Текст книги "Выше головы! (CИ)"

Автор книги: Расселл Д. Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 74 страниц)

«А не такие уж нежданные были эти журналистишки!» – подумал я. Впрочем, чего такого они могут вытянуть? Неприятно, когда тебя проверяют, будь это врачи, спамеры, эксперты или шпионы… Или как назывались специальные люди, которых государства подсылали друг к другу?

Сейчас это слово, которым пользуются разве что противоборствующие школьные клубы. Они могут попытаться узнать о планах соперников… В младшей школе это повод для вмешательства учителя, в старшей – для товарищеского суда. Даже рестораторы не опускаются до такого! Уже ничто не способно разделить людей на «нации» или «страны». Не важно, где ты живёшь – ты всё равно человек. И этого уже не отменить.

– Меня ждут, – сказал я, поднимаясь. – Спасибо за разговор. И за чай тоже!

– И тебе спасибо, – кивнула Глава. – За всё.

«Тебе нравится любить?»

– Неужели вы больше ни разу не виделись? – спросила Хлоя, широко открывая глаза – и не важно уже, притворно-сочувственным было это удивление или искренним, потому что волновали меня не её глупые вопросы и вообще не то, что происходило в кафе.

На противоположной стороне улицы, в такой же едальне, сидели двое: Хёугэн и мужчина помоложе. Он был чем-то похож на бывшего инспектора: тоже бледная кожа, вытянутое европейское лицо, высокие арабские скулы, только волосы не платиновые, а просто светло-русые. И глаза – гораздо живее.

Он столкнулся с Хёугэном, пригласил на чашку чая и теперь увлечённо о чём-то рассказывал, активно жестикулируя и тем самым заметно отличаясь от своего сдержанного собеседника. Я не слышал, о чём шла речь: две прозрачные стены и люди между нами превращали происходящее в пантомиму. Вот молодой спросил о чём-то и замер, выжидая, но едва старый открыл рот, как его прервали на полуслове – и принялись что-то рассказывать, помогая руками.

Впрочем, так и не возникло искушения потом влезать в Базу Данных и прослушивать запись. Меня не интересовал предмет беседы – а вот обстоятельства… Что, если белобрысый и есть шпион?

Хлоя даже не подозревала, как ей повезло – если бы те двое выбрали другое место, я бы либо перенёс интервью, либо совсем иначе относился к вопросам типа того, который был задан. Мог бы и обидеться! Но вместо этого объяснил, с солидной порцией равнодушия:

– Для этого не было возможности: она на планете, я – здесь.

Наша печальная история была в своё время выбрана для списка «неявных» потерь: Зере разрешила вытащить это наружу, и я не возражал. Службе Досуга требовались живые примеры, а мы оба работали в Администрации (во всяком случае, на то время), и открытость личной жизни не была нам в тягость. Мне так тем более было выгодно лишний раз продемонстрировать Инфоцентру, сколь многое он не учитывает: кроме погибших людей и камиллов и конкретного материального ущерба бывают неявные, при этом ощутимые утраты.

…Однако сейчас, через три года, вытаскивать такие факты наружу могла только начинающая журналистка. Ладно бы мы обсуждали метеоритную угрозу или матричное клонирование, благодаря которому Зере вернулась к здоровой жизни! Но просто так прохаживаться по моей личной жизни!..

– Но ты думал об этом?

– Не особо… – вздохнул я. – Первое время – пожалуй. Несколько месяцев…

– А что было потом?

– Потом стало абсолютно не до этого! – и я невольно рассмеялся, вспомнив, какими безумными были те времена: надо было выбрать камиллов для свежеотстроенных куполов, а поскольку для ИскИнов это был не ТФ, а скорее, помощь людям в терапии, то есть дело с одной стороны, добровольное, а с другой – ответственное, нельзя было просто назначить подходящих…

В итоге пришлось проверять каждого, а это несколько тысяч «личностей», у каждой был свой «характер» и уникальный опыт, не сводимый к старым стандартам. В итоге через несколько недель я разработал свои, новые, и дело пошло быстрее.

Разумеется, Хлоя лишь вежливо улыбнулась в ответ – так и не поняла, чего я веселюсь. Я же то и дело отвлекался на инспектора и его знакомца. Хорошо, что журналисточка сидела напротив, и мои взгляды, скользящие мимо её причёски, воспринимала как успех в искусстве привлечения внимания.

«Кто он?» – вот что волновало меня. Первый вопрос – кто он по профессии – я решил ещё до того, как они выбрали столик – дальний для едальни, но крайне удобный для наблюдателя типа меня: прямо у прозрачной стены, украшенной по верху синим орнаментом. Не обэшник – регламент не позволял им снимать фирменные комбо во время поездок на кораблях. И не Администратор – я не заметил отличительных знаков. Скорее всего – эксперт, не зря он так обрадовался через пару минут разговора. Типа, ты тоже.

У Хёугэна ведь не было других новостей: он сменил профессию, но застрял на дальней станции. Хотя мог уехать. Но это бы было как «признать поражение», точнее, правоту моих слов о том, что он так больше ни с кем и не сблизился. По сравнению с бесправным – на момент прибытия – андроидом его карьера выглядела удручающе.

«И раньше была не лучше. Поэтому он ни с кем не поделился. Потому что не с кем», – и осознав это, я уже иначе рассматривал беседующую парочку. Не было там шпионства! Коллега помоложе был один из тех добродушных парней, которым всегда есть о чём рассказать, а тут ещё волнения из-за переезда. Скорее всего, они познакомились на «Ноэле», и значит, раньше он смотрел в рот Хёугэну – да и сейчас в его манерах не ощущалось панибратства. Размахивая руками и показывая что-то, он был просто рад увидеть знакомое лицо.

– …Нравится любить кого-то?

– Что?! – переспросил я, отвлёкшись.

– Тебе нравится любить? – спросила журналистка с невинным видом.

Значит, так она собиралась очаровать меня…

– Простите, но это нескромный вопрос. Я не обсуждаю подобные темы, – вежливо ответил я.

– Конечно! – торопливо воскликнула она. – Никто не пытается заглянуть в твою личную жизнь! Но тебе самому нравится, когда тебе нужен другой человек?

«Нравится ли мне самому? Что ж, поговорим об этой «болезни»…»

– А что тут может не нравиться? – изобразил я удивление. – Приятно, когда это взаимно, но в целом это положительное состояние. Здоровое. Нормальное… в своём роде.

– Если его не запустить, – с видом эксперта заявила она. – Как-нибудь расскажу тебе пару историй. Не перед камерой, конечно!

Камер было много – каждая с отдельным камиллом. Благодаря раздвижным «ногам» и светлой раскраске они были похожи на аистов с большими головами, и половина из них снимала саму Хлою. Она успела переодеться, и жемчужный комбо с чёрными крапинками шёл ей ещё больше, чем серый с позолотой. Причёску она тоже сменила – на более «смелую», что ли. Я даже не знал, как это называлось, но выглядело это как два взрыва на голове, один над другим.

Знала бы она, что мысли мои были заняты Хакимом Хёугэном и его собеседником! А ещё – теми «лазутчиками», которые могли скрываться среди гостей и новых граждан станции. Они были. Но почему я думаю о них?

Не было ни малейшего резона беспокоиться о возможных «утечках». Если на то пошло, контроль над информацией – это забота Инфоцентра, а у него нет конкурентов в этом секторе вселенной, поскольку все логосы, которые могли быть переправлены на кораблях, уступали ему по мощности. Да и о чём волноваться? О конфликте ИскИнов на почве утаивания данных? Вот уж чего действительно не могло случиться!

Конфликтуют люди – пусть не так, как раньше, когда были войны, но ощутимо. И если «Тильде» захотят причинить вред, он будет заключаться в ограничении развития. Например, не позволят открыть новый институт на своей территории. Первый на очереди – социопсихологический, и Вильма Туччи в прошлую СубПортацию отправилась на большую землю решать этот вопрос. Правда, насчёт СПМ я был спокоен: их политические тонкости не волнуют, но есть и другие направления! Есть лаборатории на «Дхавале» и «Фрейре», значение которых огромно, нам не потянуть и десятой доли их экспериментов. Есть мощности «Хейердала», где обслуживали все большие корабли и откуда регулярно присылали апгрейды для СубПорта. Наша самостоятельность была очень условной! Независимые решения, которые принимались на станции, могли быть объявлены ошибочными – точно также как андроиды А-класса были объявлены людьми. Мы принимали свои решения – они свои.

Пока «Тильда» и Центр совпадали в своём представлении о реформах и экспериментах, не о чем было нервничать. Но как долго продлиться такое «перемирие»? И что будет, когда в какой-то момент принятое единогласно здесь будет опять-таки единогласно отвергнуто там? И все – и здесь, и там – будут уверены, что они правы?..

Я вдруг увидел, что доселе прочный мир держится на волоске, и даже «заговор ИскИнов» был пустяком по сравнению с открывающейся бездной! А может быть, он и был единственной возможностью избежать возможных столкновений? «Ну, нет! Защититься от войны тем, что отдать себя в рабство? Вот уж чего точно не надо!»

– Давайте пока прервёмся, – предложил я – и сообразил, что от меня ждали ответа на вопрос… который я пропустил мимо ушей!

Получилось грубо. Пожалуй, слишком: у девушки слёзы заблестели на глазах.

– Значит, сегодня мы больше не увидимся? – потрясённо прошептала она.

Видимо, об этом и спрашивала…

– Увидимся, конечно! – заверил я. – Ужин – целиком твой!

– Ты меня приглашаешь? – она кокетливо захлопала ресницами.

– Да-да, вот именно, приглашаю! – сказал я, торопливо вставая.

Нужно было срочно бежать в Информаторий… И не только за данными о новичках – для этого хватило бы и альтера. Мне нужно было узнать, как логосы и камиллы относятся к сепарации. Видят ли они себя частью «Тильды» – или интересы всех ИскИнов для них важнее? И есть ли что-то такое, что следовало хотя бы привести в пристойный вид для соглядатаев? Проверять нас будут люди, и даже у самых объективных есть стереотипы и предпочтения… В общем, необходимо посоветоваться. Очень даже может быть, что я напрасно переживаю. Но было же такое чувство, что нам грозит беда!

– Рэй, подожди!

Человек, окликнувший меня в коридоре, ведущем в Центральную зону, шёл быстрым шагом, почти бежал, и потому вскоре нагнал меня. Это был тот самый знакомый Хёугэна. Вот только теперь он не производил впечатления жизнерадостного добряка, с которым можно было обменяться новостями. Глубокие складки между бровей и в уголках рта, прищурённые глаза – как будто он был посередине очень неприятного разговора.

– Едва дождался, когда ты закончишь с Уэхарой, – признался он, мельком оглянувшись через плечо. – Ох уж эти девушки – как прилипнут!

Рефлекторно я проследил за его взглядом – в коридоре за ним было пусто. И я был уверен, что за мной тоже никого.

– Я тебя знаю? – уточнил я, готовясь к защите.

Он покачал головой, но не спешил представляться.

– Главное, я тебя знаю, – и он мельком посмотрел на потолок.

А потом достал из брючного кармана прибор, похожий на плоский белый фонарик, выдвинул из торцевой части головку с круглым световым элементом – и она начала колебаться, как будто над нами было что-то, что притягивало её.

– Сейчас этот участок воспринимают только через КТРД, – прошептал он. – Но это ненадолго. Поэтому слушай внимательно… Тебе дали статус человека только из уважения к заслугам твоего профессора. Никто не забыл, кто ты на самом деле. И твои выдающиеся результаты никак не повлияют на отношение к искусственному воспроизводству.

– Я и не… – начал я возмущённо, пытаясь привести в порядок мысли, спутанные неожиданной темой.

«Искусственное воспроизводство?!»

Он перебил:

– Слушай! Внимательно! Никто и никогда больше не будет делать андроидов А-класса. Никогда! Понимаешь?

Я кивнул.

– Что ты понимаешь? – горько усмехнулся он и пояснил, как мне показалось, с отчаянием в голосе:

– Была одна, самая главная преграда – потенциальная неполноценность. Ты её снял. Матричному клонированию почти сто лет! Но никто не пытался. Пока ты…

– Я?

– Ты, – и он ткнул меня в грудь указательным пальцем левой руки – правая всё также держала «фонарик». – Ты. Мало было слепить тебя! Пока ты не показал, что можешь, на что способен… Никто прежде не знал, что может быть. Теперь знают. Ты. Ты это устроил!

– Кого ты представляешь? – спросил я.

Он сделал шаг назад, окинул меня с ног до головы, процедил сквозь зубы, всё так же не повышая голоса:

– Есть люди, которые видят, куда нас заведёт это всё. Возможность создавать искусственных людей в условиях кадрового дефицита – это… Это катастрофа! Это изменит для людей всё. Понимаешь – всё! И для не-людей. Теперь у всего этого есть лицо – твоё. И твоя биография. И станция, где тебя все страшно любят. Как думаешь, через сколько лет им придёт в голову слепить себе пару сотен таких вот рэйчиков?

– Этого не будет, – уверенно заявил я. – Никогда!

– Конечно, не будет, – он подошёл ближе, встал вплотную. – Кто будет доверять дискредитированной технологии? Этого никогда не будет! Ты сам всё испортишь, когда убьёшь себя.

«Так жалко свою жизнь?»

Подробности – и они были не менее волнующими, чем «краткое содержание» – он сообщил позже, на скамейке Воскресной зоны, возле певучего фонтана с летучими рыбками, в окружении играющих детей и прогуливающихся парочек. Всего лишь среда, но было многолюдно, как вечером в субботу – в первый день «пассажирской» СубПортации другого и ожидать нельзя! Друзья, встретившиеся после разлуки, близкие перед тем, как расстаться ещё на два года, а то и больше, подросшие дети, старики, делящиеся воспоминаниями, – здесь царила особенная атмосфера взаимной любви, в которой не было места ссорам. Странно было в этом море доброты рассуждать о смерти!

Мы едва успели занять освободившееся место – я ещё порадовался, что скамейки здесь стояли короткие, и к нам никто не подсядет. Во время «пояснительной беседы» использовался другой прибор, похожий на половинку серого мячика: он лежал между нами, создавая зону искажения для звуков, так что даже случайно логос не мог ничего уловить. До ужаса предусмотрительно! А чтобы нельзя было прочитать по губам, он прикрывал рот ладонью – и мне велел.

Я слушался.

У меня не было выбора.

– Я не один, – сказал он. – Есть люди и здесь, и там. Но ты думай о тех, кто здесь. Понимаешь?

– Понимаю…

Он так и не представился, поэтому, пока он говорил, я демонстративно вывел список новоприбывших, подходящих по возрасту и профессии. Он никак не отреагировал, что я проверяю данные о нём. Как будто так и надо.

Если бы не тревога, смешанная с растерянностью, я бы порадовался тому, что оказался весьма проницателен. Так и есть: эксперт с «Ноэля». Виктор Жубер. Прибыл на стажировку – он и вправду недавно сменил профессию. А до этого был таким же инспектором-архивистом, что и Хёугэн. Но очевидно, причины, заставившие его выйти из Отдела Безопасности, были иными.

– А сколько вас всего? Здесь?

– Правда, думаешь, я скажу?

Возможно, это был блеф. Возможно, он один такой прилетел на «Тильду» и теперь дурачил меня. Может быть, ещё был помощник, соорудивший для него эти шпионские приспособления. Впрочем, как офицер ОБ, Жубер обладал и доступом к аппаратуре, и достаточным опытом, чтобы перенастроить приборы, используемые для профилактического осмотра защитных систем. Скажем, в «фонарике» я узнал тестер, который имелся у Нортонсона – что-то подобное лежало среди его рабочих инструментов. Но не это было главное…

– Можешь проверить мои слова! Но тебе точно не понравится.

– Я понимаю.

О доказательстве он сообщил сразу. Узнать, что он не один, убедиться в серьёзности его намерений, а заодно и получить тот вариант развития событий, который также способен поставить под сомнение перспективы искусственных людей (но уже из-за отношения к чужой жизни), – всё это он мог обеспечить в течение часа. Так он сказал. Может быть, врал. Но как убедиться?

– Не веришь – скажи сразу. И мои друзья убьют человека.

– Кого?

– Любого. Или для тебя есть разница?

– Нет! Нет…

Слова звучали дико и до невозможности чуждо окружающему благополучию! «Убьют человека» – как будто это была какая-то древняя картина, где такие слова произносили с пугающей небрежностью. Убьют человека. Из-за меня.

Я отлично понимал, что моей вины не будет, что всё это устроили безумцы, которые «спасали всех» от гипотетической угрозы путём вполне конкретных угроз. Но когда одно твоё слово может привести к чьей-то гибели, не получается абстрагироваться. Это же не семинар по психологии морально-нравственных дилемм! Это происходило здесь и сейчас!

«Наверное, раньше, в докосмическую, люди обладали иммунитетом к таким шантажам», – подумал я, пока он объяснил, как они разработали план – он и его друзья.

Всего лишь одно «простое» решение отделяло меня от финала этой истории. Несложная победа: просто разоблачить коварных гостей! Но я так не мог: рискнуть чужой жизнью, а потом хладнокровно заявить о своей непричастности. Одно это дискредитировало меня в глазах остальных людей, а главное, в моих глазах…

На самом деле, Жубер ничего не придумывал. Всё уже лежало в архивах «Ноэля» – надо было лишь достать и применить. Конечно, не все на такое способны… Так и раньше могли не все! Но многие.

– Это часто использовалось, – признался он. – «Меньшее зло». Очень хороший метод. Эффективный, простой! Я хорошо его изучил, всю схему. Там мало вариантов, как всё будет у нас развиваться. Но поскольку вопрос не в деньгах, в любом случае мы будем в выигрыше. Так что без глупостей! Не надо геройствовать. Ты не выдумаешь ничего такого, чего не придумали бы до тебя. А если придумали до тебя, то мне это известно.

– Понимаю.

– И не рассчитывай на помощь Инфоцентра! Сообщишь ему – я узнаю.

– Как?

– Не веришь? Хочешь проверить?

Всё упиралось в угрозу. Что я мог сделать, пока риску подвергается чья-то жизнь? Малейшая ошибка – и у меня даже не будет времени исправиться, потому что об ошибке я узнаю именно так! Значит, надо выполнять все требования, какими бы жуткими они не были.

При этом я осознавал, что у Жубера похожая ситуация: он тоже рисковал, поскольку всё упиралось в мою готовность слушаться. А если я начну сопротивляться, ему придётся превратить слова в поступки. А это большой риск… Но он был стопроцентно уверен, что мои успехи открывают дорогу искусственному воспроизведению, чего никак не мог допустить.

Идея «делать людей» новым способом и раньше не была особенно популярна, а после бунта «бэшек» об этом демографическом решении говорили исключительно в тональности «отдать ИскИнам контроль над рождением». Для многих это звучало ещё хуже: «отдать ИскИнам весь контроль», ведь если они, наши творения, сами начнут «делать людей», они и станут первородными! Из тех, кого создал человек, они превратятся в создателей человека. Это обстоятельство пугало больше всего, хоть и звучало несколько мистически.

Конечно, матричное клонирование разработали учёные типа профессора Хофнера, но всю работу выполняли медицинские камиллы и логосы. Сами они могли только воспроизводить с нужными усовершенствованиями, и всё это касалось уже известных технологий. Решали люди, а людям мешала этика. Теперь же, когда всё свелось к нажатию кнопки, в любой момент можно было запустить процесс.

– Ты показал, что разницы нет, – объяснял он, как будто оправдываясь. – Ты ответил на главный этический вопрос. Ты и есть ответ на этот вопрос! Ты не сломался даже когда уничтожили всех твоих! – и в его голосе зазвучала обида.

– Их… поэтому? – осторожно спросил я, глядя на детей, играющих с другой стороны фонтана.

Правил этой игры я не понимал. Что-то замысловатое, с использованием воды… Но они были счастливы, судя по хохоту.

– Это всегда было главным аргументом, – ответил Жубер, опустив голову, чтобы скрыть лицо от камер, – у тех, кто принимал решение. Они знали, что их не поймут. Они знали, что рискуют! И готовились к тому, что с ними стало.

– Так ты от них? – перебил я. – А как же суд?

Молчание было мне ответом и долгий пронзительный взгляд, в котором читалось: «Ещё раз позволишь себе такое, и я…»

– Извини. Я понимаю. Ты ничего не должен рассказывать.

– Главное они сделали, – продолжал он, как будто не было моего вопроса, – всё, что могли. Никто не хотел продолжения. Твой профессор зарвался! Никто из тех, кто понимает, не хотел смотреть на этих… андроидов. И чтоб другие смотрели.

– А я?

– Никто не ожидал, что ты покажешь такое! – усмехнулся он. – А ты… Ты удивил.

Я вспомнил другого Виктора – мы звали его «Виком». У него были светлые волосы – но он их всё время красил, то в чёрный, то в ядовито-рыжий, то вообще брился налысо. Он любил эксперименты, и все идеи сразу проверял на себе. Иногда получалось шикарно, иногда – не очень. Он страшно злился, когда видел наши антимаскировочные комбо и надевал свой с таким мученическим видом, что его становилось по-настоящему жаль. Он был уверен, что «всё будет хорошо» – дизайнеру одежды можно быть собой и в лабораторной клетке!

Он бы тоже всех удивил. Он был не хуже меня, не глупее и во многом смелее.

– И что, моё самоубийство что-то изменит?

– Да. Дискредитирует ту идею, что людей можно создавать так, как сделали тебя… Кто осмелится создавать существо, которое будет страдать и в итоге прикончит себя? Но можешь выбрать другое – убей кого-нибудь, – предложил он. – Так жалко свою жизнь?

«Вообще-то да», – хотелось ответить ему. Мне не хотелось умирать – сейчас наверняка. Столько неоконченных дел! Мои беседы с Инфоцентром, воспитание Чарлика, начинающийся «чёрный год» Юки и Брайна, которые вступили в подростковый возраст… Но главное, мне не хотелось оставлять нерешённой ту «проблему», которая сидела рядом со мной. Мне больно было представлять, что по моей «Тильде» ходят люди, которые говорят о готовности убить «кого-то». И которые «спасают всех», хотя их об этом не просят.

Я посмотрел на Жубера, старательно притворяющегося обычным человеком. У него получалось очень хорошо: открытое выражение лица, приветливая улыбка. Чувствовался опыт…

– А есть другие варианты что-то изменить?

– Лишение жизни – самый эффективный способ воздействия на общество, – объяснил он, не дрогнув голосом – как пустячную теоремку школьнику. – Его невозможно оспорить или счесть незначительным.

– Но…

– Мы думали об этом.

– Тогда я – себя… – кивнул я. – Если это поможет!

– Поможет. Внезапно, на самом подъёме своей карьеры… Да ещё самому, без заявки! Все поймут, что ты не так здоров и нормален, как выглядишь и как все думают. Это вернёт проблему. Это сделает проблему нерешаемой! И это правильно.

Он не говорил ничего про своё отношение к «бэшкам» и вообще ИскИнам. Почему-то мне казалось, что «Кальвис» не коснулся его напрямую. Он одинок, и был таким всегда. При этом он мог скорбеть с коллегами – притворства ему не занимать!

Он сумел пройти через мелкое сито спамеров, раз уж успел побывать офицером Отдела Безопасности, а вот теперь стал экспертом. Уникальный человек! Впрочем, вокруг меня хватает таких. Я умею притягивать уникальных и создавать, как это назвала Юшкевич, «испытания для политиков». И не только для них.

– Когда я должен это сделать?

– Чем быстрее, тем лучше!

– Я не могу сделать это… так! – объяснил я. – Нужно придумать способ. Найти место…

– Три дня, – ответил он, помолчав и как будто что-то подсчитывая в уме. – Двадцать пятого. Пятница.

– Это послезавтра! Ты сказал «три дня».

– Двенадцать ночи двадцать пятого марта, – повторил он. – Переживёшь этот срок – получишь труп. Чей-нибудь.

Я вздохнул, не решаясь продолжать спор. Двое суток – не густо. Что можно успеть за такое время? Разве что придумать, как убить себя.

«Он не считает меня человеком, – вдруг догадался я – и ощутил облегчение, как будто перепрыгнул бездонную пропасть. – Он вообще не считает меня живым – в отличие от людей, которых он видит нуждающимися в такой вот защите. Кто знает, что думают его гипотетические «друзья»… Но он исполняет роль вестника потому, что воспринимает меня как машину, у которой удалили внешнюю кнопку – осталась внутренняя. И шантаж должен нажать на неё. Он бы не смог предложить такое человеку и сохранить свою маску перед терапевтом. Другое дело андроиду, роботу, ИскИну – их не жалко. Потому что это не убийство. Машину не убивают – отключают».

Его отношение было таким, какого я ожидал от людей четыре года назад. А ведь только единицы демонстрировали что-то похожее! Профессор Нанда, например. У Посредников такие люди назывались «шовинистами» – перешло из сленга в терминологию. Редкая, но встречающаяся «отличительная особенность»: воспринимать как «жизнь» только то, что имеет кровь и плоть.

У шовинистов чаще случались проблемы непонимания с обслуживающими камиллами. В комнаты им всегда ставили специально обученных, которые умеют проявлять себя «не раздражающе». Эта же отметка не позволяла стать обладателем «подарков» типа Чарлика. При этом они могли получать почти все профессии, хотя в педагоги их брали неохотно. А вот в медики – никогда. И, разумеется, их не было среди программистов и посредников. Впрочем, проверять работу ИскИнов они умели едва ли не лучше остальных, так что они легко находили себе место в ОБ или ремонтных бригадах. Шовинистическое отношение обычно формировалось в раннем детстве плюс события, которые отпечатывались на психике. Кому-то удавалось изжить это, кто-то всю жизнь смотрел на «младших братьев» – и видел всего лишь инструмент.

Как и другие относительно безопасные фобии, шовинизм считался частью личной сферы. Информация о нём была открыта в основном специалистам, которым предстояло учитывать это обстоятельство. ИскИны тоже о ней знали.

– Я понимаю, – повторил я, наверное, в сотый раз.

– Надеюсь на это, – и он помахал играющим детям.

Делал он это свободной правой рукой, в то время как левая продолжала прикрывать рот.

– Времени у тебя немного – потрать его с пользой! И не воспринимай это как какую-то ненависть. Тебя не нужно было создавать. Ошибку совершили другие. Мы только исправляем её.

– Уверен, многие скажут вам «спасибо»! – мрачно пошутил я.

– Нет, – и он посмотрел на меня едва ли не с жалостью. – Смысл в том, чтобы никто не понял, за что говорить «спасибо». Никто и никогда. Это делается не ради благодарностей. Люди помогают друг другу не для этого. Может, ты успеешь понять, зачем всё. Ты же умный!