Текст книги "Выше головы! (CИ)"

Автор книги: Расселл Д. Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 72 (всего у книги 74 страниц)

«Они правильно настроены?»

Второй из команды шантажистов прибыл на следующее утро.

Он был похож на Жубера: тоже шовинизм, благодаря которому я его и заметил – только шовинизм второй степени. Тоже бессемейный одиночка, что существенно упростило процедуру переезда. В прошлом лаборант Отдела Безопасности, а теперь – «будущий тэфер, если не передумаю», как он указал в своей анкете. Данные я проверил в рабочем порядке, и тут же задумался: а знали ли эти двое о фобиях друг друга? Такое не сообщают вслух, это не спатиотомия, и можно ни разу не продемонстрировать окружающим своё скептическое отношение к «живым» ИскИнам! Или продемонстрировать так, что только «идейные братья» поймут, что произошло.

«Может, знали, и понимали, что я вычислю их, но не стали беспокоиться. Или у них не было выбора, потому что такое «свойство» есть у каждого из них. Или…»

Хаким Хёугэн тоже был шовинистом. Кстати, второй степени. Я проверил Нортонсона – нет. Среди обэшников Восточного сектора их вообще не было – просто совпадение. Не считая инспектора, всего пять человек на «Тильде-1», её «дочках», Шестой и планете мучились этим отличием, и ни у кого не было второй и тем более первой степени.

«Потому что первая и вторая степень – это результат неэффективной терапии. Но этих людей не трогали, потому что они нашли себе место в жизни. А некоторых объединяло не только место…»

Второго звали Рутендо Ань, и он тоже числился раньше на «Ноэле» – только в другом секторе. Обэшники часто пересекаются, например, на тренировках. Или играх. Очевидно, там он и познакомился с Жубером, так что на «Тильде» они «имели право» поселиться в соседних блоках. И с их точки зрения, возможно, всё было обоснованно, но с точки зрения того, кто следил за ними…

«В блоке В3-Х7-18 новичок, который знаком с Жубером. Прибыл сегодня. Тот же психологический портрет. Больше никто не подходит. Это сообщник. Тёмные глаза, тёмные волосы, светлая кожа, европейско-восточный тип», – написал мне Хёугэн.

Ему была отправлена прекрасная открытка с маками – от него пришёл смятый листок бумаги. Чарли увидел ответное послание на газоне В6-Р-12, когда сбрасывал открытку – сработал совет «смотреть внимательно». Так он заметил бумажный комок – и принёс во рту. «Я отключил подачу смазки, но она всё равно осталась», – извинился он, когда я развернул бумажку, покрытую желтоватыми пятнами. Цветочков там не было, зато текста поместилось больше, чем в прошлый раз: советы, уточнения и прочие рекомендации. Впрочем, почти все они теряли смысл на фоне моего послания.

Я и без Хёугэновского анализа догадался, что Жубер сначала действовал один. Второй прибыл лишь после того, как Жубер отрапортовал об успешном шантаже. Должно быть, как раз рано утром и отправил это письмецо. Транспортник ещё не стартовал с «Флиппера», у пассажиров было время изменить решение о поездке. Или, напротив, принять его. Ань получил что-то вроде: «Объект был послушен, тревогу не поднял, опасности нет», – и прилетел на подстраховку…

Но весь вчерашний день Жубер был один, без какой-либо посторонней помощи! А я упустил возможность скрутить его, и было поздно кусать локти. В храбрости ему не откажешь – он действительно был отчаянным человеком! Самым безумным в этой компании сумасшедших. Теперь же преступников двое, а значит, я не позволю Чарли и дальше помогать мне в «игре». Возможно, риска по-прежнему нет, вот только решимости у меня уже не хватит.

Его это расстроило.

– Ты не рассказываешь мне о правилах, но я не обижаюсь. Я понимаю, что так надо. Но теперь ты сообщаешь мне, что мои услуги по доставке посланий тебе больше не понадобятся. И ты сообщаешь, что до утра субботы я должен сидеть здесь. Это очень неприятные просьбы!

– Ты узнаешь всё послезавтра, – пообещал я, причём вполне искренне.

Чарлик посмотрел на меня, задрав пятачок.

– Правда?

– Клянусь.

Свин знал это слово. Видимо, заодно успел изучить, когда я произношу его, поэтому побрёл вглубь комнаты, послушный и расстроенный, сидя по поникшему хвостику. А я отправился на встречу с командированными переселенцами.

Они прибывали на станцию в течение суток после начала пассажирского сообщения: половина мест в салонах была занята ими. Потом, в последующие дни, корабли отдавали семьям, и уже последние рейсы – колеблющимся, опоздавшим или, как Нортонсону четыре года назад, задержавшимся по служебным обязанностям.

Командировки на дальнюю станцию – удел бессемейных, иначе это называется «рабочий переезд», и чаще всего командировки связаны с прохождением практики при смене профессий. Что само по себе знаковое событие. В просторном зале Центральной зоны собрались люди в основном одного возраста – от тридцати до сорока пяти, не нашедшие себя в выбранной работе. Говоря точнее, не нашедшие себя или сомневающиеся, что обретённое – это всё, на что можно рассчитывать. И вот они решили попытаться ещё раз – такие разные в цвете своей кожи, глаз, волос, но одинаково смущённые собственной решимостью. Это много: признаться себе, что ты был не прав, когда выбирал своё будущее. А ещё это означает признать неправоту тех, кто поддерживал тебя, помогал, давал советы – есть даже риск переложить вину на них, ведь они могли «увидеть, что принятое решение неправильно». Поэтому смену профессии рекомендовали совмещать с более серьёзными переменами.

И поэтому среди гостей я видел так много знакомцев из СПМ. Это больше, чем просто встреча с практикантами – здесь сидели люди, решившие изменить свою судьбу, а такое не проходит безболезненно ни для них, ни для окружающих. Надо найти не просто своё новое место – одновременной это и поиски себя-настоящего.

Среди задумчивых молодых лиц были камрады постарше, и что характерно, в них я почувствовал гораздо больше уверенности. Они уже проходили через подобное перевоплощение, убедились, что это им по плечу, и теперь с готовностью встречали следующий этап своей жизни. Другая служба, другая станция, другие люди – всё это необыкновенно бодрило их, в отличие от «молодёжи», больше занятой внутренними ощущениями, чем происходящим вокруг.

На общей встрече я присутствовал как Посредник-представитель Главы Станции, но поскольку для моей команды прибавления не ожидалось, не предусматривалось и речи. Другие представлялись, шутили о станции и предстоящих «славных делах», а я должен был просто сидеть на своем месте на тот случай, если вдруг кому-то «станет интересно». Плюс всё та же политика, будь она не ладна!

С другой стороны, место было людное. И Жубер сидел среди остальных. А за его товарищем (пока не определившимся и потому проходящим по категории «переезжающего») следил хитроумный инспектор. Так что я мог приглядывать за главным шантажистом и спокойно обдумывать ситуацию.

Кое-что уже прояснилось – вместе с прибытием «второго». Точнее, само появление помощника обозначило расстановку сил. И пусть я не сразу прочитал этот «указатель», теперь я был уверен в успехе.

Любое дело быстрее, лучше и надёжнее совершать сообща. Когда бы ни зародилась у Жубера мысль о моём влиянии… Точнее, когда бы обострение фобии ни привело к появлению навязчивой идеи, без единомышленников он бы очень быстро сгорел – попросту не продержался бы до принятия решения, изготовления нужных инструментов, разработки плана. В одиночку такое не потянуть: сама идея станет неподъёмной! Но вместе с кем-то – другое дело.

Мне было известно это и раньше, поэтому такой вероятной выглядела угроза «я здесь не один». Хоть он и оставался безумцем, но дурак бы точно не справился! У него обязательно должен быть помощник. Всё верно. Но он присоединился не сразу. И я видел только одну причину, зачем начинать такую важную операцию одному: страх, что всё сорвётся, был сильнее расчётов.

Они сомневались в удачном исходе своего замысла, но не потому, что верили в идею – с этим всё было в порядке. И опыта хватало, и знаний, и даже таланта. Вот только заговорщиков было мало – численно мало. Можно было не сомневаться – они пытались увеличить своё количество, и действовали в этом направлении не с меньшим усердием, чем в создании орудий слежения за ИскИнами, к примеру. Но у всего есть пределы.

Их было мало. И они видели, что существует не просто риск провалить текущую операцию, но поставить под угрозу всё дело, то есть «спасение будущего»! Потому Жубер прибыл первым. Участники заговора сразу прислали бы на «Тильду» как минимум двоих, если бы пресловутых «людских ресурсов» хватало!

Всё это делало их одновременно слабыми и очень опасными, ведь, не смотря ни на что, они выступили против всего человечества… Пусть и в масштабах нашей станции. Возможно, там есть кто-то ещё, но это уже не моя головная боль. Надо иметь в виду, что эти двое «спасателей будущего», добивающиеся «дискредитации искусственных людей», были настоящими фанатиками. Имелся очень маленький шанс, что у них получится – и огромная вероятность, что кто-нибудь ещё пострадает. Спорить с ними опасно, но пока я соблюдаю выдвинутые требования, они никого не тронут – по крайней мер, так обещано.

Главное, я перестал паниковать. Они не были сверхлюдьми с суперразумами, которые смогли обмануть всех и вся. Просто кучка безумцев, которым удалось остаться незамеченным, да и то лишь временно. Очень скоро они проиграют. Вопрос лишь в том, как именно. И какой ценой.

«А может быть, надо встать – и сказать вслух, что вот этот человек с «Ноэля» угрожал мне, и вообще он опасен? Неужели его не смогут скрутить?» – подумал я. В зале сидели взрослые граждане, здоровые и способные дать отпор… И тут Жубер приподнялся со своего места и поинтересовался у Главы Станции:

– Тот знаменитый андроид А-класса, он ведь здесь? Я могу задать ему вопрос?

– Напрасно вы спрашиваете у меня – обращайтесь прямо к нему, – ответила она с терпеливой улыбкой.

– Понял, – нервно усмехнулся он. – Я вообще не от себя… У меня приятель подумывает записаться в ваш ТФ, и он просил уточнить: камиллы, которые там, в куполах, они в порядке? Они правильно настроены? Они ведь не хуже, чем на станции?

– Они лучше, – ответил я, зачем-то вставая. – Для отбора камиллов в купола был введён специальный экзамен. Главное требование к ним – расширенная многофункциональность. И мы сейчас успешно опробуем новые стандарты размещения, так что вашему приятелю понравится, – пообещал я, постоял, ожидая продолжения, но поскольку продолжения не последовало, опустился на своё место.

Если Жубер хотел подчеркнуть этим вопросом, что он тут теперь точно не один, у него получилось и это, и демонстрация своей неуверенности: вчера он говорил иначе. Потому что у него не было доказательств присутствия «приятелей», и он мог только запугивать. Теперь же, когда Ань не просто был здесь, но имел свою «легенду», можно было намекнуть, опираясь на конкретные факты.

Лжецом он был так себе, и это обнадёживало. А убийцей? Риск никуда не делся. Я мог относиться спокойно к перспективе собственной смерти – в конце концов, не привыкать! Но кто-то другой…

Видимо, в таком же ключе размышлял Хёугэн, когда предлагал подумать над «идеей самостоятельного обезвреживания» – так замысловато было названо примитивное «навалиться и сбить с ног», причём один на одного, ведь возможность совладать вдвоём с одним преступником мы упустили. Как это выполнить, не повергая опасности чужую жизнь? Его жизнь? И как, если на то пошло, убедить себя, что их действительно двое? Потому что бывший инспектор проанализировал гостей станции и так решил? А что если у них имеются сообщники, которые ждали этой СубПортации, затаившись на станции?..

Исключения заставляли сомневаться, что система работает эффективно. Умом я понимал, что ни у кого не абсолютной силы, и СПМ вполне могли пропустить Жубера и Аня. Кто осмелится потребовать от них стопроцентной эффективности? Даже ИскИны ошибаются! Но вера подразумевала безупречность. Был Мид. Были и другие «почти преступники». Значит, каждый под подозрением?

Возможно, Жубер ожидал этого психологического эффекта. Но важнее, что я, ощутив и оценив эту разочарованность, иначе взглянул на запрет рассказывать окружающим о шантаже. Я не мог встать и сказать: «Смотрите, люди, среди вас сидит человек, способный на убийство!» – и проблема доказательства тут ни при чём. Мне поверят. В то, что я говорю, поверят. Но когда это чудовищное преступление вскроется, как жители станции начнёт смотреть друг на друга? И особенно – на гостей из Солнечной системы? Как Дане, Зейду и остальным отправляться туда, откуда прибыли подобные безумцы? Какой станет сепарация, если они будет основываться не только на «мы сделали», но и «они совершили»? У Центра в прошлом и так достаточно преступлений, теперь же начнётся такое…

Молчать. Улыбаться. Смотреть в спокойные глаза Жубера и ничем не выдавать своего отношения к его словам. И пусть это ложь по отношению к остальным тильдийцам, вмешивать их в наши игры намного опаснее, чем исполнять свою роль.

«При том, что любой из них может быть ранен и даже убит? – спросил голос внутри меня. – Тогда ты скажешь? Или, если преступники смогут удержать секрет своего участия, ты будешь продолжать это проклятую игру? Какое право ты имеешь скрывать от них правду? Тебе что – выдали разрешение заботиться о них?»

«Да, – ответил я сам себе. – Выдали. Единогласно. Потому что у них уже сложилось мнение обо мне – на основе того, как я поступил. Жубер был прав: я это изменил репутацию андроидов и матричного клонирования. И это преступление инициировал тоже я. Тут нечем гордиться, как и не за что просить прощение. Были и другие решения. Их получилось много, самых разных, одно приводило к другому – и далеко не сразу становилось понятным, какое из них верное, а какое – не очень. Так какой смысл колебаться? Я решил. Так и будет».

Внутренний спорщик молчал. А мог бы напомнить, что подоплёка такого решения в том, что потерю доверия к окружающим я считал большей опасностью, чем даже смерть. И это превращало меня в «достойного ученика» Леди Кетаки: когда-то она решила точно также распорядиться своей властью. Сначала она скрыла правду от тильдийцев, чтобы защитить их, потом – от меня. Выходит, я стал как она?

«Ты будешь по мне скучать?»

Когда Дана расплакалась, я не то, чтобы удивился – она так старательно сдерживала слезы и широко улыбалась, что я ожидал такой реакции с минуты на минуту. Может быть, дотерпела бы до лифта или даже до корабля… Но это событие, такое естественное для проводов, совпало с моими печальными мыслями: едва я представил, что мы действительно расстаёмся навсегда, как вдруг она заплакала, как будто откликаясь.

– Прощай! Прощай, Рэй! – повторяла она, прижавшись к моей груди и обливая комбо слезами.

Она была мне по плечо, в отличие от Зейда, который, похоже, вознамерился обогнать всех на станции. Зато на месте двух скромных выпуклостей Дана отрастила настолько пышные груди, что я тут же почувствовал их прикосновение. Было неудобно думать об этом, но не думать не было никакой возможности! Она же совсем не понимала, что в голове у меня сейчас отнюдь не расставание… Если отношения с одноклассником Зейдом давно перешли у Даны на сексуальный уровень, я оставался просто «другом Реем». Более того: сейчас я символизировал для неё ту «Тильду», которую она покидает.

Я вспомнил, как первый увидел её «вживую» в бассейне – после того, как изучил биографию и ознакомился с её снимками, что предполагало сложившееся впечатление. Как бы не так! Может быть, мы виделись раньше, но та встреча запомнилась как настоящая первая: решительная отроковица, которая была готова пойти против целого мира! И хотя из одежды на Дане был только спортивный купальник, она совсем не выглядела раздетой. В ней было ни страха, ни слабости, ни сомнений – всего того, что переполняло заплаканную девушку, которая прощалась не только со мной и с «Тильдой», но и с собой-прежней.

– Прощай! – торжественно произнёс я, догадавшись, как лучше всего отреагировать. – Прощай, семнадцатилетняя расстроенная Дана без высшего образования! Больше мы не увидимся!

– Мне уже восемнадцать, – поправила она и шмыгнула носом. – Через двадцать три дня стукнет.

– «Почти восемнадцатилетняя», – поправился я и заботливо поправил ей сбившийся ободок.

– Ты будешь по мне скучать?

– Да я тебя уже назавтра забуду! – пообещал я. – А ты уже видела «Хатхи»?

– Когда бы? – спросила она, отстраняясь и поспешно вытирая лицо рукавом комбинезона.

– Ну, ты же была в Центре… – я подмигнул через её голову Зейду и указал взглядом на девушку в моих объятьях – мол, действуй!

Он понял: осторожно, почти с опаской, подошёл, обнял, мелкими шажками отвёл в сторону – то ли подальше от меня, то ли поближе к остальным.

– Я там была, но только на «Флиппере» и всего два дня, – ответила Дана, успокоившись, но продолжая держаться за руки с Зейдом. – А так я кроме «Агнессы» больше ничего не видела. Но там было скучно… На что там смотреть?

Забавно: она воспринимала станцию, на которой родилась и прожила до двенадцати лет, почти как место, посещённое во время экскурсии. Сколько мы с ней общались, она в первый раз вспомнила это название. Что ж, это оправдано и защитной реакцией, и возрастом, и стечением обстоятельств: до восстания «бэшек» на «Агнессе» не происходило никаких громких событий. Потом в жизни Даны появился братишка Оскар, потом Фьюр, Тьюр и вся их развеселая компания, занятая поисками наиправдивейшей правды параллельно с приключениями разной степени серьёзности, потом прилетел я… Нам было, что вспомнить во время прощального обеда!

Собрались все друзья Даны и Зейда – родственники навестили их утром, обед же выглядел как расширенное заседание «банды Фьюра». Два основателя, кстати, тоже появились, устроив всем сюрприз: сначала записали «напутственное слово» и прислали его, а потом ввалились в кафе – сразу после того, как на экранах отзвучали шутливые пожелания.

Если Дана, Зейд, Оскар и остальные «бунтари» просто выросли, переключившись на другие «главные вопросы», но сохранили многие прежние черты, эти двое, проведя на планете последние полтора года, выглядели подменёнными. Теперь уже верховодил Тьюр, а его прежде буйный братец держался сзади и был гораздо тише и как-то аккуратнее, что ли. Никто из них не стал «копией» Макса Рейнера, как я ожидал четыре года назад – они нашли свой путь. И уже никто не припоминал, что было раньше: это было бы уже невежливо.

Причиной превращения стал «Тотошка». Астероид, попавший в станцию и унёсший полсотни жизней, сыграл роль триггера. Фарид увидел, как люди спешно перебираются на планету, словно бы для того, чтобы стать иллюстрациями к тому диспуту, к которому от готовился… Но семинар отменили, и не только из-за занятости старшеклассников: как можно спорить о порядке терраформинга, если он нарушается прямо на глазах? Фьюр не просто увидел, как воплощаются его слова, не просто почувствовал их подлинный вес, всех своих слов и поступков. Тогда он не только оглянулся назад – он начал иначе смотреть на то, что лежало впереди.

С Теодором произошло иное: он осознал свою ценность, когда возился с перепуганными детьми, извлечёнными из медкапсул во время эвакуации. Как он признавался потом, впервые ему стала понятна его собственная сила, вне уравнения «Я и Фьюр». Кроме того, он вдруг оказался самым старшим, а вокруг были малыши, глядящие на него с доверием и надеждой. И та роль, о которой он раньше только мечтал – решать самому, а не реагировать на чужие решения – свалилась на него. А он вполне справился…

Не прошло и месяца, как «линька» завершилась, и когда мы немного отошли от устранения последствий, перед нами оказались не просто повзрослевшие – выросшие юноши, и в чём-то они были старше своих ровесников. От этого было немного больно, ведь понятно же – они начали терять детство, когда погибли их отцы. И если тот же Оскар Ява вернул своё отрочество, пусть и ценой некоторого отставания, Фьюр и Тьюр перешагнули через свой возраст. Лёгкий путь, но я был уверен, что лет через пять, а то и десять, мы все снова вспомним о них.

Когда они сбежали сразу после обеда, я вздохнул с облегчением. Друзья Даны и Зейда стояли на пороге своих жизней – Фьюр и Тьюр давно были внутри.

…Тем временем продолжался разговор о том, кто где был, и не только будущие студенты – родители тоже слушали рассказы «очевидцев». Причём если одним было интересно содержание, другие с понимающей улыбкой узнавали собственную юность.

– На «Хатхи» тоже скучно, – среди выпускников оказалась смуглокожая девушка из семьи, которая вволю поскакала по Солнечной системе, прежде чем осесть на «Тильде». – Что там бывает, кроме учёбы? Даже развлечения там «с пользой»! А вот «Фрейр»… «Фрейр» – лучше всех. Там столько нового! Настоящего нового, чего ещё нигде нет! И столько вкусного! – и на её худеньком личике отпечаталось прямо-таки неприличное блаженство. – Знаете, сколько процентов занимает Багича в каждом секторе? А там – почти четверть!

– «Сад», – поправила её пухлая подруга. – Правильнее говорить «Сад», обжора!

– Но там он называется «Багича», – возразила та. – Его так все и везде называют! И ты сама много ешь! Ой, нам уже пора!

– Вот теперь точно – до свидания, – сказал я и помахал рукой, пока они, толкаясь, заходили в лифт.

Сорок человек в него не поместились, и со смехом они начали делиться пополам, «чтобы было честно». Но поровну не получалось: кто-то был связан узами нерушимой дружбы, кто-то люто враждовал, а сделать перерыв ни для одного, ни для другого не представлялось никакой возможности! Закончилось всё тем, что голосованием быстро выбрали «главную», и уже она поделила, отправившись в лифте с первой половиной «отряда».

– Хорошо, что ты пришёл, – шепнули мне мама одного из уехавших. – Ник задержался, потому что Ирьяри… Потому что его отец погиб. Не захотел оставлять меня и девочек… А потом жалел – я видела, хотя он и не говорил ничего! Но как разузнал, что ты будешь на проводах, обрадовался. Сказал, ради таких проводов можно и два года подождать!

– Он шутил, – откликнулся я.

– Не шутил. Для такого возраста всё важно. А тут знаменитость – жмёт всем руки, прощается. Это важно. Очень важно, – повторила она, перед тем, как уйти.

Жубер стоял далеко от нас, и не слышал разговора. К лучшему! Его бы это не разжалобило – напротив, ощутил бы свою правоту. «Андроид важен для людей» – его это должно просто взбесить. Как бы он не замыслил чего недоброго против бедной женщины!

«Как бы бедная женщина не замыслила чего против него, если бы узнала, чего он хочет, – снова проснулся мой внутренний оппонент. – Может быть, она и накручивает себя, ища оправдания и обоснования произошедшему, но тебе были рады – признай это! И не из-за того, что про тебя говорят в репортажах. Ты свой здесь. И ты часть «Тильды». Потому идея увезти тебя на пару лет кажется тебе такой нелепой – ты-то знаешь, что нет и не будет аргументов переманить тебя даже на время! Ты часть «Тильды», и когда ты провожал их, как будто она прощалась с нами!»

У этих мыслей был настолько мистический привкус, что я откашлялся, чтобы скрыть ироничную улыбку. «Часть станции»! «Символ»! Что дальше? Устроить ритуальную свадьбу или что там полагается делать в таких случаях? Понятно, что эта тема всплыла как реакция на слова о моей «важности» для улетающих девушек и юношей. Нет ни малейшего желания думать о себе как о гвозде, на котором всё держится, потому что это плохо характеризует это всё. Каждый человек незаменим, но жизнь не кончится, если я выполню требования Жубера. Это многих расстроит, а для некоторых станет серьёзным ударом, но всё можно пережить…

Остаётся надеяться, что «важность», о которой говорила эта мать, сработает и в обратном направлении. У них были особенные проводы? Значит, и возвращение будет особенным: отучившись, молодые тильдийцы прилетят домой всё, как один, а может быть даже, в компании с кем-нибудь. Ради такой перспективы можно и станцевать со всеми по очереди или чего им нужно?..

Дана и Зейд были в первой группе, которую увёз лифт, но я всё равно задержался ради оставшихся – даже подошёл ближе. Услышал ожидаемую шутку про Чарлика, которого не было рядом, пообещал вырастить из него здорового кабана к их дипломам. Мне уже не было так горько, как раньше. Видимо, слёзы Даны помогли – мы совместно прорыдались, хотя мои щёки и остались сухими.

«Они все выросли! Они выросли – и движутся дальше», – думал я, слушая парня, который собирался заниматься психологией – и теперь делился своими соображениями насчёт домашних животных и зачем их заводили на самом деле. Его то и дело перебивали, давая неверные подсказки:

– И поэтому они держали… этих… с…

– Страусов!

– Свиней!

– Слонов!

– Собак, идиоты! Ну, слонов они тоже держали. И свиней. Даже страусов! Но для другого… Свиней они…

– Доили!

– Учили летать!

– Петь!

– Дураки! У них получались…

– Летающие страусы!

– Слоновье молоко! От летающих слонов! – и выкрикнувшая это девушка сделала такое движение руками перед собой, как будто и впрямь доила летающего слона, зависшего в воздухе.

Совместный гогот, к которому против своей воли присоединился раздосадованный рассказчик. Улыбки родителей, наблюдающих этот цирк. И отсчёт секунд, одновременно медленный и невыносимо быстрый.

…Можно было сесть на другой лифт, расположенный в десятке шагов по коридору. Что значат лишние несколько минут рядом с родными, в знакомых стенах? Но когда закрылись двери, я понял, чего они тянули.

Едва за их спинами закрылись двери, я осознал, что вчерашние школьники стали старше, а с ними их родители, и я тоже. И станция, и мир вокруг. И нет никакой возможности изменить то, что было, или даже остановить это движение. А в самом конце, на финише, в финальной точке я разглядел свою смерть, и в первый раз увидел её именно так – как неотвратимый и логичный итог всех моих дел.