Текст книги "Выше головы! (CИ)"

Автор книги: Расселл Д. Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 74 страниц)

День II: Луна

Когда временный Глава шепнул мне: «Рэй, у нас проблемы», – я сначала подумал, что меня хотят вернуть на планету: подходящий способ ослабить Ниула! Но сторонника такой меры это ослабит ещё больше. Несмотря на выборы и предновогодний фестиваль, движение «Расскажи, насколько Рэй – человек» никуда не делось: время от времени кто-нибудь из знакомых, а то и совсем посторонних людей сообщал мне как бы невзначай: «Я тоже участвую».

«Значит, другое», – обрадовался я. Но вовремя сообразил, что неправильно ликовать, узнав о проблемах. Поэтому постарался скрыть свои чувства и приготовился слушать, а потом – действовать, действовать, действовать. Нет лучше лекарства от несчастной любви, чем неотложное дело! Но, видимо, что-то всё-таки отпечаталось на моём лице, потому что Ниул внимательно посмотрел на меня, прежде чем переходит к объяснению. Но не стал ничего уточнять – лишь жестом пригласил к себе в кабинет.

– Я слушаю! – воскликнул я, занимая предложенное гостевое кресло.

– Читай! – вздохнул он, включая стену.

Сообщение на экране было коротким и очень простым: «Откажись от выборов, иначе все на станции узнают о Договоре Обмена».

– Да, это проблема, – вздохнул я.

В курсе системного управления «Договором Обмена» называли распределение человеческих ресурсов, проводимого совместно Администрацией и Службой Психологического и Социального Мониторинга. Причём трудно было сказать наверняка, кто получал больше выгоды – органы власти или СПМ. Были люди и были задачи, а ещё была обстановка, которая складывалась не только из сделанной работы, но и из того, как она была сделана. Я успел понаблюдать за эквилибристикой, которой занималась Глава Станции, чтобы организовать равновесие между тем и другим. «Договор Обмена» позволял сделать часть этой работы неощутимой, разрешая все конфликты ещё до того, как появится предпосылки для них.

Если развить идею дальше, получится то, что «обнаружила» Елена Бос: заговор по превращению независимой автономной станции в отстойник для неблагонадёжных граждан. Что ж, с точки зрения урождённой тильдийки личности типа Макса Рейнера или Телжана О'Ши могли считаться «мусором»! А главное, такой заговор означал, что существуют теневые отношения между станцией и центром, ставящий под сомнение слово «независимость», которое не случайно соседствовало с «автономностью» – можно ведь быть вдали, но оставаться под властью…

Впрочем, гипотезы, которыми баловалась журналистка, показывали, насколько несерьёзный у неё доступ. Заставлять людей выбирать ту или иную станцию – преступление. Другое дело договариваться между собой, куда поселить новичков.

К Обмену начинали готовиться в тот момент, когда переселенцы занимали свои кресла в салоне корабля, и станция получала окончательный список пополнения. В полную силу Договор вступал уже после того, как местные спамеры составляли своё мнение о каждом человеке, включая рекомендации и противопоказания. Тогда-то начиналась «перетасовка», которая заканчивалась хорошо, если к следующей СубПортации.

Независимость каждой станции определяется, кроме всего прочего, полной самостоятельностью в распределении своих граждан. Никто посторонний не мог диктовать свои условия – только Квартеры, Глава Станции, верхушка СПМ и профсоюзов. И каждому приходилось идти на уступки и даже придумывать способ, которым можно приманить своенравных специалистов. Например, организовать шахматный клуб на нестандартном месте в Лифтовой зоне. Или запустить проект «Божья коровка» с садовыми камиллами в форме жуков, чтобы собравшийся на планету биолог задержался на станции и занялся Садами.

Процентов семьдесят населения, узнав о таком «заговоре» пожмут плечами – это и есть работа Администрации, зачем ещё она нужна! Но кое-кому было принципиально важно, чтобы такие вещи не проговаривались вслух. Пусть идёт как идёт, но без выпячивания методов, иначе будет выглядеть манипуляцией с использованием личных данных. И те люди, которые вчера были рады, что их индивидуальные интересы учитываются и принимаются всерьёз, завтра потребуют снять весь СПМ, а заодно Администрацию.

– Проблема, – повторил я. – Такие вещи наружу не выносят… Некоторым будет очень неприятно узнать о таком, и это кончится очень-очень… Надо найти его! Только я один не справлюсь. Знаешь инспектора Хёугэна? Вот если бы он…

– Рэй, Рэй, погоди… – временный Глава даже привстал со своего кресла.

– Я серьёзно! Надо найти этого человека, потому что если он способен на шантаж, то… Это же наш, верно? Кто-то из Администрации, посмотри на сленг! Только админы в курсе, как это называется. И спамеры. О, а вдруг это спамер?!

– Не надо никого искать, – Ниул улыбнулся – впервые за всё время. – Я знаю, кто это!

– Да? – думаю, в этот момент физиономия у меня была очень глупая. – А… Ну, да! Конечно! Это же Сеть… Точно. Сеть.

– Именно! Ты меня пугаешь… Ты случайно не болен?

– Нет, я… Я так… – не объяснять же ему, что существуют естественные биологические причины ослабления моих умственных способностей!

«А люди и вправду глупеют, когда влюбляются…» Впрочем, по Ниулу не скажешь!

– А кто это? Я его знаю?

– Наверное. Жерардо Штейнберг. Первый Глава «Тильды», – и пояснил – видимо, с расчётом на моё подозрительное состояние. – В смысле самый первый – назначенный.

Я не сразу отреагировал – слишком неожиданной была фигура «врага»! Такой человек – и вдруг… И как теперь быть? Как разбираться?

Слишком много вопросов теснилось в голове, но одно я понимал однозначно: этот шантаж был неспроста. Самый первый Глава Станции назначается Центром, что определяет отношение к нему.

В самом начале у станции попросту нет населения. Требуется время, чтобы люди, собравшиеся вместе на свежепостроенном объекте, стали тильдийцами. Два года – достаточно, но это не только два года самосознания и самоопределения, а ещё и два года гнетущего чувства, что независимость у станции фальшивая, и руководит всем человек, которого не выбирали.

Такое не забывают. Первый Глава – специфическая должность, по сути, конец карьеры, потому что баллотироваться после неё не рекомендуется. И это записано в профессиональном кодексе. После такого поста уходят в отставку – насовсем покидают Администрацию. И конечно, далеко не каждому предлагают этот пост. Человек должен быть проверенным, уважаемым и при этом согласным поставить «точку» на этом этапе своей жизни.

Заведомо временный Глава должен быть в ярости, что другой временщик посмел нарушить правила!

– Сколько ему лет? – наконец, спросил я.

– Сто двенадцать, – ответ Ниул – и переключил на профиль Штейнберга.

Но он не смог промолчать, и огласил вслух то, что казалось ему важным:

– Родился в 79-м. До автономных станций, обрати внимание. Тогда ещё никто не знал, что мы выберемся из Солнечной Системы. А он выбрался. И очень много сделал. Буквально по всем пунктам прошёлся – и выборным Главой был, и назначенным. А потом перевёлся в Профэксперты.

– Вы работали вместе? – вырвалось у меня.

– Нет, – ответил Ниул, и усмехнулся. – Рядом, но не вместе. Он много болел. Облучение, рак, ну и… Последние лет десять вообще не выходил из палаты. На нём что только не перепробовали…

«Чего же он ждал?» – подумал я, потом посчитал годы и догадался. Штейнберг ждал юбилея: полвека станции. Официальные торжества начнутся в следующем году: пятьдесят лет «Тильде-1», но день рождения – первого марта 192 года.

– Он написал заявку, – добавил Ниул. – И её выполнят, конечно. В предновогоднюю ночь.

– Понятно, – кивнул я – на эту ночь часто назначают выполнение процедуры

. – Родных нет?

– Никого нет. Только коллеги. Его навещают, но близких нет, так что он будет один, – Ниул откинулся на спинку кресла и задумчиво посмотрел в потолок. – Он вообще давно решил… Вот что ждёт каждого из нас, если не уйти раньше! Понимаешь?

– Брось! – фыркнул я.

– А что? Я со своими не общался уже лет пять, ещё до «Кальвиса» разошлись… Так что у меня будет то же самое: коллеги и одиночество.

– И ты тоже собираешься шантажировать кандидатов?

– Нет! – хмыкнул он. – Вот этого точно не будет!

– А как насчёт врачей? – осторожно поинтересовался я. – Всё-таки сто двенадцать лет. И лечение. Могло как-нибудь… – я сделал неопределённые движения пальцами в районе виска.

– Врачи говорят: с этой стороны он абсолютно здоров. До головного мозга метастазы не дошли. Он в здравом рассудке.

Мы снова помолчали. Я ожидал, что против Ниула будет начата кампания – а уж он-то прекрасно знал своих недругов! Уже на первых дебатах затронули эту тему, и он не удивлялся нападкам: знал, на что идёт. Но такой поворот…

Как повлиять на человека, которому до смерти осталось пятнадцать дней?! И который давно уже не волнуется насчёт своей репутации и вообще будущего. При этом его не просто слышат – к нему прислушиваются. И если он категорически против…

«Если он захотел помешать Ниулу, его ничто не остановит!» – я понял это со всей очевидностью. А потом покраснел и сжал челюсти, чтобы сдержать предательскую улыбку: «Если Ниул снимется, я смогу… с Зере… есть шанс!»

– А когда это пришло? – спросил я, сдавшись, расслабившись и полностью успокоившись.

– Сегодня утром.

– Кто-нибудь ещё знает?

– Его терапевт… В общих чертах.

– И что он говорит?

– Она, – уточнил временный Глава. – Она сочувствует. Я же объяснил: нет никаких показаний, чтобы объявить его невменяемым! Он определённо в своём уме.

– Вот как… А другие? Ну, другие Квартеры?..

Он побарабанил пальцами по столешнице.

– Я думал об этом.

– И?

– Рэй, ты, правда, здоров? – временный Глава нахмурился. – Шантаж – это не угроза перейти черту. Это состоявшийся переход. Вся Администрация извещена, что возникла опасность нарушения ФИЛДа и что профессиональная информация, доступная ограниченному кругу, может стать известной всем гражданам. Что делается в таком случае?

Я растерялся, потому что совсем не подумал об этом.

– Эээ… Ну… Статья… Я не помню номера, но меры принимаются в зависимости от ФИЛДа и статуса нарушителя. И для человека, который подал заявку и получил одобрение, вводится полная изоляция! – я вскочил на ноги от возбуждения. – Ниул, но он должен был знать это! Он должен был знать, что его изолируют после такого… При том, что он сам… Он должен был знать, чем всё кончится!

– Угу, – временный Глава пригладил волосы знакомым жестом и прищурился, как будто пытался разглядеть что-то в моём облике. – Знал, конечно. Он сорок лет проработал в Администрации и столько же – экспертом. Кому-кому, а ему объяснять, что будет, не надо…

– Подожди, – упав обратно в кресло, я прижал ладони к вискам. – Что-то я запутался… Другие… Остальные… Они знают про то, что есть угроза нарушить ФИЛД?

– Конечно, знают! Такие вещи в секрете не хранят.

– Но не знают про шантаж?

– А зачем им знать? Есть угроза – этого достаточно.

– А кто ещё знает про шантаж?

– Я же тебе сказал: его терапевт. Я, конечно. И теперь ты.

– Почему – я?

Кажется, это был первый правильный вопрос, потому что на лице Ниула расцвела ироничная улыбка.

– Потому что с тобой поговорить он согласен. А вот со мной – нет. Хотя я очень хочу узнать, почему он поставил мне такие условия, при том, что прекрасно понимал последствия! Что происходит в его голове – я не знаю. Но может быть, выяснишь ты.

Я зажмурился – так противно было осознавать свою недогадливость!

– Прости, что-то я совсем сегодня… не ловлю…

– Не извиняйся! – усмехнулся он. – У меня самого были увлекательные минуты между тем, как я получил эту весточку, и тем, как сообразил, что она значит на самом деле. Это очень личное послание…

– А почему так? Если ему есть, что сказать – можно просто сказать!

Он развёл руками:

– Откуда мне знать?

– Ну, ты же можешь догадываться!

– Я предпочитаю спросить прямо. Ещё бы он согласился отвечать…

– О чём же его спрашивать?

– Как раз об этом: почему он так сильно против моего участия в выборах? Настолько, что предпочёл пожертвовать своими последними днями, организовать себе изоляцию и особый режим – только чтобы донести до меня эту мысль? Может быть, я его обидел? Или принял решение, которое он считает неправильным? И потому не хочет видеть меня не месте Главы? Порасспрашивай! Ему немного осталось, а нам ещё здесь жить. И его мнение для меня важно. Вот это передай: важно. Из-за его опыта, из-за всего остального. Пусть не думает, что его уже нет. Он здесь, и я его услышал.

День III: Смерть

У каждого человека (но не у меня – одно из отличий, которые я осознал лишь со временем) ещё в детстве появляется много самых разных близких людей. И трудно как-то ранжировать их, потому что у каждого своя жизнь и особенные обстоятельства. Но одно верно: этих близких немало.

Для совсем малышей это, конечно, в первую очередь родители. Настоящие родители – те, кто были рядом первые пять лет жизни и вблизи – следующие десять. Потом эта связь ослабевает, даже может сузиться до коротких сообщений раз в пару лет, но родители остаются с человеком на всю жизнь.

Конечно же, есть братья и сёстры: от них тоже никуда не денешься, но тут как повезёт. Можно держаться вместе, как Бидди и Анда, а можно просто «поддерживать связь», как Ганеша Зотов и его младшая сестра Ханна, которая всё ещё жила с родителями. Впрочем, были и семьи с одним ребёнком – большая редкость, и потому они всегда получали больше внимания.

Ещё могли быть дяди и тёти, а также двоюродные братья и сёстры, если тёти и дяди стали родителями. И поскольку семьи предпочитали селиться рядом, кузены и кузины могли стать ближе, чем близнецы.

Ну, и конечно, воспитатели, учителя и врачи – специалисты, помогающие семье и поддерживающие ребёнка с первых дней. А также соседи по блоку, приятели по кружку, товарищи по спортивной команде. Биологические родители, если они захотели познакомиться с ребёнком. Партнёры мамы и папы, тёть и дядь – традиционные друзья семьи. И конечно, вовлечённые, типа одного администратора, который незаметно стал совсем своим…

Оглядываясь на привычный контингент «Огонька», я думал, что с этими детишками, если покопаться, связана вся «Тильда». И это, конечно, влияло. Как предупредил Ниул: «Ты можешь продолжать общаться с ними, но теперь это не просто так».

Меня об этом спросили вечером третьего дня на первых же коллективных дебатах:

– Что значит ваше общение с Юки и Брайном Ремизовыми?

Я покосился на Аграновского, задавшего этот ожидаемый вопрос (он сидел слева, Зере – справа, так что не опасно), и ответил с неожиданным пылом:

– В каком смысле «значит»? Есть – и всё! Давайте не будем вмешивать этих детей в политику! Если вы сомневаетесь, что я вправе…

– Нет-нет, что вы! – смутился он.

– Тогда не надо поднимать эту тему и лишний раз их дёргать. Хорошо?

Я сам удивился тому, как грозно это прозвучало! Видимо, что-то инстинктивное. Один лишь намёк на потенциальную угрозу, пусть косвенную и условную, и я приготовился к защите…

Журналист промолчал, признавая ошибку, гости студии тоже поддержали паузу. А потом начался разговор о сложной ситуации на Шестой станции, которая, как нарочно, хочет испортить всем праздник, и меня больше не дёргали. Поэтому я мог продолжать упорную, но безуспешную борьбу с желанием посмотреть направо. Знал: если сделаю это и увижу Зере, непременно покраснею – и разрушу весь эффект.

– Резковато… Но я одобряю, – оценил позднее Ниул. – Обрати внимание, как ты переключил полярность. От тебя ждали оправданий, а ты сам заставил его оправдываться. И закрыл тему так, что любой, кто попробует открыть, будет выглядеть некрасиво. Чем больше таких ответов, тем увереннее наша позиция.

А на следующее утро я сидел среди полок с книгами, компасами и черепами, смотрел на детишек, размышлял о семейных отношениях и готовился к встрече с человеком, который был крайне далёк от всего этого… Почему так? Понятно, что у Штейнберга не было родных детей. Профессии администратора и родителя несовместимы, но ведь это не единственный вариант обрести близких! Повлияло то, что он был назначенным Главой? Но он же работал здесь ещё несколько десятков лет – неужели не нашлось никого, с кем бы он хотел провести последние дни?

Ниул ошибался: надо очень постараться, чтобы остаться одному в старости! Вокруг всегда кто-то есть, и достаточно желания сблизиться! А можно даже не желать – просто не огораживаться от тех, с кем сводит жизнь. Оглянуться не успеешь, как войдёшь в этот круг. И уже не будешь представлять свою жизнь в отрыве от них.

Моё участие в предвыборной гонке оказалось в центре разговоров в «Огоньке» – даже главнее Нового Года! Поначалу мы заглянули в историю: как было раньше, как стало «правильно» и почему голосовать можно с восемнадцати, а не с девяти. Или вообще не с пяти! Постепенно подобрались к персоналиям: взрослые в эти дни постоянно обсуждали кандидатов, и малышня не собиралась отставать.

Первым вопросом на эту тему стало: «А вы будете потом встречаться?» – с соседнего столика, от зеленоглазой бестии с чёрными кудрями. Вот уж где выпало потренироваться в умении держать невозмутимое выражение лица!

– Нет, я встречаюсь только с девушками.

– Ясненько! Тогда я подожду! – и пятилетняя «претендентка» скорчила хитрую рожицу. – Только никуда не улетай!

Судя по всему, она уже распланировала нашу дальнейшую жизнь на годы вперёд. Её мама смеялась, упав лицом на сложенные руки, папа сидел весь пунцовый, как мак, а девятилетний брат утомлённо закатывал глаза: повезло же с роднёй!

– А как вы познакомились? – спросил Брайн, строя ложкой пещеру в своём твороге. – Ну, с этим камрадом Ярхо?

– По работе, – ответил я, ничуть не солгав – в первый раз мы столкнулись именно по работе, и не важно, что я этого толком не помнил…

– Когда ты был с камрадом Кетаки? – уточнил он, заталкивая в пещеру выковырянный заранее изюм.

Кубики ананаса пошли на украшение крыши. Потом он это всё съедал, но сильно потом.

– Ну да.

– А ты знал, что он будет балла… Ну, голосоваться?

«Он сам не знал», – ответил я, отрицательно покачав головой.

– Если бы мне можно было голосовать, – встряла Юки. – Я бы отдала голос ему! Потому что из-за него ты с нами!

Она говорила это в третий раз. И, как и раньше, я ответил:

– Вот поэтому детям и не разрешают!

По пути в палату Жерардо Штейнберга я вспоминал эти разговоры, чтобы приободрить себя. «Опять творог», котята, второе посещение космоса и ярмарка, которую готовила старшая школа, – у меня всего этого не было, и я добирал, пользуясь возможностью. Жизнь, которой я уже не завидовал – просто погружался в неё…

Человек, с которым мне предстояло разговаривать, был «Старухой» из той известной картины про три возраста. Я находился в самом начале, Ниул – посередине, а Штейнберг оказался олицетворением смерти. И не только фигурально – то, что я увидел в палате, именно этим и являлось. Поразительно, но стотридцатипятилетний Ирвин Прайс никогда не воспринимался стариком, в отличие от первого Главы Станции!

Десять лет рак пытался доесть его – и не мог. И эта битва могла продолжаться годами, так что когда Жерардо сам выбрал своё время, это было если не «победой», то уверенной ничьей. Я перечитал его биографию и не нашёл там ни одного случая, когда что-то выбрали за него. Даже на место Главы он сам себя предложил, не дожидаясь чужих решений.

Он был болен уже тогда. Облучение произошло, когда ему было двадцать три года – вчерашний выпускник, он занимал низшую должность в администрации, когда обнаружил признаки опасности первого уровня. Это была «Цинния» – она из старейших станций. Через несколько лет после того случая её полностью реконструировали. А тогда она была не совсем надёжной. Штейнберг помог исправить протечку воздуха, но вот ослабление противорадиационного щита почувствовал не сразу.

Конечно, он получил самое лучшее лечение – и получал его следующие девяносто лет.

– Добрый день! – поздоровался я, заходя в палату.

– А он действительно «добрый»?

Голос раздавался из капсулы – медкамилл поддерживал все процессы в умирающем теле первого Главы, и он же был посредником в нашем разговоре.

Я подошёл ближе и опустился на стул, выросший из пола. Регенерационная капсула была непрозрачной – непривычно и пугающе, ведь обычно в таких устройствах восстанавливались после матричного клонирования, и можно было видеть всего человека, пусть и прикрытого, но всё равно целого. А здесь взгляду было открыто только лицо – пепельное, похудевшее, в пятнах. Я не сразу сообразил, что это тот самый Жерардо Штейнберг – ожидал увидеть бодрого чернокожего старика, как на снимке в профиле, а получил призрака.

– Первый раз видишь такое, да? – догадался он о причинах моего замешательства.

– Да, в первый, – мне понадобились усилия, чтобы посмотреть ему в глаза.

Он показался очень усталым. Как будто первый Глава нёс эту усталость очень долго, и не осталось уже ничего. Впервые я общался с тем, кто написал заявку, но все прежние мысли по этому поводу утратили смысл. Он имел право на смерть. Он мог сказать «хватит» – и не находилось ни одного контраргумента этому решению.

Закрытый корпус медицинской капсулы наводил на мысли о старомодных похоронах. Раньше людей закапывали в землю, положив в ящик. Штейнберг был наполовину там, как оживший мертвец.

Обстановка подтверждала впечатление: после художественного беспорядка в «Огоньке», деревянных полок и всех тех загадочных штук, которые были полны историй и манили немедленно начать путешествие и приключение, странно было видеть голые стены с безликим бледно-салатовым ромбическим рисунком и минимум предметов в палате. Никто, кроме самого пациента, не мог выбрать такое оформление, и если он выбрал это сам…

Штейнберг молчал, так что пришлось говорить мне:

– Вы знаете, зачем я пришёл. Мне надо спросить у вас про то, что вы сделали. Вот то сообщение, и угроза камраду Ярхо. Это же шантаж! Преступление! И вы знали заранее, чем всё кончится. Зачем вы это сделали?

И тут он засмеялся. Сначала я подумал, что ему плохо: трясущаяся голова скакала по подушке, рот был раскрыт, и ровный ряд безупречных зубов контрастировал с неестественно бледной кожей… В исполнении умирающего старика смех выглядел как приступ болезни.

– Представляю, как вы там забегали… – прошептал он с нескрываемым удовольствием, в то время как запищавший камилл успокаивал больное тело, растревоженное незапланированной нагрузкой. – Что, страшно стало?

Он еле шевелил губами, но голос его звучал ясно. Но не высокомерно. Скорее отстранённо.

– Вы это специально, что ли? – ошарашенно переспросил я. – То есть просто так?

В тёмных глазах, прикрытых веками, что-то блеснуло.

– А есть варианты?

– Но зачем?! – я задыхался, ошарашенный этим «объяснением».

Я ожидал чего угодно, но не этого смеха!

– Молодой человек, я имею право… право проверить, как работает система… Тем способом, который считаю нужным, – длинная реплика утомила его, и он не сразу продолжил. – Система отреагировала, как здоровая. Знаете, как это приятно… мне?

Я нервно вытер тыльной стороной ладони пот со лба – и лишь потом заметил коробку салфеток на столике у стены.

– Значит, никаких претензий к камраду Ярхо? К тому, что он сделал за время, пока был временно исполняющим обязанности? И к Администрации? И вы не против, что он баллотируется, хотя предполагалось, что не будет? – от облегчения я засыпал его градом вопросов.

– Нет. Я проверял систему, – терпеливо повторил первый Глава. – Система здорова.

– Рекомендую прекратить визит, – встрял медкамилл. – Состояние здоровья… – он замолчал – видимо, Штейнберг отключил его.

– Лучше я пойду, – пробормотал я и начал было подниматься со стула, как вдруг увидел на своём альтере сигнал принятого сообщения.

– Прочти, – потребовал Штейнберг. – Здесь. Сейчас.

Я послушно заскользил взглядом по строчкам… В процессе чтения несколько раз прерывался, чтобы посмотреть на него: «Что, в самом деле так?»

«Так», – отвечали его глаза. Теперь можно было не спрашивать, почему он захотел говорить со мной. И почему написал: при его состоянии такой рассказ занял бы полдня.

– Тебе всё понятно?

Судя по шуршащему прерывистому звучанию, камиллу пришлось постараться, чтобы сделать его речь слышимой.

– Всё.

– Точно?

– Да, всё понятно…

– Хорошо. Иди.

– До свидания, – попрощался я.

– Мы больше не увидимся, – ответил он. – И не приходи… потом. Я запретил всем приходить.

В последний раз я взглянул на его серое лицо, но он уже закрыл глаза, так что передо мной была мёртвая маска. И тогда я ощутил то, о чём раньше только читал: присутствие Смерти. Антропоморфное воплощение физического уничтожения и небытия.

Бог, или посланник бога – у разных культур были свои имена, но у всех была смерть, и везде знали, что рядом с умирающим человеком можно почувствовать это. Не свой страх, не пароксизм инстинкта самосохранения, но нечто другое, постороннее и существующее вопреки всей науке.

Оно показалось мне словно для того, чтобы напомнить: каким бы совершенным я ни был, у меня будет свой финал. И там мы встретимся по-настоящему…

На ватных ногах я вышел из палаты – информация, переданная Штейнбергом, сама по себе была будоражащей, а тут ещё этот образ… Поэтому Елена Бос, которая поджидала меня прямо перед палатой, была в конце очереди. Продумаешь – журналистка, когда тут такое!

Я даже не поздоровался – пошёл вперёд, с трудом переставляя ноги. Ориентировочно – к себе. Только я не особо выбирал дорогу: потустороннее чувство, испытанное впервые в жизни, мешало сосредоточиться. «Кого же я видел? То есть не видел, а…? Осознал? Оно там было – или это взбрык нервной системы? Я думал о Смерти – естественно, что это повлияло…»

Бос, разумеется, не знала, что творится у меня в голове.

– Сначала дети, теперь старики – как будто ты сам лезешь на место Главы! – бросила она мне в спину.

Впрочем, эти слова не сразу были услышаны: понадобилось несколько минут, чтобы вынырнуть и принять её к сведению. Кажется, она хотела обидеть меня? Трактовкой того, что происходит в окружающем меня пространстве?

– Я так живу, – откликнулся я, не оборачиваясь.

Наверное, она ждала оправданий того, что «всё не так». Или обиды: я ведь вчера довольно болезненно отреагировал на вопрос о детях. В общем, какого-нибудь интересного материала для ньюса. Что ж, придётся обойтись – у меня не было других слов.