дожевавшая наконец свой кусок мяса. – Об оружии мало кто из правителей говорит откровенно, говорит правду и не пытается ограничить его у других.

– Я обдумаю всё, что сейчас услышал, – отстранённо отзывается Актар. – Атарбай, а откуда ты знаешь о ящерицах в других масхабах? Приходилось там бывать?

Старик, по старой традиции, аккуратно и косвенными вопросами пытается накопить какую‑то критическую сумму информации обо мне.

– Приходилось есть ящериц, Актар, – смеюсь. – В том числе, в компании правоверных из разных масхабов. Присутствующие представители разных школ между собой тогда здорово спорили, а я внимательно их слушал.

– Не врёт, – выносит общий на двоих с Актаром вердикт Алтынай, пристально наблюдающая за мной в этот момент.

– Вижу. Чувствую. – Автоматически роняет Актар, который даже не смотрит на меня во время разговора.

_________

Примечание 1.

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B0%D0%B7%D1%85%D0%B0%D0%B1#%D0%A1%D1%83%D0%BD%D0%BD%D0%B8%D1%82%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D0%BC%D0%B0%D0%B7%D1%85%D0%B0%D0%B1%D1%8B

С удовольствием бы не загромождал ссылками текст, но подозреваю: для полноценного погружения и ощущения, многим читающим может не хватать некоторых неизвестных им деталей.

Примечание 2.

таблица – пример, который держит в голове ГГ.

Именно эта не совсем точная. У ханафитов халяль конина.

_________

За некоторое время до этого.

Придя в сознание, Нурислан обнаружил себя внутри походного шатра или юрты (точнее разглядеть в спустившихся сумерках не удавалось); связанным, с кляпом во рту.

За ним явно наблюдали всё это время (кстати, а интересно, как долго?); поскольку сразу после его пробуждения кто‑то за спиной вышел наружу и что‑то крикнул (вероятно, созывая остальных).

Нурислан принялся лихорадочно перебирать в голове, чем его могли свалить. Ничего, кроме ментальной магии, на ум не приходило. Но о таком направлении он даже не слышал.

Он имел представление об основах медицины, но исключительно традиционной. О «наркозном сне», в отличие от своего бывшего товарища, он не знал, поскольку магией не интересовался.

В своих подозрениях касательно работы менталиста, его догадка была абсолютно точной, хотя и базировалась на неверных предпосылках.

Через минуту чьи‑то руки перевернули его на другой бок, и он увидел перед собой дочь Хана, её брата‑охранника, старейшину пашто и девчонку‑персиянку.

Неужели этот лысый звероватый мужик, с отстранённым интересом подумал Нурислан. Как‑то не вяжется его вид с менталистикой… и почему он в форме сотника «красного» полка? Неужели он и там успел послужить? А что, в принципе, вполне возможно и это…

– Ответишь сам на вопросы или мне тебя расспросить лично? – хмуро начал старик‑пуштун, поигрывая кинжалом.

На Нурислана это действие не произвело сильного впечатления, потому он оставил вопрос без ответа.

– Погоди, дай я, – махнул рукой лысый и выдернул кляп изо рта Нурислана (попутно пребольно зацепив несколько зубов). – Мой тебе совет: просто ответь на вопросы. Жизни не обещаю, грехов на тебе много слишком; но смерть ведь тоже разная бывает. И я бы на твоём месте с пуштунами опытов не ставил. Это больно.

– Очень больно, – жизнерадостно покивал старик, явно не играя.

– Я слуга лишь своему господину, – пожал плечами Нурислан, не смотря на неудобное положение. – Пока оснований предавать не вижу.

Девчонка‑персиянка что‑то бодро шептала на ухо дочери Хана, явно переводя на туркан беседу с пушту.

– Ты убил людей. Украл лично у меня. Украл у города, – перечислила претензии младшая дочь Хана на восточном туркане (который Нурислан тоже отлично понял). – Не слишком ли много преступлений в честь какого‑то бая?

– Ты даже не знаешь, о чём говоришь, девочка, – рассмеялся своим мыслям Нурислан. – Поверь, это далеко не самое худшее, что я мог сделать. Особенно после того, как в ваши головы пришла идея отделиться от Султаната.

– Идея продать нас в Иран пришла в в а ш и головы намного раньше, – с толикой любопытства ответил лысый, снова на пашто. – А предыдущий наместник, посаженный вами над людьми, как над скотом, так и вообще… Человеколюбивым и отеческим такой поступок Султана не назовёшь. Уже молчу про заранее отправленного на верную смерть «родича», имею ввиду её отца. – Лысый выжидающе смотрел на Нурислана.

Судя по некоторым деталям, здоровяк либо действительно имел ранее отношение к военной службе, либо даже был чем‑то сродни Нурислану: дочь Хана не говорила на пушту, это в городе знали все.

Сам же здоровяк говорил и на пушту, и на forsii tojiki (правда, плохо), и на туркане.

Язык он сейчас выбрал специально такой, чтоб его не понимала его же сестра (если они с ханшей действительно родственники, потому что на вид не похоже).