Текст книги "Говорящие с... (СИ)"

Автор книги: Мария Барышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 68 страниц)

   Коля-второй, не прекращавший яростно-дергательных движений, вновь склеил слово из популярных букв, но на этот раз адресовал его не ситуации, а самому Гурину, и состоятельный человек цветом лица стал похож на свежесваренную свеклу.

   – Может, стоит попрощаться? – Сева, сидевший на полу, привалился к сиденью диванчика. – Рыбок жаль – они ведь теперь тоже состарятся.

   – Подожди, еще рано превращаться в скисшие сливки, – прошептала Эша, одной рукой держась за цепь, а другой – за хризолит и глядя на часы. Маятник, казалось, качался чуть быстрее, чем должен был, и длинная стрелка уже переехала к цифре десять, а короткая четко указывала на двойку. Шталь смотрела и пыталась ощутить часы. Пыталась понять, о чем они могут думать. Понять причину их действий. Что им мог внушить Говорящий, при условии, что он тут был? Отвращение к ним, прикованным? Ненависть? Чувство мщения? Или они делают это из любопытства?

   Вот переведу смешных людишек и че будет?

   В голове отчего-то нарисовался дебелый увалень, тычущий пальцами в розетку, картина испортила все попытки прочувствовать душу немецких часов

  так их и разэтак!

  и Шталь поспешно стерла образ, но вместо него появилась Эша Шталь жуткого вида, ибо сидела она в креслице, укутавшись в клетчатый плед, и вязала носок. Лицо Эши Шталь было убрано морщинами, редкие седые волосы затянуты в пучок, а на носу примостились очки. В соседнем креслице сидел Ейщаров и, поглядывая сочувственно, выписывал ей пенсию.

   Эша чуть не взвыла от ужаса, и вновь сосредоточилась на часах, умоляя, упрашивая, угрожая, мысленно падая ниц и гарантируя, что обцеловала бы их сверху донизу, если б у нее была такая возможность. Часть узников начала смотреть на нее довольно-таки дикими глазами – вероятно, кое-что она, увлекшись, произнесла вслух, но сейчас Эше на это было наплевать. Единственное, чего ей сейчас хотелось, это остановить часы. Но часы не останавливались. Часы оставались глухи к ее мольбам и угрозам и ощущались исключительно часами без желаний и эмоций. Просто часы. Что.

   – Если б я был на их месте, я б тебе в жизни не поверил, – кисло прогундосил Сева где-то рядом, и Шталь на мгновение вывалилась из своего личного вакуума, где пыталась ощутить часы, в ресторанный зал, где вразнобой верещали и говорили разные громкие слова.

   – А что ж делать?

   – Без толку что-то делать, – отозвался Сева голосом тяжелобольного, ожидающего эвтаназии. – Можно только ждать.

   – Ну нет! – Эша рванула цепь – и рванула еще раз. – Отпусти меня! Неужели я тебе не надоела?! Ты такая замечательная. Зачем тебе я – тебе нужна какая-нибудь смирная корова на солнечном лугу...

   – Всего несколько дней на свободе... но это были хорошие дни, правда, – она почувствовала, как Сева подергал ее за руку. – И костюм классный.

   – Заткнись! – прошипела Шталь. – Мы не можем состариться! У меня слишком много амбициозных планов!

   Часы шли. Вначале их стрелки продвигались через минуты хоть и быстрее, чем положено, но как-то робко. Вскоре, впрочем, они осмелели, звон, возвещавший о наступлении нового часа, раздавался все чаще и чаще, сразу же обрываясь, захлебываясь, и стрелки перепрыгивали на следующий час и принимались стричь его со все возрастающей скоростью. Часы превратились в минуты, потом в секунды, движение стрелок уже почти нельзя было различить – по циферблату мелькали две золотистые молнии. Маятник уже не раскачивался, а судорожно подергивался, точно в агонии. Часы хрипели, дребезжали, жужжали, заливались звоном, и, казалось, они сейчас или взорвутся или взлетят и, пробив ресторанный потолок, устремятся в далекий космос. Эшу устроили бы оба варианта.

   Она сразу же постановила себе не смотреть.

   Ни на остальных, ни, уж тем более на себя.

   Ни за что не смотреть.

   Даже когда дергать цепь стало очень неудобно, а отросшие волосы уже ощущались гораздо сильнее, чем одежда, Шталь сидела зажмурившись и старалась отключиться от криков в зале. Один зуб во рту начал шататься, и она судорожно ощупала его языком, потом проверила остальные. Три зуба исчезли напрочь, будто их никогда и не было. Вероятно, за прошедшие годы их подчистую сточил кариес. Не выдержав, она отпустила цепь, чтобы ощупать и все остальное, но почему-то отпустить ее не получилось, и цепь потянулась за рукой, будто была ее продолжением, и Эша глаза все-таки открыла, о чем сразу же сильно пожалела.

   Причина привязанности к цепи выяснилась сразу же. То, что теперь было на кончиках ее пальцев, даже нельзя было назвать ногтями. Это было нечто мутно-белесое, невероятно гибкое, скрученное, перепутанное и настолько переплетшееся со звеньями цепи, что отделить одно от другого было невозможно.

   Потом Эша увидела собственно свои руки и сказала: "Мама!"

   Судя по рукам, ей было лет шестьдесят. Морщинистые, с дряблой кожей и несколькими еще слабо намеченными пигментными пятнами. Это никак не были руки Эши Шталь. Это были какие-то обезьяньи лапы.

   Снова зажмурившись, Эша попробовала обследовать свои изменения свободной рукой, обнаружила, что за годы сильно сбавила в весе, попыталась сдернуть с ноги браслет, но пятка по-прежнему мешала. Поясница пронзительно ныла, побаливали колени и голова казалась налитой свинцом. Очень хотелось на солнце – просто посидеть и погреться, и чтобы никто не трогал. Еще почему-то хотелось погладить кошку. Неважно какую – хотелось, чтоб здесь оказалась кошка, и она смогла бы ее гладить. И кошка бы уютно мурлыкала под ладонью. Глупость какая-то.

   – Часы идут медленнее, – сказал совсем близко чей-то смутно знакомый старческий голос и тут же добавил: – Ой, только на меня не смотри! Я на тебя тоже не смотрю!

   Голос принадлежал Севе и в последней фразе Сева явно врал. Чуть приоткрыв веки, Эша вздрогнула, и на лицо ей ссыпалась тяжелая масса волос, милосердно оградив от окружающего мира зала. Волосы не поредели с возрастом, но их цвет спелых блестящих каштанов стал тусклым, пробитым серебристыми штрихами седины. Приподняв руку, Эша попыталась отбросить с лица пряди. Это ей удалось, но чудовищной длины ногти немедленно намертво запутались в волосах, и теперь в плену оказалась и вторая рука. В голове вспыхнули две мысли – одна глупей другой.

   И как теперь сигарету взять, интересно?

   Господи, это ж сколько за эти годы немытья и неухода в таких волосах могло накопиться перхоти?!

   "Годы идут, Шталь, – произнес следом далекий умудренный голос Полины, – а ты все так же бестолкова".

   Годы идут? Годы прошли! Все ее годы прошли! В шестьдесят лет уже думать не о чем. Вся карьера псу под хвост! Она старая и на цепи – вот итог веселых приключений Эши Шталь, холодильников, хризолитов, тумбочек и самовозвращающихся мячиков... кстати, она так и не узнала, кто беседовал с этими мячиками. А часы так и не говорят с ней. Вернее, она их не слышит. Хотя может и к лучшему, что она их не слышит? Может, они говорят такое...

   Смотреть на Севу Эша не стала.

   Все-таки он попросил – неудобно.

   Просто вскользь отметила взглядом сидящего на полу рядом с диванчиком человека, и взгляд этот сразу же унесся дальше, не рассмотрев ни единой детали перемен, а потом заметался из стороны в сторону, рикошетя от лица к лицу, и все смотрели на нее так же потрясенно, как и она на них. Слезящиеся выцветшие глаза, морщинистые щеки, спутанные седые космы, длинные бороды. Зал охватила старость, зал превратился в палитру старости – от еще крепкого, заросшего бородой до самых глаз пожилого человека, в котором без труда угадывался Коля-второй, до необычайно худой и необычайно страшной старухи, похожей на мумию, над которой уже вдосталь потрудились пытливые исследователи. В мумии не угадывался никто, и Шталь предположила, что это Жанка лишь потому, что раньше на этом месте была прикована именно она.

   – Чего уставилась?! – злобно спросила мумия полубеззубым ртом. – Думаешь, ты лучше выглядишь?!

   Продолжая выпутывать пальцы из волос, Эша, наклонившись, заглянула в валявшееся на полу зеркальце и, взвизгнув, отдернулась.

   – Я старая!

   – Вот именно! – подтвердила мумия и в очередной раз отправилась в спасительный обморок. Юля – ворох снежных волос на диване, из которого торчали тонкие дряблые ножки, громко зарыдала, и из дальнего угла ей вторили, обнявшись, две пухлые бабушки. Прочие молча озирались, а спящая пара по-прежнему похрапывала, прочно защищенная сном, и это злило Шталь больше всего.

   – И совершенно не подействовало на обмен веществ, – скрипучим голоском сказал стоматолог, превратившийся в добродушного вида дедушку с бородой Хоттабыча. – Нет, ну какая интересная реакция ор...

   – Ты все еще про свою химию?! – вскипел Максим так же скрипуче, встряхивая жалкими остатками седых волос. – Да теперь последнему ослу ясно, что это черная магия, а ты...

   – Нашли, о чем спорить! – Эша наконец-то освободила одну руку. – Мне теперь придется выбросить все свои платья! Сева, ты не знаешь, почему меня охватывает нелепое желание что-то связать? Например, свитер?

   – Не знаю, – ответил старческий голос рядом, – но от свитера не отказался бы. Меня морозит.

   Эша повернула голову и осторожно тронула взглядом циферблат немецких часов. Стрелки ползли еле-еле, с трудом одолевая минуты, вот маленькая и совсем застыла, нацелившись ажурным клювиком на цифру семь, несколькими секундами спустя остановилась и большая, почти подобравшись к двенадцати. Золотистый диск тихо качался из стороны в сторону. Большая стрелка судорожно дернулась в последний раз и легла на цифру двенадцать, маятник нежно звякнул и замер под острым углом, словно его поймала невидимая рука. Громкий бой часов заполнил зал – густой и суровый, словно звон колоколов, возвещающих о конце света. Все стихло – вздохи, рыдания, крики, ругань, остались только удары сердца часов, и на третий удар вдруг страшно закричал сидящий неподалеку в одиночестве старик – седой морщинистый старик с запавшим бледным ртом и блеклыми глазами, слабо поблескивавшими в глазницах, словно два тусклых камешка в сжатых кулаках.

   – Хватит! – кричал тот, кто совсем недавно был масштабным, холеным Петром Семеновичем. – Прекрати! Я знаю, это ты! Хорошо, я виноват! Я извиняюсь! Я заплачу! Все, что просишь, и сверх того! Я все отдам, только верни мне мою жизнь! Номер счета... и другие счета...все скажу! Я знаю, ты меня слышишь, сука! Забирай все!

   Часы затихли, и вместе с ними затих и Гурин, трясясь всем телом и старательно отворачиваясь от остальных. Спец по фильмам вытянулся вперед и нежно пропел:

   – Ах ты падла!

   – Ты знал, кто это?! – в один голос завопили Оля-Зоя и администраторша, пытаясь вскочить и страдальчески хватаясь за согбенные спины. – Ты знал?!

   Старец Максим рванулся было вперед, но позабытая цепь брякнула и вернула его обратно, уронив на пол. Коля-второй повалился на спину и мощно захохотал в потолок.

   – Ну, босс! Ну спасибо, босс!

   – Я не знал точно! – Петр Семенович плотно прижался к стене, хотя прочие узники, метавшиеся на концах своих цепей, словно взбесившаяся свора, все равно не могли до него дотянуться. – Но все похоже! Все, как она написала! Я не знаю, как она так делает! Она не могла такого сделать! Она просто сумасшедшая старуха!

   – Она? – тихо переспросила Шталь и повернулась к Севе. – Почтальонша, которая принесла Пашковскому тот конверт. После которой все произошло... – Эша снова воткнула взгляд в Гурина. – Она?

   – Я не знаю, как она... кто ей...

   – Старый козел! – взвизгнуло с дивана то, что теперь было молоденькой Юлей Маланчук. – Посмотри на меня! Мне из-за тебя лет сто теперь! Зачем я только с тобой связалась?! Чтоб ты сдох!

   – До этого уже недолго осталось, – злобно заметил Максим. – Скоро "Тихая слободка" станет действительно очень тихой.

   – Кто она? – Эша попыталась сжать пальцы свободной руки в кулак, но из этого ничего не вышло. – Что значит написала? Тебя об этом предупреждали?

   – Разве такое можно было принять всерьез?! – огрызнулся Гурин, продолжая сверлить взглядом пол. – Чертова старуха почти два года засыпала меня идиотскими письмами! Требовала денег и извинений. Я не обращал внимания. Просто бред старой свихнувшейся женщины! Но то, что было в последнем...

   – Что там было?

   – Что она не будет больше ничего требовать. Что я сам буду умолять ее взять мои деньги. Став беспомощным стариком, я сам их отдам, – Петр Семенович поднял голову и провел тыльной стороной дрожащей ладони по запавшим губам. – Разумеется, я отнесся соответственно.

   – Она как-то подписалась? – деловито спросил стоматолог. – Как ты узнавал, что письмо от нее? Только по содержанию?

   – Цветы, – буркнул Гурин. – Она всегда приклеивала цветочки на свои дурацкие записки. Из открыток вырезала или еще откуда... не знаю.

   – Какие? – одними губами произнесла Эша, и прочие старики-узники посмотрели раздраженно. – Какие цветы?

   – Фиалки.

   – Точно! – вдруг воскликнул Сева и вскочил с неожиданным для своего возраста и физического состояния проворством. – Ну конечно же! Фиалки! Простой цветок! Как я мог забыть?!

   – Бедный малый спятил... – грустно пробормотал спец по фильмам.

   – Дима Фиалка? – перебила его Эша, для которой сейчас весь мир сузился до Севы и Гурина. – Фиалкин?

   – Дима Фиалко, – уточнил Сева, восторженно блестя глазами. – Я еще тогда подумал – такая смешная фамилия...

   – Ты его знаешь? – едва слышно шелестнул голос Петра Семеновича.

   – Ты говоришь в настоящем времени, – пальцы Эши все оглаживали и оглаживали цепь. – Значит, Дима еще жив?

   – За кого ты... – Гурин вскинул голову. – Да это вообще не я...

   – Вот только не надо, Петр Семеныч, на нас с Колькой стрелки переводить! – подключился к дискуссии Коля-второй, все еще лежавший на спине. – Вы приказали, мы сделали.

   – Это объясняет, почему с ним оставили этих двух придурков, – констатировал таксист. – Ну а мы-то тут при чем? Никакого Диму Фиалко я не знаю!

   – Мы тоже! – всхлипнули Оля-Зоя.

   – Тихо! – рявкнула Эша во всю силу своих ныне слабых легких. – О чем говорит ваш хранитель, Петр Семенович?

   – Да ни о чем... да вообще... да что такое... – слова неожиданно посыпались из Гурина, словно бусины из разжавшейся ладони. – Новенький "Прадо"! Вам известно, сколько стоит новенький "Прадо"?! Да даже не в деньгах дело... первый день выехали, и тут этот придурок прямо в зад на полной – шарах! На своей вонючей "шкоде" прямо... Габарит, полировка, бампер!.. Конечно я взбесился! Любой бы взбесился! Я и велел своим его проучить!

   – Вы тоже его били, – вероломно подал голос Коля-второй, из бороды улыбаясь потолку. – А про мамашу? Семеныч, про мамашу-то им расскажите.

   – Вы еще и женщину избили?! – Быстрова шокировано звякнула цепью.

   – Никто ее не бил, – Петр Семенович снова принялся изучать пол. – Она была на заднем сиденье. Мы и не знали, что он не один – она не сразу выскочила. Только... в общем, они перестарались.

   – Мы перестарались, – поправил Коля-второй. – Так бывает. Рабочая ситуация, короче. В общем, парень загремел в больницу. Переломы, разрыв селезенки... к тому же, у него оказалось слабое сердце. Ну, кто ж знал.

   – Какой ужас! – трагично прошептала Вера. – И вы так об этом говорите... будто это совершенно естественно!

   – Для таких козлов неестественно, когда все происходит как раз наоборот, – спец по фильмам хищно улыбнулся. – И всей вашей теплой компании, разумеется, ничего не было.

   – Босс умеет сворачивать ситуации, – сказал Коля-второй потолку. – Слушай, вполне нормально тому, кто вмазал твою машину, дать в ухо. Остальное – просто случайность.

   – Где Димка? – хрипловато спросил Сева, прицеливаясь в Гурина ненавидящим взглядом. – Что с ним стало?

   – Ты тоже его родственник? – с мрачной иронией осведомился тот.

   – В некоторой степени.

   – В больнице твой Димка, – буркнул Петр Семенович. – В коме уж третий год как. Я говорил с одним типом оттуда. Врачи не делают никаких прогнозов на его счет. Единственное, что они делают, так это удивляются, что он до сих пор не умер. А его мамаша с тех пор от меня не отставала. Вначале все пыталась меня в тюрьму упечь... потом ей еще и деньги понадобились. Сперва звонила. Потом начала письма посылать со всякими дурацкими угрозами. Сына ее я, конечно, трогать не стал, но начал заниматься тем, чтобы эту бабу засадили в психушку, потому что она меня достала, и семью мою достала! Но полгода назад она пропала. Сына не навещает, хотя деньги на лечение приходят... Даже письма мне перестала присылать. До вчера я думал – ну, все, отстала.

   – Ну да, – Артем разглядывал свою руку, – очень похоже на то. Но я не понимаю! Ты и твои дебилы – это понятно. А мы при чем? За компанию?!

   – Я ж говорил – она сумасшедшая, – пояснил Гурин. – Ну, чего она тянет, я ж все сказал! Почему не возвращает обратно?! Как Кольку так пацаном сделала, а мы... – он хрипло вздохнул и уткнулся лбом в согнутую руку, и точно в напоминание из-за приоткрытой двери долетело бодрое шлепанье босых ножек и почти сразу же стихло. Все посмотрели на дверь, потом повернулись и устремили взгляд на застывший маятник часов. Только взгляд стоматолога остался неподвижен – казалось, Борис, что-то пристально рассматривает внутри самого себя и пытается сообразить, что же именно он видит.

   – Вишневая? – вдруг спросил стоматолог.

   – Что? – Гурин тоже посмотрел на часы, положив на колени дрожащие морщинистые пальцы.

   – Она была вишневая? Твоя машина. Здоровенный вишневый джип, да?

   – И что с того?

   – Три года назад, на трассе возле Шевелевского причала. Я помню ее. Я видел... да, да, – Кудаев мелко закивал, тряся длинной бородой. – Авария, трое избивали кого-то, потом выскочила женщина... Да, видел.

   – И что вы сделали? – пальцы Эши застыли на цепи. Стоматолог пожал плечами.

   – Да ничего. Дальше пошел. У меня были дела... да и вообще это меня не касалось.

   – Мы тоже видели, – несчастным голосом произнесла старушка-Зоя. – У нас тогда был укороченный день, мы как раз шли в кафе на причале... там вид хороший и недорого... Ты помнишь, Оль?

   – Да, – уныло закивала старушка-Оля. – Такой был ужас. Совсем молодой парень. Мы смотрели, пока милиция и скорая не приехали... А я вас и не узнала, – она поочередно метнула острые взгляды в Колю-второго и Петра Семеновича. – Как так можно, избивать человека средь бела дня?!

   – А ночью, значит, это нормально! – Артем ехидно усмехнулся. – Да, теперь и я вспомнил. Я проезжал там. Остановился ненадолго, потом дальше поехал. Ввязываться в такое себе дороже. Правда ведь? – он повернул голову. – Все вспоминал, где я вас раньше видел? Такие мощные формы не скоро забудешь.

   – Я там была совсем немного, – рубенсовская Вера, и в старости не утратившая брутальных объемов, жалобно скривилась. – Я ушла почти сразу, не могла смотреть на такое. Та женщина так кричала, жуть просто!

   – Да уж, – спец по фильмам попытался выудить из пачки сигарету, потом вскинул глаза навстречу вопросительно-утверждающим взглядам. – Да я просто шел мимо! С собакой гулял. Чего ради мне с псом было там торчать?!

   – Питбуль, не так ли?! – администраторша презрительно поджала губы. – Омерзительные твари!

   – Во-первых, у меня стаффордшир, – горделиво поправил Максим. – А во-вторых... Ты что, тоже там была?

   – Проезжала, – Марина кивнула на официантку, все еще пребывавшую в обмороке. – Как раз Жанку из больницы везла. Моя племянница, как последняя дура, опять... впрочем, неважно. Мы просто проехали мимо, вот и все! Там было не очень людно. Почти никто не останавливался. Знаете, в такие дела лучше не мешаться.

   – Это верно, – поддержал таксист. – Чего вы на меня смотрите? Не надо на меня смотреть. Я клиента вез. Мне останавливаться резона не было.

   – Клиентку, – поправила Юля, все еще лежавшая ничком на диване. – Я как раз на...

   – Вот этого я уже не помню. А джипяру хорошо запомнил. Зад в полный хлам. Вторая машина, правда, вообще...

   – Я шла в парк, – перебила его Быстрова. – Просто шла в парк. Я останавливалась совсем ненадолго! Та женщина так звала на помощь... а что бы я могла сделать.

   – Так или иначе, вы все там были, – Эша вздохнула. – И, наверное, это объясняет, почему здесь нет второй официантки, повара и прочих. Их не было там. Они не видели этого. Не стояли там, не смотрели и не уходили прочь...

   – Да это бред! – возмутился спец по фильмам. – Там и кроме нас люди были! А уж сколько их мимо проехало... Почему здесь именно мы?! Когда б она успела запомнить наши лица?! Когда б она вообще успела их рассмотреть?!

   – Смирная корова на солнечном лугу... – пробормотала Эша рассеянно. – Или просто покой... а если уж деятельность, так смирная корова. Правда, чаще используют веревки, но ты бы справилась... Вряд ли она запоминала ваши лица. Скорее всего, она запомнила ваши часы. Запомнила столько часов, сколько успела. И ваши часы вас сдали. Вы меняли свои часы за эти три года?

   Максим покачал головой, глядя на свое пустое запястье.

   – Теперь я понимаю, что ты говорила о психологии аркудинцев, – Сева посмотрел на нитку, уходившую туда, где лежали его наручные часы, и тяжело опустился на пол. – Но нас там не было, Эша.

   – Там не было тебя, – Шталь сдвинула брови – в голову опять полезли глупые мысли о кошках, вязании и теплом солнышке. – Когда вещи не имеют значения, их забываешь очень быстро. Говорила же, я здесь училась. Я шла на причал, у меня там была встреча. Я даже не стала останавливаться. Не стала смотреть. Я видела такое много раз. И всегда это кончалось одинаково. И если б не ситуация, – она взглянула на свою ладонь, похожую на иссохший лист, – вряд ли бы я об этом вспомнила. И все остальные тоже. Даже для Гурина это не имело бы никакого значения.

   – Он может ошибаться. Мы все можем ошибаться, и дело тут может оказаться совсем не в той женщине... но, – Сева придвинулся ближе, – ты полезла за мной в тот дом, Эша. Тебе никто за это не платил. Тебя никто не звал на помощь. Что изменилось за эти три года?

   – Я встретила кое-какие вещи, – Шталь подмигнула ему, и Сева улыбнулся – прежней улыбкой мальчишки, мало что в жизни видевшего. – Ничего, мы еще покатаемся на катере.

   – По такому мокрому озеру? – Сева фыркнул. – Что ты! А вдруг я схвачу ревматизм?! В моем возрасте это опасно.

   – Заткнись.

   – Ладно.

   Из нутра часов, чей маятник все так же застыл на отлете, удерживаемый невидимой рукой, долетел едва слышный суховато-звякающий звук, похожий на смешок циничного человека, наблюдающего за противником, попавшим в идиотскую ситуацию. Все взгляды мгновенно метнулись к ним, словно послушные собачки – даже Юля, плотно укрытая волосами, приподняла голову, став похожа на оживающий стог. Наступила полнейшая тишина, и в этой тишине часы снова звякнули. Длинная стрелка, дрогнув, осторожно отступила на минуту назад, невидимая рука отпустила маятник, и он неторопливо качнулся, подмигнув золотистым диском, щелкнул, качнулся обратно и снова щелкнул, и мерно, деловито закачался из стороны в сторону. Длинная стрелка, вздрагивая, отсчитала еще несколько минут, после чего уверенно поплыла задом наперед, стирая уже отмеренное время с легким жужжанием, и резной лев над циферблатом приобрел сытый и сонный вид.

   – Это хорошо или плохо? – хриплым шепотом спросила Юля. Ей никто не ответил – все смотрели на часы, где все убыстряло и убыстряло обратный ход время, их собственное время – не мира, не гостиницы, ни мебели, ни ламп – только их собственное время, которым почему-то распоряжались старые часы, всегда бывшие лишь посредниками между людьми и временем. Это было нелепо. Это было неправильно. Но в смятенном и испуганном мозгу Шталь неожиданно нашлось место для мысли, что это не было так уж несправедливо. По крайней мере, с точки зрения часов в этом был смысл. Неосознанно она протянула руку, и навстречу скользнула испуганная ладонь Севы, отчего собственный страх сразу же растаял, уступив место злости на саму себя. Хороша, нечего сказать! Увезла мальчишку из пустой жизни в абсолютный кошмар! Встретила несколько своенравных вещей и вообразила, что теперь может все.

   Часы снова начали захлебываться боем, все стремительней становился бег стрелок, снова превращавшихся в золотистые всполохи среди застывшего хоровода черных цифр, и вновь отступали в прошлое недавно отсчитанные минуты, дни, месяцы... Время возвращалось к исходной точке – время, не имевшее ничего общего с ночью за окнами. Словно живые шевелились волосы, меняя цвет и будто втягиваясь внутрь черепов, ползли бороды, становясь все короче и короче, таяли морщины, возвращая коже прежнюю гладкость, разгорались потускневшие глаза и ногти росли обратно с легким звуком, похожим на сухой треск – вдвигались в кончики пальцев, будто какой-то диковинный инструмент. В пустых местах среди зубов как-то совершенно незаметно выросли полые стенки, почти сразу же заполнились, и вот уже на месте пропавшие зубы, и их можно вдоволь ощупывать языком, а из зеркала, подпрыгивающего в дрожащей руке смотрит Эша Шталь, которой двадцать четыре, лицо чистое и гладкое, волосы блестят, и ей совершенно не хочется вязать. Но стрелки все вращаются... кажется зеркальной Эше уже двадцать... нет, нет, хватит, Эша Шталь не хочет обратно в детский сад!

   – Конечно, я всегда хотел помолодеть, – жалобно провозгласил стоматолог, чья плешь вновь опоясалась волосами, уверенно наступавшими на гладкую блестящую макушку. – Но вначале следовало у меня спросить разрешения.

   – Сейчас все будем, как Колька, – Коля-второй приподнялся и согнул руку, зачем-то тщательно ощупывая свои бицепсы. – Елки, все насмарку!

   – Внимание, приготовьтесь! – провозгласил на весь зал спец по фильмам, которого сейчас заботили более практичные вещи. – Уж детские ноги точно выскочат из этих браслетов! Каждый, кто достаточно помолодеет, сдергивает цепь и бегом...

   Часы прервали его громким щелчком. Маятник вновь застыл на отлете, и стрелки замерли на десяти, мелко задрожали, словно агонизирующие пальцы. Из часов донесся сиплый звук, будто под дубовым футляром кого-то душили, маятник качнулся, и стрелки задумчиво поплыли в естественном направлении, превращая десятый час в одиннадцатый.

   – Что?! – возмущенно завопила Юля – прежняя молоденькая и даже больше Юля, слетая с дивана и взмахивая руками. – Опять?! Да что ж это такое?!

   От взмаха с ее пальца слетело кольцо, порхнуло через зал и угодило Эше в нос, отчего та тоже завопила, но ее крик не носил вопросительной интонации. Гурин захихикал, привалившись к стене и глядя на свои руки – смех был тонким и квохчущим – казалось, под часами пробует голос курочка-подросток.

   – Просто свинство какое-то! – вскипел спец по фильмам. – Опять в дедушки?! Я не хочу! Ты же сказал, что она хотела от тебя денег! Почему это не прекращается? Она тебе не верит, повтори!

   – И не поверит уже, – Петр Семенович продолжал смеяться, потряхивая пухлыми щеками. – Никогда! Никогда больше не будет дороги назад!

   – Бросьте в него чем-нибудь! – завизжала Юля. – Пусть заткнется! Мне девятнадцать, и я хочу, чтоб так оно и оставалось! Я просто ехала мимо!

   – Это и есть причина, – Эша смахнула с расцарапанного носа капельку крови и покрутила в пальцах серебряный, подмигивающий граненым лиловым глазом снаряд. – Красивое кольцо. Это аметист, верно? Довольно пожилой аметист...

   – Дай сюда! – Маланчук выбросила руку перед собой. – Наверное, у меня слишком похудели пальцы!

   – Забавно, что оно попало именно в мою физиономию, – Эша скосила глаза на еще пока медленно ползущие стрелки часов. – Я уж думала, судьбе надоело встряхивать меня за шкирку.

   – Что ты там бормочешь, отдай мое кольцо!

   – Оно не хочет к тебе, – Шталь подбросила кольцо на ладони, – во всяком случае, его часть. Знаешь, считается, что аметист хранит от пьянства, но довольно часто он проявляет одно свойство, которое роднит его с горным хрусталем. Он не терпит обмана. Но, в отличие от горного хрусталя, он более активен. Он всегда старается его раскрыть.

   – Да, сейчас самое время говорить о побрякушках, – ехидно ввернул таксист. – Да действительно, чего там! Постареем, помолодеем – так и будет, пока не спятим все!

   Эша подняла голову и прищурилась в раздраженное и такое хорошенькое в своей юности лицо Маланчук.

   – Гурин сказал, что ты никогда не видела его референта, Лидию Сергеевну, но... это ведь неправда. И, думаю, мадам Фиалко ты тоже видела.

   – Да неужели?! – озлилась девушка. – И когда же это, интересно, я их видела?

   – Каждое утро в зеркале, я полагаю. Референт, мама Димы – это ведь все ты.

   – Что за бред?! – Юля предупреждающе чиркнула взглядом по обратившимся к ней лицам и снова взглянула на Шталь.

   – Твой аметист утверждает, что тебе пятьдесят восемь лет, – Эша поднесла камень к губам, точно собиралась его поцеловать. – Не твоему телу, тебе самой. И, ты знаешь, я ему верю. Его этот факт чертовски раздражает.

   – А-а, – Юля мелко закивала, кривя губы. – Говорящие камни! Ну конечно!

   – Камни, часы, вилки для маслин, – Эша бросила кольцо Юле, и та ловко поймала его и водворила обратно на палец. – Возможно, все они говорят, только не всех слышат. Ну до чего ж удобно, а?! Подкрутила возраст – и ты Лидия Сергеевна. Еще подкрутила – и ты пожилая почтальонша, она же Фиалко. А подкрутила обратно – и ты Юля. Никакого риска быть узнанной, и дело не только в возрасте. Я уже заметила, что Петр Семенович редко смотрит людям в лица. Это твой сын тебя научил? Или, правильней сказать, заразил? Тот огромный платок, в который ты сморкалась все начало вечера – у тебя там была маска?

   – О чем вы вообще говорите?! – возопил Максим, в то время как прикованный рядом с Маланчук стоматолог начал осторожно придвигаться к ней. – Я ничего не понимаю! По делу, по делу, часы же тикают!..

   – Как же вы мне все надоели! – Юля наклонилась, в ее правой руке что-то блеснуло, и расстегнутый браслет брякнул о пол. Легким небрежным прыжком она отскочила от уже почти подобравшейся к ней руки стоматолога, изящно обогнула Эшу, рванувшуюся было к ней с такой силой, что ее нога хрустнула, и остановилась возле стойки. Подобрала валяющуюся бутылку коньяка, подошла к Гурину, очень медленно поднимавшемуся на ноги, и с безопасного расстояния плюнула ему в лицо, но промахнулась, и плевок попал на рубашку. Петр Семенович издал звук открывающейся консервной банки, и Юля отступила на шаг, помахивая бутылкой.

   – Грозный Гурин на цепи, – пропела она, привстав и раскачиваясь на носках, – как собака, на цепи! Все, как собаки, на цепи! Сейчас вы станете очень старыми, а потом опять молодыми, а потом опять старыми... интересно, чем же все это закончится?..