Текст книги "Сражения Космического Десанта"

Автор книги: Майкл Коннелли

Соавторы: Аарон Дембски-Боуден,Бен Каунтер,Гэв Торп,Крис Райт,Стив Лайонс,Ник Кайм,Роб Сандерс,Гай Хейли,Дэвид Эннендейл,Стив Паркер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 77 (всего у книги 303 страниц)

– Пошли, – прорычал он, услышав тяжелую поступь сотен ботинок по туннелю над ними. Если они останутся, то будут разбиты, также как Россек.

Стая снова помчалась вниз, следуя ближайшим маршрутом к Печати Борека. Они миновали обереги против колдовства, заново освященные руническими жрецами несколькими днями ранее. По всему Этту их были тысячи, служащие ослаблению силы магов Сынов. Пока их не уничтожат, Клык будет враждебным, истощающим их местом.

Как и должно быть, вероломные колдуны.

Стая бежала по длинному, пологому скату. Грейлок узнал ведущие к Печати туннели, когда они расширились. Они были возле последнего зала перед самим бастионом, соединяющим нескольких других путей, пронизывающих гору. Когда стены разошлись, он услышал звуки впереди.

– Цели, – прорычал он, разрываемый между раздражением от задержки и удовольствием от возможности продолжить убийство. – Много целей.

– Чьи это, Хель побери, сигналы? – спросил Штурмъярт, прежде чем стая выскочила из туннеля в зал.

Круглое пространство было громадным после узких дорог горы, его ширина достигала сотни метров. Пылали огни, но это было не благотворное пламя домашнего очага. Перед ними массы просперинских солдат готовились к штурму Печати Борека. Сам бастион был всего в нескольких сотнях метров, вниз по еще одному длинному, прямому коридору, вырезанному в скале.

На мгновенье Грейлок не разглядел причины замешательства рунического жреца.

Потом он увидел.

Среди смертных солдат, разбегающихся перед ними и отчаянно пытающихся организовать какую-нибудь оборону против внезапно оказавшихся среди них терминаторов, находились две гигантские боевые машины. Они выглядели как древнее, запрещенное техноколдовство и были более чем на голову выше даже Штурмъярта. К одной руке был подсоединен страшный бур, а к другой – плазменная пушка. Их движения были взвешенными и методичными, и почти такими же быстрыми, как и его.

Когда Грейлок ворвался в зал, от одной из машин к нему устремился плазменный разряд. Он нырнул влево, избежав наихудшего, хотя энергетический шар все же зацепил его правую руку и отбросил спиной на камни.

– Фенрис! – заревел Штурмъярт, воспламенив энергию по всей длине посоха, раскрутил его и швырнул молнию в лицо машины.

– Хьолда! – ответила остальная стая, бросаясь очертя голову на другую боевую машину. Просперинские смертные начали ставить завесу лазерного огня, но мерцающие лучи были больше досадой, чем угрозой.

Тем не менее, машины были серьезными оппонентами. Грейлок, вскочив на ноги, увидел, как одного из его воинов разорвал на части плазменный взрыв, а другого швырнул на землю удар руки-бура.

Швырнул на землю. В тактическом доспехе дредноута.

Грейлок бросился к ближайшему левиафану, проигнорировав вторую машину, которая теперь была окутана молниями Штурмъярта.

– "Катафракты", – прорычал рунический жрец по воксу, осознав, что говорили ему сигналы. – Бездушные машины.

Грейлок прыгнул к цели, в воздухе увернувшись от следующего плазменного разряда и вонзив свои когти в бронзовые наплечники "катафракта".

– Все они умирают одинаково, – проворчал он, вонзая когти в металл и используя инерцию своего падающего тела, чтобы выбить "катафракта" из равновесия.

Громадная боевая машина пошатнулась от веса Грейлока. Тогда Волчий Лорд нанес удар когтями, разорвав пластины брони и обнажив запутанные схемы внутри. Он замахнулся, приготовившись разорвать электропроводку, когда колоссальный удар руки-бура сбил его с ног.

Грейлок ударился о камень и опрокинулся на спину. "Катафракт" навис над ним и навел плазменную пушку ему в голову. Грейлок откатился, когда вспыхнул солнечный луч, раскрошив камень под ним.

Он тут же вскочил на ноги плавным движением, уже предвидя следующий удар "катафракта". Ярл повернулся, уклонившись от сокрушительного удара руки-бура, после чего снова сократил дистанцию. Его когти мерцали разрушительными полями.

– Попробуй это, – прошипел он, ударив лезвиями по открытому отверстию в броне "катафракта".

Когда когти прикоснулись, боевая машина подлетела высоко в воздух, размахивая массивными конечностями. Она рухнула среди группы смертных солдат. Вся нагрудная пластина была смята внутрь, расколота и дымилась.

Грейлок повернулся, отлично осознавая, что он не ударил так сильно.

Здесь был Бьорн.

Гигантский дредноут стоял перед ним, возвышаясь в зале, как он возвышался в любом помещении, в которое входил. Его громадная плазменная пушка все еще излучала жар от выстрела.

– Почувствуй гнев древних, мерзость.

Аура устрашения была ошеломительной. Даже Грейлок, закаленный веками сражений с самыми страшными врагами человечества, был охвачен благоговейным страхом перед лицом этой ненависти. Словно частица разрушительной мощи самого Русса вернулась в мир живых, такой же всепоглощающей и опустошительной, как и две тысячи лет назад, когда впервые обрушилась на галактику.

Разящая Рука с нами! Кровь Русса, я бы встретился с сотней смертей только, чтобы увидеть это.

К тому времени из туннелей в зал вошли еще больше рубрикаторов и открыли огонь. С ними были "катафракты", колдуны, и штурмовые отделения смертных в тяжелой броне.

Бьорн бросился в битву, такой же повелительный и безразличный к перевесу противника, как всегда. Его молниевый коготь сверкал хлесткой, извивающейся энергией, и когда разжимался, оставлял электрические искры на камне. Плазменная пушка выпустила поток разрядов в дрогнувшего врага, отбрасывая даже рубрикаторов, когда пылающие энергетические импульсы врезались в них.

– Вперед! – прогудел почтенный дредноут, его рычащий, звучный голос поднялся над растущей волной взрывов и боевых криков.

Вслед за ним пришли звери. Подобно катящейся волне, они выскочили из теней на открытое пространство. Огромные, прыгающие чудовища, защищенные металлическими пластинами, с желтыми глазами и огромными челюстями, наполненными бритвенно-острыми клыками. Они неслись вперед, сокращая дистанцию между собой и врагом.

Если раньше смертные захватчики были испуганы, то теперь они запаниковали. Тонкие крики отразились от потолка зала, когда ужасы Подклычья атаковали, врезавшись в ряды врагов, и покатились по камням со своей добычей.

В зал вошли остальные волчьи дредноуты, их автопушки вращались, поливая огнем. За ними последовали новые мчащиеся группы тварей Подклычья, а также отделения Серых Охотников, выкрикивающих боевые кличи, и хищные стаи Кровавых Когтей. В ответ рявкнули болтеры и вспыхнули силовые клинки. Мрак горы рассеялся, сменившись прыгающим, мерцающим светом дульных вспышек и плазменных разрядов.

Все это Грейлок увидел за одну развертку своего шлема. Это было то, в чем он всегда нуждался. Он вскочил на ноги, его когти были по-прежнему раскалены убийственной энергией.

– За Русса! – заревел он, и звук брошенного вызова потряс землю под его ногами.

– За Русса! – заревели Волки Клыка, бросившись в бой и упиваясь свирепой атакой.

– За Русса! – прогрохотал Бьорн. Слова, усиленные его боевыми вокс-передатчиками, заглушили все остальные звуки, сотрясая стены зала и кроша камень под его поступью.

Глава 18

Темех должен был хорошо постараться, чтобы не выдать неподобающего волнения. Он знал, как и все маги, что его эмоции полностью прозрачны для его генетического отца. Так было всегда.

– Добро пожаловать на Фенрис, лорд, – сказал он, низко поклонившись.

– Ничего подобного, – возразил новоприбывший, отмахнувшись от церемониального жеста. – Ты введен в заблуждение появлением. Как я тебе уже показал, это наименее важный аспект моего присутствия здесь.

Темех осмелился поднять голову и улыбнулся.

– Возможно, – сказал он. – Но мои сердца радуются, видя вас вернувшимся в прежнее состояние.

Обе фигуры стояли в святилище Темеха на борту «Херумона». На маге-лорде Корвидов была его обычная мантия, шлем отсутствовал, а фиолетовые глаза сияли.

Перед ним стоял примарх, один из двадцати привилегированных сынов Императора, кователей Империума, полубогов, которые создали королевства людей в безразличных просторах космоса. Он больше не носил образ ребенка или старика, но предстал в форме, которую принял в долгие годы Великого Крестового похода. Высокий, широкоплечий, с бронзовой кожей и в бронзовой броне, наброшенной золотой мантии, сотканной из мерцающих перьев. Он носил золотой шлем с алым конским волосом. Его собственные волосы были густыми и длинными, окрашенными темно-красной кошенилью. Одна рука лежала на переплетенной кожей книге, прикрепленной к его огромному телу железной цепью, хотя это был не тот фолиант, что он носил до Ереси. Другая сжимала рукоятку спрятанного в ножны меча.

Магнус Красный, Алый Король, Циклоп Просперо.

Благословенным звали его и просвещенным.

Проклятым звали и глупым.

Теперь он снова находился в реальном пространстве, полностью воплощенный, сверкающий в рассеянном свете свечей в святилище. Для предстоящей битвы он приобрел облик, который носил прежде, еще одна часть симметрии мести. На его изможденном лице блуждала усталая, слабая улыбка.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Темех, ободренный юмором своего господина.

– Во вновь обретенной физической оболочке? В сравнении с последним разом по-другому. Я никогда снова не буду полностью из плоти и крови. Но, несмотря на это, хорошо. – Примарх поднял гигантскую руку и согнул пальцы, один за другим. – Очень хорошо.

– Есть ли у вас приказы для меня, лорд?

Магнус прервал любование своей наружностью и с нежностью посмотрел на Темеха.

– Ты сделал все, о чем я просил, мой сын. Логово Волков не для тебя. Спущусь только я, хотя и поступлю вопреки своим правилам, сделав это.

– Лорд Афаэль проник на нижние уровни. Его солдаты снимают обереги, чтобы сделать возможным ваше перемещение. Они заперли Псов в изолированных бастионах внутри Клыка. Все же понадобиться несколько дней, чтобы условия позволили вам войти.

– Они все еще сражаются? Впечатляюще. Хотя, наверное, я не должен быть удивлен. В конце концов, это их искусство.

– Они безрассудные и дикие, как звери.

Магнус перестал улыбаться.

– Я больше не считаю их животными, Амуз, как когда-то. Теперь я думаю, они самые чистые из всех нас. Неподкупные. Всецело преданные. Безукоризненность в представлении моего отца.

Темех ошеломленно взглянул на своего примарха.

– Вы восхищаетесь ими.

– Восхищаюсь ими? Конечно. Они уникальные. И даже в бесконечной вселенной это качество более редкое, чем ты можешь представить.

Темех сделал паузу, прежде чем ответить, взвешивая риск, способный приговорить его.

– Если это так, лорд, тогда зачем мы ведем эту войну? Другие – Рапторы, Пирриды – ведут ее ради мести, чтобы причинить страдание тем, кто причинил его нам. Я не могу разделить это чувство. Оно кажется… недостойным нас. Мы выше этого.

Магнус подошел к магу-лорду и положил тяжелую руку на плечо Темеха.

– Да, – сказал он. – Мы намного выше этого. Позволь жажде мести мотивировать других – это заставит их сражаться лучше. Эта битва нечто намного большее, чем сведение счетов.

Его единственный глаз был неподвижен – золотой круг, отражающий весь спектр видимого света. Темех счел невозможным смотреть в него, как и отвернуться от него.

– Мы сражаемся, чтобы предотвратить возможное будущее. Это будущее в этот момент созревает в горе под нами. Если мы преуспеем, рана, которую мы нанесем Волкам Фенриса, будет соперничать с той, которую они нанесли нам. Если мы потерпим неудачу, тогда все, что мы достигли с момента прибытия на Планету Колдунов, будет напрасным.

Энергия первой атаки была выдержана, остановлена и притуплена. Орудийный огонь из туннелей под Клыктаном угас, а затем рубрикаторы атаковали нижние откосы лестницы. Волки выпрыгнули им навстречу, и узкое поле битвы немедленно наполнилось телами. Обладая преимуществом возвышенной позиции и лучше расположенной тяжелой огневой поддержкой, защитники на начальном этапе одержали вверх. Кровавые Когти сражались со всей их обычной энергией, едва сдерживаемые исполинской фигурой Россека. Их дополняли более методичные Охотники под командованием Скриейи, который много лет изучал, как оптимально использовать замкнутое пространство под горой.

Даже в этом случае потери были. Десантники-предатели без передышки наносили удары, их смертоносное искусство было не менее эффективным при всем их чудовищном безмолвии. Когда нападающих, наконец, отбросили, и они отошли, чтобы перегруппироваться после тяжелых потерь на подступах к лестнице, на камнях также лежали тела в серых доспехах, разрубленные и истекающие кровью.

И так продолжалось. Не было ни внезапных прорывов, ни решающего сдвига в балансе силы. Нападающие атаковали волнами с десантниками-предателями в авангарде, каждый раз пытаясь отбросить Волков выше по лестнице и захватить баррикады. Каждая атака продвигалась немного дальше, прежде чем невидимые колдуны отзывали своих рабов, оставляющих после себя раскаленные камни и остывающую кровь.

Шли часы, наполненные рваным ритмом атак и их отражений. Смертные солдаты сменялись на баррикадах свежими кэрлами из резерва. Магазины заменялись, доспехи чинились, оборонительные стены ремонтировались, из Клыктана доставлялись новые припасы. Тела забирались с передовой. Смертные шли одним путем, Волки – другим. Небесные Воины не умирали легко, но с каждой атакой Тысячи Сынов извлекалась очередная пара тел, каждое, как свидетельство героической борьбы против подавляющей численности атакующей армии.

В первых рядах каждого штурма и последним в отступлении к баррикадам после боя находился Тромм Россек. Он не утратил своей задумчивой, ужасающей энергии. Со смертью каждого защитника он, казалось, еще больше уходил в себя, все сильнее превращаясь в мрачного левиафана-убийцу, а не смеющегося, энергичного воина-бога, каким он был раньше. Его движения были сдержаннее, приказы резче, удары тяжелее. Потеря стаи сказалась сильнее, чем просто потушила старый огонь в душе; она сделала его мрачнее и смертоноснее.

Его новая стая, собранная из остатков других, ответила на этот новый дух. Они тоже утратили часть своей самодовольной манеры и стали меньше болтать по воксу, потакая своему грубому таланту к убийству, но они не забыли его. Кровавые Когти кружились, били руками и ногами, и прорывались в ближний бой с более традиционными противниками, не отставая от свирепого гиганта, впитывая необузданную ненависть, которая висела над ним, как зловоние смерти.

Они по-прежнему умирали. Когти всегда умирали, бросаемые в пасть Моркаи своим безрассудным, самоотверженным способом войны. Но когда они погибали, вокруг них всегда было больше разбитых доспехов, больше трупов бездушных, разорванных рубрикаторов, освобожденных от их непостижимой пустой жизни. Бракк был бы горд, видя, как посаженные им семена, наконец, дают всходы.

Атаки же все продолжались, вырастая в свирепости, когда часы, потом дни, расплывались друг в друге. У Тысячи Сынов были и солдаты, и время, и терпение. Охотники принимали на себя груз, давая Кровавым Когтям несколько часов отдыха. Затем процесс менялся. И снова, и снова, пока пропитанная кровью лестница не стала выглядеть, как врата Хель.

Оборона держалась. Каждый штурм отражался огромной ценой и страшными жертвами, но до тех пор, пока баррикады оставались целыми, а Волки стояли на ногах, Клык держался.

Бьорн снова бросился в бой, наблюдая сквозь модули оптических имплантатов, как враги падают под его лезвиями. Он едва замечал постоянный дождь снарядов, хлещущий по бронированному контуру. Его поле зрения была полно целей, мигая красными рунами на мерцающем фоне.

Он не обращал на них внимания. Он сражался так, как всегда – инстинктивно. Доставляющие когда-то удовольствие звериные рефлексы исчезли, будучи такими же далекими воспоминаниями, как и его настоящие конечности, но он по-прежнему двигался намного быстрее, чем можно было ожидать от его тяжелого, громоздкого корпуса.

У старейшего дредноута Подклычья были привилегии. Его шасси было невероятно древней модели, объединяя технологии, которые были редкими даже перед пожаром Ереси. Последующие железные жрецы столетиями вносили дальнейшие усовершенствования, каждый отчаянно старался превзойти других в славе, которую они могли добавить саркофагу Разящей Руки.

Они думают, я не знаю, что они сделали с моей гробницей.

Бьорна не интересовало пышное убранство. Он был бы рад отдать все золотые эмблемы, вырезанные на его живом гробу, каждую серебряную руну, выписанную на керамите, ради шанса снова сойтись лицом к лицу со своей добычей.

Он никогда больше не почувствует брызги крови на своей коже, мгновенье, когда клинок атакует и перерезает нить его жертвы. Его нервные реле были хороши, намного лучше, чем те, которыми был оснащен любой другой дредноут в Империуме, но они никогда не передадут ощущения абсолютно точно.

Поэтому, чтобы загладить свою вину, они украшают мою гробницу черепами и тотемами. Безделушками. Я ненавижу их.

Он опустил плазменную пушку, едва отметив, как сферы солнечной энергии пронзают темноту. Крики умирающих были всего лишь помехами на заднем фоне. Бьорн в одиночку уничтожил больше врагов, чем некоторые Ордена полным составом. С таким достижением смерть перестала иметь большое значение. Удовольствие давно исчезло. Все, что осталось – это необходимость.

И мне необходимо убивать. Клянусь Руссом, мне необходимо поделиться своей болью.

Боль была всегда, с тех пор как исчез Русс. Не было ни объяснения, ни слов утешения.

Одной ночью, одной зимней ночью неистовой бури примарх исчез.

Леман Русс ушел, не сказав почему, отправившись в космос, как делал всегда, пренебрегая опасностью, пренебрегая теми, кого оставил позади.

Бьорн крутанулся вокруг оси, раздавил своим когтем десантника-рубрикатора и швырнул его в воздух. Когда тело приземлилось, звери приступили к работе, разрывая пустой доспех когтями. Тем временем Бьорн взялся за две другие цели, пробивая дыры в керамите и разрезая стальные ребра жесткости.

Знаешь ли ты, как меня разозлило, что ты так и не сказал почему?

Он сражался иначе, когда был жив. Тогда, много жизней назад, он бросался в битву с Годсмотом, Ойе и Двумя Клинками, и их вирды были сплетены крепче, чем тяга дросселя. Нынешние волки сейчас перерезали нити с тем же самым несравненным величием, как и прежние, но это было не то же самое. Бьорн знал, что галактика постарела, а он – нет. Ему не место здесь, не с горячими щенками, которые унаследовали мантию Этта.

Думаю, ты знал. Ты знал, что я буду ненавидеть это. Ты знал, что каждое мгновенье будет пыткой для меня.

Колдун приблизился на дистанцию броска, наполовину загороженный рядами предателей-десантников. Он начал разжигать малефикарум в ладонях рук, вызывая шары пламени, готовый броситься в бой.

Бьорн отметил колдуна с презрением. Или, по крайней мере, его разум испытал презрение. Возможно, эмоция преобразовалась в некую физическую форму на его изуродованном лице, погруженном в жидкость и высохшем под безжалостным весом возраста, но подобные тонкости, конечно же, не отражались на его защитной маске.

И это, в первую очередь, заставляет меня верить, что ты скрыл от меня правду не без причины.

Он сделал один шаг, качнулся назад и разрядил пушку. Пылающий и разрываемый на куски колдун исчез под волной взрывов. Бьорн продолжал стрелять, изливая всю свою ненависть, усталость и боль на изуродованном предателе. Когда он, в конце концов, остановился, обратившись к поиску новой цели, доспехи его жертвы были не более чем перегретой лужей раскаленного углероводорода.

Этот гнев, это предательство. Оно поддерживает во мне жизнь.

Звери держались рядом, отрывая голову любому врагу, который приближался слишком близко, но позволяя Бьорну пользоваться при необходимости оружием ближнего боя. Они бросались в битву, так как были созданы для этого, соперничая со сверхъестественной ловкостью Волков. Бьорн знал, насколько они были способны к таким вещам, и почему их создали. Немногие знали об этом.

Я любил тебя как никто другой из твоих сыновей. Ты знал это.

Бьорн рассеяно заметил, что его товарищ-дредноут Хротгар попал под согласованную атаку целого отделения десантников-рубрикаторов, поддержанных неудержимым присутствием "катафракта". Рассерженный тем, что его отвлекли, он обернулся, получил данные на открытие огня и снес голову боевой машине. Прежде чем бронзовый череп рухнул на землю, он снова атаковал, погрузив свои когти-лезвия в свежую плоть.

– Благодарю, лорд, – передал Хротгар.

Бьорн не ответил. Он был занят убийством. Это было все, что он всегда делал. Был либо стазис, либо убийство. Бессознательность или ярость.

Ты знал, что я буду ненавидеть тебя. Ты, оставивший меня этой судьбе. Я бы пронзил пелену реальности с тобой, отправился с тобой навстречу судьбе, стоял рядом с тобой против ожидающего врага.

Его пушка заревела, устроив опустошение в рядах врага. Он был непобедим, титаничен, намного превосходя любого врага перед собой. Ничто из противопоставленного Тысячей Сынов даже отдаленно не беспокоило его. Также как и на Просперо, Бьорн не имел равных.

Возможно, именно возможно, это было то, что чувствовал примарх в бою.

И я знаю, что ты сделал. Ты породил эту ненависть во мне, такую же сильную, как и любовь, от которой я все еще не могу избавиться.

Если бы у него были слезные железы, он бы зарыдал. Если бы у него была челюсть, она была бы сжата в вечной гримасе ужаса. Если бы у него были голосовые связки, они бы вибрировали в вое абсолютной, сжигающей душу муки.

Ненависть – самый мощный стимул во вселенной, и тебе нужно было дать мне такую силу, чтобы Волки никогда не оставались без защитника.

Но у Бьорна не было ничего из этого. Все, что он имел – ярость избранного сына, отверженного своим отцом. И, как галактика знала из горького опыта, эта ярость хранила только обещание смерти, разрушения, и крови, проливающейся, как слезы небес.

Очередная атака была отражена. Защитники Клыктана устало прекратили стрельбу, готовясь подсчитывать павших и раненых и оттаскивать их с передовой. Хотя бой ненадолго прекратился, в их работе не было пауз. Отделения кэрлов сменялись после короткой передышки: те, что приняли главный удар наступления, отводились в тыл, а их место занимали свежие части. Так как штурм – убийственная процессия атак и контратак – продолжался, то все смертные погибали без сна, и даже у недавно выдвинутых на позиции были медленные походки изнуренных людей. Обычная самоуверенность фенрисийских кэрлов давно исчезла, сменившись одним упорным сопротивлением.

Морек к моменту отзыва был на смене тринадцать часов. Волчий Гвардеец отдал ему приказ. Его доспех был помят и обожжен, словно он перешел вброд озеро магмы.

– Ривенмастер, – рявкнул воин, его грохочущий голос искажался сломанным вокс-устройством. – Что ты до сих пор делаешь на посту?

– Выполняю мой долг, – ответил Морек, не в состоянии придумать что-нибудь другое, его голос дрожал от утомления,

Тогда Волчий Гвардеец грубо толкнул его вверх по лестнице к тыловым позициям, мимо линий баррикад и орудийных позиций к открытому залу Клыктана.

– Твой долг – соблюдать схему очередности, – прорычал он. – Удостоверься, что твоя замена будет здесь до того, как ударит следующая волна.

И Морек, наконец, побрел с передовой, едва в состоянии поднять голову от горжета доспеха и держать ружье.

Он утратил любое понимание того, как долго длится бойня. Часы перетекали в дни, которые растягивались в длинную последовательность ужасающе жестоких боев и напряженных, изматывающих периодов ожидания. Когда мог, он урывал немного сна, но его все время было мало. В какой-то момент он неожиданно проснулся во время затишья между боями, крича что-то об ужасе, спрятанном в лабораториях телотворцев. К счастью, почти сразу начиналась битва, переключив внимание измученных кэрлов на более неотложные дела. Несмотря на удачное бегство, недостаток самоконтроля пугал его.

Когда Морек проходил через тыловые укрепления, идя в тени четырех крупных орудийных башен, он смутно осознавал движение вокруг себя. Кэрлы были повсюду: они таскали ящики с боеприпасами, доспехами и продовольствием, волочились с фронта, как он, или готовились занять позиции вместо него. Некоторые по-прежнему двигались со спокойной решимостью. Другие пошатывались на ходу, в их движениях было заметно изнеможение.

Не было похоже, чтобы кто-то из них мог уклониться от своих обязанностей и поискать себе менее опасное место. Фенрисийские ривены не имели аналогов комиссаров Имперской Гвардии. В них не было необходимости. Сама идея попытаться избежать боя ради кратковременной безопасности была такой же чуждой для духа мира смерти, как и благотворительность.

Когда Морек покинул артиллерийские позиции и вошел в громадное пространство зала, он почти натолкнулся на отделение тяжелого вооружения, спешащее на фронт. Пробормотав короткое извинение, он попятился от них, только, чтобы врезаться в штабель ящиков с сушеным мясом, предназначенным для защитников. Он неуклюже растянулся на полу, его ноги отказали, когда он попытался подняться.

Минуту он оставался в таком положении, чувствуя твердый камень под спиной, позволив соблазну, всего на мгновенье, проникнуть в его кости.

Всего на минутку. Всего на две минуты. Затем снова на ноги.

Мир вокруг него кружился, теряя фокус, и он почувствовал, как закрываются уставшие веки.

Затем он почувствовал присутствие чего-то громадного. Инстинкт сказал ему, что не обращать на него внимания станет ужасной ошибкой, и он поднялся на колени.

– Прошу прощения, лорд, – пробормотал он, пытаясь не уронить больше ящиков при подъеме.

К его изумлению, гигант перед ним протянул массивную перчатку. Раздумывая взяться ли за нее, чтобы встать, Морек заметил, что керамит был не серым, но черным.

Его глаза поднялись, пробежав по иссеченному нагруднику, украшенному костьми зверей. Лицевая пластина шлема, такого же угольно-черного цвета, как и остальной доспех, была сделана в виде черепа, треснувшего от удара меча. Линзы ярко светились, пачкая нащечники, как кровавые слезы.

– Морек Карекборн? – раздался сухой, старческий голос телотворца Тара Арьяка Хралдира, прозванного Вирмблейдом. – Думаю, пришло время нам поговорить.

Морек поднял глаза на череполикого волчьего жреца. И тогда его усталость, казалось, прошла. Ее сменила холодная хватка страха.

– Как прикажете, лорд, – ответил он, но его голос был сух, как зола.

Афаэль шагал по пустым туннелям Хоулда. Бои за два ключевых пункта шли уже много дней, без явных признаков прорыва. Он рассчитывал выжигать их еще многие дни. Псы будут крепки в обороне. Они должны быть – им некуда было идти.

Это устраивало его. Целью атаки первой волны было не просто нанесение потерь, но очищение центра Клыка от защитников на достаточно долгий срок, чтобы уничтожить большую часть оберегов от колдовства. Эта работа была трудной и утомительной, особенно в его возбужденном состоянии.

Афаэль продолжал страдать от изменения плоти. Бой был только частичным облегчением. При его отсутствии он становился непредсказуемым, склонным к резким переменам настроения, неспособным к хладнокровному принятию решений. Он знал, что происходило. Как будто наблюдая за собой со стороны, он видел, как его мысленные процессы распадаются с каждым часом.

А теперь, новое присутствие начала давить на него, вытесняя контроль, которым он еще обладал. Глубоко внутри его разума шевелилось что-то сознательное. Внутри его мыслей пустила корни не его чувствительность, и она постепенно становилась сильнее. Одновременно с мятежом его тела, разум тоже стал ускользать от него.

Как только неотвратимость его гибели стала очевидной, последовала знакомая ответная реакция. Неверие. Гнев. Страдание. Он не мог бороться против этого процесса. Его тело так сильно смешалось с доспехом, что он никогда не сможет снять его. Единственное что оставалось, это выполнять свой долг так долго, сколько он сможет.

Я увижу, как горят Псы. После этого делай со мной, что захочешь. Но я не уйду в забвение, пока наше возмездие не будет завершено. Не уйду.

Он знал, что такая бравада была бессмысленна. Изменяющий Пути не был силой, которой угрожают или упрашивают. И все же, слова придали ему немного утешения. Он по-прежнему был способен на сопротивление, по крайней мере, вербально.

Афаэль остановился перед очередным оберегом. Он размещался на пересечении четырех туннелей. Перекресток представлял собой круглый зал с пустым кострищем посередине. Оберег сделали на каменном столбе возле костровой ямы. Он был нацарапан на камне в форме глаза, с зазубренными насечками. На них была человеческая кровь, а ниже вырезаны несколько рун.

Так просто. Что-то подобное мог сделать ребенок. И все же сырая энергия, сочащаяся из символов, подавляла его магию, как кулак, затыкающий рот. Рунические жрецы, при всем их примитивном представлении о варпе, были экспертами по управлению его символами. Каким-то образом, какими бы необученными и невежественными они не были, им удалось научиться фокусировать параллельные энергии эфира, используя имена, знаки и жесты. Созданные в таких количествах, обереги Клыка действовали, как мощный гаситель магической энергии, так что даже вызывание самой незначительной магии становилось трудным и опасным делом.

Это должно закончиться.

Афаэль стоял перед оберегом, устало готовясь к ритуалу, который уничтожит его. Вокруг него заняла позиции его охрана из шести рубрикаторов. Последние огоньки пламени в кострище погасли, погрузив помещение в абсолютную тьму. Афаэль рассеяно моргнул, чтобы настроить линзовые фильтры шлема.

И только тогда он заметил детей. Их было семеро, съежившихся в темноте, прижавшихся друг к другу, как крысы.

Несмотря ни на что, несмотря на его внутреннюю панику, несмотря на необходимость в быстрой очистке от оберегов, Афаэль улыбнулся.

Он повернулся свою бронзовую голову к ним. В идеальной темноте его шлем различил очертания детей в смазанном зеленом цвете ночного видения. Он видел их испуганные лица, их тонкие пальчики, цепляющиеся за скалистые стены.

Почему их оставили в Хоулде? Неужели варвары Фенриса так мало заботятся о своей молодежи, что оставляют ее врагу? Или была совершена ужасная ошибка?

В любом случае это давало Афаэлю редкий шанс проявить свои навыки ради подлинного удовольствия. Их смерть будет медленной, подходящей карой за всю боль, причиненную его Легиону Псами Фенриса.

– Не стесняйтесь кричать, малыши, – промурлыкал Афаэль, извлекая меч и выбирая первую жертву. – Времени дост…

Что-то тяжелое ударило его в шлем, брошенное с изумительной точностью и самообладанием. Затем оно взорвалось, заставив его покачнуться на пятках.